Текст книги "Сезон любви"

Автор книги: Анастасия Доронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Анастасия Доронина
Сезон любви

Говорят, что Бог дает нам одиночество для того, чтобы мы познали самих себя. Ибо только познав себя, мы способны найти того, кто нам действительно нужен в этой жизни.

* * *

Как говорит моя подруга Светка, – мужиков первого сорта в природе нет, а второй уже весь разобрали.

Звучит цинично, но истины в этом утверждении больше, чем цинизма. А еще та же Светка говорит, что пользоваться «третьим сортом» – альфонсами, безработными, зэка и «алконавтами» – приличная женщина должна считать ниже своего достоинства. И с этой ее сентенцией тоже не поспоришь.

– Возьми любую газету с объявлениями о знакомстве, – говорит она нам. – Просто вот для эксперимента – любую! Там все эти «подарочки» как на подбор. Или судимый, или разведенный, или дурак. Дураков больше. И хорошо хоть, что их сразу видно.

– А разведенный-то чем тебя не устраивает? – возразила ей другая наша подруга, Марина. – Тоже как будто «второй сорт». Пользуйся хоть второсортниками, если есть возможность. Ты ведь тоже уже, прости, не девочка. В наши тридцать с хвостиком нормального мужика без прошлого, без родственников и с перспективой по жизни встретить трудно…

Маришка могла себе позволить давать такие советы – она единственная из нас троих имела то, что принято называть «женским счастьем»: мужа, пролежавшего в квартире уже второй диван, сына-двоечника и дочку, вступившую в прелестный подростковый возраст. Сейчас, сидя напротив меня и Светки в нашей любимой кафешке на «Студенческой» и торопливо проглатывая свою порцию мороженого, Маришка то и дело поглядывала на часы: скоро надо было бежать за сыном в школу. Светка смотрела на подругу снисходительно. Когда-то Маришка была маленькой пухлой девчушкой с очаровательной мордашкой, молочно-белой кожей и обворожительной, всегда смущенной улыбкой. Теперь, спустя пятнадцать лет после того, как она вышла замуж за своего Костю, перед нами сидела замученная женщина с оплывшей фигурой, безо всякого следа косметики на лице и с волосами, безнадежно испорченными перманентом.

Светка же выглядела превосходно: локоны струились у нее по плечам, высокую и крепкую грудь обтягивал пушистый свитер из ангорской шерсти, через спинку стула был перекинут великолепный плащ от «Гуччи» с вышивкой, купленный в бутике на Новом Арбате. Работа в банке, которой Светка отдавалась всецело, пройдя путь от простого клерка до заведующей отдела обеспечения валютных операций, позволяла ей делать ради себя и не такие траты. А мужа у Светки не было никогда. И по этой же причине, как она утверждала, не было у нее и ранних морщин.

– Разведенные – это тоже третий сорт, чтобы ты знала, – ответила Светка Маришке. – Не такие уж бабы дуры, чтоб хороших мужиков выгонять. Тех, которые не пьют и на шею тебе не садятся. Раз выкинули его – значит, к жизни не пригоден. И в постели, скорое всего, тоже не Казанова.

Маришка покраснела, как девочка, и ниже склонилась над мороженым. Несмотря на свой пятнадцатилетний опыт семейной жизни, наличие двух детей и мужа, она до сих пор вспыхивала от смущения, если при ней говорили о чем-нибудь пикантном. В ней был сосредоточен целый базальт целомудрия, чего о Светке сказать было нельзя: Светка меняла мужиков даже не как перчатки, ибо перчатки все-таки меняют раз в сезон. Подруга заводила новый роман аккуратно раз в месяц, по возможности первого числа, – «так удобнее для учета», – объясняла она нам, усмехаясь профессиональной усмешкой банковской работницы. Причем кавалеры у Светки были сплошь женатыми.

– Ты просто хищница какая-то, Светка, – тихо сказала Мариша. – У каждого из твоих ухажеров ведь жена есть. И эта жена – живой человек, очень жаль, что ты этого не понимаешь. Представляю, как она мучается… то есть они. Если бы какая-нибудь прощелыга моего Костю попыталась увести, я бы не знаю… Я бы умерла, наверное.

Не отводя от Маришки несколько вызывающего взгляда, Светка снова усмехнулась одним уголком рта. Причина этой иронии была мне понятна. Представить себе, что кому-то из молодых и успешных женщин Светкиной породы придет в голову мысль отбить у нашей подруги ее скучного, вечно укрытого газетой мужика, который и внешне был совершенно неинтересным субъектом, было невозможно.

– Милая моя, заводя роман с женатиками, я вовсе не ставлю перед собою цель увести их из семьи, – сказала Светка, вскинув голову и отводя за спину платиновый локон. – Иначе в моем паспорте стоял бы даже не один штамп, а все пять или шесть! Просто я предпочитаю крутить любовь с интересными, содержательными и значительными мужиками, понятно? Таких, как я уже сказала, давно разобрали.

– Где же ты сама была, пока их разбирали?

– Деточка, уж кто-кто, а ты прекрасно знаешь: я делала карьеру.

– Ты делала карьеру, а кто-то в это время делал для тебя мужика? Эти ведь, которые содержательные и значительные, тоже не из кокона специально для тебя вылупились! Без хорошей женщины под боком интересным человеком не станешь. Ты бы вот тоже взяла, да и воспитала кого-нибудь для себя. Есть же еще не старые, непьющие…

– Зачем? – пожала плечами Светка. – Ничью семью я разбить не пытаюсь. Понравился мужик – встречаюсь, пока не надоест. Надоел – отваливай, уступай другому. А то можешь и не уходить. Кровать у меня достаточно широкая даже для троих, а замуж, девочки, как вы знаете, я не собираюсь. Жить с кем-то вместе, чтобы он годами – подумать страшно, годами! – у меня перед глазами туда-сюда ходил… Это же страшно подумать! – повторила она. – И насчет ребенка я еще не решила.

Маришка опять покраснела, а я взглянула на Светку с уважением. Не то, чтобы я одобряла эту ее позицию, просто я всегда завидовала самоуверенности подруги и тому, с какой легкостью она говорила о вещах, которые вызывали во мне острую, совершенно физическую боль. Из нас троих самое тяжелое и постыдное положение было у меня. Я любила – именно любила! – женатого мужчину, наши отношения длились не первый год и сплелись в некий грязный, липкий, отвратительный ком из взаимных упреков, споров, ревности и обид. Все это пачкало наши души, выматывало нервы, резало по сердцу и не давало, совершено не давало жить…

А тем временем Светка вынула из сумки глянцевый журнал и, сдвинув в сторону вазочки с мороженым, распростерла его перед нами. Быстро пролистнув несколько страниц, она уперлась великолепным полированным ногтем в отчеркнутый синим фломастером текст:

– Вот! Не верите мне – так утешьтесь мнением авторитетов! Читайте: «Сексолог А. Полеев утверждает: „Число мужчин катастрофически уменьшается. Согласно статистике на 100 женщин в России в возрасте 33 лет приходится 88 мужчин, 18 из которых – алкоголики. Поэтому 23% женщин никогда не ходили в ЗАГС и, скорее всего, не пойдут“.» По статистике, на пятерых незамужних 35-летних россиянок приходится один холостой мужик!

Она посмотрела на нас так торжествующе, как будто этот секрет Полишенеля был личным ее открытием. Палец, придерживающий страницу, взлетел кверху, и Светка стала похожа на учительницу, наставляющую неразумных школьниц:

– Известно, что женам изменяют от 76 до 89% наших соотечественников, – процитировала она на этот раз наизусть. – По мнению американского психолога Харольда Фишера, у романа с женатым мужчиной есть следующие преимущества: «Он может хранить вам верность долгие годы, он может любить вас более страстно, чем жену, он оценит вас выше, чем холостяк, он обычно не скупится на подарки, он – страстный любовник, поскольку постоянно нуждается в подтверждении своей мужской состоятельности, любой его визит становится событием для вас обоих». Так что, как хотите, девчонки, а совесть меня совершенно не мучает, – продолжала Светка. – И потом, я исхожу только из практической точки зрения, чувства и эмоции тут абсолютно ни при чем. Во-первых, женатик не будет претендовать на мою свободу. И это самое главное! Да, я человек настроения – сегодня встречаюсь с одним, завтра он мне надоест – на порог не пущу, а послезавтра, если будет скучно, позову его обратно. И попробуй он только мне хоть слово сказать по этому поводу! У меня ответ наготове: а сам-то ты, родной, от меня куда идешь? К благоверной? Вот и от меня не требуй верности, будь ласков. Дальше – во вторых. Я и мой избранник никогда друг другу не надоедаем! Просто не доводим наши отношения до такого критического момента. Нет скуки, нет и привыкания. Я же не законная жена, чтобы в моем присутствии футбол смотреть, – не удержалась Светка от выпада в Маришкин адрес. – И секс у меня всегда высшего качества! Ну, еще момент – мой женатик не требует никакого ухода. Борща там сварить или рубашки погладить – это, котик, для тебя обязана делать не любовница, а жена. А, в-четвертых, если что-то не заладилось, то разбежаться проще простого: возьми свои тряпки, отдай мои куклы. Ни разводиться, ни квартиру менять, ни деньги делить не надо. Никто никому ничего не должен. Разве это плохо?

– А любовь? – спросила я. Это было очень банально, но не спросить я не могла.

На этом слове Маришка мечтательно посмотрела поверх наших голов, а Светка дернула плечом, как будто отгоняя надоевшую муху.

– Сумасшедшая любовь бывает только в сериалах, – ответила она с грустинкой, которую я от нее никак не ожидала услышать. – И вообще, любить – это изнашивать себя, я считаю. Надо просто брать от жизни и от природы все, что она дает. Не крошки со стола подхватывать, а именно самой брать, не упускать! Хотя бы ради воспоминаний! Старость-то у нас не за горами, девчонки. Нам сейчас по тридцать пять, так что впереди у меня лет десять еще есть. А там будет видно.

* * *

Встреча со старыми школьными подругами закончилась быстро. Как всегда, большую часть времени мы слушали успешно солирующую Светку, как всегда, Маришка, не привыкшая к вниманию к себе, коротко и смущенно рассказала об успехах дочери («Характер у девочки стал тяжелый, но на математической олимпиаде как-никак третье место заняла!») и сына («Вчера опять закрылся в ванной, обормот, какой-то особый шампунь изобретал, чтобы без пены. Залил весь пол, соседи снизу приходили. Я вот думаю – может быть, химик растет?»). На вопрос же о муже ответила кратко:

– Жив, здоров, зарплату приносит аккуратно.

А когда подруги обернулись ко мне, что означало мой черед рассказывать обо всех новостях, случившихся в моей отнюдь не богатой событиями жизни, то я тоже попыталась отделаться ничего не значащей фразой.

– Все нормально, девочки. Все по старому… все хорошо.

И у Светки с Маришей (редкий случай!) стали совершенно одинаковыми лица. На них моментально обозначилась вежливая радость, что у меня все хорошо, и удовлетворение от того, что все по-старому. Я прекрасно понимала, что на самом деле обе они просто не решаются высказать вслух то, что думают на самом деле. Из жалости ко мне – они этого не делают.

* * *

Это тянется уже шестой год. Пять лет назад в моей жизни появился Вадим. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, я слышу его голос…

– Ох, девушка! Простите, ради бога!

Странно, что сперва я услышала, а только потом – почувствовала мягкий толчок. Слепленный на скорую руку снежок ударил меня в спину и тут же рассыпался на тысячи блеснувших в свете вечерних фонарей звездочек. Я обернулась.

Послышался негромкий смех, чья-то фигура на миг бросила тень на дорожку парка и спряталась за тополиную спину. А второй из игравших, высокий мужчина в расстегнутом пальто и без шапки, улыбаясь, шел мне навстречу.

– Ради бога, простите! Мы не в вас целили, честное слово. Позвольте, я вас отряхну.

Не ответить на эту улыбку было невозможно. Я почувствовала, как мои губы расползаются сами собой.

– Ваш товарищ не такой смелый. Чего ж он прячется?

– Какой товарищ? – округлил глаза мужчина. Но эти глаза смеялись.

– Это глупо, я же слышу, как он хихикает. Вот там, под деревом.

– Действительно. Вас не проведешь, – сказал он, продолжая улыбаться. И махнул рукой в сторону тополя:

– Галка, выходи! Мы проиграли. Артиллерист должен уметь проигрывать. Выходи, Галка, враг не страшен.

Из-за дерева высунулась, постояла и несмело направилась к нам худенькая девчушка с выбившимися из-под вязаной шапочки детскими хвостиками. Да она и была совсем девочкой – лет двенадцати, не больше.

– Враг? – спросила она. Улыбка у девчушки была совершенно такая же, как у отца. – А может, она не враг? Может, она друг? Ты друг? – большие глаза уставились на меня требовательно и дружелюбно одновременно.

– Я-то? Пожалуй, что и друг, – согласилась я, поддавшись их обаянию. Наклонилась и застегнула на девочке куртку, заправила шарф и натянула съехавшую на бок шапочку.

– Спасибо, – сказал мужчина. – Совсем мы заигрались. Непутевый у тебя отец, Галка. Попадет нам от мамы, когда она вернется.

– Скоро?

– Скоро, – ответил он. И добавил, повернувшись ко мне:

– Жена в больнице, а я в отпуске, так мы с дочкой разрезвились, как щенята. Честно говоря, и сам не ожидал от себя, что еще способен на такую прыть. Приятно, черт возьми, почувствовать себя пятиклассником.

Он подмигнул сначала Галке, а потом мне. А потом мы все трое одновременно рассмеялись, бог его знает, почему. Славно было смотреть на этих двоих: было видно, что они крепко любят друг друга.

– От жены вам попадет больше, чем вы этого ожидаете, – заметила я, указывая на его пальто: в пылу игры они не заметили, как рукав очень заметно разошелся по пройме. Я и сама увидела это только сейчас, когда он стоял так близко.

– Вот черт, – чертыхнулся мужчина. – Прости, Галка.

– Да ну? – тряхнула головой девочка. – Здесь можно и покрепче че-нить сказануть. От мамы, правда, попадет…

– Да… мало ей будет забот…

– Бросьте вы огорчаться, – сказала я, беря девочку за руку. – Сейчас пойдем ко мне и зашьем так, что никто ничего не увидит, даже если будет очень сильно приглядываться. Рукав по шву распоролся, я вам за десять минут устраню эту неисправность. Кстати, и дочка ваша отогреется – вон, у нее даже нос побелел.

– Это потому, что я варежкой не терла, – пояснила Галка. И тут же исправилась: заработала рукавичкой, как кролик, растирая отмороженный носик.

– Ну пошли!

– А это удобно?

– Да удобно, раз я вас приглашаю!

Не то, чтобы я сильно горела желанием доставать с антресолей рассыпающуюся от старости бабушкину швейную машинку – просто мне очень не хотелось с ними расставаться. Ведь бывает же так, что понравились вам незнакомые люди?

* * *

Пальто пришлось хорошенько очистить от снега и просушить через марлю утюгом и только потом приметывать отпоровшийся рукав. Пока я проделывала все эти манипуляции, отец с дочерью (мужчину, я уже знала, звали Вадимом) сидели на кухне и пили из блюдечек чай с малиновым вареньем. Галка швыркала чаем и прыскала со смеху, а отец очень смешно и очень похоже ее передразнивал.

А я не очень торопилась закончить работу. Мне неожиданно пришлось по душе присутствие в квартире этих незнакомых людей. Они внесли в мой дом атмосферу некой семейственности, которой здесь никогда не было. Я прислушивалась к веселым голосам из кухни и сердце мое сжималось. Вот сейчас они уйдут, и я снова останусь одна… Иногда мне хотелось кричать от тишины, которая была единственной моей соседкой вот уже много, много, много лет…

Осторожно ступая, Вадим вышел из кухни. Вид у него был очень виноватый.

– Оленька, простите меня, дорогая… Галка там уснула. Я и сам не ожидал. Сидела-сидела, смеялась-смеялась, и вдруг брык – отвалилась на диванчик и спит. Я ее вашим пледом укрыл, он там же лежал. Жалко будить…

– Ну что вы! Конечно, пусть поспит ребенок. Уже поздно, а она устала. Позже вызовете такси. Тем более, я все равно еще не закончила.

Он подошел ко мне совсем близко. Встал за спиной, смотрел, как я шью.

– Как это у вас ловко получается. А моя жена совсем не умеет шить. У Нины много достоинств, но вот шить она совсем не умеет.

– Меня научила бабушка. Давно, еще в детстве. Это бабушкина машинка, на ней я и училась. Мне тогда, наверное, столько же было лет, сколько сейчас вашей Галке.

Мы помолчали.

– Красивые имена у женщин в вашей семье – Нина, Галина, – сказала я, чтобы прервать молчание. – Сейчас таких почти не встретишь, а жаль. Красивые имена. Греческие.

– Греческие? – вскинул брови Вадим. – Не знал! Жена всегда немного стеснялась своего имени, а дочку назвали так в честь тещи. Правда, я всегда считал, что Галина – чисто русское имя.

– Греческое. Означает «спокойствие», или «безмятежность». А Нина – значит «упорство».

На самом деле «нинос» по-гречески значит не упорство, а упрямство, но я немного покривила душой, чтобы он не почувствовал себя уязвленным.

– Спокойствие? – он улыбнулся и развел руками. – Вот уж никто бы не решился назвать мою дочь спокойной, честное слово! Да вы и сами это видели. А что означает ваше имя, Оленька? Оно тоже греческое?

– Нет, скандинавское, – я слегка покраснела и, чтобы скрыть это, склонилась над шитьем. – Ольга происходит от имени Хельга и означает… – я запнулась, – «святая». Ну, или – светлая, ясная. Конечно, ко мне это не имеет никакого отношения, – добавила я поспешно.

– Почему же? – он сел рядом. Я почувствовала исходящий от него запах хорошего одеколона и дорогих сигарет – от этого слегка закружилась голова. – Вы очень хорошая девушка, Ольга. Действительно, светлая и ясная. Ольга, Оля, Оленька, – он несколько раз произнес мое имя, словно перекатывая его во рту и пробуя кончиком языка. – Оленька – звучит лучше всего. Вы позволите себя так называть?

– Пожалуйста, – сказала я как можно равнодушнее.

– У вас очень любопытные познания, Оленька. Немного странные для портнихи, но очень любопытные.

– Причем тут портниха? – я чуть-чуть обиделась. – По образованию я филолог. Преподаю фольклор.

– Где?

– В университете.

– Ох, ради бога, простите! Я целый вечер прошу у вас прощения, вы заметили? В этом есть что-то символическое. Ну а кроме того, я никак не думал, что такая юная особа может преподавать серьезную науку в солидном учреждении.

С «юной особой» он переборщил – пять дней назад мне исполнился тридцатник, по каковому случаю мы со Светкой и Маришкой гульнули в нашем любимом кафе на «Студенческой». Как-то так получилось, что в последние годы мне совсем некого было позвать на день рождения, кроме двух школьных подруг. Маринка преподнесла в подарок красивую вазу для цветов, которых мне никто никогда не дарил, а Светка – старинный граммофон с комплектом антикварных пластинок, который сейчас стоял у меня на самом видном месте.

– Прекрасная вещь, – сказал про него Вадим. – Разрешите? – он осторожно снял салфетку, которой был укрыт граммофон и осмотрел музыкальный прибор, не прикасаясь к нему руками. – Действительно, очень редкая и, наверное, дорогая вещь. Она тоже досталась вам от бабушки?

– Нет. Это подарок. Одной… Одного человека, – зачем-то соврала я.

Вадим деликатно помолчал и снова накрыл граммофон салфеткой.

– Странно подумать, что всего каких-нибудь сто лет назад наличие в доме вот такого нелепого агрегата считалось роскошью, правда? Пластинки к нему делали из шеллака, это смола таких крошечных червячков. Чтобы сделать одну граммофонную пластинку, надо было собрать смолу у десяти тысяч таких букашек! Очень дорого стоили эти грампластинки, не каждый мог себе позволить. По правилам эксплуатации граммофонов после каждого прослушивания пластинки нужно было менять иголку, представляете? Некоторые мастера пытались, конечно, придумать более дешевые пластинки из железа, стекла, даже шоколада! Был такой очень модный рождественский подарок – записанная на шоколаде песенка «В лесу родилась елочка». Ее полагалось прокрутить всего два или три раза, а потом съесть.

– Вы меня дурачите? – я не поверила. – Я же не ребенок…

– Клянусь, я говорю правду! – в доказательство своей искренности Вадим даже прижал к груди ладонь. – Просто пришел мой черед удивлять вас, Оленька!

– Считайте, что вам это удалось, – призналась я. – Откуда вы знаете все так хорошо про граммофон? Вы мастер по ремонту проигрывателей?

– Ну, почти, – он снова обласкал меня своей неотразимой улыбкой. – Вообще-то я настройщик, то есть, выражаясь по-вашему, – мастер по ремонту музыкальных проигрывателей. Но мастер я не совсем обычный, обслуживаю только редкие инструменты. Специалистов моего уровня всего трое на всю Москву, Оленька. Вот видите – не хотел хвастаться и все-таки себя похвалил, – засмеялся он.

Обаяние у него было просто сумасшедшее – не поддаться ему было невозможно, точно так же, как было невозможно не следить за движениями его рук, поворотом головы, растворяться в звуке его голоса, особенно когда он произносил мое имя. «Оленька…» Ни один человек в мире не произносил его так, как будто держал в руках драгоценный камень и боялся его уронить или поцарапать…

Мы помолчали, глядя друг другу в глаза, а затем я решилась спросить о том, что меня интересовало больше всего:

– А ваша жена? Нина? Вы сказали, она в больнице… Что-то серьезное?

– Ну в общем да, – сказал он с легким вздохом. – Вам, наверное, странно, что мы с дочкой играли и веселились, когда мама наша в больнице, да? Дело в том, что у нас в семье ожидается радостное событие. Правда, Нина лежит на сохранении, но в целом, я думаю, все обойдется. Мы ждем ребенка. Второго ребенка, сына. То есть, я надеюсь, что это будет именно мальчик.

* * *

Галка завозилась на кухонном диванчике – и выползла к нам, моргая заспанными глазами. Улыбаясь, Вадим обнял дочь за плечи. Я встряхнула и растянула на руках его пальто – работа была закончена.

Они поблагодарили и ушли…

Я очень плохо спала ночью – мне все время снились новые знакомые, отец и дочь. Такие похожие, такие веселые, так крепко любящие друг друга. Если бы у меня была такая девочка! А ведь по возрасту Галка вполне могла быть и моей дочерью… Если бы у меня была такая… И такой муж… Вадиму было лет тридцать пять, мне – тридцать, очень подходящее сочетание лет… Но у него – жена! Нина. И эта Нина ждет второго ребенка…

Я отнюдь не принадлежала к влюбчивым натурам. А прошлый, хоть и не большой любовный опыт, казалось бы, должен был и вовсе отбить у меня охоту предаваться невозможным мечтам при первом же взгляде на понравившегося мужчину. Но вот, поди ж ты, – я действительно влюбилась!

Бродила по комнате до полуночи – все валилось из рук. Я слышала только его запах, еле-еле заметный и к утру выветрившийся совершенно.

Только на следующий день решилась убрать на место швейную машинку, ножницы, обрезки ниток. И – чуть с ума не сошла от счастья, когда под чехлом от машинки обнаружила портмоне Вадима! Долго крутила в руках мягкий кожаный бумажник, ласкала его кончиками пальцев – ведь он хранил тепло его рук! И вспомнила, что я сама подняла портмоне и положила его на стол. Оно вывалилось из внутреннего кармана Вадиминого пальто, когда я рассматривала и прикидывала, как половчее зашить прореху…

Прежде чем набрать номер, обозначенный на его визитной карточке, я сделала два глубоких вздоха.

– Оленька? – услышала я обрадованный голос. – Рад вас слышать! Со вчерашнего дня вы не выходите у меня из головы, представьте. Мне кажется, я просто обязан встретиться с вами и как-то особенно отблагодарить за то, что вы нас так выручили!

– Какая ерунда, боже мой. То есть, – поправилась я, – ерундой я называю то, что вы такое значение придаете моей маленькой услуге. А увидеть вас снова буду рада. Тем более, что нам все равно необходимо увидеться – вы забыли у меня портмоне.

– Правда? – выдохнул он. – Похоже, вы просто задались целью выручать меня в трудных ситуациях! Целый день хожу расстроенный, думал, выронил бумажник вчера, когда мы с Галкой в снегу возились… Спасибо преогромнейшее, честное слово! Как мы можем встретиться?

– Приезжайте…

Он приехал, и мы провели прекрасный вечер. Вадим был свободен до утра – была пятница, и Галка на выходных гостила у бабушки. Он расположился в кресле под включенным торшером. Вежливо, но без навязчивости ухаживал за мной, подливая кофе и разливая по моим крошечным хрустальным рюмкам принесенный с собой коньяк. Смотрел на меня, лаская с головы до ног теплыми, немного усталыми глазами.

«Если бы только мог никогда отсюда не уходить», – подумала я.

Потом Вадим сказал мне, что, глядя на меня, он думал о том же самом.

А разговор у нас завязался сразу. Он был из тех редких людей, которые умеют слушать. Я не слишком разговорчива, но в этот вечер рассказала ему о себе все – что живу и всегда жила одна. Что с этим главным врагом моей жизни – одиночеством – давно уже научилась уживаться бок о бок. Но что бывают в моей жизни такие вечера, когда от отчаянья не спасает даже монотонный бубнеж телевизора…

– Только не подумайте, Вадим, что я чувствую себя какой-нибудь особенно несчастной, – спохватилась я, в очередной раз поймав себя на чувстве, что я растворяюсь в его мягких глазах. – Это не так. Я давно уже не плачу в подушку от одиночества. Но понимаете…

– Я вас понимаю, – сказал он. Осторожно поставил рюмку с коньяком на стол, взял мою руку, слегка сжал. – Я понимаю вас, Оленька, может быть, как никто другой. Потому что вовсе не обязательно жить одному, чтобы быть одиноким. Иногда мне кажется, что этот зимний ветер, который дует сейчас под окнами, – бьет мне в спину в любое время года. У меня тоже нет близкого человека, Оленька.

– Как же так? У вас семья…

– Я и Нина, мы оба знаем, что нам никогда уже не склеить того, что когда-то было между нами… Собственно говоря, наш брак был самой большой ошибкой, которую мы оба совершили в своей жизни. Уже через год после свадьбы мы с женой были безнадежно далеки друг от друга. Нас разделяет даже не одна, а много тысяч километров непониманий. Разности вкусов, желаний, взглядов на что бы то ни было – от воспитания детей до того, сколько минут надо варить яйца, чтобы они получились «в мешочек»… Это звучит смешно, я понимаю, но поверьте мне, Оленька, куда как лучше приходить к себе в дом, не согретый ничьим дыханием, кроме вашего, чем день и ночь быть бок о бок с человеком, который тебе чужой. Совершенно чужой…

Я была так поражена, что даже не могла говорить. Кто бы мог подумать, что вот этот красивый мужчина, сидящий передо мной, вот этот любящий отец и наверняка заботливый муж – на самом деле так глубоко несчастен?!

– И все-таки, – выдавила я, – и все-таки вы не можете ощущать свою полную ненужность в этом мире. У вас дочь. И скоро будет мальчик, сын…

– Да. У меня будет двое детей, и это, пожалуй, единственное, за что я благодарен судьбе… Мы с женой решили начать все сначала из-за Галки. Все сначала, – сделал он упор на слове «все», – даже поехали в Крым, как молодожены, получилось что-то вроде медового месяца, хотя оба мы чувствовали себя так странно – как будто вдруг оказались в одном гостиничном номере со случайным попутчиком в трамвае. Каждый вечер мы шли в бары, на дискотеки, методично посещали все аттракционы и развлечения, лишь бы не сидеть против друга в номере и не испытывать мучительной неловкости от того, что нам совершено не о чем друг с другом говорить… Несколько лет между нами не было близости. Когда же «это» случилось, все в том же номере гостиницы, мы долго не могли взглянуть друг другу в глаза. Мы чувствовали себя почти преступниками. Плодом того несчастного вечера будет наш сын. Что же, остается надеяться, что мальчик снова сможет сблизить меня и Нину. По крайней мере, впервые за много лет нам будет, о чем поговорить…

Он выпустил мою руку и медленно провел ладонью по своему лицу, как будто снимая с него паутину.

– Странно что я так разоткровенничался с вами, Оленька, – сказал он, не поднимая головы и не отнимая ото лба ладони. – Как будто нахлынуло что-то… Простите меня, ради бога.

– Ну что вы, Вадим… Ну что вы…

Движимая нахлынувшим вдруг состраданием, я поднялась с места. Не зная, куда себя деть, как удержаться от порыва броситься к нему, прошлась по комнате. Зачем-то внимательно рассмотрела стройный ряд фужеров за сервантным стеклом. Провела пальцем по панели, незаметно для Вадима погладив его нечеткое отражение на полированной поверхности.

– Не знаю, почему, но мне так хорошо с вами… бывает же такое в жизни – увидишь один раз человека и вдруг понимаешь, что все эти годы ты искал не там и не тех…

Не оборачиваясь, я почувствовала, что он стоит рядом. Он был крепкий, как стена, большой и теплый, как печка. Сильные руки обхватили меня сзади, до боли стиснули плечи. Плача, я прижалась щекой к этим рукам…

* * *

Спустя год после нашего знакомства я поняла, что роман с женатым человеком, в который я окунулась с головой, спасаясь от преследующего меня воющего пса одиночества, превратился в мою болезнь. Ослепляющую, опустошающую, выматывающую душу. И подрывающую здоровье – как и все болезни!

Вадим был женат, и, несмотря на «километры», разделяющие его и Нину, он ничего не собирался менять в своей жизни. Ради детей – в начале февраля у него родился сын Степка, – ради жены, которая «все равно не заслуживала предательства», ради знакомых и родственников, которым слишком многое пришлось бы объяснять, прими он решение остаться со мной навсегда… К его чести, этого факта – «я не могу ничего изменить, Оленька, и, честно говоря, не хочу», – который ставил крест на дальнейшей перспективе наших отношений, мою любимый никогда не пытался скрыть. Сначала мне казалось – я привыкну. Научусь жить с мыслью, что он уходит от меня туда, в семью. Потом, когда после его ухода я шла в ванную и, не в силах стоять на ногах, опускалась на холодный кафельный пол, рыдая от тоски и бессильно царапая плитку руками, пыталась унять дрожь внутри себя, – я поняла, что не привыкну к этому никогда!

– Ну, котеночек, до среды! – говорил он, стоя на пороге в шапке и пальто, целуя меня в лоб и напоследок еще раз проводя ладонью по моей спине. От этой мягкой щекочущей ласки я плыла, я переставала чувствовать собственный позвоночник, но Вадим отворачивался и сбегал вниз по лестнице. А я, захлопнув дверь, некоторое время стояла, прижавшись к ней щекой, и снова, снова шла в ванную и садилась на пол, пытаясь унять дрожь, которая не унималась…

«Ну, котеночек, до среды!» – как легко он это говорил, как просто и естественно у него получалось обозначить день и час нашей следующей встречи! А я смотрела на календарь – и простые ряды цифр превращались для меня в единственную связь с внешним миром, как для заключенного в одиночной камере.

Среда – я его увижу.

Пятница – он не придет.

Понедельник – он будет моим целых полдня!

Суббота-воскресенье – я буду снова умирать, потому что выходные принадлежали его жене Нине и детям…

– Олька! Да ты дура! Посмотри только, до чего ты себя довела – худющая, просто цапля! Да еще с кругами под глазами. Плюнь ты на этого подлеца – ишь ты, хорошо устроился! Он же просто жилы из тебя тянет, Олька! – говорила мне Светка.