Текст книги "Ночь, когда она умерла (СИ)"

Автор книги: Анастасия Эльберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава девятая
Вивиан

2011 год

Мирквуд

Я возвращался из Штатов в подавленном настроении и без капли желания заниматься обычными делами. Больше всего мне хотелось послать дела ко всем чертям и вернуться в дом на побережье, где я не так давно провел шесть замечательных месяцев (хорошенько поразмыслив, дом я купил, чем обрадовал и маклера, и Джессику), но дел накопилось слишком много. Когда я подъехал к своему дому и увидел две полицейские машины, то сразу понял, что ничего хорошего мне ждать не стоит. И, признаться, ожидал я чего угодно – но только не известия о том, что в моей квартире нашли труп девушки, которую, судя по документам, звали Катрин Тейлор.

Известие я воспринял без особых эмоций, чем, похоже, разочаровал своего старого знакомого детектива Кэллагана. Сожалею ли я о смерти мисс Тейлор, поинтересовался у меня детектив Кэллаган тоном, в котором можно было без труда различить нотки подозрительности? Я ответил, что очень сожалею, после чего принял пару таблеток успокоительного (обычно я не принимал больше одной, да и одну принимал редко, но сегодня ночью без успокоительного уснуть мне бы не удалось) и, заняв кресло в углу кабинета, стал наблюдать за работой полицейских. Они фотографировали очерченный мелом силуэт, где несколько минут назад лежало тело, и что-то отмеряли на ковре с помощью желтых сантиметровых лент.

Афина взобралась мне на колени сразу же после того, как я устроился в кресле, свернулась клубочком и прикрыла глаза. Несчастное животное было так напугано, что до сих пор дрожало. Во время последнего визита к ветеринару врач дал мне несколько ампул с лекарством, которое следовало применять при острых приступах паники, но руки у меня дрожали от одной мысли о том, что я сделаю ей укол. Хотя это странно звучало в свете того, что людям я за свою жизнь сделал миллион уколов.

Тем временем детектив Кэллаган закончил наблюдать за работой полицейских, подошел ко мне и, взяв невысокий стул, присел.

– Как вы себя чувствуете, доктор? Я видел, что вы выпили лекарство.

– Это успокоительное. Вы наблюдательны, детектив. Я великолепно себя чувствую.

Выражение моего лица, конечно же, говорило прямо противоположные вещи. Детектив Кэллаган внимательно посмотрел мне в глаза, но тему развивать не стал.

– Как я понял, вы были знакомы с мисс Тейлор? – задал он очередной вопрос.

– Да, детектив. Я был с ней знаком, и мы даже были любовниками.

– Как долго?

– Около месяца. Может, чуть больше.

Детектив Кэллаган черкнул пару слов в блокноте.

– Скажите, а… насколько вы были близки? – Этот вопрос он задал осторожным, неуверенным тоном – будто понимал всю его глупость.

– Мы занимались любовью у меня дома, у нее дома, в моей машине, в ее машине, в нашем с господином Фельдманом клубе и на заднем ряду кинотеатра. Это достаточно развернутый ответ?

Детектив Кэллаган не повел и бровью. В другой ситуации это бы меня разочаровало, но сейчас мне было все равно. Снотворное начинало действовать, и голова становилась тяжелой.

– Как хорошо вы ее знали, доктор?

– Она снимала квартиру недалеко от меня, работала продавщицей в магазине одежды, часто появлялась в нашем клубе и очень любила фильм «Основной инстинкт».

– Судя по ее одежде, дорогой косметике и духам, она хорошо зарабатывала?

– Нет, просто я люблю баловать женщин. Это одна из моих слабостей.

В блокноте детектива Кэллагана появилось еще несколько строчек.

– Вы знаете кого-нибудь, кто мог желать ей зла?

– С трудом могу предположить, что существовали такие люди.

Он отложил блокнот.

– Знаете, доктор, это весьма странный случай. Мисс Тейлор умерла от удушья. Причем тело выглядит так, будто она совершила самоубийство – повесилась. Характерная травма шейных позвонков, следы от веревки на шее. Но веревку мы не нашли. Более того – единственным местом в вашем доме, где можно было… это сделать, является люстра в кабинете, но она вряд ли выдержала бы вес тела. И, что самое странное, тело не перемещали. Нет никаких следов, которые бы указывали на это. Она умерла здесь, на ковре, и осталась в той же позе, в которой вздохнула в последний раз.

Я устало кивнул, глядя на меловые линии.

– Вы ведь понимаете, что это нелогично? – продолжил детектив Кэллаган.

– Понимаю. Есть что-нибудь еще, что заслуживает моего внимания?

– Да. Мисс Тейлор оставила предсмертную записку. То есть, не знаю, можно ли ее назвать таковой…

Первым, на что я обратил внимание, была бумага, которую детектив положил передо мной. Дорогая и качественная, чем-то похожая на мою бумагу для писем, но, тем не менее, такой бумаги я дома не держал. Потом я обратил внимание на ручку, которой пользовался автор записки. Зеленые чернила, тонкое перо, позволявшее с наибольшей точностью передать все росчерки и завитушки. Я писал паркером с более широким пером – как и у всех врачей, почерк у меня был ужасным, росчерки и завитушки точно передавать не требовалось, а тонкое перо сделало бы написанное абсолютно нечитаемым. И только после этого я вгляделся в почерк. Он не принадлежал Кэт – это я мог сказать точно. Это был почерк Беатрис. Он был достаточно узнаваем для того, чтобы исключить вероятность ошибки. «Иногда люди уходят для того, чтобы хранить дорогих людей», значилось в записке. Прочитал я это с трудом – строчки плыли перед глазами, голова кружилась, и сейчас больше всего на свете мне хотелось прилечь.

– Что скажете? – подал голос детектив Кэллаган.

– Мы можем продолжить нашу беседу позже, детектив? К примеру, завтра? Мне необходимо отдохнуть, но завтра, обещаю, я загляну к вам.

– Вы уверены, что с вами все в порядке, доктор? Может, мне позвать врача?

– Какого, черт побери, врача? Я сам врач! – Я положил голову на спинку кресла. – Что еще надо вам сказать для того, чтобы вы убрались? Может, встать перед вами на колени?!

Детектив Кэллаган примирительно кивнул, поднялся и сделал знак полицейским собираться. Я смотрел на то, как они выходят из кабинета, дождался, пока за ними закроется дверь, но поднялся из кресла только спустя несколько минут – головокружение ослабло, и это означало, что в ближайшие десять минут я не упаду в обморок посреди своего же кабинета.

В спальне я разулся, снял пиджак и, не раздеваясь, опустился на кровать. Происходящее по своей иррациональности приближалось к романам Кафки с одной разницей: это была реальная история, а не сюжет с выдуманными персонажами. Несмотря на двойную дозу успокоительного, меня трясло от всего пережитого. Если бы я вышел на улицу в таком состоянии, то убил бы кого-нибудь, а потом об этом и не вспомнил.

Запрыгнувшая на кровать Афина потерлась теплым боком о мою руку, намекая на то, что ей хочется внимания. Я погладил ее, она довольно заурчала, перевернувшись на спину и блаженно замерев, после чего снова свернулась клубочком и прижалась ко мне.

Я открыл портсигар и изучил его содержимое. Обычных сигарет оставалось всего несколько штук, и следовало на днях купить пачку, а сигареты с опиумом были на месте. Я достал одну из них и, разминая в пальцах завернутый в коричневую бумагу табак, вспоминал, куда положил остальные. Вспомнил, что они лежат в одном из ящиков стола, щелкнул зажигалкой и закурил. Ощущение легкости и умиротворения, приходящее сразу после нескольких затяжек, не могло даровать даже самое сильное снотворное. Я положил голову на подушку и замер, глядя в потолок. Проблемы отдалялись, меня снова клонило в сон, и вот уже мистические совпадения были далеко, так далеко, что, казалось, их не существует.

Скорее всего, опиум оказывал такой быстрый и сильный эффект потому, что с успокоительным я злоупотребил. В какой-то момент я закрыл глаза и почувствовал, что засыпаю, но к реальности меня вернула Афина: она прыгнула мне на грудь и потерлась холодным влажным носом о мою щеку. Я приподнял голову и посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на тлевшую в пальцах сигарету. Кошка осторожно, хотя и не без любопытства, вдохнула сладковатый дым, обеспокоенно поскребла ткань рубашки наполовину выпущенными коготками, чихнула, выражая свое отношение к наркотикам, и вернулась на свое законное место под моим боком. Я сделал пару последних затяжек, потушил сигарету, отставил пепельницу и через пару минут уже спал глубоким сном.

Проснулся я в начале первого следующего дня. Спал так крепко, что не услышал ни будильника, ни сотового телефона – а последний, судя по количеству неотвеченных вызовов, звонил каждый час минимум дважды. Я перезвонил Ванессе, сообщив, что завтра обязательно появлюсь, потом набрал номер детектива Кэллагана и сказал ему то же самое. Положив телефон на место, я вспомнил, что со вчерашнего обеда ничего не ел, и следовало бы перекусить. Но вместо того, чтобы пойти на кухню, я снова закрыл глаза, проспал еще пару часов и заставил себя встать с кровати только тогда, когда за окном начало темнеть.

События прошедших дней, как и вчера, казались мне бредом сумасшедшего – ничего не изменилось. Я приготовил себе ужин, но не смог съесть даже ложку салата, а поэтому ограничился кофе и сигаретой и отправился в клуб – мысль о том, что вечером я буду предаваться своим мыслям в одиночестве, привлекательной мне не казалась.

Адам приходил на час, а то и на два раньше меня для того, чтобы разобраться со счетами и с документами. Сегодняшний вечер не стал исключением: он сидел за столом, обложившись бумагами, и что-то считал на калькуляторе.

– Весь в делах, – заговорил я, снимая плащ.

Адам поднял голову и пару секунд изучал меня, после чего отложил калькулятор и поднялся из кресла.

– Ну и ну! Я был уверен, что ты останешься дома! То есть, я имел в виду, тебе не нужно было приходить, я понимаю ситуацию, и я бы справился без тебя!

Он обнял меня, после чего отстранился и вгляделся в мое лицо.

– Ты ужасно выглядишь, – уведомил меня он. – Надеюсь, ты не пил?

– Только успокоительное.

Я сел у стола и достал портсигар. Адам наблюдал за тем, как я закуриваю.

– Ты снова куришь эти чертовы сигареты? – спросил он.

– Ты снова читаешь мне нотации? – ответил я вопросом на вопрос.

Он покачал головой и взял у меня сигарету.

– Не буду спрашивать, как все прошло. Это самый дурацкий вопрос, какой только можно задать, если речь идет о похоронах.

– Это точно. Но прошло хорошо, если так можно говорить о похоронах.

Адам пару раз затянулся и посмотрел на то, как дым тает в воздухе.

– Я слышал про Кэт, – сказал он. – Прими мои соболезнования. Ужасная история.

– Ну, хотя бы в этот раз мое имя не появляется на страницах желтых газет в контексте очередного романа. – Я пригладил волосы ладонью и вздохнул. – Ума не приложу, что происходит. Такое впечатление, будто кто-то наверху решил, что на меня должны свалиться все беды этого мира.

Адам успокаивающе потрепал меня по руке.

– Не думай об этом слишком много, – посоветовал он. – Вот увидишь – через несколько дней все наладится. Знаешь, что? Я сделаю тебе сюрприз. Но только с одним условием: если ты постараешься придать своему лицу более жизнерадостное выражение. Кстати, я тут читал новости. Ты помнишь Уильяма Барта?

– Конечно. Истеричный компаньон Изольды. Я слышал, у него новый бизнес?

– Уже нет. Он мертв. Его убили в собственной квартире.

Я подпер голову рукой.

– Это уже тянет на тенденцию.

– Ты прав. Хотя бы потому, что сценарий убийства повторяет сценарий убийства Кэт. Один в один. Выглядит так, будто он повесился, но нет ни веревки, ни чего-либо, куда бы можно было эту веревку повесть. Тело не перемещали – он умер, сидя в кресле. А повеситься, сидя в кресле, довольно-таки проблематично. Полиция Треверберга в растерянности, а они раскрывали и не такие дела.

– Чертовщина какая-то, – сделал вывод я.

– Это уж точно. Либо таинственный убийца действует так ловко, что не оставляет следов, либо… не знаю. Мистика какая-то.

– В любом случае, это не по моей части. – Я поднялся. – Поздороваюсь с Колетт.

В глубине души я надеялся, что посетителей сегодня будет немного, но, как и следовало ожидать, закон подлости сработал безошибочно. Адам с довольной улыбкой таскал меня за собой из одной части клуба в другую, ни на секунду не закрывая рта и рассказывая гостям о том, чем мы можем их порадовать. Я думал о том, что его болтовня раздражает меня, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы сказать колкость. В течение трех месяцев после того, как я вернулся из затянувшегося отпуска по ту сторону океана, мне пришлось жить у него, потому что я продал свою старую квартиру, а новую купить не успел, и мне казалось, что своей любовью поговорить он сведет меня с ума. За полгода жизни в одиночестве я успел отвыкнуть от соседей.

– … а это доктор Вивиан Мори, Элеонора. Компаньон господина Фельдмана.

Спутница Патрика Мейсона, темноволосая женщина с лицом уставшей от жизни аристократки, улыбнулась мне и сделала лишенный изящества книксен.

– Очень приятно, доктор.

– Очень приятно, Элеонора, – ответил я и поцеловал ей руку, хотя книксен отбил у меня охоту обмениваться светскими знаками любезности.

– Я слышала, что у вас своя практика? – полюбопытствовала Элеонора. Ее взгляд скользнул по моему черному галстуку и остановился на сигарете – третьей за этот вечер, на что Адам старался не обращать внимания, лишь только изредка неодобрительно качая головой. – Вы психоаналитик?

– Это правда.

– Как интересно!

Элеонора сжала в руках сумочку, посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Я мысленно поблагодарил Бога за то, что Он обделил меня талантом Патрика находить женщин без признаков интеллекта. Если он и находил умных женщин, то тут же женился на них, после чего, осознав свою ошибку, разводился и продолжал поиски.

– Сколько стоят ваши услуги? – продолжила Элеонора.

Я назвал сумму, которую мы с Ванессой обычно брали с пациентов за сеанс. Элеонора пару раз кивнула.

– Не так уж и дорого. – Она снова улыбнулась. – Я бы могла себе это позволить.

– За первый сеанс я не беру денег, так что если вам нужна моя помощь как врача, я могу дать вам свою визитную карточку.

– Я буду очень рада, доктор.

Когда моя визитная карточка исчезла в недрах ее сумочки, Элеонора возобновила диалог.

– Никогда не была на сеансе у психоаналитика. Это так же, как в кино?

– Думаю, будет лучше, если вы увидите собственными глазами.

– А мне нужно будет раздеться?

Адам, беседовавший с Патриком, ткнул меня локтем в бок, но опоздал всего лишь на долю секунды.

– Все зависит от того, насколько тяжел случай того или иного пациента, – ответил я Элеоноре.

– Прошу вас, извините доктора, – сказал Адам, придав своему лицу серьезное выражение (хотя я был уверен, что он еле сдерживается и готов расхохотаться). – У него очень тонкий юмор.

– Все в порядке, господин Фельдман, – уверила его Элеонора.

– Я покажу вам вторую половину клуба. – Адам повернулся ко мне и добавил, понизив голос: – Твое присутствие больше не понадобится. Можешь отдохнуть.

За столиком меня ждала Колетт. Она на секунду подняла голову, после чего снова взяла стоявшую рядом с ней бутылку абсента и наполнила второй из двух стаканов.

– Сюрприз, – сказала она. – Нет, не тот, что тебе обещал Адам. Зато только вчера из Амстердама – Софи привезла.

Я занял один из стульев.

– Она давно не была у нас. У нее все хорошо?

Колетт чиркнула длинной спичкой и поднесла огонек к кубику сахара.

– Пишет. Ты ведь знаешь, когда она работает, то не видит никого и ничего.

– Когда она планирует закончить следующий роман?

– Думаю, через месяц она закончит черновик, потом все зависит от издательства. А пока мне нужно приносить ей кофе и напоминать, что она должна пообедать. Для чего же еще нужны сестры?

Когда таинство превращения зеленой жидкости было завершено, Колетт подала мне один из стаканов.

– За что выпьем? – спросила она, поднимая стакан.

– За то, чтобы в жизни были поменьше бреда.

– Отличный тост для абсента.

Мы выпили, и Колетт снова взяла бутылку.

– Еще по одной? – спросила она, глянув на меня.

– Ты спрашиваешь у меня как у руководителя или как у друга?

– Как у друга-руководителя. Я выпила сто литров абсента, пока жила и работала в Амстердаме, и после нескольких бокалов твердо стояла на ногах и отлично танцевала. Кстати, о танцах. Знакомься. Это Нура. Твой сюрприз. Дорогая, это Вивиан. Я тебе о нем рассказывала.

Разглядывая подошедшую к нашему столику Нуру, я думал о восточных красавицах в паранджах и исполнительницах танца живота, которых видел в период путешествий по Саудовской Аравии. Может, с определением ее родины я и ошибся, но с родом занятий почти стопроцентно угадал – осанку танцовщицы я после десяти лет занятий танцами замечал невооруженным глазом. На Нуре было длинное вечернее платье, перчатки чуть выше локтя и манто, небрежно накинутое на плечи. Она изучала меня темными – под стать своей восточной внешности – глазами и улыбалась. И что-то в ее глазах заставляло меня думать о том, что я оценю сюрприз по достоинству.

– Надеюсь, ты рассказывала только хорошее? – заговорил я.

– Плохое обычно не рассказывают, а демонстрируют. – Колетт поднялась и положила руку Нуре на плечо, приглашая присесть, а потом снова обратилась ко мне: – Нура – моя подруга. Мы вместе работали в Амстердаме.

Я предложил Нуре абсент, и она согласилась. В последний раз я готовил его довольно давно, но руки быстро вспомнили нужный навык.

– Я посмотрел на вас и подумал, что вы родились в Саудовской Аравии.

Нура наблюдала за тем, как плавится сахар.

– Вы почти угадали, – сказала она. – Я родилась в Сирии. Но это было давно. Я росла во Франции, получила образование во Франции… я европейская женщина.

Я поднял глаза и спросил по-французски:

– Так вы, можно сказать, француженка?

Нура кивнула.

– Я жила во Франции до тех пор, пока мне захотелось свободы. Выпьем на брудершафт, доктор?

Было странно пить абсент на брудершафт, а поцелуй наш по продолжительности и откровенности нарушал все правила первого знакомства, но мы сделали вид, что это в порядке вещей. После очередного стакана абсента и беседы на отвлеченные темы я предложил Нуре кофе. Она извиняющимся тоном сказала, что кофе не пьет, так как это вредно для фигуры, а фигура – ее рабочий инструмент (она на самом деле оказалась танцовщицей). Но от опиума она не отказалась. Уже через пять минут мы поочередно грели тонкую трубку над лампой и делали по нескольку затяжек.

– Где ты училась танцевать? – поинтересовался я.

Нура, чуть прищурившись, смотрела на сцену.

– Не поверишь, но меня никто не учил танцам. Просто в какой-то момент – я тогда была очень маленькой – я поняла, что хочу танцевать. Тело будто само подсказало мне. А потом я наблюдала за тем, как танцуют другие, и пыталась повторять это самостоятельно.

– Это похоже на мою историю. С одним отличием – мама за меня решила, что я должен заниматься танцами профессионально. Сначала я ненавидел уроки танцев, потому что мне хотелось играть в футбол. А потом понял, что одно другому не мешает. Правда, футбол со временем себя изжил. У меня никогда не было желания самоутвердиться, особого азарта и удовлетворения от побед я не испытывал. А танец для меня всегда был, прежде всего, творчеством, способом выразить свои чувства.

– О, понимаю! И, пожалуй, соглашусь. – Она коснулась моей руки и улыбнулась. – Приятно найти родственную душу. Хотя, конечно, танцор всегда поймет танцора. Я думаю, что есть два основных способа выразить себя: творчество – танец, в нашем случае – и секс.

Нура подняла голову и посмотрела на меркнущие лампы – в такой час мы избавлялись от лишнего света, оставляя только приятные для души и глаза красноватые лампы, с которыми у большинства посетителей ассоциировалась атмосфера клуба.

– У вас тут так уютно. Колетт много рассказывала мне о вашем клубе. – Она сделала затяжку и протянула мне трубку, но в последний момент снова забрала ее. – А что же во второй половине, о которой не принято говорить вне этого заведения?

– Хочешь посмотреть на вторую половину?

– В следующий раз.

Сегодня комнаты наверху выглядели странно: красные плафоны освещали только одну половину комнаты, а во второй царил сумрак. Скорее всего, это было связано с происходящим во второй половине клуба – Адам не успел рассказать мне, что он придумал на этот раз, а я по причине плохого настроения не поинтересовался. Теперь меня разбирало любопытство, в котором была доля облегчения – в темной половине комнаты находилось, в том числе, и окно, рядом с которым я в прошлый раз увидел Беатрис.

Хотя о Беатрис я думал в последнюю очередь, потому что опиум брал свое, и небольшая коробочка с оставленной в ней иглой еще не опустела. Этого было достаточно для того, чтобы заставить себя забыть об окружающем мире до завтрашнего утра. Я сидел в кресле и наблюдал за танцем Нуры. Она перебрала несколько дисков в проигрывателе и, то ли случайно, то ли намеренно поставив «One Caress», воспользовалась игрой красного света и тени, напомнив мне эротическую богиню с привезенной мной из поездки на Кипр курильницы. Образ довершал повисший в безветренном воздухе опиумный дым.

– Хочешь потанцевать со мной? – предложила она, протянув мне руки.

Я поднялся из кресла, но Нура подняла руку, делая мне знак остановиться.

– Но только с одним условием. Я завяжу тебе глаза.

– О нет, нет. Я не люблю такие игры. Я предпочитаю…

– … смотреть. Я знаю. Потом ты посмотришь, обещаю.

Почему-то я подумал о том, что танцорам на репетициях завязывают глаза для того, чтобы они «посмотрели в душу», а также чтобы научились лучше чувствовать партнера и танец. Разумеется, танцевать с завязанными глазами было неудобно. Но скоро я понял, что смысл заключался не в танце.

– А теперь, – услышал я над ухом голос Нуры, – попробуй меня найти.

Я обычно хорошо чувствовал чье-то присутствие рядом, но поймать Нуру оказалось не так-то легко. Как только я касался ее, она ускользала, оставляя мне один из предметов своей одежды. В какой-то момент я взял ее за запястья и уже был уверен в том, что вышел из этой схватки победителем, но Нура ловко вывернулась и оставила у меня в руках свои перчатки.

– Я сбился со счета, – рассмеялся я, когда она отдала мне свою цепочку. – Когда я могу признать свое поражение, оставив при этом незапятнанной свою честь?

Как и в самом начале, Нура оказалась у меня за спиной. Она сняла с моих глаз повязку и убрала ее, проведя шелком по моей шее.

– Уже сейчас, – сказала она. – Но я буду рада, если ты захочешь взять реванш.

Почти всю сознательную жизнь английский был моим вторым языком, и я знал его в совершенстве, но не владел им так, как французским. Не потому, что знал недостаточно слов или мало читал, а потому, что был уверен: есть много вещей, о которых лучше говорить по-французски. Ни на одном языке не получится так тонко описать ощущения, испытываемые при близости с женщиной. Конечно, иногда в постели я мог сказать пару слов или фраз на родном языке, но делал это, скорее, от переизбытка эмоций, а не в попытке точнее себя объяснить. Сейчас я мог свободно объяснить женщине, что я чувствую, рассказать, используя самые близкие мне слова – и рассказать не в общих чертах, а поговорить о самых незаметных оттенках ощущений, и так откровенно, как хотелось нам обоим.

– Я влюблена в этот язык, – сказала мне Нура. Она лежала, удобно устроившись на моем животе, и иногда протягивала руку для того, чтобы взять трубку. Опиума становилось все меньше, а на душе у меня становилось все спокойнее.

– Да, он прекрасен. Как и ты, впрочем.

Она повернула голову и посмотрела на меня с лукавой улыбкой.

– Кто-то сейчас мерзнет, а ты лежишь в постели с восточной красавицей. Разве это справедливо?

– Каждый получает то, чего он заслуживает. Ты со мной согласна?

Нура взяла мою руку и снова легла, положив ее себе на грудь.

– Согласна, – ответила она, закрывая глаза.

В какой-то момент я подумал о том, что это спокойствие слишком идеально, и что-то должно его нарушить. И стук в дверь не заставил себя ждать.

– Вивиан, извини, что мешаю, – раздался из-за двери голос Колетт. – К тебе пришли.

– Это должны быть очень, очень важные гости, – ответил я, не двигаясь с места.

– Вивиан, пожалуйста. Или ты выйдешь, или я его убью.

– Она воинственная дама, – подтвердила Нура.

Мне пришлось одеться и открыть дверь. Саймон несколько секунд изучал меня, наблюдая за тем, как я застегиваю рубашку.

– Добрый вечер, – сказал он. Ничего умнее ему в голову не пришло.

– Что случилось?

– Лорена. Ее нет уже пару дней. Все вещи на месте, деньги и бумажник – тоже… – Наверное, на моем лице можно было прочитать все эмоции, которые я испытывал в тот момент, потому что Саймон сконфуженно замолчал, после чего продолжил: – Прости, что заявился вот так, но я и понятия не имею, к кому можно обратиться. Ты – единственный человек, которого я знаю в этом городе, и…

– Тебе дать адрес полицейского участка?

Он покачал головой.

– Ты не понимаешь. Я знаю, что с ней все в порядке. Просто…

– Просто что?!

Только Саймон мог придти ко мне посреди ночи в самый неподходящий момент под идиотским предлогом, который казался ему важнее всего на свете.

– Я все расскажу, но на это потребуется время.

– Ладно, вот что, Саймон. Я выслушаю тебя, но это будет завтра. Выпей, покури и расслабься, хорошо? – Я замолчал, размышляя, стоит ли высказывать мою следующую мысль вслух. – Или присоединяйся. Это не вечер темноты, но, уверен, тебе понравится. Будем считать, что это мой скромный подарок.

Выглянувшая из-за двери Нура обняла меня за плечи и улыбнулась Саймону. Сукин сын даже не подумал покраснеть или опустить глаза.

– Здравствуйте, молодой человек, – заговорила Нура. – Почему же вы стоите здесь, на холоде, да еще и в одежде? В такой час все в этом месте уже заняты делом.

Эту шутку можно было расценить как двусмысленную, но мы с ней дружно расхохотались. Саймон тоже позволил себе улыбнуться, но ответил отказом.

– Лучше я вернусь домой и высплюсь, – сказал он. – Если я позвоню тебе часов в десять, ты уже не будешь спать?

– Если мы заснем вместе, то и проснемся вместе, – ответила за меня Нура. – Если вы устали, я сделаю вам массаж. А потом вы расскажете мне о своих оставшихся желаниях…

Я обнял ее за талию.

– Я сам тебе позвоню. И, если уж ты пренебрегаешь моим гостеприимством, спокойной ночи.

Нура смотрела на то, как Саймон направляется к лестнице.

– Какой скромный молодой человек, – сказала она, прикрывая дверь. – Ну так что? Массаж?