Текст книги "Потанцуй со мной (СИ)"
Автор книги: Ана П. Белинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
16. Юля
Два теплых одеяла не спасают меня от озноба. Меня трясет и колотит так, что зубы стучат, ударяясь друг о друга.
Подозреваю, что не от холода.
Это реакция моего измотанного организма на нервное перенапряжение.
Поджимаю к животу ноги, сворачиваясь эмбрионом, и утыкаюсь носом в колени.
В кромешной темноте и пугающей тишине дребезжание входящего сообщения кажется жутким хоррор-звуком из фильма ужасов. Вздрагиваю и высовываю руку из-под одеяла, боясь вылезти из него. Шарю рукой по прикроватной тумбочке и подцепляю телефон.
Яркая подсветка ослепляет, заставляя крепко зажмурится и перевести дисплей в ночной режим.
На экране висит сообщение с неизвестного номера.
На мгновение перестаю дышать, замирая с трубкой в руке.
Я боюсь, что убийца-Костюм мог меня выследить и раздобыть мой номер, чтобы терроризировать и измываться.
Хочу удалить, не читая, но телефон снова звякает входящим оповещением.
А потом еще…
И еще…
На экране мессенджер извещает, что сообщения – это прикрепленные фото и видео, и мое творческое воображение с особым старанием рисует картинки, где мой пиджак извивается в огне под стремный саундрек, а закадровый утробный голос устрашающе произносит: «Следующая ты. Уа-ха-ха».
Кажется, я начинаю превращаться в параноидную шизофреничку.
«Это может быть кто угодно, Сурикова», – убеждаю себя и нажимаю кнопку «открыть».
Там…
Там не сожжённый пиджак.
И не Костюм с металлическим крюком вместо руки.
Там…Матвей.
Со спущенными штанами, на коленях которого промежностью об него трется полуголая девка.
Закрываю рот рукой и зажмуриваюсь, чтобы меня не вырвало от омерзительной картины.
Теперь я не вижу видео, но отчетливо слышу долбящую клубную музыку, стоны девахи и ругательства Матвея.
Когда видео стихает, я позволяю себе открыть глаза и пролистнуть карусель фотографий, заранее зная, что в них увижу.
Выброс адреналина высвобождает спящую энергию, заставляя работать сердечную мышцу с удвоенной силой и разливать по сосудам жар. Сбрасываю одеяло и резко вскакиваю с кровати, морщась от головокружения.
Хватаю телефон и смотрю на время: 2 часа ночи.
Кто мог отправить мне эту мерзость?
Кому это нужно?
И для чего?
Еще раз смотрю на цифры, но убеждаюсь, что номер мне совершенно не знаком.
Трясущимися руками набираю Рюмину.
Долгие длинные гудки подбрасывают идеи, что Алла всё еще в клубе и не слышит моего звонка.
Но если допустить, что Рюмина всё еще там, она бы не смогла скрыть от меня подобные вещи.
– Только не говори мне, что уже утро, и я опоздала на зачет, – мямлит Рюмина и громко зевает прямо в трубку.
Выдыхаю и прислушиваюсь к тишине на том проводе.
Не в клубе.
Она не в клубе.
– Ты где, Ал? – но я все равно решаю уточнить.
– Была в раю, – мечтающим голосом пропевает Рюмина. – Там, где симпатичный мулат массировал мои эрогенные зоны на берегу океана до того, как ты, засранка, мне позвонила и выдернула из сладкого сна, – сердито продолжает подруга.
– Извини. Просто… – замолкаю, решая стоит ли посвящать Рюмину среди ночи в тот пиздецон, который сегодня творится со мной. – Ал, а ты давно из клуба ушла?
– Что случилось, Сурикова? – настораживается подруга, и ее голос моментально становится бодрым и четким. – Ты где?
– Дома я, все нормально, Ал. Так что?
– Нуу… – задумывается Рюмина, – мы с Борей и Бергом в начале двенадцатого ушли, завтра же зачет…вернее сегодня уже, – зевает.
– А Матвей?
– Матвей остался. Да что случилось-то? – возмущается Алла. – Ну то, что вы разосрались, я знаю, но ты же не по этому поводу звонишь, правда?
Правда.
С Мотом мы собачимся часто в последнее время, поэтому этот факт уже давно никого не удивляет.
– А еще кто остался? – оставляю вопросы подруги не отвеченными.
– Ну Илья со своей малолеткой. Ветер и Мот. Всё. Ты меня пугаешь, Сурикова.
Да мне самой страшно, Ал.
Я не успеваю подумать о том, чтобы запомнить сегодняшнее число как дату нашего окончательного с Мотом расставания, когда по второй линии в ухо мелкими монотонными сигналами врезается вызов Матвея.
И даже после того, что сегодня произошло, и что я увидела десятью минутами ранее, не останавливает меня от того, чтобы не брать трубку.
– Всё, Ал, извини, что разбудила. Спи, – нажимаю отбой и переключаюсь на Свирского.
Первое, что я слышу – это неприятное шуршание и скрежет, будто динамиком водят по какой-то поверхности. Очень быстро этот звук обрывается тишиной, вдалеке которой слышатся звуки электронной музыки.
– Алло. Матвей? – вкрадчиво спрашиваю я и слушаю.
Слышу глубокое частое дыхание на том конце провода.
Нервозно накручиваю прядь волос на палец, чувствуя, как тревога начинает подниматься от кончиков пальцев ног и расползается липким холодным потом по всему телу.
– Юююля, ттты мм-меня слышишь, Юль? – заикаясь, надсадно шепчет Свирский.
– Матвей, что с тобой? Что случилось? Где ты? – мои руки дрожат при мысли, что с ним происходит что-то ужасное.
Панический страх охватывает внутренней нервозной дрожью и я покрываюсь мурашками.
– Юля, мне страшно. Оннни везде, – мученически стонет. Слышу глухой удар, отражающийся эхом от стен. – Ммммне плллохо. Ввсё плывёт.
Боже…
– Матвей, – мой голос срывается, переходя на шепот. – Где ты находишься?
Он начинает скулить.
Истошный кашель вперемешку с душераздирающим воем сворачивает мою кровь точно прокисшее молоко.
От ужаса у меня закладывает уши.
Я мечусь глазами по темной комнате и не понимаю, что нужно делать.
Мне страшно.
Где он, что с ним?
– Матвей, не молчи! – собираю все крупицы сил, и что есть мочи кричу в трубку. – Матвей, разговаривай со мной, твою мать!
– Забери меня. Забери меня отсюда. Они близко, Юляяяяя… – плачет. – Если ты не приедешь, Юль…я… – кашляет и связь обрывается.
Хватаюсь за голову и несусь к шкафу.
Достаю всё, что можно, и бросаю на пол.
Надеваю первые попавшиеся джинсы, толстовку и собираю волосы в высокий хвост.
Я не знаю, куда несусь.
Я не знаю, где мне его искать и нужно ли это вообще делать после всего того дерьма, что сегодня натворил Матвей.
Но я просто не могу бросить его в беде, хотя прекрасно понимаю, что творю полное, мать его, безумие, срываясь в никуда в третьем часу ночи, никого об этом не предупредив.
Судя по тем фото, сделаны они были на «Этажах».
Я не уверенна, что найду его там, но вызываю такси, беру телефон и несусь туда, где, вероятно, буду жалеть обо всем.
***
Огни большого города проносятся с космической скоростью, потому что в это время московские проспекты пусты и мое такси летит ракетой, но я никого и ничего не вижу, кроме себя в отражении стекла и своей тупости.
Попасть в Этажи не составляет труда и даже то, что я одета, как будто бы я сюда приехала прямо с утренней пробежки, не вызывает у охраны вопросов, пропуская меня в любимое место молодёжной тусовки.
Накуренный под завязку клуб щиплет глаза, вызывая обильное слезотечение, но двигаюсь я уверенно, потому что знаю каждый долбанный метр этого злосчастного места.
Здесь всегда, даже в будний день можно словить хайп и, кажется, это место никогда не спит. Но сегодня в этом часу ночи здесь немноголюдно: отдельные накуренные особи точно зомби перемещаются со стеклянными глазами вдоль столиков, а на танцполе дрыгаются те, кто уже вошел в дурманный астрал или прилично надрался.
Полусонный диджей, не напрягаясь, потягивает энергетик, оставляя пульт менять треки самостоятельно. Сейчас, если вдруг запоет Леонтьев, никто не заметит и в том же ритме вся эта нечисть будет качаться из стороны в сторону.
Лучи лазерного стробоскопа ослепляют, но я старательно шарю глазами по присутствующим, пытаясь увидеть хоть какую-нибудь знакомую рожу.
И когда один из таких лучей проходится по полулежачей фигуре в нескольких от меня метрах, я узнаю в ней Матвея.
Меня радует, что я его нашла, но убивает то, что я вижу.
Его голова закинута на высокую спинку дивана.
Он один.
Но то, что здесь тусовалось большое количество человек, свидетельствуют несколько десятков пустых и полупустых стаканов. Валяющиеся бутылки, несколько видов кальянов, полная пепельница окурков и скромная закуска – доказательство, что сегодняшний вечер прошел под девизом «нажраться в хлам».
Я боюсь подходить к нему, потому что мне кажется, что он умер.
Его тело неподвижно и даже в этом затемненном помещении мне видно, что кожные покровы Свирского выглядят синюшно-ненормальными.
У него приоткрыт рот, а на груди брендового бомбера засохли рвотные массы.
Зажимаю обеими руками губы, потому что к горлу подкатывает тошнотворный комок.
Качаю головой как полоумная, до сих пор не осознавая, что с ним это происходит.
И со мной.
Я понимаю, что теряю время, и правильней будет позвать кого-нибудь на помощь, но я подхожу к Матвею и трогаю его за руку.
Чувствую очень слабый пульс и выдыхаю.
Почему он один?
Где все, которые так активно всегда гуляют за его счет и называются друзьями?
– Матвей, Матвей, – аккуратно трясу парня.
Он в отключке.
Опускаю глаза и смотрю на расстёгнутую молнию джинсов и перед глазами вновь всплывают кадры из видео.
Но, черт…
Я здесь не для этого.
Собираю слезы рукавом толстовки и принимаюсь ожесточённее трясти Матвея.
– Матвей, ты меня слышишь? Очнись.
Его тело обездвижено, а голова падает на плечо.
Мне страшно, мерзко и противно, когда в нос ударяют зловонные запахи алкоголя, травы и рвотных масс.
Кручу головой по сторонам, выискивая того, кто смог бы мне помочь.
Вскакиваю, но резкий световой удар бьет по глазам, и я падаю на диван, закрывая лицо руками.
Музыка смолкает.
Громкий топот и вялые женские вскрики заставляют открыть глаза и щурясь, обвести мутным взглядом задымленное помещение.
– Всем оставаться на своих местах. Работает оперативная группа.
17. Юля
– По стеночке, по стеночке, – среди ничего непонимающей молодежи я различаю грубый мужской командный голос.
Я не вижу, кому он принадлежит, но чувствую, что именно он принесет мне проблемы.
– Матвей, да приди ты в себя. Ну же, давай, – с яростью толкаю Свирского в бедро.
– Присаживаемся, товарищи отдыхающие наркоманы и бездельники. Этого пакуем, – совсем рядом доносится до меня этот неприятный голос.
– Матвей, – хнычу и остервенело дергаю парня за рукав.
– Утомился, наверное, бедолага, – слышу над головой и вздрагиваю. – Давай-ка я помогу, милая.
Опасливо поднимаю голову и вижу возвышающегося крупного мужчину лет 55 с усами и заросшим густой щетиной лицом. Его взгляд полон безумия и ненависти, и мне становится невыносимо страшно.
Он наклоняется над Матвеем, а я отползаю по дивану в сторону.
– В отключке, сученыш, – сжав челюсти, говорит трем бойцам в камуфляже.
Мое тело сковывает неподдельным ужасом, когда мужчина несколько раз бьет по щекам Матвея, а потом хватает со стола стакан, на половину заполненный какой-то янтарной жидкостью, и с особым удовольствием плескает в лицо Мота.
– Подъем.
Свирский дергается и начинает кашлять, отплевываясь жидкостью и заваливаясь на бок.
– Сидеть, – шлепок по щеке.
Мужчина хватает Свирского за шкирку и с остервенением припечатывает его обратно к дивану.
Матвей закашливается, обтирая лицо рукавом испачканного бомбера.
Не могу смотреть на весь этот ужас.
Меня трясет мелкой дрожью.
Судорожно втягиваю воздух, которого здесь нет.
У меня всегда так, когда я нервничаю.
Голова начинает кружиться, а перед глазами плывет.
Еще один удар.
– Что, блть… – открывает глаза Матвей и с огромным усилием обводит затуманенным взглядом присутствующих.
Он ничего не понимает, его глаза налиты кровью, и я вижу, насколько ему плохо.
– Проснулся? Доброе утро. А теперь подъем, – мужчина дергает Матвея за шиворот бомбера и стаскивает с дивана, швыряя тело Матвея, как тряпичную игрушку.
– Да что вы творите? – не выдерживаю я. – Не видите, что ему плохо? Ему помощь медицинская нужна, – срываюсь к Матвею, который валяется на полу и надсадно стонет.
– Убери ее, – усатый велит амбалу, у которого в руках оружие и маска на лице. – Защитница хренова.
Меня вздергивают, точно я и не вешу ничего.
– Не трогайте меня! Что вы делаете?
– Сейчас мы гражданину-наркоману в отделении окажем медицинскую помочь, – издевательски скалится мужик, присаживаясь рядом с Матвеем на корточки. – Клизму поставим, а ребята мои всю дурь из него выбьют, правда, мужики? – поднимает лицо к амбалу и ехидно улыбается. – Сука, – грубо хватает Свирского за волосы и приподнимает лицо, из носа которого стекает темная кровь.
Меня тошнит.
– Забираем клиента, – кивает на Мота, брезгливо обтирает кровь о куртку Матвея, встает, с хищным прищуром осматривая притихший танцпол.
Два бугая в спецовке поднимают под руки Свирского под его неразборчивую брань. Я вижу, как из кармана куртки Матвея выпадают два небольшие прозрачные пакетика с белым порошком.
Всё внутри холодеет от понимания происходящего, и я обнимаю себя руками и пытаюсь удержать себя на ногах, чтобы не свалиться в обморок.
– Ооо, да тут у нас 228-ая, мужики, – присвистывает усатый мужик и приседает, разглядывая пакеты, валяющиеся на полу. – Понятых зови.
Он так искренне радуется, будто уже предвкушает, как будет пить из стакана с очередной присвоенной звездочкой.
Боже, Боже…
Что же ты натворил, Матвей?
Я перестаю ощущать всё, кроме обжигающих слез, затопивших мое лицо, когда из внутреннего кармана Матвея извлекают еще несколько таких же пакетов с белым порошком.
– Запротоколируй, Юрич, – усатый кивает непонятно откуда взявшемуся мужчине в очках с чемоданом в руках. – Попал ты, приятель, лет шесть тебе впаяют.
– Я хххочу позвонить мммамме, – трясутся синие губы Матвея. Он слизывает стекающую кровь и закатывает глаза.
– Сейчас всем позвоним, – согласно кивает мужчина, – и маме, и Президенту, и Че Геваре. – Как закончите, пакуйте, – останавливается рядом с бойцом, который закрывает меня своей мощной спиной от Матвея.
– А с девчонкой что? – спрашивает амбал в камуфляже.
Неприятный мужик проходится по мне острым, как пика, взглядом, и на ходу бросает:
– В отделение. Слишком говорливая.
18. Константин
– Доброе утро, – делаю два коротких предупреждающих стука и толкаю дверь с табличкой «Носов Сергей Алексеевич».
– Позволите? – вхожу в довольно просторный кабинет. Профессионально обрисовываю взглядом сначала помещение, а потом, не отыскав ничего интересного, перевожу внимание на мужика в полосатом свитере с густой растительностью на лице и красными уставшими глазами.
Высокие потолки с одиноко свисающей лампочкой, от которой толку, как с козла молока, широкий деревянный обшарпанный подоконник, выкрашенные бледно-голубой эмульсионкой казенные стены, старый потертый линолеум – обычный среднестатистический кабинет государственного следака.
Носов вопросительно смотрит, делая из алюминиевой кружки глоток дешевого кофе, отвратительный запах которого витает по всему периметру помещения.
Задумчиво кивает и указывает на свободный стул рядом с рабочим столом, заваленным под самый потолок протоколами и бумагами.
– Присаживайтесь.
– Благодарю, – вынимаю из кармана пиджака удостоверение. – Романов Константин Николаевич, – раскрываю и представляюсь следаку. – Адвокат Свирского Матвея Павловича и Суриковой Юлии Владимировны.
Я не собирался браться за новое дело. Я планировал разгрести оставшиеся и махнуть с дочерью на Кипр. Но некая Свирская Ирина Владимировна, как выяснилось чуть позже – Депутат Гос. Думы и супруга бенефициарного совладельца крупного холдинга по добыче и производству цветных металлов, была весьма убедительна, озвучив сумму, от которой я не смог отказаться, тем более за такое плевое для меня дело.
Очередной богатенький выродок со своей такой же безмозглой подружкой, имеющий все, кроме мозгов, контроля и страха быть наказуемым. Малолетний наркоман, потерявший интерес и радость к жизни еще с детских обосранных подгузников, которому с младенчества дули в жопу обеззараженным воздухом, порождая вседозволенность и равнодушие.
Сладкая, легкая жизнь, целью которой практически всегда выступает мгновенное удовлетворение любого желания, а когда хотеть становится нечего, наступает состояние пресыщенности и смертной скуки. И вот тогда на помощь приходят они: наркотики, азартные игры и запреты, которые так хочется нарушить, чтобы получить чистое удовольствие.
– Оперативно вы, – хмыкает Носов и делает громкий глоток из чашки. – Майор Сергей Алексеевич Носов, – протягивает руку, и я пожимаю ее. – Кофе?
– Спасибо, но откажусь, – мне от одного запаха блевать хочется. – Я так понимаю, что успел до начала допроса? – перехожу к делу, я здесь не для того, чтобы яйца чесать.
Я ему не нравлюсь.
Это заметно, по вибрирующим желвакам на его скулах и постукивающему большому пальцу по рукоятке алюминиевой кружки.
Он изучает меня точно так же, как и я его, только мотив у нас разный.
Ему совершенно не на руку мое стремительное появление, потому что, как здесь работают, я не понаслышке знаю. Самый удобный прием следаков – допросить задержанного без адвоката сначала в качестве свидетеля, и только потом, зафиксировав протоколом так, как им надо, перевести в статус обвиняемого.
Я прекрасно знаю, что происходит с человеком за то время, когда он остается на отсутствующей совести сотрудников МВД, и я знаю, как двухграммовый пакетик гашиша волшебным образом превращается в 6 грамм изъятого вещества, мне известно, как вдруг появляются странные свидетели и очевидцы, и как с помощью «психологической» и физической обработки подозреваемый соглашается на всё, что ему предлагают подписать, усугубляя свое и так не завидное положение.
– Недавно привезли из наркологии, – не охотно отвечает майор, обтирая рукавом свитера мокрые от кофе усы.
– Тогда я попрошу для ознакомления протокол досмотра, протокол задержания и заключение судебно-наркологической экспертизы.
Носов смотрит на меня, постукивая пальцами по столу подушечками пальцев, явно о чем-то размышляя.
Стойко принимаю его психологическое давление, не отводя глаз.
Когда в мои руки попадает экспертиза, мне хочется присвистнуть, потому что в пацане наркоты столько, что его самого можно скрутить и скурить.
А вот девчонка чиста, и я благодарно выдыхаю, радуясь, что повозиться мне придется только с пустоголовым наркотом.
– У ублюдка изъято 8 грамм методона, Романов, до 10 лет лишения свободы, ст.228 и 228.1*, – опираясь на локти, подаётся вперёд корпусом Носов.
Да я, блть, не слепой и сам вижу.
– Так ему ж подбросили, Сергей Алексеевич, – снисходительно ухмыляюсь я. – Да может ваши ребята и постарались?
Я даже не моргаю, когда Носов ударяет раскрытой ладонью по накрытому стеклом столу.
– Защищать этого ублюдка собрался? – даже сквозь густую щетину, я вижу, как покрывается пятнами его лицо. Ноздри крупного носа раздуваются, а в воротнике его свитера проступает испарина, которую он машинально смахивает рукой. – Ну отмажешь ты его, Романов, а дальше что? Ты думаешь этот выродок малолетний раскается и бабушек через дорогу начнет переводить? – взрывается Носов.
Мне похрен. Я ни о чем не думаю. Я хочу получить свои бабки и уехать с дочерью отдыхать.
От меня не скрывается с какой ненавистью он выплевывает эти слова. Мысленно делаю пометку – поручить Тимуру пройтись по Носову, чтобы знать наверняка, с кем имею дело, так упорно рвущего задницу за обвинение.
– У тебя есть дети, Романов? – стихает майор и уводит взгляд в окно, за которым серые свинцовые тучи обложили утренний город.
Мне не всралось обсуждать с левым чудилой личную жизнь, но майор смотрит так, будто у меня за спиной стоит его личная драма.
– Есть. Дочь, – отвечаю и встаю в бойцовскую стойку, готовый вырвать зубами кадык любому, кто перейдет границу дозволенного.
– А теперь представь, Романов, что эта отмазанная мразь подсадит на дурь твоего ребенка, а ты, блть, ничего… – замолкает и крепко зажмуривает глаза, шумно выдыхая, – ничего не сможешь сделать…
– Это моя работа, – невозмутимо констатирую я. – Ни я, так другой.
Скрывать эмоции и делать вид, что меня ни хера не торкнуло – я умею.
Но дело в том, что меня торкнуло. Остро кольнуло туда, где в моем зачерствевшем сердце находится место для Риты, обмотанное прочными цепями.
Несколько минут мы сидим в полной царапающей тишине.
Эти минуты нужны прежде всего ему, и я даю ему их.
– Я буду присутствовать на допросе, – заранее оповещаю, чтобы мой подзащитный не словил «слоника»**. – Но прежде мне нужно время на свидание со Свирским Матвеем Павловичем.
***
Пока меня сопровождают в следственный изолятор, где сейчас находится мой подзащитный утырок, прикидываю, что 8 грамм распиханного по карманам методона – это, блть, не щепотка сахарного песка, а зудящий геморрой с размером семилетнего лишения свободы, и пусть этот малолетний нарик молится, чтобы по месту его учебы о нем пели дифирамбы и слагали хвалебные оды. Иначе майор окажется прав.
Об отдельном кабинете, где бы я мог пообщаться с подзащитным, я даже не смею мечтать. Поэтому, когда меня пропускают в камеру, первым делом я осматриваю пацана, лежащего на скамейке, поджав ноги к груди, чтобы вовремя заметить и запротоколировать процессуальные ошибки при задержании и досмотре на предмет применения физического давления.
Пацана трясет и ломает так, что слышен стук бьющихся о металлическую шконку зубов.
Отходняк – это то, чего боятся наркоманы.
Ни слезы матерей, ни физическая боль, ни закон, ни даже смерть близкого – ничего их так не пугает, как всепоглощающая ломка.
– Матвей Павлович, – дергаю за рукав грязной куртки. Сука, Павлович! Сосунок, блть, еще ничего в этот мир не принес, кроме кучи дерьма, а уже Павлович! Чертова субординация между защитой и клиентом, который тебе платит.
Пацан бессвязно мычит и обхватывает голову руками.
Херово тебе, знаю.
Так тебя никто наркоту жрать не заставлял.
Прошу двух крепких ребят поднять пацана, потому что сам он этого сделать не в состоянии.
Его сажают, облокачивая к стене.
Здесь нет стульев и ничего такого, куда бы я мог присесть, поэтому возвышаюсь над парнем, решая вести предстоящую беседу только так.
– Матвей Павлович, я – Константин Николаевич, ваш адвокат, – представляюсь. Ведь этого требует законодательство, хотя ему сейчас похрену, даже если бы я представился Крокодилом Геной.
– Мммне хххолодддно, – стучит зубами малой и поднимает лицо.
Заблёванная куртка, разбитый нос и кривая разукрашенная морда – не повод, чтобы я его не узнал.
Чертов выкрашенный Бременский музыкант с Арбата, получивший пиздюлей в тот самый последний раз, когда я его видел.
Если это розыгрыш и сейчас из-под шконки вылезет мент с камерой и выкрикнет: «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера», я не удивлюсь и даже, возможно, посмеюсь вместе со всеми.
Калейдоскоп последних дней не впечатляет, потому что, когда я смотрю на выкрашенного, я эквивалентно провожу параллель с одной сиреневолосой мерзавкой, опрокинувшей меня вчера вечером.
Я листаю бумаги, под несвязанное бурчание, как оказалось, старого знакомого, и совершенно его не слушаю, потому что мне крайне важно знать, кого второго я защищаю.
Сурикова Юлия Владимировна, 20 лет, студентка Института современного искусства.
Юлия…
«Меня Юля зовут», – так кстати всплывает фраза, которую я упорно хотел игнорировать там, в машине, потому что знать ее имя – заведомо провальная идея. Переходить из разряда случайных незнакомцев в странных знакомых, когда один встревает в дерьмо, а другой его вечно спасает, – это как подняться выше уровнем в нашей чертовой игре про спасателя и его ходячую катастрофу.
В протоколе задержания смотрю на время и охреневаю, понимая, что эта девица, сбежав из машины, потащилась продолжать искать себе проблемы. И нашла. Эта девчонка – сущее дьявольское отродье, и я не понимаю, на кой черт, судьба нас сталкивает носами.
Вчера, выйдя их кафе с двумя бумажными стаканами горячего кофе в руках и крафтовым пакетом в зубах с шоколадными маффинами, я почувствовал себя законченным дебилом.
То, что ее не было в машине, я заметил сразу.
В ближайшую урну полетел кофе и шуршащий пакет.
Я шел к машине и мысленно прикидывал ущерб, нанесенный в случае, если она меня решила обставить.
Но в машине всё оказалось на своих местах и даже рабочий телефон последней модели, который служит средством общения с клиентами, и который я так опрометчиво оставил.
Идеальность салона настораживала, заставляя сомневаться, а была ли она вообще там, в машине со мной, не померещилась ли? И, возможно, я бы списал на усталость или вечерний мираж, но пиджак, брошенный на заднем сидении и пахнущей сыростью и дикой черникой, упрямо вопил, что она здесь была – смутьянка с сиреневыми волосами.
К лучшему. Я решил, что побег ее – повод остановиться, потому что, если бы она не сбежала, я бы не остановился.
Ее слезы и красный припухший отпечаток ладони на ее щеке не смогла скрыть даже темнота салона. Я бы узнал кто, я бы точно узнал где, не уточняя за что, потому как поднять руку на беззащитную слабую женщину может только ублюдок.
Вот конкретно сейчас я смотрю на разбитую рожу своего подзащитного и первый раз в своей практике я хочу, чтобы моего клиента, как следует приложили вот эти крепкие ребята, потому что, сука, чувствую, что это именно он сотворил с ней такое и по чьей вине она сейчас там, в вонючем вшивом изоляторе для всяких мудил.
А в том, что там она – я нисколько не сомневаюсь.
Мне до лампочки, о чем лепечет наркушник, мои ноги самолично несут меня в соседнюю камеру.
Я выбросил эту девчонку из головы еще там, у кофейни вместе с кофе и маффином, но отчего-то снова чувствую себя глицериновой свечкой от запора, спасающей ее костлявую задницу.
Это какой-то низкопробный каламбур, но, твою мать, меня он вставляет.
– Мннне ххолллодно, – снова стонет мудила.
Я бы сказал, что мне похрен, но…
– Подготовлю ходатайство. Завтра выйдешь под подписку, согреешься, – встаю и ухожу.
*ст. 228 (ч.2) и 228.1 (ч.1) УК РФ – хранения и сбыт наркотических веществ.
**Слоник – незаконный метод допроса, при котором на голову подозреваемого надевается противогаз и постепенно прекращается доступ воздуха.
