Текст книги "Прикосновение к невозможному (СИ)"

Автор книги: Анастасия Эльберг

 
Часть третья
 

Винсент

1875 год

Швейцария, Женевское озеро

Я затянулся в последний раз и потушил остаток сигареты в пепельнице. Один из городских торговцев так красочно расписывал преимущества новомодного фильтра, что я не удержался от покупки, о чем теперь жалел: кто бы мог подумать, что крохотная штуковина может сделать вкус табака таким отвратительным? Еще больше я жалел только об одном: у меня не было возможности пополнить запас обычных сигарет, и в последующие пару-тройку недель придется довольствоваться этой гадостью. Уж лучше воздержаться от курения вообще, хотя это будет проблематично: оно помогало мне сосредоточиться и настроиться на нужный лад, будь то работа или творчество. Несколько раз я слышал от смертных о растениях, листья которых можно сушить, измельчать и превращать в табак, но после неприятного сюрприза с фильтром желания пробовать новое у меня не было. Я положил спички на подоконник и прикрыл ставни: ночь выдалась холодной, и мне не хотелось, чтобы моя гостья замерзла.

 
Судя по всему, ее родители тяготели к изысканным именам, так как назвали ее Виолеттой. Обычно вакханки носят короткие имена из двух слогов, и она при первом знакомстве попросила называть ее «просто Ви», попутно попросив прощения за «мамин извращенный вкус». Не помню, обращался ли я к ней по имени с того момента, да и все остальное помнил смутно. По моим ощущениям, она уже разменяла третью сотню лет, но отпустило меня до обидного быстро. Даже действие афродизиака сошло на «нет» за пару часов. О крови не приходилось и говорить.
Я был уверен в том, что после долгого воздержаниясмогу забыться хотя бы на ночь и выбросить из головы мысли о Дане и Авироне. А даже если и не забыться, то просто уснуть и спать без снов. Увы, этой ночью я опять проснулся в начале четвертого и больше не сомкнул глаз. Смотреть в потолок в ожидании рассвета и в тысячный раз задавать себе вопросы без ответов не хотелось, а поэтому я решил заняться чем-нибудь полезным. Если не поработать, то хотя бы порисовать или попробовать что-нибудь написать.
Виолетта спала на спине, сбросив на пол тонкое покрывало. Я снова укрыл ее, убрал с лица растрепавшиеся пряди черных волос, обратил внимание на то, что она хмурится, и положил ладонь ей на лоб. «Выпивать» кошмары вакханок было сложнее, чем кошмары людей, да и делать это мне приходилось нечасто, и голову сдавил свинцовый обруч боли. Я прикрыл глаза и выдохнул, отпуская увиденное. Виолетта улыбнулась во сне, погладила меня по руке и повернулась на правый бок. Теперь она не бродила в одиночестве по темным коридорам страшного каменного замка, а танцевала с подругами на залитом солнцем лугу. Совсем скоро они устанут и отдохнут в тени деревьев, а потом отправятся собирать травы для отвара – для вечерней церемонии. Остальное она, пожалуй, придумает сама.
Разместившись за столом в кабинете, я положил перед собой рисунок, над которым работал – портрет Даны – и уже взял было один из лежавших в небольшой жестяной коробке кусочков угля, но передумал. Мне осталось нанести последние штрихи, а потом критически оглядеть все целиком, но это следовало отложить до светлого времени суток. Я свернул работу, убрал ее в сторону и достал из ящика стола пару листов бумаги для писем. Давно, еще во время нашей совместной работы в Библиотеке, эту бумагу мне подарила Авирона – вместе со сделанным на заказ пером из венецианского стекла. Теперь такая вещь считалась «вышедшей из моды», но менять ее на что-то более современное я не торопился: стеклянное перо позволяло писать аккуратно и выводить каллиграфические буквы. Было что-то странное в том, что я использую подарок Авироны для того, чтобы написать письмо Дане… хотя вряд ли в моей жизни может произойти что-то еще более странное, чем теперешние события.
Дана,
Хочется верить, что ты до сих пор живешь в нашем парижском доме и получишь это письмо. Хотя я не уверен, что хочу этого. И не уверен в том, что его отошлю. Вероятно, правильнее было бы написать пару строк в дневнике и забыть, перевернув страницу. Жаль, что с жизнью нельзя сделать то же самое. Перевернуть страницу тогда, когда ты этого захочешь. А даже если это и происходит, то прошлое никогда не остается полностью позади – оно тянется за тобой, как невидимый хвост, и будет тянуться до тех пор, пока Великая Тьма не смилостивится над тобой и не решит, что пришло время забыть.
Теперь я могу отправлять тебе сколько угодно мысленных посланий, но ты не услышишь ничего. И, знаешь, это хорошо, Дана. В моей жизни было достаточно боли – да и в твоей тоже, хотя и иной природы – и теперь меньше всего на свете я хочу делать тебе больно. Я не сомневаюсь в этом даже тогда, когда ты вспоминаешь обо мне. Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю о том, что мне хочется увидеть тебя. Просто увидеть, ничего при этом не говоря. Например, посмотреть на тебя во сне – я часто делал это тогда, когда мы еще были вместе.
Когда ты спишь, у тебя в лице появляется что-то детское и наивное, что-то очень простое – так проста бывает непостижимая истина после того, как ты ее поймешь. В такие моменты ты еще красивее, чем обычно, хотя вряд ли это возможно, и в тебе столько тепла и любви, что порой мне становилось не по себе: а смогу ли я принять все это и ответить тебе взаимностью? Наверное, у меня плохо получалось делать и то, и другое. Кто знает – может, поэтому Великая Тьма распорядилась именно так, и теперь мы не вместе.
И вот о чем я подумал, проснувшись пару дней назад, Дана. Когда-нибудь ты обязательно встретишь того, кто откроет это в тебе. Он примет твою любовь и ответит тебе взаимностью. Конечно, ты станешь совсем другой, не той Даной, которую я когда-то называл своей. Но зато ты будешь счастлива. И это – самый дорогой подарок, о котором я только могу мечтать. Бесценный подарок, потому что счастью любимого существа нет цены. Если мы когда-нибудь встретимся – через год или через сто лет – то я хочу видеть твою улыбку, пусть она и будет адресована кому-то другому. Я хочу, чтобы каждый день приносил тебе радость.
Ты свободна – ты мечтала об этом, точно так же, как любой из нас – и теперь ты вольна распоряжаться своей жизнью так, как захочешь. Теперь тебе часто нужно будет делать выбор, ведь больше нет ни клятв, ни правил. И, если мое мнение что-то значит для тебя, я хочу, чтобы в определенный момент ты выбрала не долг, как приходилось раньше, а счастье. Если ты будешь счастлива, Дана, то буду счастлив и я.
Всегда твой,
Винсент
Я, не перечитывая, сложил письмо в конверт и открыл один из ящиков стола в поисках именной печати.
 

– Неужели в такой час тебе нечем заняться – и ты пишешь письма?

 
Появившаяся в кабинете Виолетта подошла к столу и подбоченилась, глядя на меня.
 

– Или ты работаешь? – задала она очередной вопрос.

 
Я поднялся, снял рубашку и накинул ее ей на плечи.
 

– Не думаю, что тебе стоит разгуливать по дому без одежды. Сегодня холодно, ты можешь простыть.

– Мы редко простываем, – легкомысленно махнула рукой Виолетта. – Я голодна. Что ты думаешь по поводу очень-очень позднего ужина или очень-очень раннего завтрака?

– Я накормлю тебя.

 
Она подняла на меня глаза и рассеянно потрепала волосы.
 

– А ты сам не голоден?

– Нет. Выпью чего-нибудь.

–  Меня? – поинтересовалась она с кокетливой улыбкой.

– До утра еще далеко. Можно многое успеть.

 
Виолетта принялась разбирать лежавшие на столе рисунки.
 

– Как здорово! Я была почти во всех этих местах. Париж, Иерусалим, Венеция, Флоренция, Рим… а это что?

 
Я бросил взгляд на заинтересовавшую ее работу.
 

– Италия. Озеро Аверно.

– А вот и наши края. – Она поднесла к глазам один из моих недавних набросков пастелью – у меня не доходили руки до того, чтобы полноценно изобразить здешний восход. – Ты хорошо рисуешь.

– Спасибо.

– А это кто?

 
Виолетта развернула портрет Даны и принялась заинтересованно изучать его.
 

– Моя подруга… бывшаяподруга.

– Бывшая? – спросила она удивленно. – Разве у карателей бывают бывшие подруги? А как же клятва предназначения – «будем вместе, пока Великая Тьма не распорядится иначе»?

– Порой Великая Тьма отдает неожиданные распоряжения.

 
Виолетта вернула рисунок на стол.
 

– Она настоящая красавица, – сказала она печально. – Не грусти. У нас говорят, что Великий Бог ничего не забирает без того, чтобы дать что-то взамен.

– Ваш бог мудр.

–  Бог непостижим. Мудры могут быть только те, кто следует за ним. – Ее взгляд упал на скрипку, лежавшую на комоде возле окна. – Я тоже играю… можно попробовать?

 
Я кивнул в знак согласия. Виолетта движением профессионального музыканта пристроила скрипку на ключице, прикоснулась смычком к струнам, но инструмент не издал ни звука.
 

– Издеваешься? – обиженно насупилась она. – Зачем ты ее заколдовал?

– Такой у нее характер, – улыбнулся я. – Она признает только меня.

–  Сыграй мне, – потребовала Виолетта.

– Только если ты мне станцуешь.

 
Она вернула мне скрипку и тряхнула головой, достав из прически белую шелковую ленту; волосы рассыпались по плечам.
 

– Ладно. Станцую. Но потом, как ты знаешь, тебе придется выпить со мной… ты ведь выпьешь со мной, Винсент?

 
После произнесения волшебной фразыее глаза загорелись знакомым мне огнем.
 

– Да, – ответил я.

– А потом мы искупаемся в озере. Я люблю купаться ночью. А ты?

 
Я бросил взгляд на еще не запечатанный конверт, подумал о том, что нужно положить его в стопку с остальными письмами и сделал шаг к столу, но Виолетта взяла меня за руку.
 

– Ты обещал, – напомнила она. – Идем. – И добавила, снимая рубашку и возвращая ее мне. – Это мне больше не нужно. Думаю, что и тебе тоже. Так что оставим ее здесь.

 
Киллиан
1875 год
Швейцария, Женевское озеро
Наверное, когда-нибудь кто-нибудь из нас не выдержит – и запишет все, что ему приходится переживать, не в формате дневника, а в формате набирающего сейчас популярность приключенческого романа. Авантюры, любовь, сплошное сумасшествие. Все запутано до такой степени, что даже мне иногда требуется время, чтобы просто подумать. И понять, что же происходит в тот или иной момент. И что вообще нужно делать.
Хочется думать, что это будет интересное произведение. Умело написанное. Без голословных фантазий и пустых размышлений. Хотя, конечно, все зависит от того, кто возьмется за такую работу. Меня потянуло на отрешенные размышления ни о чем не потому, что я устал и хочу отдохнуть. Хотя и поэтому тоже. Знаете, Амирхан порой действует более чем раздражающе. А иногда – умудряется вдохновлять. Не на подвиги. На мысли. Но как же раздражает его неспособность приготовить все вовремя. Я знал, что мне придется вернуться в Париж, и это не способствовало хорошему настроению.
Вот сейчас я позволил лошади неторопливо плестись по дороге, отвлекаясь на все, на что только может отвлечься смертное животное, пусть и благородных кровей, а сам погрузился в вялые, медовые воспоминания о прошедших ночах. Странное смешение ощущений. Особенно если принять во внимание тот факт, что я много столетий ничего (почти) не чувствовал. Не было времени. Не позволял себе расслабляться. С меня будто сорвали маску посреди маскарада. С одной стороны, проснулось волнение – кто увидит? С другой – абсолютное счастье. Я чувствовал себя живым.
Я прикрыл глаза, прислушиваясь к шагу лошади, и подогнал ее вперед. Ночь шла на убыль, а я не любил солнце. Нужно было успеть добраться до глуши, в которой пытался закопать себя Винсент. Вороной дернул поводья, но почти сразу успокоился и перешел с вялой рыси на стремительный галоп. Я снова погрузился в воспоминания. Я выполнил почти все поручения Магистра, которые он дал мне перед отъездом. Амирхан. Дана. Хотя Дана не была поручением. Скорее, пожеланием. С другой стороны, проведать ее я был обязан.
Черт.
Авиэль умудрился запудрить мозги даже мне. Я выпрямился в седле, немного привстав на стременах. Скакун остановился на холме. Далеко внизу открывалась прекрасная картина на ночное озеро, а рядом с ним нужно было найти карателя, пока он с горя не осушил десяток вакханок и не умер от передозировки наслаждением.
Я пока не знал, о чем говорить с Винсентом. Более того, я не знал, что с ним произошло за это время и в каком он состоянии. Но я видел состояние Авироны. Одно из двух, или Авиэль просчитался, или попал в точку. В любом случае, честно говоря, я удивлюсь. Что-то мне подсказывало, что бывшая Хранительница действительно была у Винсента. Но почему ушла? И почему приехала именно к Дане?
Я запутался.
Винсент встретил меня на крыльце дома. Он сидел на ступеньках, держа в руках что-то, напоминающее сигариллу. Взъерошенные волосы, пустой, отрешенный взгляд, странная улыбка. Видимо, он только что вернулся, и теперь курил, сидя на крыльце дома и не спеша заходить внутрь. Стало грустно. Я спешился, отпустил коня, зная, что он никуда без моего ведома не уйдет. А если и уйдет – у меня будет стимул вспомнить о передвижениях иным способом.
 

– Баааа, – протянул старший каратель, растягивая губы в дикой улыбке. Глаза оставались ледяными. – Киллиан. У тебя талант появляться вовремя!

– Я тоже очень рад тебя видеть, Винсент, – проговорил я и опустился рядом с ним, искоса глядя ему в лицо. – Что случилось?

– Он спрашивает, что случилось?.. Ты спрашиваешь, что случилось? Все прекрасно! Посмотри, как тут красиво! – Он прочертил ладонью широкую дугу, пытаясь охватить окружающую природу, и развернулся ко мне всем корпусом. – Просто Рай на земле, если верить смертным. Тоже соскучился по тишине?

 
Если бы он был человеком, я бы решил, что он пьян. Причем находится в той загадочной стадии опьянения, когда мир преображается, все приобретает иной оттенок и становится острее, когда грани дозволенного стираются, а нормы и вежливость печально стоят в сторонке, и не ожидая, что на них обратят внимание. Черт побери, я язвил.
 

– Я соскучился по тебе. В Храме достаточно тишины.

– Я не ослышался? – Он скривился. – Киллиан, а вдруг ты растворишься с первыми лучами солнца?

– Не надейся, я его терпеть не могу. Так что промучаю тебя своим присутствием весь день. И мы поговорим. Хочешь ты того или нет.

 
Он нахмурился, озадаченно прикрыв рот рукой. Потом снова улыбнулся, посмотрел мне в глаза. И, кажется, на мгновение пришел в себя. Сколько же боли было в его взгляде! Черт возьми, что тут произошло?! Он докурил сигариллу, притушил ее и отправил окурок в далекий полет.
 

– Хорошо. Что ты здесь забыл? – резко спросил он, не смотря мне в глаза.

– Два момента. Личный. И по поручению Магистра.

– Начнем с плохого.

 
Я усмехнулся.
 

– Магистр беспокоится о тебе. И просит передать, что ты ему нужен. Нам нужен, Винсент.

 
Каратель сделал неопределенный жест рукой и снова уткнулся взглядом в небосвод. Скорее всего, думал, сможет ли передать эту предрассветную игру света. Я проследил за его взглядом и замер – это было действительно красиво. Кто бы мог подумать – озеро, горы и небо. Кто бы мог подумать, что я вообще обращу внимание на что-то подобное?
 

– Я не готов, Киллиан, – прошептал Винсент, слегка прищурившись. – Давай лучше поохотимся? Как только зайдет солнце?

– Поохотимся. Возвращайся, когда будешь готов.

– У меня нет выхода. – Он слегка пожал плечами, будто подтверждая свои слова. – Расскажи, где ты был.

 
Я оглянулся на просыпающееся солнце и поежился. Свистом подозвал скакуна. Тот появился через мгновение, тряхнул гривой и уткнулся носом мне в плечо. Винсент наблюдал за нами молча. Под его пристальным взглядом я расседлал лошадь и отпустил ее. У скакуна был день на отдых. А мне хотелось спрятаться в доме. Перспектива получить даже легкие ожоги меня не прельщала. Хотя сейчас мне казалось, будто я выбираю из двух зол. Когда-то давно я дал самому себе слово, что не буду читать мысли Винсента. Потому что считал его другом. Но сейчас жалел, что не могу узнать, о чем он думает – это значительно облегчило бы мне задачу. Каратель встал и жестом пригласил меня пройти в дом.
 

– Что будешь пить? Могу привести отличную вакханку. Почти триста лет выдержки, красавица…

 
Я ухмыльнулся. О любви Винсента к крови вакханок впору складывать легенды.
 

– Я не голоден, спасибо. Есть что-то менее питательное и возбуждающее?

– Стареешь, – резюмировал каратель, недовольно покачав головой. Можно подумать, я сказал, что отказываюсь от охоты или всех радостей жизни разом. – Есть все, что хочешь. Вина. Коньяки. Просто вода. Эээ… Может быть, хочешь чай?

 
Почему-то от мысли, что Винсент заваривает чай, мне стало смешно.
 

– Коньяк. Отвечая на твой вопрос: я был в Париже.

 
Я повесил плащ и шляпу на предназначенные для того крючки и с наслаждением опустился в кресло. В окнах стремительно светлело, и я радовался, что нахожусь дома, а не где-нибудь в степи. Солнце не могло меня убить. Никогда не могло. Но у нас с ним была… взаимная неприязнь.
Винсент изобразил вялый интерес.
 

– У Амира? Как он поживает?

– Без изменений. Работает. Иногда даже интенсивно работает. Ну и ошибается периодически.

– Похоже на него, – согласился Винсент, разливая коньяк по бокалам.

– Я видел Авирону.

 
Это был ход конем или игра ва-банк. Я даже затаил дыхание в ожидании реакции карателя. Что он скажет? Улыбнется и поддержит светскую беседу, или упоминание этой женщины способно вывести его из равновесия? Винсент замер. Буквально на долю секунды. Он стоял ко мне спиной, возясь с напитками, и я не мог видеть выражение его глаз. Но почувствовал, как мгновенно изменилось его состояние. Между тем, он почти сразу взял себя в руки. По меньшей мере, нашел в себе силы повернуться ко мне с почти что спокойным лицом.
Винсент подал мне бокал и опустился в рядом стоящее кресло. Он молчал – его взгляд сказал все за него. Авиэль был прав. Может быть, и у меня появилась надежда? Я вздрогнул, вспомнив проведенную в объятиях Даны ночь, и заставил себя выбросить это из головы. Возможно, было бы чудесно. Но мне не верилось, что в нашей жизни хоть что-то может быть так просто.
 

– И как она?

– Не в себе.

 
Винсент замолчал на какое-то время. Будто вел внутренний диалог. Очень тяжелый диалог. Он был бледен. Губы упрямо сжаты, в глазах лед. А за взглядом, на самом его дне – что-то настолько живое и настоящее, что становилось не по себе. Наши взоры всегда остаются холодными и непроницаемыми. Но возраст надет наблюдательность и способность видеть зачатки эмоций, спрятанных на такой глубине, о существовании которой смертные и не подозревают. Я видел внутреннее, сокровенное. И мне не нравилось то, что я видел. Хотя бы потому, что очень тепло относился к Винсенту, и мысль о том, что он страдает, была, мягко говоря, неприятной.
 

– А где ты видел ее, прости? Когда? – Он вынырнул из себя, бросив на меня очередной сосредоточенный взгляд.

 
Коллекционировать их что ли?
 

– Пару дней назад под утро… В Париже.

 
Он нахмурился, сделал глоток и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. Он всегда умел держать себя в руках, и сейчас не дал волю чувствам. Хотя мне хотелось вызвать его на дуэль – и вывести из этого убивающего его самого ложного равновесия. Хотелось заставить его встряхнуться. Если больно – то пережить боль! Пережить! И пройти дальше.
 

– Надеюсь, у нее все в порядке. Я слышал, ее освободили от обязанностей?

– Да. Причем Магистр не знал о принятии такого решения.

– Даже так?

 
Винсент замкнулся в себе, а я решил не продолжать тему. В любом случае, это бесполезно, если он не идет на контакт. Хотя мысль о дуэли или хотя бы легкой драке по-прежнему была… забавной. Ему было больно, а мне неприятно об этом говорить. Внутри поднималось что-то, похожее на чувство вины. Было бы чудесно разобраться, что фактически происходит. Тогда я мог бы принимать какие-то решения. А пока…
 

– Так что насчет охоты, Киллиан? – улыбнулся Винсент, справившись с воспоминаниями или мыслями. Он сменил тему легко. И, кажется, преобразился, отпихнув в дальний угол подсознания то, что его беспокоило.

– Пожалуй, на ночь я могу остаться, – проговорил я. Авиэль не переломится пополам, Орден не рухнет, если я позволю себе немного отдохнуть. – Но, Винсент. Ты можешь быть со мной откровенным.

– Я знаю. – Он усталым жестом провел рукой по лбу. – Киллиан, спасибо. Но я не хочу это ни с кем обсуждать.

– Это касается Авироны или Даны? Или обеих сразу?

 
Он побледнел. Еще больше. Выпрямился в кресле и снова посмотрел мне в глаза, пытаясь понять, что я знаю и о чем думаю. Это было бесполезно.
 

–  Я не знаю, Киллиан.

 
Он сжимал что-то в руке, и я только сейчас заметил ярко-синюю тряпицу, завязанную на его запястье. Винсент отвернулся, показывая, что эта часть диалога подошла к концу. Солнце встало, в комнате стало светло, а я мучительно боролся с желанием скрыться в подвале. Нам нужно было выпустить пар.
 

– Вечером, – проговорил я. – Во время охоты. Если хочешь, ты можешь мне рассказать. Могу просто выслушать или поговорить с тобой. Я хочу, чтобы ты вернулся к нам, Винсент.

– Я понимаю. Скажи… Куда ты потом поедешь?

 
Он сменил тему разговора так легко и так непринужденно, что я удивленно замер с поднятым в руке бокалом. Я смотрел на него, пытаясь понять, что он задумал. И что хочет из меня вытрясти.
 

– В Париж.

– О… Снова?

 
Я опустил бокал на подставку и устало провел пальцами по лбу.
 

– Амир не доделал отчет. Я решил не тратить время и приехать к тебе на пару ночей.

 
Винсент рассмеялся.
 

– Да, да. Помню. Ты всегда ценил время.

– А в чем дело? – Я посерьезнел.

– Насколько мне известно… – Он помолчал всего мгновение, собираясь с мыслями, – Дана живет сейчас в Париже. Ты не мог бы заехать к ней и передать письмо?

 
Я замер и отвел взгляд. Сделал вид, что задумался, глядя в окно. Сейчас я очень радовался тому, что Винсент при всем желании не может прочитать те мысли, которые появились в моей голове, стоило ему упомянуть Дану. Конечно, я передам письмо. Чего бы это мне ни стоило, чем бы это для меня ни закончилось.
 

– Я передам, Винсент.

 
Он молча кивнул, поднимаясь с места.
 

– Принесу… После охоты я могу забыть. И… спасибо тебе, Киллиан.

 
Мне не понравился последний взгляд карателя. В нем было слишком много всего. И… он определенно запутался в том, что чувствует. Я почти физически ощущал его внутреннее напряжение. Единственное, чем сейчас я могу ему помочь – это охота. И роль курьера, которая мне не стоила ничего, кроме определенных усилий. Еще одна встреча с Даной.
Черт возьми, что он ей пишет?
 
 
Винсент
1875 год
Швейцария, Женевское озеро
Я неспешно брел по узкой лесной тропинке, прислушиваясь к ночным шорохам и изредка поднимая голову для того, чтобы посмотреть на небо. В этих краях оно было высоким и чистым, и я вернулся к занятию, которое так любил в детстве: к созерцанию звезд. Я мог часами лежать на траве возле озера и разглядывать крошечные мерцающие точки, складывающиеся в созвездия. Такое времяпрепровождение всегда завораживало меня, но сейчас я находил в этом особую прелесть. Было что-то непередаваемо… бесконечноев том, чтобы смотреть в темное небо, узнавать узоры из звезд и думать о том, как велика на самом деле Вселенная. Когда-то я думал, что она велика, очень велика… но в последние дни мне казалось, что она ничтожна, и пустота внутри меня проглотит ее как незаметную искру света в мире вечной ночи и мглы.
На праздник в ближайшей деревеньке (именно оттуда я возвращался так поздно) меня пригласили совершенно случайно, и я решил, что причин отказываться нет. В конце-то концов, невозможно постоянно сидеть в четырех стенах или гулять в одиночестве, иногда перебрасываясь парой слов с рыбаками или пастухами. Не то чтобы я жаждал веселья в шумной компании… скорее, мне просто хотелось сменить обстановку, отвлечься и забыться. И больше всего хотелось именно последнего, хотя я понимал, что вряд ли удастся: алкоголь не действовал на нас, будь он даже самым сильным на свете, и о разных настоях и табаках с примесями неизвестных мне трав можно было сказать то же самое. Забыться мне не помогли ни песни, ни танцы, ни еда (к слову сказать, отменная), которой меня угощали так, будто я не случайный, а самый желанный гость.
На час-полтора меня отвлекла только одна из танцовщиц: молодая, почти девочка, на вид лет восемнадцати, сероглазая блондинка – из тех, чья естественная красота не была тронута макияжем, чересчур оригинальными прическами и модными платьями. В какой-то момент вечера она подошла ко мне, взяла за руку и увлекла к озеру, на ту часть берега, где было безлюдно. Похоже, девушка не до конца поняла, что именно произошло между нами за этот относительно короткий промежуток времени. Она смотрела на меня блестевшими от слез глазами, умоляла остаться еще хотя бы на полчаса, ведь так хорошо ей не было еще ни с одним мужчиной, спрашивала у меня, откуда я пришел, куда я ухожу, где меня можно найти, убеждала, что влюбилась с первого взгляда, угрожала, что убьет любую женщину, которая осмелится приблизиться… а мне было так же пусто и плохо, как всегда. В последнее время мое состояние можно было охарактеризовать этими словами – «как всегда».Я не попросил прощения у девушки, не объяснил себя, не ответил ни на один из ее вопросов. Просто сказал, что хочу побыть один, попрощался и направился домой.
Выглянувшая из-за облаков луна освещала берег и серебрила спокойную гладь воды. Тут было еще тише, чем в лесу, спать мне не хотелось, и я после секундного колебания опустился на траву, лег и замер, глядя в небо. Звезд сегодня почти не наблюдалось, небо понемногу затягивалось тучами: скорее всего, завтра будет прохладно, или, может, пойдет дождь. Я закрыл глаза и прислушался к ритму сердца. Почти медитация – так, как это любят делать люди. Неделя, жалкие семь дней прошли с тех пор, как Авирона ушла ранним утром, оставив мне свой шелковый шарф. Время приняло другую форму: оно больше не было ни темным, ни светлым. Оно стало каким-то чудовищно тягучим, способным превращать минуты в века, но при этом не трогало память. Память. Один из самых жестоких подарков, которые нам преподнесла Великая Тьма. Принято считать, что все рано или поздно забывается. К сожалению, между принятым и реальным существует огромная разница. И в большинстве случаев реальность выглядит совсем по-другому.
Я до сих пор думал о том, где она сейчас. Может, на самом деле поехала к Дане в гости? Думаю, ей хотелось развеяться, а Париж подходил для такого лучше любого другого города. Или ей хотелось спокойствия, свободы от людей, и она направилась в Тибет? Почему она уехала, не попрощавшись? Это была не та Авирона, которую я знал… впрочем, это была действительно не таАвирона, которую я знал. Тогда, в Библиотеке, мы были ближе, чем два предназначенных друг другу бессмертных существа в момент высшего ментального единения, мы видели друг друга целиком, чувствовали друг друга так глубоко, что становились не просто одним целым – я был ею, а она была мной… но я не позволил бы себе и мысли о том, что в этом союзе будет место чему-то физическому. Или все же позволял, но где-то внутри, очень глубоко. Так глубоко, что… мне потребовалось время для того, чтобы осмыслить это и позволить своему желанию найти выход? А если так, то зачем же ты приезжала, Авирона? Для того чтобы позволить мне прикоснуться к счастью, а потом потерять его, даже не осознав до конца? Ты подумала, что во мне недостаточно боли, и решила добавить еще?
Тонкий свист невидимой ночной птицы заставил меня отвлечься от мыслей. Я сел и опустил закатанные рукава рубашки. Становилось холодно: сегодня на рассвете меня точно никто не вытащит на раннюю прогулку с целью полюбоваться восходом солнца. Я поднялся, сделал несколько шагов к воде, залюбовался лунной дорожкой… и краем глаза уловил движение на крыльце дома. Легкое, но достаточно заметное для того, чтобы я обернулся.
На этот раз на Авироне было короткое легкое платье – такое могла надеть разве что греческая гетера, но точно не дама, вернувшаяся из европейского города. Она стояла на крыльце и смотрела на меня, не торопясь подходить. Я, в свою очередь, замер на месте, не веря своим глазами: мне показалось, что реальность в моей голове смешалась с фантазией, и я вижу то, чего на самом деле нет. Наконец, Авирона улыбнулась мне и поманила рукой.
 

– Я ждала тебя, – сказала она, когда я приблизился и поднялся на крыльцо. – Откуда ты вернулся в такой час?

 
Я не ответил – просто продолжал смотреть на нее и гадать, не выдумка ли окружающая меня действительность. Авирона заправила за ухо прядь волос и снова улыбнулась.
 

– Винсент. – Она осторожно погладила меня по щеке. – Ты не разговариваешь со мной? Или вообще разучился разговаривать в этой глуши?

 
Я взял ее за руку, поднес к губам и поцеловал ладонь. Авирона смотрела мне в глаза и молчала. На самом деле молчала – я не слышал даже ее мыслей.
 

– Тебе холодно, – заговорила она.

– Нет. Уже нет.

 
Небо за окном еще не начало светлеть, но предрассветная прохлада уже наполняла воздух свежестью. Где-то очень далеко, в нескольких километрах отсюда, перекрикивались рыбаки: то ли расставляли сети, то ли делили улов и спорили о том, какую его часть сегодня нужно выставить в качестве товара на рынке. Из полудремотного состояния меня вывела Авирона. Я приподнял голову от подушки, пытаясь понять, что она делает, и, наконец, понял: она зализывала царапины на моей спине, оставшиеся от ее ногтей. Зализывала медленно, осторожно и аккуратно – так, будто была медсестрой и обрабатывала раны. Я хотел было напомнить ей, что в этом нет смысла, завтра с утра от них не останется и следа, но передумал – просто снова закрыл глаза и прижался лбом к подушке. Теплая и светлая сила наполняла меня. Понемногу, не торопясь, не пропуская даже самых крошечных уголков теперешней пустоты, стараясь заполнить мельчайшие щели и неровности, сгладить все неточности. Силе предстояло совершить серьезную работу… но рано или поздно она будет закончена, какой бы большой ни была пустота. Знал ли я имя этой силы? Знала ли его Авирона? Даже если и так, сейчас это не имело никакого значения.
 

– Ты снова уйдешь?

 
Она вздрогнула от звука моего голоса: впервые за последние… два, три, четыре часа? – я заговорил вслух.
 

– Пока что мне некуда идти. Ты не прогонишь меня?

– Конечно, нет. – Я помолчал, размышляя, следует ли это говорить. – Скоро мне нужно будет уехать. Я должен возвращаться. Я не могу быть тут так долго.

 
Авирона не ответила.
 

– Не знаю, где я буду жить, – продолжил я, – проведу несколько дней у Магистра, мне нужно закончить дела в Библиотеке, а потом посмотрим. В любом случае, ты понимаешь, что… ехать со мной – это не очень хорошая идея.

– Понимаю. – Она говорила спокойно – в ее голосе не было ни обиды, ни сожаления. – Понимаю, Винсент. Ты прав.

 
Я перевернулся на спину и посмотрел на нее. Авирона легла рядом, взяла меня за руку и стала поглаживать пальцы.
 

– Я хочу задать тебе вопрос. Можно?