Текст книги "Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему"

Автор книги: Амеде Ашар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

6. Разговор при закрытых дверях

Вот что происходило в этот момент в комнате г-на де Паппенхейма.

Немецкий граф ходил по ней из конца в конец. Иногда он останавливался перед окном и вглядывался в спящую деревню. Иногда он устремлял глаза на стенные инкрустированные часы, висящие в углу, которые били каждый час. Немного позже он подошел к винтовой лестнице, которая вела в соседнюю комнату, и внимательно прислушался.

Такого лица у г-на де Паппенхейма Арману-Луи ещё не приходилось видеть: оно выражало холодную решимость и лихорадочное нетерпение. Поступь его была ни медленной, ни быстрой: время от времени он подтягивался к гарде своей шпаги или теребил длинные усы, которые обрамляли его верхнюю губу.

Неясный звук внезапно нарушил тишину в комнате графа, он остановился и посмотрел в сторону окна.

– Кажется, сова задела своим крылом стекло! – прошептал он. – Наверное, это плохое предзнаменование…

Он нахмурил брови и опять взглянул на часы.

– Уже десять! Пора бы им быть здесь. Не заметил ли их Арман-Луи? Он почему-то не явился к ужину. Должно быть удивится, что мой оруженосец прогуливается и ещё и встречает товарища!

В этот момент портьера, отделявшая спальню г-на Паппенхейма от комнаты, в которую выходила черная лестница, раздвинулась, и два человека предстали перед графом. Их и видел Арман-Луи проскользнувшими за высокими деревьями вдоль рвов замка.

– Ну наконец-то! – сказал г-н де Паппенхейм.

– Вот капитан Якобус, – представил графу другого человека оруженосец.

Человек, которого он привел, сбросил плащ, и граф Годфруа разглядел огромного детину с широкими крепкими плечами, дерзкое выражение лица которого было подчеркнуто прокуренными усами. Рука в перчатке лежала на тяжелой головке эфеса шпаги в кожаных ножнах. За поясным ремнем – кинжал.

Г-н де Паппенхейм остался доволен его внешним видом.

– Ты уже знаешь, что от тебя требуется? – спросил он.

– Почти, – ответил капитан.

– Это предстоит сделать в ближайшие дни: возможно, придется похитить девушку, возможно – взломать дверь, перелезть через стену, возможно, что один ветреник окажется в пределах твоей досягаемости и попытается тебе помешать… Ты готов?

– Я готов всегда.

– Впрочем, для военного человека это дело такое же простое, как ограбление фруктового сада для школьника… Четверти часа и двух железных пальцев для этого вполне достаточно.

Капитан Якобус подбоченился и, крутя ус, сказал:

– Если это такое простое дело, почему бы графу Паппенхейму не попробовать это сделать самому? – спросил он. Стоило ли беспокоить капитана ради того, что под силу школьнику?

– Ты хочешь знать, почему я сам не берусь за это дело? Знай же: наследному маршалу Германской империи не совсем к лицу поднимать шпагу против нескольких батраков во главе с ребенком. Если случайно возникнет какое-то опасное осложнение, что ж, я вмешаюсь!

– Ладно! – сказал капитан. – Все операцию выполняют мои люди, а вы берете девушку… я правильно все понимаю?

– Значит ли это, что ты отказываешься?

– Ах, господин граф, я воевал в Германии с графом Масфельдом, в Польше – с королем Сигизмундом, в Италии – с Пикколомини, повидал и многих других. Поэтому с некоторых пор, когда кричат – я глух, когда плачут – я слеп, когда сопротивляются – я наношу удары…

– Что ж, хорошо.

– Между прочим, я действую по поручению одного уважаемого сеньора. Он из Италии, я – из Богемии. Кто заказывает – тот платит, кто платит – тот вынужден подчиниться каким-то условиям.

Граф улыбнулся и, садясь, сказал:

– Думаю, мы договоримся.

– Все решит цифра, которую вы назовете, ваша светлость.

– Даю сто золотых экю.

Капитан поклонился:

– Рука и шпага – ваши, – сказал он.

– Сколько у тебя людей?

– Около тридцати человек. Если понадобится, будет и сотня; мне потребуется всего лишь двадцать четыре часа, что бы собрать их.

– Это ни к чему. Попридержи свою банду ещё дня три в лесах. Мой оруженосец известит тебя, когда придется действовать. Тогда и выступай.

– Договорились.

Г-н де Паппенхейм задумался ещё на минуту, глядя на капитана.

– Надо бы все предусмотреть, – сказал он. – Кстати, не исключено, что тебя уже два или три раза видели с моим верным оруженосцем. Несмотря на то, что вы приняли все меры предосторожности, возможно, чье-то недремлющее око заметило вас, когда вы пересекали старые рвы замка… Старайтесь действовать, не вызывая подозрений. С мэтром Гансом вы больше не увидитесь.

– Каким образом мне будет сообщено о времени выступления?

– Сигналом. Нет ли места, откуда бы замок и это окно были видны как на ладони?

– Пожалуй, лучше всего замок просматривается с Вороньего холма.

– Прекрасно. Необходимо, чтобы каждый день в девять часов ты появлялся там верхом на лошади.

– Ясно. В девять часов, верхом на лошади, – повторился капитан.

– Если ты увидишь в этом окне одну свечу, это означает, что по какой-то причине я вынужден отложить осуществление нашего плана на день или на два.

– Понятно. А если их будет две?

– Значит, все отменяется.

– Какого черта! А как же сто золотых экю?.. У моих людей отличный аппетит и жуткая жажда…

– Обещанная сумма все равно будет ваша. Вы получите свои сто экю.

– Вы говорите как царь Соломон, мудрейший из мудрых…

– Но если ты увидишь в окне три свечи, добавь по кружке вина своим людям и дай двойную порцию фуража лошадям: это означает, что выступление намечено назавтра. Идет?

– Как скажете, ваша милость.

– А! Вот что еще! Я не люблю, когда зря бренчат шпагами. Если похищение удастся – не затевайте никакой драки, и если не будет сопротивления – никакой стрельбы!

Недовольная гримаса появилась на лице капитана:

– Вы портите все удовольствие, господин граф… Мы что: мы в Моравии сжигаем монастыри, в Пфальце – деревни, в Венгрии – замки, и это греет и забавляет солдата…

– Таково мое условие – избегать лишних неприятностей… Один раз и ты мог бы отступить от своих правил? Не так ли?

– Ради вас, ваша светлость, я готов взять грех на душу. Ладно, мы не станем ничего жечь…

– А вообще-то, кто знает как будут разворачиваться события… Есть здесь один дворянин, задиристый, как молодой петушок… У него, разумеется, есть слуги, друзья… Если он возьмется за шпагу, возможно, что опасной стычки не миновать.

– Тем лучше! Будем драться!

– Тебе придется захватить замок и обезоружить дворню. Мои люди будут конвоировать девушку.

– После того, как мы похитим ее?

– Разумеется. Кстати, позаботьтесь о том, чтобы сохранить её невинность.

– А потом?

– Потом, капитан Якобус, тебе будет позволено пропивать и проедать твои сто золотых экю. Пусть твои люди от души повеселятся.

– Конечно. Приятно, граф, что вы это понимаете. А теперь давайте позаботимся о будущих покойниках.

– Что ты имеешь в виду?

– Я прошу по десять экю за каждого из них. Будут вдовы и сироты, господин граф. Особенно вдовы – они всегда рыдают – и не только от горя, но и от страха остаться в нищете… Надо им помочь!.. И кроме того, покойник – для меня означает ещё и то, что в моей команде стало одним солдатом меньше.

– Ты получишь по десять экю за каждого погибшего бойца.

– За такую цену, господин граф, вся команда целиком ваша. Исключая меня, конечно.

Г-н де Паппенхейм пожал руку собеседнику, и капитан Якобус удалился в сопровождении оруженосца, несущего факел.

И уже вдогонку капитану граф сказал:

– Вы оба вошли через куртинную лестницу. Выходите через караульную дверь – излишняя осторожность не повредит.

В следующее мгновение капитан Якобус и оруженосец исчезли в черном проеме винтовой лестницы.

Арман-Луи тем временем продолжал наблюдение за замком. Однако едва заметная дверь у подножия разрушенной стены больше не открывалась, и не было ни малейшего признака какого-либо движения рядом с ней. Но в светящемся все ещё окне графа, казалось беспрестанно метались две черные тени. Внезапно свет погас. Арман-Луи замер, мысленно подсчитывая количество ступеней, которые должны были пройти неизвестные визитеры графа де Паппенхейма от его комнаты до того места у полузасыпанного защитного рва, где с минуты на минуту он рассчитывал их увидеть. По времени он уже дважды мысленно сам прошел по лестнице. Но у выхода так никто и не появился.

С той стороны башни замка, где недавно светилось окно г-на де Паппенхейма, был мрак.

– Как странно! – прошептал Арман-Луи.

Он собирался было выйти из своего укрытия, как вдруг ему показалось, будто за купами высоких деревьев он различил звук треснувшей сухой ветки, на которую кто-то наступил; этот звук был знаком Арману-Луи, привыкшему бродить по лесам не только днем, но и под светом звезд, когда чувства улавливают все звуки. Он прислушался: такой же звук, только дальше, раздался снова.

«Ах, негодяи! – подумал он. – Они вышли через караульную дверь!»

Арман-Луи стремглав помчался туда, к концу тропинки, по которой должны были идти неизвестные. Он дошел уже до опушки с высокими деревьями, когда в ночи вдруг раздался конный топот, и почти тотчас рядом с ним пронесся всадник, темный и легкий, как дух тьмы. Юный дворянин всматривался во мрак ещё какое-то время, тщетно пытаясь найти глазами загадочного наездника в котором, сколь ни стремителен тот был, он все же успел узнать оруженосца графа де Паппенхейма.

Арман-Луи протянул руку в направлении, куда проследовал темный всадник.

– Иди, беги, мчись! – сказал он. – Но я все равно узнаю твою тайну!

И твердым шагом он отправился обратно в Гранд-Фортель. Утром Арман-Луи бросился спешно разыскивать г-на де Шофонтена.

– Ты прав, – сказал он ему. – Граф что-то затеял.

И он коротко рассказал ему то, чему был свидетелем накануне.

– Надо посоветоваться, – сразу отозвался Рено. – Видишь, как приключение, на которое я возлагал столько надежд, обнаруживает свои тайны. Этим нельзя пренебречь! Каркефу, приятель, выскажи и ты свое мнение по этому поводу.

Каркефу глубоко вздохнул.

– Я уже чувствую запах зеленого леса и слышу треск ломаемых веток, – сказал он. – Я прошу, чтобы меня упрятали куда подальше, где бы никакая сломленная ветка не смогла меня достать.

– Каркефу, дорогой мой, – снова обратился к нему Рено. – Ты мог бы оказать нам неоценимую услугу: ты ведь знаком с оруженосцем Паппенхейма! Если ты будешь упорствовать и откажешь нам, я вынужден буду просить тебя об этом, но толь ко уже при помощи ветки, специально для тебя отломленной от ствола этой молодой березы.

– Понял, – сказал Каркефу. – Мы должны бежать навстречу опасности? Бежим! Быстро!

– Каркефу, друг, ты ангел!

– Да, господин маркиз, только тощий ангел. Оруженосца, о котором вы говорите, я знаю. Он носит огромную рапиру, от которой у меня начинается нервная дрожь, когда я вижу её. Однажды я расположил его к себе тем, что показал кабачок, где подают слабое анжуйское вино, которое он очень уважает.

– Какой приятный оруженосец! А заглядывает ли он хоть иногда в этот кабачок после того случая, когда ты столь любезно указал ему туда дорогу?

– Хоть иногда? Зачем вы его обижаете?! Да он ходит теперь туда каждый день, к тому же дважды: утром, чтобы освежить мозги, а вечером – чтобы снять усталость.

– Надо, чтобы ты помог нам устроить засаду по соседству с этим самым слабым анжуйским, к которому твой друг оруженосец испытывает столь нежное чувство привязанности.

– Господа! Я далек от мысли, что нам это не удастся. Я попробовал тогда немного этого вина, которое подает матушка Фризотта, эдакая кумушка с пылающим взором. Когда-то я даже был к ней неравнодушен… Кстати сказать, кабачок стоит на опушке леса, у пустынной дороги, и как раз в такое время, как сейчас, оруженосец мэтр Ганс любит наведаться туда, что бы пообщаться с кувшинами матушки Фризотты… А потому, мне кажется, пора! Следуйте за мной! Я знаю, что поблизости от кабачка есть кое-какие темные закуточки, где можно будет поджидать оруженосца, отдыхая. Когда её величество Фризотта выйдет из своего заведения куда-нибудь в погребок, я потребую позволения первым допросить его – тогда я отомстил бы ему за страх, который он не раз внушал мне своей начищенной до блеска рапирой.

– Принимаю твой план, – согласился Рено.

Каркефу встал. Г-н де ла Герш последовал его примеру, и они втроем отправились в путь. Уже через час Арман-Луи, Рено и Каркефу добрались до кабачка матушки Фризотты, оттуда доносилось пение.

– Мерзавец! – сказал Каркефу. – Он уже там! Он не подождал меня!

Друзья обменялись недоуменными взглядами.

– А если, вместо того, чтобы томиться здесь в холоде и скуке, мы все же войдем внутрь? – предложил Арман-Луи.

– Да, пожалуй, – согласился Рено.

– Господа, как мы уже договорились, я вхожу первым, предупредил Каркефу. – Но если меня убьют – прошу: помолитесь за мою душу.

Прямо у двери кабачка Каркефу столкнулся с матушкой Фризоттой, смазливой пухленькой брюнеткой, которая приветливо улыбалась. Он игриво поцеловал её в обе щеки.

– Моя принцессочка! – сказал он. – Эти два молодых сеньора хотят обсудить очень важное дело с мэтром Гансом. Не пугайся, если они немного пошумят. За разбитые кувшины и прочее будет заплачено.

– Любезный маркиз де Шофонтен! Милейший граф де ла Герш! – Проходите, господа! Я – глуха и нема, – пригласила кабатчица.

Каркефу пристроился рядом с ними и, поглаживая подбородок, поглядел на двух друзей, глаза его, казалось, говори ли при этом: «Вот так все решается!».

Почти тотчас же он толкнулся в дверь небольшой комнаты, где мэтр Ганс, погруженный в созерцание керамической кружки, размышлял о превосходстве анжуйского вина над немецким пивом. Естественно, что в этот момент он с презрением относился к ячменю и хмелю – составляющим пива. Каркефу легонько стукнул его по плечу.

– Поговорим, приятель, – сказал он.

И, взяв кружку мэтра Ганса, залпом опустошил её.

Одновременно Арман-Луи и Рено сели по обе стороны стола: один, наставив на него пару пистолетов, другой – обнаженный сверкающий кинжал.

Мэтр Ганс стал бледным как смерть.

– Что все это значит? – крикнул он.

– Увы, это означает, что эти господа обеспокоены вашим здоровьем, мой господин! – ответил Каркефу. – Они полагают, что вы относитесь к своему здоровью с небрежностью, которая внушает опасения… К примеру, вы позволяете себе прогуливаться вечером по лесу с очень неприветливыми людьми.

– Кто – я? – пролепетал мэтр Ганс.

– Вы, почтенный оруженосец! Тогда как вечерний воздух весьма вреден для здоровья! Кроме того, вы зачем-то входите в замок этого дворянина, – Каркефу указал на Армана-Луи. – И к тому же входите почему-то по куртинной лестнице, а выходите через караульную дверь. Затем едете по скверной дороге, рискуя упасть и сломать ногу.

– Это недоразумение, друг мой: в эту пору я уже облачаюсь в ночное платье, чтобы, после молитвы, отойти ко сну.

– Вас узнали, мэтр Ганс, несмотря ни на что – будь вы хоть в шапке из лисьего меха, вроде этой, что у вас на столе.

Бедный оруженосец схватил злополучную шапку, пытаясь сбросить её под лавку.

– Слишком поздно! – остановил его жестом Каркефу. – Но, чтобы не подвергать вас этому жуткому падению на скверной жуткой дороге, эти господа желают знать: что за человек увлек вас с собой в это мрачное ночное путешествие, и с какой целью вы взбирались с ним наверх к господину де Паппен гейму?

Мэтр Ганс был в полной растерянности: с одной стороны, он видел перед собой два пистолета внушительного вида и зловеще сверкающий кинжал, с другой стороны, он понимал, что его благородный хозяин не простит ему его болтливость. Любому, кто лишь едва откроет рот, граф Годфруа обещал проломить голову, – этот способ он считал самым надежным, чтобы научить своих слуг молчанию. Мэтр Ганс задрожал от страха при мысли об этом. Но тут ему в голову пришла идея: не показать ли для начала свою смелость, а потом, если она ни на кого не произведет впечатления, – сдаться?!

– А если мне нравится молчать! – рявкнул мэтр Ганс, положив руку на гарду своей рапиры с видом Титана. – Найдется ли здесь кто-нибудь, способный заставить меня заговорить?

– Каркефу! – позвал Рено.

– Слушаю, господин маркиз!

– Нет ли у тебя куска веревки в кармане?

– Всегда найдется, – Каркефу положил на стол два локтя хорошей пеньковой веревки, тонкой, ровной и очень крепкой. – Совсем новая, – добавил он.

Мэтр Ганс попытался выдернуть из ножен свою рапиру, но она не поддалась – и это был последний отчаянный жест его доблести.

– Кончай дергаться! – сказал Рено, схватив его за руку. – Ты видишь эту веревку? Если через три минуты ты не признаешься во всем, она будет у тебя на шее! И если через пять минут мы не узнаем о ваших с графом делах, я стяну её у тебя на шее так туго, что ты уже больше не сможешь пить свое анжуйское.

– Если ты все расскажешь, этот кошелек – твой! – продолжал наступать на него в свою очередь г-н де ла Герш, бросив на стул туго набитый шелковый кошелек, который упав, глухо звякнул.

Мэтр Ганс грустно посмотрел на свой кувшин с вином: Каркефу маленькими глотками допивал его. Оруженосец вздохнул и перевел глаза на кошелек: сквозь шелк просвечивали золотые монеты.

– Одна минута! – начал считать Арман-Луи.

– О Господи Иисусе! – прошептал мэтр Ганс, с ужасом вспомнив угрозы г-на де Паппенхейма.

Он бросил робкий взгляд на окно, которое было закрыто, затем посмотрел на плотно закрытую дверь. Из соседней комнаты доносилось пение матушки Фризотты.

– Две минуты! – продолжал отсчитывать время Арман-Луи.

– Святая Дева! Да если мой хозяин узнает, что я проболтался, он же убьет меня! – запричитал оруженосец, хлопнув себя рукой по лбу и холодея от страха.

– Ты получишь двадцать пистолей и право дать себя сцапать в другом месте, – пообещал Арман-Луи.

Мэтр Ганс попытался снова приподняться, но опять был возвращен на свою скамейку.

– Три минуты! – выкрикнул Каркефу. Он схватил веревку и перебросил её через потолочную балку.

– Господа! Я все расскажу! – взмолился в отчаянии мэтр Ганс.

– Умница! Я знал, что наши доводы все же убедят тебя, – проговорил Каркефу, тем не менее прилаживая для него скользящую петлю.

Почувствовав дурноту при виде веревки с петлей, раскачивающейся на высоте его шеи, мэтр Ганс тотчас заговорил, быстро, без пауз, и умолк только тогда, когда рассказал все: о своем визите к капитану Якобусу, об их разговоре с графом де Паппенхеймом, о решениях, принятых на этой ночной встрече и, наконец, о тайном исчезновении из замка. Став на путь признания, подгоняемый страхом, он не упустил ни одной детали.

– Ах, так это был капитан Якобус? – удивился Арман-Луи. – Не тот ли это тип с рыжими усами, который живет в трактире «Три пинты», что стоит при дороге у Распаханного поля? Возле этого капитана вечно топчется дюжина бездельников, которых он называет солдатами. Не он ли говорил, что набирает их для армии, которую господин кардинал готовит для выступления против испанцев?

– Эти солдаты – порядочные люди – каждое воскресенье они ходят в церковь, – сказал оруженосец.

– И каждый день занимаются грабежами, – возразил ему Рено.

– Сударь, тому, о чем болтают, надо верить только на половину…

– Мы говорим о капитане Якобусе, – сказал Рено. – Значит, говоришь, он стал лагерем в трактире «Три пинты»?

– Да вот уж около недели, потому что его люди устали.

– Нет ли у него, как у тебя, каких-нибудь пристрастий, чтобы воспользовавшись ими, можно было бы застать его врасплох?

– О нет, капитан не пьет вовсе!

– Это порок! – съязвил Рено.

– Зато у него нежное сердце, и все вечера, когда он свободен от дел, он проводит в маленьком доме с красной дверью, который находится в полумиле от трактира. Там воркует одна голубка…

– Я её знаю! – сказал Каркефу. – Это ещё одна матушка Фризотта, только блондинка, и зовут её Евфразия.

– Капитан Якобус влюблен в нее, – объяснил мэтр Ганс. – Он не может спокойно спать, если не повидает её.

– Итак, он наш! – заключил Рено.

– Мэтр Ганс, теперь вы свободны. Больше мы вас не задерживаем, – заговорил, поднимаясь, Арман-Луи. – Но если графу де Паппенхейму станет известно хоть слово, одно только слово из нашей беседы, так же наверняка, как и то, что я ла Герш, пулей из пистолета я размозжу вам голову.

– Ах, сударь! Не стоит трудиться! Как только мой хозяин догадается о том, что вам все рассказал, он меня просто задушит, – сделав над собой усилие, оруженосец стал на ноги. – А теперь, господа хорошие, – добавил он, – позволено ли мне удалиться?

– Уходи! И мой тебе совет: не суйся больше в трактир «Три пинты».

Г-н де Шофонтен ещё не закончил говорить, а мэтр Ганс уже открыл дверь и улизнул прочь.

– А нам пора наведаться к капитану Якобусу. – сказал Арман-Луи.

Тяжкий вздох вырвался из груди Каркефу:

– Вам, кажется, доставляет удовольствие то, что мы подвергаем себя опасности, что идем на верную гибель? – спросил он, обращаясь к маркизу.

– Более того, я считаю, что мы потеряли понапрасну много времени, – ответил Рено.

– Хочу засвидетельствовать вам следующее: в моих венах нет больше ни капли крови, – сказал Каркефу. – Но следуйте за мной: я знаю проселочную дорогу, которая ведет прямо в красный дом мадам Евфразии.

Ночь уже совсем опустилась на землю, когда три приятеля очутились наконец перед домом, все окна которого были закрыты. Каркефу приложил ухо к щели в ставне, сквозь которую пробивался лучик света.

– Там шушукаются и смеются, – сказал он тихо и, прильнув глазом к маленькому отверстию, которое позволяло наблюдать за тем, что происходило внутри, добавил: – Стол накрыт, волк – в овчарне.

Дорога, по которой капитан Якобус пришел в трактир «Три пинты», была с обеих сторон обсажена развесистыми дубами. Каркефу вместе с двумя приятелями проследовал по ней и сел на траву, свесив ноги в канаву.

– Если капитан на лошади, он ускользнет от нас, – сказал Арман-Луи.

– Я давно знаком с мадам Евфразией, – похвастал Каркефу. – Это довольно скромная, всегда укутанная особа. Занавесочки на её окнах, как и сейчас, обычно целомудренно опущены. Она раздвинула бы их, если бы услышала топот копыт: значит, капитан пришел пешком.

– У этого придурка на все есть ответ, – заметил ему Рено.

– Увы! господин маркиз. Пусть я придурок, да все вижу! Позвольте, я вручу мою душу Богу… Рапира капитана, может быть, чуть короче рапиры мэтра Ганса, но зато рука капитана будет посильнее. Не пройдет и часа, как он продырявит мою кожу… бедная моя дорогая кожа!

Луна хотя и была в окружении нескольких белых ватных облаков, но в бледном её свете все же просматривался большой кусок дороги. Деревья стояли не шелохнувшись. Тихо, ни ветерка. Только филин ухал где-то во мраке ночи.

– А если нам уехать? – спросил Каркефу.

– Вино подано, значит, его надо пить! – ответил Рено на шутку шуткой.

– Ах, господа, всем известно, что я не пью!

– Лицемер! – перебросился словом и Арман-Луи.

В то время красная дверь одинокого домика открылась и внезапно вырвавшийся из неё свет залил дорогу. Силуэты двух теней вырисовывались в квадрате освещенного пространства: один из них тотчас огляделся вокруг и глубоко завернулся в плащ, заботливо высвободив правую руку. Затем дверь закрылась, погасив свет, и все погрузилось во мрак.

Почти сразу на дороге послышались шаги.

– Вот он! – прошептал Каркефу.

Капитан бодро вышагивал, напевая.

– Вы слышите? – снова проговорил Каркефу: – Громовой голос, Геркулесова поступь… Господа! Мне плохо, я теряю сознание!

Каркефу упал и, ползя по земле, крепко привязал к стволу дуба, по правую сторону дороги, один конец веревки; другой её конец он обмотал и туго затянул вокруг березовых пней, по левую сторону дороги.

Та же самая веревка, что недавно привела в ужас мэтра Ганса, теперь была натянута на высоте шести дюймов над землей и совсем не заметна в темноте.

Капитан Якобус только что углубился в лес. То ли из присущей ему осторожности, то ли потому, что ему послышался легкий шорох, но уже с первых шагов он остановился и пристально вгляделся в неясные очертания дороги.

– Помоги нам, Бог Фехтования! – прошептал Рено.

Или Бог Фехтования внял молитвам дворянина, или капитан не заметил ничего такого, что подтвердило бы его внезапную настороженность, – но он снова двинулся вперед. Минута или две отделяли его от столкновения с натянутой веревкой. Каркефу затаил дыхание. Капитан ускорил шаг – но вдруг он зацепился ногой за веревку, упал и растянулся на дороге.

Страшные проклятия сорвались с его губ, но, прежде чем подняться, он попытался выхватить из ножен ту самую рапиру, при одной лишь мысли о которой Каркефу холодел.

Вскочив на ноги, капитан огляделся: три человека, обнажив шпаги, преграждали ему путь.

– Не волнуйтесь! – сказал ему Каркефу. – Я взял на себя труд освободить вас от этой слишком острой железки ничего: нет более опасного для человека, который падает.

– Ах, так это засада! – сказал капитан, скрестив руки на груди.

– Сударь, мы можем объясниться, – холодно заверил его Рено.

– Трое против одного?.. Если вы дворяне – это не по правилам, но если вы бандиты – что вам нужно?

Г-н де ла Герш подошел к нему ближе:

– В замке, неподалеку отсюда, живут старик, молодая девушка, десять жалких слуг. Один человек, вопреки гостеприимству хозяев, задумал план похищения девушки, живущей под присмотром старика. А вы, капитан Якобус, не задумываясь, предлагаете гостю свои услуги и услуги своего отряда, чтобы осуществить его затею, к тому же за это преступление он обещал вам сто золотых экю – и это поступок дворянина?

В ответ капитан выхватил из-за пояса кинжал и в бешенстве выкрикнул:

– Ты забыл, что у меня есть ещё и это оружие? Умри же! – и, словно пантера, он набросился на Армана-Луи.

Но молодой человек увернулся от его выпада и, скользнув под руку капитана, схватил его за горло с такой силой и так резко, что с синим лицом и налитыми кровью глазами его враг тяжело рухнул на землю.

Не теряя ни минуты, Каркефу связал ему ноги и руки.

– Ничтожества! – крикнул капитан, приходя в себя, барахтаясь в дорожной пыли.

– Сударь, – сказал Рено. – Не надо сердиться на моего друга: он гугенот – и научен всякого рода премудростям в общении с простыми людьми. В сущности, его воззрения полны благодушия и таковы, что и истинный католик также был бы счастлив их принять. Просто он хочет уберечь вас от соблазна и предоставить вам такое убежище, где бы вы предавались размышлениям о суетности жизни. Не беспокойтесь о тех свечах, которые должны будут появиться в окне графа де Паппенхейма. Господин де ла Герш берет на себя труд задуть их; я ему в этом помогу.

Капитан напряг мускулы, чуть ли не разрывая их, но веревки, которыми он был связан, не поддавались.

– Я понимаю ваш гнев, – продолжал Рено. – Но, принимая во внимание то, что, с одной стороны, вы теряете сто золотых экю, то есть кругленькую сумму, а с другой, что вы рискуете лишиться жизни, я предлагаю вам за это компенсацию.

Капитан Якобус вдруг успокоился.

– Как вас зовут, сударь? – спросил он.

– Маркиз Рено де Шофонтен.

– Теперь я припоминаю вас.

– Я надеюсь.

Каркефу срезал, между тем, несколько крепких веток и сладил из них носилки. На эту импровизированную кровать и положили капитана.

– Куда мы теперь? – спросил Каркефу.

– Ко мне, – ответил Рено. – Я хочу, чтобы капитан Якобус запомнил мое лицо при свете дня и не забывал никогда.

Через два дня после того, как был схвачен капитан Якобус, г-н де Шарней известил своего гостя, графа Годфруа, о том, что завтра уезжает не целый день для решения важных дел за пределы Гранд-Фортель.

– Я покину замок рано утром, если не возражаете. Вместо меня остается господин де ла Герш, – сказал он.

Г-н де Паппенхейм и мэтр Ганс обменялись многозначительными взглядами.

– Не беспокойтесь, господин граф! Скоро и я распрощаюсь с вами, – ответил г-н де Паппенхейм.

Уже через несколько часов три свечи полыхнули в окне немецкого дворянина.

«Ну-ну! Значит, похищение намечено на завтра», – подумал Арман-Луи, стоя на посту на Вороньем холме.

После того, как капитан Якобус был схвачен на дороге у красного дома, Каркефу расположился на постой в Гранд-Фортель, чтобы в нужное время успеть предупредить Рено о том, что происходит с гугенотом. В случае необходимости у него на конюшне была приготовлена оседланная и взнузданная лошадь.

– Мчись во весь опор! И чтобы на рассвете был здесь! – сказал ему Арман-Луи.

Каркефу поставил ногу в стремя, стегнул лошадь хлыстом и дал шпоры.

– Все эти волнения сокращают мне жизнь! – сказал он.