Текст книги "Потанцуй со мной (СИ)"
Автор книги: Ана П. Белинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
19. Юля
Моя жизнь превратилась в гнилое яблоко, а я в ней тот самый безмозглый червяк – гажу там, где живу.
Я переплюнула саму Рюмину.
Даже она никогда не проводила ночь в вонючем мочой и тухлятиной изоляторе со всяким сбродом.
Я потеряла счет времени и мне кажется, что вот так я стою хренову тучу лет. Мои пальцы рук посинели, но я продолжаю упорно сжимать кулаки, чтобы не дать себе уснуть или впасть в безумие. Я не чувствую ног и, если сейчас откроется дверь, которую я подпираю плечом, я попросту рухну. Мое тело онемело от ужаса, холода, стресса и отвращения. Горло першит, я продрогла в этой нательной маечке до костей. Исподлобья смотрю на свою толстовку, в которой жрет какую-то блевотную баланду моя соседка-алкашка с подбитым глазом, и с трудом сглатываю вязкий ком. Мне пришлось выторговать свое лицо, которое мне собирались здесь коллективно разукрасить, взамен на толстовку.
Я страшно хочу пить и в туалет, но, если я подойду к унитазу хотя бы на полметра, меня тут же вырвет.
В камере нас четверо.
Трое моих новых подруг – ко мне относительно благосклонны, позволив «просто не отсвечивать». Они ржут своими гнилыми черными зубами и кашляют друг на друга, отхаркивая в свои же тарелки, с которых едят.
Утыкаюсь носом в предплечье и дышу через раз, чтобы не заразиться каким-нибудь туберкулезом.
Я не знаю, как мое сердце выдерживает, а не разрывается от всего этого кошмара.
Стадию, когда я била в отчаянии руками по железной двери, я прошла. Меня просто оттолкнули как досадное недоразумение.
Стадию, когда стоило бы реветь белугой и жалеть себя, я осознанно перешагнула, решив, что истерика меня только ослабит.
Не знаю, чего я жду.
Не знаю, что со мной будет, потому что о том, что я здесь никто не в курсе. Брату я еще ночью, когда рванула на поиски Свирского, написала записку, что ночую у Рюминой, а остальные, скорее всего, разрывают сейчас мой безжалостно отобранный телефон.
– Пожалуйста, пожалуйста, – шепчу в дверь и поглаживаю ладонью поверхность.
Я не понимаю, за что меня задержали, я не понимаю, за что это всё происходит со мной?
«За глупость и доверчивость», – зудит дьявол за левым плечом.
«Ты не могла поступить иначе», – оправдывает мой ангел-хранитель.
Ненавижу!
Ненавижу Матвея за всю эту жесть, которая сейчас со мной происходит.
Хочу кричать, но голос охрип. Не в силах сдержать свою горечь, бью кулаком о железную дверь.
Бью еще раз.
И еще…
– Алё, – слышу шепелявый мерзко-свистящий звук из-за спины, не оборачиваюсь. – Слышь, – громкий свист. – Я тебе говорю, уважаемая, ык, – икает алкашка, а ее собутыльницы хрипло гогочут. – Чавой-то бакланишь, синюшная? Тебе велено было не отсвечивать. Завали лопату*, а то без кишок** останешься. Могила у нас девочек любит, правда Могила?
– Точняк, – я слышу, как скрипит двуярусная металлическая кровать и шаги, которые становятся ближе.
«Мамочка-мамочка», – крепко зажмуриваю глаза и прикусываю щеку изнутри, чтобы не застонать и не показать им свою слабость.
Не плакать…
Только не плакать…
Всё закончится…
Всё когда – нибудь заканчивается…
Я буду кричать, я умру, но не позволю ей до себя дотронуться, я не переживу и не отмоюсь, я…
Лязгает со скрипом тяжелая дверь, и этот звук мне кажется самым прекрасным.
Отшатываюсь и гипнотизирую маленькое окошечко, пока проворачивается замок. Мое сердце стремительно набирает обороты, разгоняясь до предельной скорости, и когда в широком проеме появляется молодой парень в форме, я чувствую перерождение.
– Сурикова! На выход. Руки за спину. Лицом к стене.
Меня не надо долго упрашивать, потому что я уже в коридоре упираюсь лбом в стену.
Слышу тяжелые, поспешные шаги. Они приближаются с космической скоростью.
Поворачиваю голову на звук и вижу Его, уверенно шагающего в мою сторону.
Крупные мужские губы сжаты в тонкую, еле заметную линию, брови сведены к переносице, а на лбу проступили три горизонтальные глубокие морщины. Это устрашающее лицо – самое родное для моей изнуренной души в этом чистилище, и я, не задумываясь о том, что он здесь делает, как он меня нашел и что ему от меня снова нужно, просто срываюсь с места и несусь к нему на встречу как к снизошедшему Ангелу.
Его крепкие руки – самые родные, ловят и оборачивают в кольцо. Самое безопасное место рядом с опасным мужчиной. Я вжимаюсь в него полностью и хочу пролезть глубоко в тело, как плющ, обвивая руками-ногами…
Утыкаюсь в пиджак и когда чувствую, что мне позволяют, даю себе разрешение – плачь, Сурикова.
Реви, девочка…
Выплачь то, что держала. Это именно те слезы, которые непременно нужно выплакать, чтобы внутри все зажило.
– Погоди, приятель, – его рука меня покидает и пытается отстранить мое прилипшее тело. Я хватаю зубами лацкан пиджака, потому что меня нельзя сейчас трогать.
Только не отдавай меня ему обратно.
– Тише, тише, бедовая. Удостоверение только достану…
Ничего не хочу слышать…
Он копошится во внутреннем кармане пиджака, что-то быстро извлекает и я вновь чувствую руку на своем затылке.
– Пару минут, дружище.
Я не знаю и не слышу, что ему отвечают, я просто тихо ору, кашляю, плююсь и икаю.
– Ну всё, маленькая, всё… – сжимает затылок, а мне так больно, что хорошо.
Гладит по голове, прижимает ближе и дышит горячо-горячо в макушку.
Не отдавай…не отдавай…
Посади в свою потрясающую машину, включи своего любимого Маршала и делай, что хочешь.
Кто бы ты не был: адвокат, маньяк или убийца – мне плевать…
Роднее тебя сейчас нет…
Безопаснее тоже…
– Тшш… – шепчет. – Убью суку…
Убьет? Меня?
Да и пусть.
Лучше он, чем там…в камере с грязью…пусть лучше этими мягкими руками домашнего котика…
– Время… – слышу неуверенное сзади.
Неет! Нет!
Мой маньяк с трудом меня отдирает и удерживает за предплечья.
Кручу беспорядочно головой.
Никуда не пойду.
– Юля! – гаркает. – Ты едешь домой, ты в безопасности, – встряхивает за плечи.
– Ты меня слышишь? Юля!
Распахиваю глаза и смотрю в его сосредоточенное лицо.
Оно шарит по мне яростно, скручивая взглядом желудок и поднимая ворох мурашек.
Что он говорит? Я еду домой?
Киваю-киваю быстро.
Мой подбородок дрожит, а пальцам больно, это я так держусь за его рукава.
Отпускаю.
– Умница, – снимает с себя пиджак и набрасывает на мои голые плечи. Мое тело от соприкосновения с тёплой нагретой шелковой подкладкой вопит, что оно дома, а я вдыхаю такой знакомый и будоражащий запах мужчины. – Идем.
Ничего не помню и не соображаю, как оказываюсь на первом этаже контрольно-пропускного пункта, потому что мой маньяк везде сопровождает меня, а я лишь подписываю бумаги.
– Господи, Юленька, – прижимая ко рту ладони, ко мне мчится мама Матвея.
Она сама обнимает меня, о чем-то причитая.
Я неподвижна.
Просто смотрю в пол и грею руки в пиджаке.
Мне не хочется смотреть ей в глаза, которые сейчас полны слез и отчаяния.
Она ни в чем не виновата, но она породила человека, которого я в данную секунду ненавижу.
Она надолго прижимает меня к себе, и я ощущаю, как подрагивают ее плечи.
Она плачет.
А я уже нет.
Внутри пустота. Такая, которая приходит на место перенесённого стресса.
Опустошающая внутренняя тишина.
Свирская хочет разделить со мной свою боль, но я не принимаю ее.
Это больше не моя боль…
Ей страшно принять и понять, что ее единственный любимый сын сейчас там, среди преступников, и его кровь отравлена наркотическим ядом.
– Как ты, милая? – отстраняется и утирает носовым платком потекшую тушь.
Как?
Как человек, который побывал в канализации с крысами, гнилью и дерьмом.
Как человек, который ссал в баночку вместе с наркоманами.
Как человек, которого ударил ваш сын.
Как человек, который видел, как падает в пропасть личность, превращаясь в обезличенное существо.
Так как я себя чувствую?
Молчу.
Я поступаю, как неблагодарная сука, потому что, вытаскивая из задницы сына, она не забыла вытащить и меня.
Но сейчас во мне нет слов благодарности, я разбита и выжжена, поэтому ничего не сказав, обхожу Ирину Владимировну молча.
– Как же так, Юля? – хватает она меня за руку. – Ты знала, что с Матвеем беда и ничего не сделала? – взрывается Свирская. – Что же вы все натворили? – закрывает лицо руками, рыдая навзрыд. – Почему ты не сказала? Почему молчала, Юля?
– Доброе утро, – гремит голос маньяка, и я вижу перед собой его белоснежную спину. Он закрывает меня от Свирской.
А не надо!
Перестань меня спасать!
Меня, идиотку.
Она права.
Она сто тысяч раз права!
Я не сказала…
Я должна была ей рассказать…
– Романов Константин Николаевич, – представляется он.
Всё-таки Романов…
– Романов? Господи, как я рада вас видеть, – Ирина Владимировна переключает свое внимание на него, забывая о моем существовании. – Меня не пускают к моему мальчику, сделайте что-нибудь, – умоляет она.
Романов разворачивается ко мне и смотрит прямо, сердито…
– Иди, присядь. Я подойду через пару минут, – кивает на свободное синее пластиковое кресло у самого выхода.
Нужно просто вызвать такси и уехать из этого ада, но я послушно иду, сама не понимая, почему снова ему повинуюсь.
– Сейчас начнется допрос, на котором я буду присутствовать. Вашего мальчика никто не тронет, а завтра вы сможете его забрать, – доносится до меня четко поставленный голос Романова.
– Только завтра? – возмущаемся Свирская. – Вы же – лучший адвокат из тех, кого мне рекомендовали, так сделайте, чтобы моего мальчика отпустили прямо сейчас! – вызывающе требует женщина.
Все-таки адвокат…
Боже…ну и дура…какая непроходимая тупица.
– Ирина Владимировна, сейчас будут проводиться следственные мероприятия. И то, что я – лучший, как вам сообщили, не позволяет мне нарушить законодательство. Повлиять на процессуальные действия я не могу, но предотвратить ошибки и избежать последствия – в моей компетенции, – ровным, абсолютно невозмутимым тоном поясняет Романов. – Пока я буду доказывать, что ваш сын – не наркодилер… – Свирская с ужасом охает, – постарайтесь найти хорошую частную клинику по реабилитации наркозависимых.
Вижу, как снова глаза Ирины Владимировны наполняются океанами.
Ни одна в мире мать не заслуживает слышать фразу: «Найдите клинику для вашего сына-наркомана».
Боже…
Я никогда не видела ее такой беспомощной.
Всегда уверенная в себе железная Свирская, сейчас выглядит, как обессиленная старуха. Она молча проходит мимо, а я смотрю на мужчину, который тоже разглядывает меня. Проходится по своему пиджаку, по моим сваленным волосам, по опухшему лицу…
Никаких эмоций.
Кроме трех глубоких морщин…
– Мне нужно идти, – замолкает. Он меня остановил, чтобы сказать это? – Через дорогу стоит красная Мазда. В ней мой помощник Тимур. Он отвезет тебя домой.
Идиотизм в моей крови – порок врожденный.
Потому что я перехожу дорогу и сажусь в красную Мазду, вновь повинуясь.
*завали лопату – закрой рот, – тюремный жаргон.
**кишки – одежда, – тюремный жаргон.
20. Константин / Юля
Константин
– Может всё-таки я до шараги сгоняю? – спрашивает Тимур, разглядывая, как я подворачиваю рукава белой рубашки.
После долго продолжающейся непогоды на город резко опустилось тепло, изнуряя дичайшем испарением. Дышать нечем, но хотя бы подсушит дороги. Да и Марго наконец-то перестанет страдать и пилить меня за то, что притащил ее в столичные дожди, которые порядком достали ее в Питере.
– Я сам, Тимур. Хочу кое-что проверить, – поднимаю со стола первую попавшуюся бумагу и делаю вид, что внимательно изучаю ее.
Кайманов смеряет меня недоверчивым взглядом, пытаясь понять – в своем ли я уме или дуркую. Такой мелкосортной работой, как подготовка документации, сбор информации и характеристики подзащитного, всегда занимался мой помощник.
А сегодня в институт, где обучается малолетний наркушник, я собираюсь ехать сам, чтобы насобирать на него хотя бы крупицу положительной истории.
Вчера Тимур подготовил занятный отчёт по следаку, откуда я узнал, что три года назад его единственный сын сторчался и умер от передоза. Теперь мне мотив Носова предельно понятен, а также и то, что рассчитывать на личную договорённость со следствием больше не имеет смысла. Засадить ублюдка для майора – дело личного принципа. И он пойдет на все, чтобы ближайшие семь лет Свирский жрал баланду и чуфанил общим туалетом. Когда на допросе о том, у кого и где мой подзащитный приобрёл такое количество методона, Носов попытался применить незаконный прием, я тупо отвернулся и сделал вид, что мгновенно ослеп.
Потому что, сука, заслужил. Потому что сам хотел вправить ублюдку его сломанный нос. Особенно после того, как увидел Ее в сыром коридоре: продрогшую и испуганную.
Но вопреки всему тому пиздецу, которые натворил малолетний утырок, шанс на то, чтобы вылезти из дерьма у него все-таки есть. Не смотря на приличную дозу наркоты в крови, его мозг еще неплохо соображает, потому как пацан не сдал следаку ни одной фамилии. Либо он действительно не знает того, у кого приобретал, либо так старательно покрывает. Мне – то вообще плевать, кто снабжает его дурью, а вот следаку будет выгодно засадить Свирского по 228, как сбытчика. Поэтому я буду гнуть за первую версию неведения и пытаться переквалифицировать сбыт в личное пользование.
Именно поэтому, уверяю себя, мне крайне важно подготовить качественную характеристику с места учебы.
Именно поэтому я поеду в Институт сам, а не потому, что в этом же учреждении учится одна мелкая засранка, засерающая мою голову третий гребаный день.
Шанс, что мы каким-то невообразимым образом пересечемся в стенах огромного корпуса, с космической скоростью стремится к нулю.
Это какое-то полное дерьмо, раз я об этом думаю.
Я не знаю, что со мной происходит.
С самого первого дня нашего нелепого знакомство она старательно несет в мою жизнь хаос и беспорядок.
Я не планировал становится ее ангелом-хранителем и спасать ее проблемную задницу, но как только в зоне ее существования появляется хищник, я моментально становлюсь тем самым охотничьим крупнокалиберным карабином для него и готов дробить любого без разбора.
Когда я успел в это вляпаться? Когда она успела наследить в моей башке так, что даже хлоркой не отмоешь?
Чертовщина какая-то…
– Меня просветить не хотите? – обиженной девочкой фыркает Тимур, будто я владею сверхсекретной информацией и жадничаю с ней поделиться.
– Обязательно, Тимур, – кратко отвечаю, придавая себе пущей таинственности и тени профессионализма.
Блть…ну и херней ты занимаешься, Романов.
Хватаю ключи от машины, а пиджак оставляю висеть на спинке кресла, собираясь вернуться в офис после обеда.
Юля
– Юля, у тебя опять какие-то проблемы? – строго спрашивает Марта Михайловна. – Ты сегодня крайне не собрана. У тебя экзамен на следующей недели, программа сырая…
– У меня не дышит нос. Можно закапать? – гнусавлю я.
– Конечно, какие могут быть вопросы! – взмахивает руками хореограф. – Ты простудилась?
– Немножко, – иду к спортивной сумке за спреем.
Удивительно, что после моих недавних приключений, я вообще не свалилась с какой-нибудь пневмонией, а отделалась легким фарингитом и насморком. Мне бы отлежаться еще пару деньков, но Марта Михайловна права – у меня на следующей недели экзамен по специальности, а моя подготовка напоминает самодеятельность из какого-нибудь культпросветучилища, а не студента одного из сильнейших вузов современных искусств.
Но дело вовсе не в моем скверном самочувствии. Вернее, в самочувствии, но точно не из-за заложенного носа.
Я перегорела внутри.
Пусто там у меня.
Я не могу полностью погрузиться в танец, ведь мои мысли везде, кроме паркета. Они скачут по образам улыбающегося Матвея в тот день, когда мы познакомились, а потом словно кто-то нажимает на кнопку и его черты искажаются, трансформируясь в Матвея со спущенными штанами из видео и закатанными дьявольскими глазами от дозы. Потом я чувствую на себе взгляд Адвоката в коридоре изолятора, от которого встают дыбом мелкие волоски на руках и стынет кровь в жилах, до того, как ощущаю хватку на своей руке и слышу слова мамы Матвея, продирающие нутро до самых костей: «Это ты виновата, ты!».
И так по кругу. Я закрываю глаза и затыкаю уши, но картинки и голоса преследуют меня, как навязчивые фантомы. Особенно ночами. Особенно сейчас, когда играет чувственная музыка моего сольного номера.
Роюсь в бездонной сумке, начиная психовать, что не могу найти чертовы капли в том месте, куда, точно знаю, клала. В этот момент тренькает телефон, оповещая о входящем сообщении. Не задумываясь, открываю и вижу прикреплённое фото от того самого неизвестного номера.
Замирая, пропускаю несколько холостых ударов сердца. Я уже заранее знаю, то ничего хорошего от этого абонента не увижу, но все равно нажимаю «открыть».
На фото я узнаю лежащий на столе браслет, тот самый который подарил мне Матвей, и который в тот вечер я бросила ему в лицо. Его не узнать невозможно точно так же, как и поверхность стола, на котором сделано фото. Такая мебель на «Этажах».
Но пугает меня не украшение, а то, что рядом с ним – пакет белого порошка. Накрываю ладонью рот, когда читаю подпись под фото – «А ты молодец, оперативно среагировала и вовремя успела! Как тебя приняли товарищи по нарам? Понравилось? Там твое место, дрянь!!!!!!»
Хочу удалить сообщение, но пальцы скользят по мокрому дисплею, потому что я плачу. Сенсор отказывается работать, когда мои слезы его безжалостно топят.
Бросаю телефон в сумку и усаживаюсь задницей на пол, утыкаясь лицом в колени.
Я не знаю, кто это делает и ради чего, но мне, черт возьми, страшно!
– Юленька, девочка моя, ну что с тобой происходит, золотая? – заботливые руки Марты Михайловны обнимают мое скукоженное тело. Она сидит рядом и прижимает к себе, словно родную дочь, гладит по спине, успокаивает.
Раскрываю объятия и прижимаюсь, чувствуя невыносимую потребность в жалости. Я вообще последнее время хочу обниматься. Хочу, чтобы обнимали.
Я хочу знать, что в этом чужом огромном городе без родителей, я хоть кому-то по-настоящему важна и нужна.
– Я – жалкая слабачка, – грубо стираю ладонями слезы с лица.
– А я не считаю, что слезы – это проявление слабости, – нежно улыбается Марта Михайловна. – Они, наоборот, доказывают, что у тебя есть душа и сердце. А это, поверь мне, сильные вещи.
В моей голове такой сумбур, что я не совсем понимаю, о чем говорит мой хореограф, но я постараюсь запомнить слова этой потрясающей женщины и подумать над ними потом, когда в моей жизни будет хотя бы какой-то намек на порядок.
– А знаешь, что нам с тобой нужно? – эмоции на лице Марты Михайловны реактивно меняются, превращая ее в хитрую затейницу. Я знаю этот загадочный прищур, говорящий, что скоро меня ждут либо плюшки, либо жесткие сухари! – Точнее тебе нужно!
Я орошаю нос, хорошенько отсмаркиваюсь и встаю с паркета, выжидающе разглядывая, как женщина идет в сторону двери.
– Тебе нужны эмоции! Другие! Новые! Танец – это что? – на ходу вещает Марта Михайловна. – Танец – это таинство, выражение чувств, страсти. Я давно не видела в тебе страсти, Юля! А кто может нам в этом помочь? – игриво подмигивает и выходит в общий коридор, откуда я слышу бодрое: «Молодой человек! Да-да, я к вам обращаюсь! Вы могли бы нам помочь?».
21. Константин
У меня такое ощущение, будто я попал не в учебное заведение, а за кулисы Филармонии, где перед началом концерта репетируют различные коллективы.
Из каждой двери доносятся звуки музыкальных инструментов, вокала или же топота ног. Под каждым лестничным пролетом кто-то распевается, а рядом херачит по тарелкам сосед, по коридорам носятся студенты в русских народных костюмах, а на подоконнике сидят полуголые девчонки в черных танцевальных купальниках и чешках.
Здесь гудит всё: огромный портрет, приглядываюсь, – А.В. Александрова вибрирует от стен, потолок сотрясается от дичайшего грохота копыт, словно по нему скачет отряд слонов, стекла в оконных рамах звенят и даже сам воздух этого сумасшедшего дома пропитан творческим безумием.
Всегда считал творческих людей слегка повернутыми и падкими на соблазны. Они ищут вдохновения во всем, порой даже в том, в чем обвиняется мой подзащитный. А когда это вдохновение приправлено еще и родительским баблом и вседозволенностью, получается Матвей, мать его, Павлович Свирский.
В моих висках лесным дятлом начинают долбить болевые спазмы, подстраиваясь под ритм чувака с тарелками. Я не понимаю, как здесь можно находиться, где невыносимая какофония звуков разрывает ушные перепонки и сводит с ума.
Я ненавижу шум.
Я в нем задыхаюсь.
Понятия не имею куда иду, но, если сиюжесекундно не выберусь из этой оркестровой ямы, пульсирующая головная боль обещает перерасти в мигренозный приступ.
Взбегаю по лестнице на второй этаж, но вспомнив, как над головой топтались слоны, поднимаюсь на третий.
В фойе третьего этажа достаточно тихо, по сравнению с первым, и не многолюдно. Небольшая компания девчонок разместилась на всё тех же низких широких подоконниках, шушукаясь и посмеиваясь.
Кручу головой по сторонам, вчитываясь в таблички с названиями кабинетов, чтобы найти слова, похожие на – «Кафедра инструментов эстрадного оркестра», где обучается мой подзащитный утырок.
– Молодой человек! – в приоткрывшуюся дверь одного из них выглядывает голова женщины.
Оборачиваюсь, чтобы убедиться, что обращение было адресовано мне, потому как я слабо тяну на определение молодого человека.
Удостоверившись, что кроме меня и хихикающих девчонок на этаже никого нет, вопросительно выгибаю бровь.
– Да-да, я к вам обращаюсь, – смеется женщина. – Вы могли бы нам помочь?
– Добрый день. Без проблем, – отвечаю этому милейшему созданию.
Небольшого роста пожилая женщина выглядит настолько ангельски доброжелательной, что отказать такому человеку – верх кощунства.
– Добрый! – кокетливо улыбается милая леди, у которой планирую узнать о местоположении нужной мне кафедры. – Проходите-проходите, – словно ундина заманивает в кабинет, а мне видится в ее хитром прищуре неладное.
Вхожу в небольшой репетиционный класс.
Мой первый профессиональный рефлекс – зрительный скан помещения. То, что это зал для репетиций, я понимаю по выстланному паркету, балетному станку и зеркалам в пол, установленным по всему периметру класса.
Из низких окон с собранными вертикальными жалюзями льется солнечный яркий свет и отражается солнечными лучами от зеркальной поверхности.
Прослеживаю за движением перламутровых проблесков, играющих на паркете в догонялки и убегающих в сторону тонкой фигурки, замершей с носовым платком в руке.
Если я всё-таки двинулся умом, то пусть меня кремируют.
Она стоит в чертовски обтягивающих черных тайтсах и спортивном топе с глубоким вырезом. Мои мышцы напрягаются и каменеют, когда наши взгляды встречаются: мой – вопросительный, ее – шокировано-испуганный.
Да я сам офигеваю, Цыганка!
Это уже нихрена не смешно, потому что я начинают терять контроль над своей жизнью и чувствовать себя гребаной марионеткой в руках кукловода. Если, зараза судьба, так веселится, то мне ни черта не кайфово. Мне не кайфово от того, что я чувствую к этой молодой девчонке влечение, от которого не могу получить тот самый кайф. У нее на лбу пылает табличка «Не трогать», а я ничего не могу с собой поделать и жру ее изгибы глазами, напрочь забывая сколько ей лет, зачем сюда пришел и о том, что я – адвокат ее парня-наркомана.
– Как вас зовут, молодой человек? – оборачиваюсь на голос женщины.
– Константин Ни… – запинаюсь, – Константин.
Твою мать, я разучился представляться одним именем и слышать свое имя без отчества.
– Прекрасно, Константин, – улыбается женщина, и мне она уже не кажется милой, потому что я жопой чувствую, что это неангельское создание хочет втянуть меня в то, что мне не понравится. – Я – Марта Михайловна, хореограф этой талантливой молодой танцовщицы Юлии Суриковой, – указывает рукой на стоящую мертвым столбом девчонку.
Я не смотрю.
На Юлию, чертову, Сурикову! Которая несколько дней не покидает моих снов, вытворяя в них своей танцевальной растяжкой неприличные па.
– Нам нужна ваша помощь! – складывает умоляюще бровки домиком, а я посматриваю на дверь, решая, как бы тактично свалить, потому что в этом зале нет неподъёмного рояля, который нужно было бы сдвинуть или стульев, чтобы перенести в другой кабинет.
В этом помещение есть только ОНА и я понимаю, что от меня хотят! Но, блть…
– Простите, – качаю головой, хватаясь за лоб и выдыхаю шумно воздух из легких. – Я не танцую…не умею и … в общем-то я ищу… – Я – опытный адвокат и умело чесать языком – моя работа. Так какого хрена я стою и выискиваю такие слова, чтобы не оскорбить чьи-то чувства? Романов, да что с тобой происходит? Вали нахрен отсюда, пока ты не растерял себя и свою компетенцию начисто.
– Константин, – мягко перебивает Марта Михайловна. – А нам и не нужно ваше умение танцевать. – Она подходит ближе и проводит по моим плечам рукой. – Нам нужно ваше тело…ваши потрясающие плечи.
Это просто немыслимо!
Она со мной флиртует сейчас? Эта пожилая женщина возраста моей матери?
Бль, Романов, это – успех! Пользоваться популярностью у престарелых соблазнительниц – то еще достижение! Поздравляю, чувак!
– Вам ничего не нужно делать, просто будьте собой, – игриво пожимает плечами и тянет меня на середину паркета. – Хотя знаете, что я вам скажу, юноша? Человек многого о себе не знает, пока не начнет танцевать.
Юноша? Это просто жесткий каламбур, твою мать!
Когда моя жизнь стала давать протечку?
Когда я стал позволять собой управлять кому-то?
Когда я стал думать слишком часто не по делу, а о глупых навязчивых фантазиях?
Тогда, когда появилась она, Цыганка с сиреневым хвостом.
– Юленька, милая, подойди! – подзывает Марта Михайловна. – Познакомься с Константином, – женщина смотрит поочередно то на меня, то на девчонку. – Молодой человек великодушно согласился нам помочь, иди сюда, дорогая!
Ага, согласился я, блть. Всю свою жизнь мечтал стать чьим-то пилоном.
Она идет гордо, задрав подбородок и виляя бедрами. Шок отпустил и теперь в ее глазах разгорелось пламя азарта.
Опасно, цыганка, ох, как опасно.
– Добрый день, Константин, – мурлычет засранка и протягивает руку. – А мы с вами нигде не встречались? – хитро улыбается.
Даже так? Интересно.
– Это вряд ли, – прищуриваюсь, мысленно спрашивая, в какие игры она вздумала играть. – Я бы запомнил, – пожимаю ее холодную ладонь и смотрю точно в глаза.
Нервничает под этой напускной бравадой.
Но я не собираюсь облегчать ее же придуманную игру, поэтому удерживаю руку в своей.
Сжимаю, не собираясь выпускать.
Маленькая, жилистая, цепкая ручка без намека на маникюр и ухоженность тонет в моей лапе, запуская фейерверки во взгляде.
– Замечательно, замечательно, – слышу удаляющийся удовлетворенный голос Марты Михайловны.
Она подходит к музыкальной системе и включает трек, погружая зал в мелодию.
– Что? – хмурит брови Цыганка, разворачиваясь к женщине. – Это не моя музыка, – крутит головой, возмущается, пыхтит словно недовольный бычок.
– Импровизируем, Юля! Работаем, – кивает женщина в сторону нашей чокнутой пары.
Смотрю, ухмыляюсь.
Ну и где твоя дерзость, бунтарка? Сдулась?
Знакомый женский меланхоличный бархатный голос ласкает своей чувственностью. Мелодия пропитана сексуальностью, и в моей башке просто напрочь отключаются мозги, когда смутьянка сбрасывает с себя то ли балетки, то ли чешки, и остается босой. Остервенело выдергивает руку из моей ладони и подносит к волосам.
Медленно, с особым показным прищуром, не отпуская моего взгляда, стягивает резинку точно под вкрадчивые, мяукающие интонации песни.
Это действие похоже на стриптиз.
Для меня.
Ее волосы распадаются по плечам, переливаясь сиренью в лучах дневного бьющего света. И меня это заводит.
Затяжным кошачьим мягким шагом подходит близко и обнимает одной рукой за шею. Это касание далеко не невинно. Оно порождает покалывание на затылке и запускает жар по всему телу.
Второй рукой упираясь в грудь, закидывает ногу мне на бедро.
Я хочу дотронуться до этой острой коленки, но смутьянка прогибается в спине и ее волосы подметают паркет, а я разглядываю ее тонкую шейку, которую мне хочется схватить обеими руками и сдавить.
Задушить.
Чтобы не смела играть со мной.
Эта шея…черт.
Сглатываю.
Жар в груди становится невыносимее и срывается вниз, делая мои джинсы тесными.
Это возбуждение.
Это гребаное, мать его, возбуждение.
Она резко поднимается и ее волосы ударяются о мою грудь, а дыхание касается моего подбородка.
Черничное табачное амбре дурманит точно галлюциногенные травы, перемещая меня в задымленную вип-комнату. Я расслаблено сижу на кожаном прохладном диване, наслаждаясь извивающейся передо мной девушкой с сиреневыми волосами.
Я касаюсь ее открытого живота и провожу ниже вдоль внутренней стороны бедра, а потом притягиваю к себе, забирая вкус ее черничного выдоха.
В моих фантазиях…далеких…
А в действительности я стою неподвижно, как шест, не смея ее коснуться даже мизинцем, потому что не остановлюсь.
Ее коньячный омут глаз топит, затягивает с головой, и я даю ей себя утопить.
Красивые… какие красивые ее глаза.
Кто ты, Цыганка?
Кто намешан в твоей бунтарской крови: ведьмы, шаманы, колдуньи?
– Прошу прощения, молодые люди, – музыка стихает и всё вокруг начинает приобретать реальные форму, цвета, звуки. Меня возвращает.
– Я выйду на пару минут, важный звонок, – крутит телефоном Марта Михайловна и направляется к двери.
