Текст книги "Дом для меня 2"
Автор книги: Амита Скай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
*
Лер закрыл видео, где Самсон снимает ножом верхнее покрытие торта и скармливает крем счастливому Патрицию. Видео прилетело по ватсап пару минут назад вместе с угрозой, что если Лер не спустится через пять минут вниз сам, то Самсон снимет дверь с петель и сожрет трайфлы. Лер хотел написать в ответ, что Самсон не ест сладкое, но он то может и не ест, а Патриций точно не откажется, собака трескала даже яблоки. Пока Лер топтался у двери, прилетела еще одна фотка со стаканчиком трайфла и Патрицием внимательно смотрящим на него, с обещанием, что следующая фотка будет уже с пустым стаканом. Этого Лер допустить уже не мог.
– Еще чуть-чуть и не успел бы. – Весело хмыкнул Самсон, наблюдая, как Лер спускается по лестнице.
Глава 3
Обязанность выгуливать по утрам Патриция перекочевала к Леру три месяца назад, когда он немного уступил натиску и перестал предпринимать попытки выставить Самсона восвояси. Случилось это не сразу и не обошлось без неприятных инцидентов.
Лер думал, что уже немного привык к стаффу, того Самсон иногда привозил с собой, и Лер был вынужден поневоле контактировать с собакой, которая под грозным взглядом своего хозяина вела себя как самый примерный пес на свете, но то было в присутствии Самсона, а вот когда Самсон впервые заночевал вместе с псом (до этого он тоже пару раз оставался, но Патриций был в Москве, поэтому это не обнаружилось), вылезла проблема, о которой ни Лер, ни Самсон не подозревали.
Вставал Лер, как и прежде, рано, примерно в пять утра, а порой и еще раньше, Самсон за одно только это считал Лера немного с приветом, он искренне не мог понять, как можно вставать в пять утра самостоятельно, без острой на то необходимости. Сам Самсон вставал не раньше семи и то считал это почти подвигом. Когда Патриций вместе со своим хозяином остался с ночевкой, а Лер по традиции встал ни свет ни заря, то обнаружилась проблема, масштаб которой Лер не сразу осознал.
Он проснулся, когда на часах было четыре сорок пять. Скинув с себя тяжелую руку Самсона, Лер, держась за тянущую после прошедшей ночи поясницу, выбрался из кровати, потягиваясь, вышел из спальни и почти дошел до лестницы, как услышал цокот когтей Патриция по паркету, который проснулся и направился к Леру навстречу. Он даже не сразу осознал, как за считаные секунды телепортировался из коридора в спальню.
Лер честно пытался договориться сам с собой, что он уже как минимум четыре раза был рядом с собакой, она его должна запомнить, она уже привыкла, она ему ничего не сделает. Лер повторял это про себя как мантру, но ее действие прекращалось, стоило Леру открыть дверь и попытаться шагнуть в коридор. Дальше его словно парализовывало от одной только маленькой мысли: "А вдруг не узнает? Вдруг она только рядом с Самсоном так себя ведет, а сейчас не признает и бросится?" И какие бы дальше Лер аргументы самому себе не приводил, все без толку, дикий страх из детства словно воскресал и сковывал, парализуя волю и тело.
Лер бродил как неприкаянный по комнате, борясь теперь уже со стыдом, к которому присоединился еще и зов природы. Когда Лер наконец решился разбудить Самсона, это оказалось не самой простой задачей, потому что тот не видел проблемы и бормотал сквозь сон: "Да не тронет он", а когда Лер стал более настойчивым, просто скрутил его и, забросив на Лера ногу, заснул как с грелкой. Мочевой пузырь к этому времени уже посылал сигналы SOS.
Выбравшись из-под Самсона, он снова подкрался к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор – дома было тихо. Потоптавшись у двери, Лер решил, что он с этим обязан справиться во что бы то ни стало. Почему-то Леру показалось, что в одежде будет безопаснее, и если вдруг собака набросится на него, может быть, он несильно пострадает. А еще нашлось полотенце, и Лер, сгорая от стыда, обмотал им руку в надежде, что никто и никогда не увидит его в таком жалком виде. Наверное, минут сорок Лер крался по собственному коридору, то подходя к ступенькам, то забегая обратно в спальню, но как бы он ни пытался, как бы ни злился на самого себя, справиться с собственной фобией не выходило, у ступенек лестницы тело бросало в холод и парализовывало. Когда Лер в очередной раз подобрался к лестнице, внизу неожиданно чихнула собака, и Лер мгновенно оказался в спальне, где терпение наконец проснувшегося Самсона все же кончилось.
– Ты совсем чокнутый? – начал заводиться Самсон, но оборвал сам себя, когда заметил затравленный взгляд Лера и его неестественную бледность. – Вот же блядь! – выругался Самсон, поднимаясь с постели. – Пойдем.
– Нет! – Лер, запаниковав, дернулся в сторону, но невыспавшийся Самсон болезненно сжал его предплечье и поволок из спальни, запнувшись о свалившееся с Леркиной руки полотенце.
Прошлым вечером, в целом, все было хорошо, и Самсон решил, что Лер привык к собаке, которая послушно сидела возле двери, носилась по двору, не подходя к Леру, и тот явно успокоился, немного расслабившись в ее присутствии. Но утром вместе с Лером проснулась задремавшая фобия, и чем дольше он боролся с ней один на один, тем сильнее она становилась.
– Ты первый иди! – Лер пытался вывернуться. – Я за тобой.
– Нет! Я не собираюсь каждый день в пять утра вставать и выгуливать тебя вместе с Патрицием! – рыкнул уже мягче Самсон, Лер в его руках мелко трясся и эта реакция любимого гасила проснувшийся вместе с Самсоном гнев.
Он перехватил Лера под грудью и почти поволок к лестнице. Тот сначала пытался упираться, потом застыдился своей слабости и перестал сопротивляться, но и содействия особого не оказывал, фактически волочась следом. Они подошли к первой ступеньке, откуда была видна часть гостиной. Патриций при виде них сорвался с дивана и рванул навстречу, а Лер попытался телепортироваться в спальню.
– Сидеть! – рявкнул еле удержавший парня Самсон.
Лер едва не выполнил команду вместе с собакой. Самсону стало смешно, от Лера это не укрылось, и уязвленное чувство собственного достоинства помогло-таки наскрести в себе силу духа и перестать предпринимать провальные попытки к бегству, к тому же собака послушно сидела у лестницы и, склонив голову вбок, с любопытством наблюдала за странной возней людей.
– Иди!
– Не пойду…
– Иди, говорю! Он тебя не тронет. – Самсон уже проснулся и его начала веселить ситуация. Лер это заметил и завелся.
– Проваливай вместе со своей собакой! – Лер попытался вернуться в спальню, но его перехватили под живот и поволокли вниз.
В итоге Лер, пережив радостное обнюхивание холодным носом, наконец добрался до туалета. А потом Самсон, сделав вид, что идет с собакой гулять, предложил Леру к ним присоединиться. Было раннее летнее утро, небосвод казался нежно-розовым с россыпью редких облаков, макушки сосен вдали позолотил восход и все пространство звенело утренней свежестью и энергией. Лер согласился, собрался и вышел из дома, Патриций рванул на улицу вместе с поводком в зубах.
– Оревуар, – бросил Самсон, прежде чем захлопнул дверь перед озадаченным лицом Лера и провернул замок.
Лер хотел крикнуть: "Кретин!", но язык прилип к небу, его снова парализовало от страха. Сначала он просто стоял лицом к двери, боясь шелохнуться, потом послышался какой-то грохот во дворе и Лер обернулся. Патриций как шальная торпеда носился по двору и, видимо, не вписался в очередной поворот, налетев на садовый инвентарь и несколько ведер с водой на полив. Бояться такого Патриция стало чуть сложнее. Собака, поняв, что провинилась, бросила на Лера жалостливый взгляд и, поджимая хвост, подошла ближе. Если бы у Лера был хвост, он бы тоже поджался вместе с ушами.
После той прогулки Лер хоть и не исцелился от фобии, но от Патриция шарахаться перестал и постепенно привык. Сегодняшнее утро также началось с короткой прогулки. По утрам Лер не надевал на Патриция намордник, потому что в пять утра мало кого можно было встретить на улице, и эти прогулки собака любила больше всего. Они выходили из дома, переходили разбитую дорогу, которую бесившийся из-за плохого асфальта Самсон регулярно подсыпал гравием, спускались к небольшому оврагу, переходили через него и шли по тропинке к небольшому ключу, возле которого этим летом Лер сколотил скамейку.
Перед ними простиралось золотистое море пшеницы, волнами колышущееся на ветру. За полем начинался лес, а за лесом казалось словно земля обрывается и там только безграничная синь неба. Почему-то именно в этом месте, а не дома на Лера нападало вдохновение. Он брал с собой планшет с установленным музыкальным приложением, наигрывал мотив, который потом воспроизводил дома на профессиональных инструментах. Правда, когда дома был Самсон, записать музыку не выходило, потому что для этого Леру нужно было в спокойной обстановке настроиться, так чтобы его никто не отвлекал и не дергал. Лер мог зависнуть на некоторое время у окна, а потом пойти к инструментам, да и сама запись могла растянуться не то что на день, а порой и на неделю, Лер подбирал инструменты, тональность, что-то добавлял, исправлял, все это требовало времени и погруженности в процесс, в присутствии же Самсона это было почти нереально, он, конечно, мог потерпеть полдня, тем более ему и самому требовалось работать с документами. А тут еще в условиях пандемии Самсон перешел на дистанционное управление своим бизнесом и многие вопросы решал дистанционно, и дом Лера, а точнее, гостиная превратилась в офис с многочисленными документами и гаджетами.
Самсон мог с кем-то ругаться по телефону, рычать на собаку или на ломающуюся кофеварку. В целом Самсон был очень вспыльчивым, и если его накрывало, то шум стоял на весь дом. Лер мог бы попросить его не шуметь, но почему-то не просил. Он стыдился отвечать себе на этот вопрос и просто откладывал запись на дни, когда Самсон уезжал в Москву. Почему-то Леру было неловко заговаривать с ним про музыку, которую считал слишком личной областью своей жизни, а Самсон называл это "побренчи мне чего-нибудь". Лер не огрызался на такие формулировки, но выбешивал Самсона тем, что никогда ему не играл.
Вообще ситуация была ерундовой и в то же время фатально-тупиковой. Лер не мог работать при Самсоне, не мог расслабиться и заниматься тем, что нравится, потому что Самсон словно преследовал слабости в Лере, а музыка всегда была его слабостью. Лер прятался в ней от всех и погружался в какое-то другое, более широкое, безграничное, ничем не скованное пространство, где нет материи, одни лишь вибрации и волны без начала и конца. Лер растворялся и погружался в музыку, расщеплялся в ней на атомы и на время переставал существовать, переставал чувствовать непроходящую тоску и боль в груди, исчезало все, что стучало из подсознания, и о чем Лер не хотел думать, не хотел вспоминать. И эту свою необъятную вселенную Лер не мог выразить вслух, не мог рассказать о ней, объяснить, насколько она для него важна, что настолько огромное и бесконечное невозможно выразить словами, и Лер немел, теряясь.
К тому же не музыка принадлежала Леру, а Лер – ей, и когда она стучалась в его душу, Лер не мог работать над внешней средой, он словно радио наконец настраивался на волну и превращался в инструмент, неспособный контролировать внешний мир. Он не мог пойти и попросить кричащего на кого-то по телефону Самсона быть потише, потому что в запале тот рявкнет и на него, Лер ответит, и все, вот уже и нет того самого контакта, приемник терял волну, и Лер чувствовал глубокую досаду. Поэтому в таких ситуациях он надевал наушники и старался набросать мелодию хотя бы в приложении, чтобы потом попробовать снова поймать ту самую частоту, нужную волну, на которой она звучит в пространстве.
Дед называл увлечение музыкой блажью. И какой-то частью своей личности Лер впитал это отношение к самому себе, эта чужеродная часть его личности также считала это блажью, "недостойной мужика", и вынуждала Лера стыдиться своей музыки, прятать ее от всех, потому что это "от лени и безделья". Все остальные занимаются "нормальными" делами, а Лер – "ерундой", поэтому он не досаждал своими проблемами другим. Лер чувствовал эту неуверенность в себе, даже пытался сам с собой договориться, вытащить больную тему из пыльного ящика подсознания, но проблема заключалась еще и в том, что ему был никто не нужен в его творчестве, он не хотел ничего объяснять, ничем делиться, никакими переживаниями, потому что сам не совсем понимал, как это работает, чтобы еще и озвучивать это, а если бы он все же решился поднять данную тему, пришлось бы объяснять, почему ему нужна тишина, почему она важна, почему Лер не знает, сколько ему потребуется времени. Он как-то попробовал заикнуться Самсону о том, что ему нужно поработать над новой записью.
– Часа тебе хватит? Потом сходим на стадион.
– Я не знаю, – смущенно отводя взгляд, сказал Лер, стараясь казаться как можно более равнодушным.
– Бля, Лер, чего ты не знаешь? Как можно не знать, сколько тебе по времени на клавиши жмакать?! – завелся Самсон.
– Думаю, хватит, – поспешил Лер закончить этот болезненный для него разговор.
В итоге целый час Лер просидел, тупо уставившись в стену с чувством никчемности в груди. Естественно, никакой волны рядом и в помине не было, приемник слишком резко выдернули из розетки. В следующий раз вернуться к музыке Лер смог только через месяц, который ушел на то, чтобы переварить эту "ерундовую" ситуацию. Лер презирал сам себя за такую уязвимость, он искренне хотел быть таким, каким его мечтал видеть дед. Наверняка, будь он другим, ему бы гораздо проще жилось. Лер как умел закрывался внешне и многим казался слишком спокойным, даже малоэмоциональным.
Так Лер, стыдясь, скрывал самого себя за стенами, но с Самсоном вылезла проблема, которой не существовало рядом с Васильцевым и вообще ни с кем. Обычно Лер неплохо отыгрывал свою роль простого парня, но с Самсоном быть им не удавалось, потому что тот умудрялся как-то, даже сам того не замечая, пробивать эти щиты, оставляя Лера с зияющими дырами в броне души. Лер в панике их латал как мог и скрывал, но это мало помогало, вообще все болезненные чувства рядом с Самсоном словно подняли пену в душе, которая, увеличив внутреннее давление, вскрыла запертый клапан.
До встречи с Самсоном, до того как он вляпался в эти больные чувства Лер уже почти перестал играть или делал это очень редко, а главное, он играл написанное другими, но все эти разрушающие чувства измолачивали душу вместе со стенами, разрушая все барьеры безопасности, за которыми так долго прятался Лер и которые притупляли его чувствительность. Леру казалось, что его раздирает от боли на куски и в то же время через эти пробитые дыры Лер словно… словно все это время был внутри каменного замка без окон и дверей, а теперь в его стенах пробили дыры и через них Лер начинал чувствовать… слышать то, что уже и не надеялся когда-нибудь услышать, и эта вновь обретенная способность вызывала у Лера ужас и трепет, он боялся ее утратить, потерять, спугнуть, поэтому прятал ее в том числе и от слонопотама Самсона, который перестал слушать шансон и еще какой-то кошмар только после того, как Лер ему врезал прямо в машине, устав в сотый раз просить выключить бьющие по ушам мелодии.
Самсон ради Лера пошел на такую жертву, не забывая иногда напоминать о том, на что он идет ради Лера.
Вся эта внутренняя каша из чувств и страха вынудила Лера на идиотские попытки закамуфлироваться от Самсона и внешнего мира. Лер сам уже запутался в том, как ему лучше поступить, как правильнее, он словно оказался в окружении страхов и надежд, которые одинаково ранили и мучили, поэтому Лер не придумал ничего умнее как пойти по протоптанной дорожке: устроился электриком в строительную фирму и снова начал мотаться по стройкам, вместо того чтобы отвечать на письма, которыми был забит его почтовый ящик, с предложениями о сотрудничестве, совместной записи музыки, творческих вечерах и прочем.
Лер, конечно, робко радовался, когда его музыка находила отклик, когда появлялись новые поклонники его творчества и желающие сотрудничать, но вылезти из собственной скорлупы он не мог, ему казалось, что не оправдает ожиданий тех, кому понравилась его музыка, или вдруг вдохновение уйдет, его снова выдернет из розетки, а он только-только к ней подключился. Поэтому Лер прятался и пытался охранять свои дыры в каменной кладке и балансировать на грани, сам себя съедая от тревоги из-за чувства, что он делает что-то не так, поступает неправильно или идет вновь не той дорогой.
В руку ткнулся мокрый нос Патриция, и Лер, очнувшись от оцепенения, оторвался от пустого созерцания темной улицы за окном, застегнул наконец куртку, взял поводок и пошел со стаффом на улицу, потом замер у открытой двери, вернулся в дом, бросил смущенный взгляд на лестницу, ведущую в спальню, где безмятежно сопел Самсон, и, быстро рванув дверцу холодильника на себя, взял один из двух оставшихся трайфлов. Потом нашарил, гремя вилками, пластмассовую ложку, чтобы можно было выбросить ее вместе со стаканчиком в мусорку на улице, и вышел из дома, стараясь не думать о том, что можно было потерпеть и съесть вкусняшку уже после прогулки, но Самсон знал на что давить… Лер просто не мог устоять перед такой вкуснотой.
Глава 4
Когда Лер вкалывал на стройке и мечтал о том, что когда-нибудь у него будет дом и он посвятит себя музыке, то на самом деле не думал, что эта его мечта может осуществиться. Он просто мечтал и грезил, проживая скучную, но привычную, безопасную жизнь, где все было знакомо и понятно. В итоге, когда мечта оказалась на пороге, Лер закрыл перед ней двери, потому что, чтобы впустить ее, от Лера потребовались откровенность и мужество, которое почему-то Лера покинуло.
Все это время Лер играл в чужом спектакле с прописанными, одобренным ролями. Он был хорошим внуком, неплохим другом, надежным работником, отличным электриком, чтобы соответствовать стандартам этих ролей, не нужно было чем-либо рисковать, не нужно было прокладывать дорогу в неизвестность и следовать за интуицией, надо просто делать, как делали до него другие, и тогда гарантирован спокойный минимум без потрясений. Это одобренные социальные роли с проверенными маршрутами, где вряд ли столкнешься с чужим разочарованием, ты даже со своим собственным вряд ли столкнешься, потому что, отыграв чужую роль, ты так и не встретишься с пугающей неизвестностью своей роли, не споешь собственную песню, не проложишь собственную дорогу.
Все это только на словах звучало красиво, а в реальности нужно было не бояться распахнуть душу, не бояться принимать решения, на которые не было проверенной инструкции, нужно было действовать интуитивно, доверять себе и не стесняться. Лер не боялся ввязаться в драку, не боялся грязной, тяжелой работы, а вот довериться своим собственным способностям боялся, боялся не вписаться в окружение, боялся не справиться с тем, что его не поймут, боялся, что он попробует и у него не получится. Леру проще было в тени, там, где ничто не нарушает его хрупкий баланс. Там, где затихшую боль не будоражат извне, а беспокойство и неуверенность не поднимают из подсознания страхи, упреки, насмешки и непринятие. Лера любили другим… за другое… Что бы сейчас сказал дед?
При воспоминании о бабушке Лер улыбался, бабушка бы обрадовалась, но она такая же «чудная», как и Лер, и Лер научился у бабушки, как надо подстраиваться под других и душить собственную песню в угоду окружающим, да и у бабушки возможности не было, ну и смелости тоже, хотя бабуля так же, как и Лер, имела красивый голос. Дед ее на деревенских сходках и встретил. Почему-то в их деревне раньше пели, собирались раз в неделю вечером и пели, дед в их колхоз тогда только приехал по распределению и на этой сходке увидел бабушку. Она любила это вспоминать, но после свадьбы про музыкальные вечера пришлось забыть, она не говорила почему, но очевидно из-за деда, тот ее до самой смерти стерег, все боялся, что ее, старуху, уведут. Для него она в любом возрасте была слишком красивой и он сторожил жену, свой страх потери реализуя через собственный деспотизм. Бабушка пела Леру перед сном, а еще пела на Новый год, но никогда не пела при чужих или гостях, которые, как назло, любили вспоминать времена ее юности, дед в такие моменты бесился, и после того как гости уходили, начинался скандал.
Лер не мог понять, почему дед ругается, из-за чего заводится, он спрашивал потом, когда все затихало, у бабушки в чем дело, она обычно молчала, но когда Лер подрос и снова спросил, ответила: «Страшно ему и стыдно, вот и злится». Бабушка была мудрая и спокойная, Лер хотел быть таким же. Все волны агрессии и внешних волнений разбивались о бабушкино спокойствие, но только теперь Лер стал понимать, какую цену за это платила бабушка, но перед ней и выбора-то особого не стояло, а перед Лером встал не просто выбор в какой-нибудь эфемерной перспективе, у Лера возможности колотили в двери, а Лер делал вид, что не слышит, и этот стук выливался в нарастающую тревожность.
Раньше у Лера не имелось всех этих перспектив, и он был просто оплотом спокойствия, а теперь Самсон подозрительно начинал коситься, замечая странности в поведении Лера. В этот котел стресса подливала масла в огонь маячившая перспектива конфликта с Васильцевым. Лер обещал, что не будет с Самсоном, в итоге обещание не сдержал, и что ему за это будет, предположить не мог. Более того, Васильцев не пропал окончательно из его жизни, иногда на почту приходили письма, в которых Дима в свойственной ему сухой, лаконичной манере интересовался здоровьем Лера.
Была всего лишь парочка таких писем, но Лера просто в дрожь бросало при их появлении, а в последнем Васильцев интересовался, как его занятия музыкой, есть ли какие-то перспективы, может быть, стоит помочь? От этого вопроса Лер просто похолодел и снова обкусал губы до крови. Почти сорок минут Лер метался по комнате, думая, что ответить, не хватало еще, чтобы Васильцев заинтересовался этой темой и подключился ему помогать.
О, это стало бы просто катастрофой! Лер не знал, в курсе ли Васильцев того, что он фактически живет с Самсоном, наивно надеясь, что не знает, но боялся представить, что будет, если узнает. Все это вкупе кидало Лера в состояние паники, и, презирая сам себя, он трусливо радовался, что, когда пришло последнее письмо Васильцева, они как раз поругались, и Самсон не стал свидетелем этой нездоровой паники, когда у Лера все из рук валилось и он себе места в собственном доме найти не мог.
Ответ Лер формулировал почти два дня, пока не пришло еще одно сообщение, по сути сводившееся к вопросу все ли с Лером хорошо и почему он не отвечает. В итоге Лер, сломавший голову над дилеммой, что говорить, не придумал ничего лучше, как сказать правду, к тому же врать он не любил.
Лер рассказал о том, что все еще осваивает программы для записи и аранжировки, изучает платформы, но несколько треков ему удалось записать и опубликовать на известных музыкальных платформах, и они неожиданно стали пользоваться спросом, на один из треков нашелся заказчик, предложил купить частичную лицензию, чтобы использовать музыку Лера для своей песни, но если Лер согласится, то придется ехать в студию и записывать трек с профессионалами.
Лер сам не знал, зачем поделился этой информацией, ругая себя за болтливость, но ему совсем не с кем было обсудить эту сферу своей жизни. Самсон его музыкой и музыкальными делами не интересовался, а Лер не хотел навязываться, да и осознавал, что Самсон не поймет, он на это, к сожалению, просто неспособен, хотя у Самсона имелось много положительных качеств, Лер правда отыскал еще не все, но они наверняка были, не могла же быть любовь настолько слепа и жестока.
Лер и сам не успел у себя отследить совершенно детское желание поделиться с кем-то, кому это интересно, своей радостью, в итоге сказал больше, чем было разумно, ненамеренно открывая двери для чуть более близкого общения чем следовало.
Лер потом весь извелся, сам себя ругая за то, что рассказал, потому что на это поступившее предложение от заказчиков Лер ответил двухнедельным молчанием… Теперь Васильцев может спросить про результаты, а Леру и ответить-то нечего, потому что он сам не до конца осознавал, почему ничего так и не ответил, но позже порадовался, что все же написал об этом Васильцеву, потому что по следующему сообщению от Димы, пришедшему через пару дней, Лер понял, что Васильцев знает больше, чем Лер мог предполагать, и больше, чем, по идее, должен был.
Лер на самом деле ему не обо всем рассказал, было еще одно предложение, на которое он ответил отказом, напечатав целый абзац вежливых извинений с невнятной причиной отказа, которую и сам понять не мог, отчего стыдился еще больше. Ему написали из одного музыкального дома, где часто проводились музыкальные вечера, посвященные разным событиям, или небольшие спектакли, даже презентации книг с зачитыванием и обсуждением отрывков. В общем, это было особое место, о котором Леру рассказала Жанна, когда случайно узнала о том, что Лер играет. Лер даже сходил туда на несколько мероприятий. Народу там набиралось немного, наверное, около двухсот человек, в зависимости от заинтересованности выступающим, бывало так, что публики было человек пятьдесят, но Леру очень понравилась атмосфера.
Само здание чем-то напоминало католическую церковь и там был орган, а еще потрясающий рояль и невероятные скрипки. Отделанные теплым деревом стены и приглушенные огни. Люди приходили туда прикоснуться к музыкальному таинству. Для того чтобы поймать то самое тонкое пространство, в которое можно попасть только через музыку, но стандарты к билетеру и пассажирам предъявлялись самые высокие, только соответствуя им, можно было попасть на тот самый уникальный экспресс, который переместит всех в бескрайнее пространство, где есть один универсальный язык, понять который может только чуткий слух и живое сердце.
Но Лер отказал. Сам себе объяснив это кучей нелепых причин: он не хотел ехать в Москву, он боялся, что не сможет дать тот уровень, ради которого имело смысл тратить время тех кто придет, а еще была маленькая причина, о которой Лер запрещал себе думать, постоянно ловя свои мысли за хвост, стоило им приблизиться к этой самой своей мысли и спрятавшейся за ней немой, но упрямой надежде.
Лер боялся, что стоит ему оказаться в городе дорог, как обязательно почему-то так произойдет, что он встретится с Димой и… Самое ужасное в этом был не страх этой встречи и её последствий, а то, что задушенным, немым краешком своего сознания Лер этого хотел. Вопреки всякому здравому смыслу он этого хотел и поэтому лишь сильнее чувствовал свою вину и скованность.
У них с Самсоном совсем ничего не было общего, двое абсолютно разных людей. Самсон показывал Леру смешные видео, а Леру было несмешно, а то, что показывал Лер, не было смешно Самсону. Между ними неизбежным и необратимым становилось фатальное понимание того, что они абсолютно чужие друг другу люди и их не связывает ничего, кроме влечения и больных, сумасшедших чувств.
Они любили разные фильмы, разную еду, разные книги, хотя не то чтобы разные… просто Самсон читал либо бизнес-литературу, либо какие-то бизнес-биографии, где учили преуспевать тех, кто живет по законам джунглей, нашептывая людоедские лайфхаки, как кем-нибудь манипулировать и сделать так, чтобы другие сделали то, что тебе нужно. Лер этого не понимал, а Самсон не понимал, как можно по-другому – если не ты, так тебя? У них были абсолютно разные принципы и взгляды на жизнь, Лер как одержимый искал эти точки соприкосновения, но находил их лишь в постели и в своих иррациональных чувствах.
Рядом с Самсоном Лер даже расслабиться толком не мог, не мог позвать друзей, потому что Самсон был другим, его циничные шутки вряд ли поймут друзья, да и среди местных друзей никто не знал об ориентации Лера, и ему совершенно не хотелось узнавать их отношение на этот счет, не потому что комплексовал, а потому что не хотел обременять друзей выбором – общаться с ним или нет, и вообще, не хотел себе этим голову забивать, тараканов у Лера и без саморефлексии насчет его универсальной ориентации хватало. Пожалуй, такое отношение Лера к своей ориентации было единственным плюсом в той куче минусов, об которую Лер ежедневно спотыкался в реальной жизни.
Леру не хватало Димы, но он запрещал себе в этом признаваться, поэтому просто тосковал и тревожился, в душе адским пламенем горела агония, где разум и чувства не прекращали свою войну. Лер любил Самсона, любил его смех, дурацкие шутки, смешную вспыльчивость, любил их болезненное слияние в постели, но хладнокровный разум, сдаваясь под властью сердца, все же не желал прятать свои аргументы в карманах, из раза в раз вытаскивая козыри немого разочарования Лера в Самсоне.
Самсон не мог понять Лера, они словно смотрели на мир через разные линзы. Мир Самсона был безжалостен, в нем велась жестокая борьба и враги чудились в каждом, а друзья были не друзья, а такие же ненасытные волки, которые еще не вцепились друг другу в глотки лишь потому, что равны, но что восхищало Лера в подобном союзе, так это то, что они не обидятся друг на друга, если один сожрет другого, ведь в их мире действует один закон, закон джунглей: сожри другого, пока он не сожрал тебя. И разве ж можно тут обижаться на собрата, если он всего лишь живет инстинктами?
Лер подозревал, что жестокое сердце Самсона потому и выбрало его, что, как выразился один из дружков Самсона, Лер был «малахольный», а потому условно безопасный, что с него взять, если Лер не думал, как бы сделать так, чтобы платить меньше, а получать больше? Лер не просил у Самсона денег, чем сначала радовал Самсона, а потом начал злить. Самсон пытался дарить какие-то шикарные подарки, а действительно желаемую реакцию получал разве что на вкусняшки, за все остальное Лер вежливо благодарил, пару раз попросил больше так не тратиться, чем, сам не понимая почему, вызверил Самсона и тот почти час орал, что он неблагодарная тварь, пока Лер не принялся собирать шмотки Самсона в его сумку, которой приложил по голове, как только псих опомнился и полез с обнимашками мириться.
Лер беспомощно бился в тех объятиях, с горечью понимая, что эти извинения не исцелят боли причиненной обиды, но Лер простит. Простит потому, что он не мог иначе, потому что сердце в такие моменты просто в клочья рвалось от желания закрыть глаза разуму. Лер замер в тех извинительных объятиях и просто старался не думать. Не думать о том, что эта боль и разочарование когда-нибудь выпьют его до конца, и от того Лера, которым он был, останется безвольный фантом.
