Текст книги "Игра по системе"
Автор книги: Алвис Бекрюст
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Алвис Бекрюст
Игра по системе
…Никто не проиграл, пока никто не выиграл-
Джек Лондон
ВМЕСТО ПРОЛОГА
Из протокола осмотра места происшествия.
…Труп лежит на спине, руки раскинуты в стороны, правая нога согнута в колене, затылочная часть головы упирается в ограждающий бордюр. (Фотографии прилагаются.)
Из протокола допроса Опарина Глеба Викторовича, 1956 года рождения. Последнее место работы – магазин № 37 Октябрьского ОРПК. Уволен 24.05.1989 г. по статье 38 КЗОТ УССР. (Магнитофонная запись).
… Вопрос.Гражданин Опарин, что произошло между вами и Давыдовым Ильей Семеновичем?
Ответ. Ничего.
Вопрос. Вы по-прежнему утверждаете, что ранее не были знакомы с потерпевшим?
Ответ. Да, утверждаю.
Вопрос. В таком случае, как вы можете объяснить свои действия?
Ответ. А очень просто, гражданин следователь. Гулял в парке, гляжу – человек лежит на дорожке. Подошел, потормошил его. Вижу, не шевелится. Мне бы уйти от греха подальше, а я, дурак, в карман к нему полез, – думал, может какие документы при нем. Достал бумажник, а тут топот и чей-то крик: «Стой!» Испугался я, бросил бумажник и побежал через кусты. Зачем, думаю, мне встревать в чужую историю? Припомнят старые дела и как пить дать новое пришьют… А теперь выходит, что так оно и есть… Все против меня обернулось.
Вопрос. Грамотно рассказываете, Опарин. И каким образом пальчики на бумажнике оставили, и почему от дружинников убегали. Грамотно, ничего не скажешь. Только вот беда – неправдоподобно. Может, у вас имеется другой вариант объяснения?
Ответ. Гражданин следователь, чем угодно божусь, все как есть рассказал. Не виноват я.
Вопрос. Старая песня. Послушайте, Глеб Викторович, вы ведь опытный человек. Зачем усугублять свою вину? Единственное, что может облегчить вашу участь, – это чистосердечное признание. Так что кончайте прикидываться казанской сиротой и отвечайте по существу: с какой целью вы совершили нападение на Давыдова?
Ответ. Ладно, чего уж. Видно, начальник, ты все равно на меня этого деда повесишь. А время позднее, спать охота… Да и надоел ты мне до чертиков. Все, начальничек, записывай… Может еще одну звездочку заработаешь… за труды праведные. Я его грохнул!.. Хотел стрельнуть закурить, а он, гад, не дал. Все!
ПОНЕДЕЛЬНИК,
3ИЮЛЯ
– Последний раз спрашиваю, капитан, мы идем на Розенбаума?
В тоне жены явственно слышались обиженные нотки, но Андрей Кондрашов не уловил их. Не поворачивая головы, он автоматически ответил:
– Конечно, Иришенька, сейчас.
– Конечно да или конечно нет?
– И да, и нет…
– Ах, вот как!
Только теперь Андрей устремил рассеянный взгляд на супругу.
– То есть, я хотел сказать, может завтра махнем, а? Или сходи сама. – Зажав в руке листок бумаги с какими-то вычислениями, он отвел сползающую на лоб прядь волос.
– Ну, спасибо!..
– Ирина, у меня работа!
– И у меня работа! У всех людей работа! Но у всех есть еще и личная жизнь, а что у меня? Стирка, глажка, кухня, бессонные ночи, когда прислушиваешься к каждому шагу на лестнице!.. Игорек отца видит урывками…
– Кстати, а где наш вождь краснокожих? – Кондрашовнаивно попытался переменить тему.
– У матери. Ты не увиливай! Кто обещал, что сегодня идем на концерт?
– Я, – обезоруживающе улыбнулся Андрей. – Прошу зафиксировать в протоколе факт добровольного признания.
– Боже, за кого я вышла!.. Это ж бесчувственный агрегат! Гибрид холодильника и соковыжималки! – Жена поднесла руки к лицу, чтобы спрятать ответную улыбку, и Кондрашов по ее сразу подобревшему голосу понял, что корит она уже так, по инерции.
«И вообще, какой умник придумал, что находиться «под колпаком» у собственной жены зазорно?»
В ответ на колкие остроты коллег капитан неизменно отшучивался, – мол, хороший герметический колпак надежно оберегает семейный корабль во время долгого плавания от вредного воздействия окружающей среды.
Кондрашову на днях исполнилось 32 года. Видевшим его впервые невольно приходили в голову слова «долговязый» и «сухопарый», хотя в детстве он до седьмого класса отставал в росте от сверстников и даже заслужил обидное прозвище «метр с кепкой». Тогда он начал по вечерам до изнеможения подтягиваться во дворе на перекладине, выполнять специальные комплексы гимнастических упражнений, заниматься на тренажерах. И за каких-нибудь два года так вытянулся, что родители не на шутку встревожились. В десятом классе Андрей был признан лучшим центровым на городской спартакиаде школьников по баскетболу, а недавние обидчики предпочитали заискивающе с ним здороваться.
За окном лениво сгущались сумерки. Раскаленный пыльный асфальт с каким-то затаенным злорадством поднимал вверх невидимые волны тягучего воздуха. Несколько чахлых кленов замерли в оцепенении, словно горюя о своих прежних соседях – тенистых красавцах тополях, вырубленных в прошлом году по указке неведомого горе-администратора. Комнатный вентилятор «подхалим» услужливо вертел из стороны в сторону маленькой белой головкой. И совсем уж неуместными казались слови песни, доносившейся из дома напротив:
А ты такой холодный,
Как айсберг в океане…
– Ириш, мир-дружба? – Андрей принял вид набедокурившего школьника, но тут же не выдержал и заразительно рассмеялся.
– Ох, ты и покойнику зубы заговоришь, – махнула рукой жена, вешая на тремпель ставшее ненужным вечернее платье.
При упоминании о покойнике улыбка сползла с лица капитана.
– Между прочим, мне тут шеф ребус подкинул. – Кондрашов с деланным безразличием расправил листок ладонью. – Так, задачка для самых маленьких. Сколько будет четырежды три плюс четырежды два? Только не спеши отвечать.
– Андрюша, ты, случаем, не перегрелся на своей службе? – участливо спросила жена.
– Умница, угадала. Тысяча двести девяносто шесть.
Андрей вновь попробовал улыбнуться, но улыбка явно не удалась…
* * *
Этому разговору предшествовал другой, состоявшийся несколькими часами ранее в кабинете начальника управления.
Полковник Ломазов ровно относился ко всем подчиненным. Но Кондрашов, по общему убеждению, был любимцем шефа. Возможно, все обстояло проще. Отдав много лет оперативной работе в угрозыске, Ломазов так до конца и не смог привыкнуть к своему просторному «начальническому» кабинету. Как бы там ни было, если капитан и пользовался особым расположением Кима Игнатьевича, то заключалось это в том, что ему доставались самые запутанные, головоломные дела. И, надо признать, «раскрываемость» у старшего оперуполномоченного была на высоте.
Едва войдя в кабинет, Андрей догадался, что полковник чем-то озабочен. «Лакмусовая бумажка» – хрустальная пепельница в форме кленового листа – красноречиво пестрела окурками. За последние годы Игнатьич не раз бросал курить, подолгу крепился, но в конце концов не выдерживал и возвращался к вредной привычке.
– А, сыщик-разбойник, – Ломазов хмуро пробарабанил пальцами по тоненькой папке, лежавшей на столе. – Есть возможность отличиться.
– Возможность отличиться есть всегда, – осторожно согласился Кондрашов. – Вчера как раз нащупали ниточку в деле о квартирных кражах в 521-м микрорайоне. Если нежно потянуть…
– Кого ты подключил к этому делу? – чуть отрешенно спросил Ломазов.
– Исянова и Лукьянченко.
Полковник одобрительно кивнул.
– Смышленые мужики. Денька три без тебя обойдутся.
– Денька три?
– А ты уж решил, что я собираюсь отправить тебя в круиз по Средиземному морю? К сожалению, Андрей Владимирович, персональной заявки от Интерпола пока не поступало. Сами, видать, управляются.
Андрей довольно хмыкнул. Мысль о круизе показалась ему привлекательной.
– Так вот, – шеф слегка придавил папку ладонью к столу. – Здесь материалы по делу Опарина. Ты в курсе?
Кондрашов неопределенно пожал плечами.
– В общих чертах. По-моему, простое дело.
– Слишком простое, – поморщился начальник управления. – Тем не менее, придется тебе, милый мой, в этом простом деле поковыряться.
Андрей раскрыл папку, прикидывая, с чего это вдруг шефу вздумалось заниматься заурядным преступлением, где и так все ясно, как божий день. Может, подследственный завалил жалобами прокуратуру и оттуда поступило распоряжение разобраться? Или Гончаренко в ходе расследования что-то упустил из виду? Конечно, когда на каждого следователя приходится по пятнадцать-двадцать дел, не мудрено и…
– Ты изучай давай, – словно угадав настроение Кондрашова, нетерпеливо бросил полковник. – Думать будем потом.
Без особого энтузиазма Андрей скользнул взглядом по аккуратно исписанным страницам. Протокол осмотра места происшествия. заключение судмедэксперта… несколько фотографий… показания дружинников… протоколы допросов Опарина. помятый листок из тетради в клетку с какими-то вычислениями…
– Эта бумаженция найдена на месте происшествия, – как бы невзначай заметил Ломазов.
– Может, совпадение?
– Исключено! – отрезал начальник управления. – Почерковеды определили, что запись сделана Давыдовым. Жаль, не удалось обнаружить пригодных для идентификации пальцевых отпечатков.
– Интересно, – протянул Андрей, пытаясь сфокусировать внимание на странном наборе цифр:
25 т —216
4×3+4×2=1296
11 . – 2!!
Перевернув листок, капитан увидел написанное карандашом число 20438.
– 25 т – надо полагать, двадцать пять тысяч, – скоропалительно изрек Андрей, чтобы хоть чем-то заполнить вакуум молчания.
– Или двадцать пять трудодней; двадцать пятый том, двести шестнадцатая страница. – Лицо Ломазова сохраняло серьезность. – А если погадать на кофейной гуще…
«Ерунда какая-то», – подумал капитан.
– Вот и Гончаренко, наверно, считает, что у меня начали проявляться симптомы старческого маразма, – уголками рта улыбнулся полковник.
Кондрашов вспыхнул до корней волос. Старый, мудрый, многоопытный шеф. Видит насквозь, как на рентгене. Пытаясь выйти из неловкого положения, Андрей решил контратаковать.
– Ким Игнатьевич, вы думаете, эти записи имеют отношение к происшедшему?
– Ну, парень! – театрально всплеснул руками Ломазов. – И это – профессиональный розыскник, чей хваленый нюх давно сделался в управлении притчей во языцех. Да-а, совсем обленился народ!..
Ломазов поднялся из-за стола, медленно прошелся по кабинету, посмотрел на капитана и уже обыденным тоном произнес:
– Уверенность в собственной непогрешимости – опасное заблуждение. Гончаренко тщательно разрабатывал только одну версию, лежавшую на поверхности: попытка ограбления, приведшая к непреднамеренному убийству. А как быть с этой бумажкой? Не вписывается она в выстроенную следователем схему. Что, черт возьми, означает сия запись?
Остановившись у окна, полковник зачем-то подергал занавеску и негромко добавил:
– Хотя, вполне возможно, вся эта история действительно выеденного яйца не стоит.
Андрею пришло в голову, что шеф никогда сам себе не противоречит, поэтому на всякий случай он уточнил:
– Так что будем делать, товарищ полковник?
– Работать! – подвел черту начальник управления.
ВТОРНИК,
4ИЮЛЯ
Полученное задание на первый взгляд показалось Кондрашову бесперспективным. В самом деле, Опарина задержали на месте преступления, что называется, с поличным. Сопротивление, оказанное им дружинникам, также свидетельствует, мягко говоря, не в его пользу. Листок с записями? Так потерпевший по роду своей деятельности всю жизнь был связан с цифрами; мало ли что могут означать какие-то вычисления. Да и как на них построишь альтернативную версию вопреки очевидным фактам?
Помимо всего прочего, предстоящий разговор с начальником следственного отдела Гончаренко (а Олег Сергеевич должен был подойти с минуты на минуту) ставил капитана в затруднительное положение. Давнишнее соперничество между следствием и розыском в данном случае приобретало особую эмоциональную окраску. В негативной реакции майора Андрей не сомневался: перепроверяют – значит допускают возможность брака в работе, а это больно бьет по самолюбию. Тут и начинающий сотрудник будет из кожи лезть, только бы доказать свою правоту. Чего же ждать от начальника следственного отдела с его отнюдь не ангельским характером?
Расхожее утверждение, что приказы не обсуждают, а выполняют, служило Андрею слабым утешением…
Майор Гончаренко появился в кабинете ровно в девять часов. Завидя Кондрашова, он вместо приветствия недовольно буркнул:
– Ну и парилка! С утра печет.
– Лучше плавиться под солнцем, чем греться на костре, – усмехнулся капитан.
Гончаренко подозрительно прищурился, ища в остроте «второе дно».
– Все шутишь, инквизитор? Получил у шефа индульгенцию и потираешь руки?
Андрей положил руки на стол ладонями вверх, – дескать, ошибаетесь, товарищ майор, и безмятежно спросил:
– А что, пора отпускать грехи?
Гончаренко передернул плечами и желчно процедил сквозь зубы:
– Слушай, острослов, если вам тут делать нечего, кроме разбора дурацких жалоб, то у меня работы – во!
Он провел ребром ладони по горлу, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и удобно устроился в кресле, вытянув вперед длинные ноги в импортных кроссовках, что не очень-то согласовывалось с прозрачным намеком па жуткую занятость.
– Опарина привезут к половине десятого, – примирительно сказал Андрей, доставая из сейфа папку. – В нашем распоряжении – около тридцати минут, а у меня накопились вопросы.
– Ну, это же надо! – не унимался Гончаренко. – Грамотный правонарушитель пошел, с литературным уклоном. На содержание они жалуются! Чего доброго, скоро будем писать объяснительные, почему в камерах нет кондиционеров, цветных телевизоров и видеомагнитофонов.
– Олег, дело вовсе не в жалобах.
– А в чем?
Кондрашов помедлил с ответом и после короткого раздумья произнес:
– В установлении истины.
Гончаренко пытливо посмотрел на капитана. В течение нескольких секунд никто не проронил ни слова. Наконец майор настороженно спросил:
– Вскрылись новые обстоятельства?
– Пока, к сожалению, нет, – покачал головой Андрей.
– Почему «к сожалению»? – встрепенулся Гончаренко, со злостью рубанув ладонью воздух. – Как прикажешь тебя понимать?
– Олег, от ошибки ведь никто не застрахован, – сдержанно заметил Кондрашов. – Даже Госстрах не дает на этот счет никаких гарантий. Разве тебе никогда не случалось совершить ошибку?
– Свои философствования попридержи для дам или нашего уважаемого шефа, – съязвил Гончаренко. – А что касается ошибок… В отделе кадров – мой послужной список. Можешь полюбопытствовать.
– Помнишь дело Савченко? – Андрей придал лицу невинное выражение.
Майор нахмурил брови.
– Смутно. Столько лет прошло…
– Не так и много. Ты его вел в восемьдесят первом году. Вспоминай: подпоив несовершеннолетнюю Оксану Бавыкину, племянник первого секретаря райкома Виктор Лозовской вывез ее на машине за город, изнасиловал и бросил в лесу.
– Бывшего первого, – вставил Гончаренко.
– Значит, помнишь?
– А к чему ты это, капитан?
– Девушка попала в психиатрическую больницу, ни в чем не повинный Анатолий Савченко, против которого нашлось множество «улик» и «свидетельских показаний», получил восемь лет, а Лозовской по-прежнему ежевечерне сиживал в «Интуристе», «Центральном» и прочих местах культуры и отдыха в окружении молоденьких фей и сынков оч-чень уважаемых родителей. Такая вот ошибочка вышла.
– Так время какое было! – развел руками Гончаренко. – На меня жали со всех сторон! Кроме того, я действительно не знал некоторых обстоятельств дела. Меня поставили перед фактом. Забыл, как это делалось?
– А Ломазов знал все обстоятельства и не соглашался с тем, что его ставят перед фактом, – с вызовом бросил Андрей. – Поэтому вместо очередного звания он тогда заработал очередной выговор с занесением. В отделе кадров имеется его личное дело, можешь полюбопытствовать.
– Конечно, куда мне до Кима Игнатьича! – не без ехидства протянул майор, хотя чувствовалось, что последние слова задели его за живое. – Я – маленький винтик! Могу и не отличить, где порочный круг, а где – круг почета. Другое дело, Ломазов – «человек перестройки».
– Ломазов, в первую очередь, – человек. Независимо от года на календаре, – спокойно и твердо произнес Андрей. Вспышка раздражительности улетучилась, и капитан корил себя за несдержанность.
«Вечно меня заносит не в ту сторону!», – в сердцах выругался он.
Гончаренко, казалось, тоже готов был «сменить пластинку». На его гладко выбритых щеках, в особенности возле висков и над верхней губой проступили мелкие капельки пота. Достав из кармана рубашки тонкий носовой платок, майор принялся осторожно вытирать лицо, словно боясь размазать грим.
– Олег Сергеевич, мы несколько отвлеклись от темы, – сказал Кондрашов, пытаясь придать голосу непринужденность.
– Это точно, – мрачно отозвался Гончаренко. – Много шума и…ничего.
– Не подозревал, что начальник следственного отдела еще и мастер каламбура!
Майор принял комплимент и изобразил покровительственную улыбку.
– Ладно, хитрец, выкладывай свои вопросы.
С ловкостью фокусника Андрей извлек из папки помятый тетрадный листок и протянул майору.
– Что ты думаешь по поводу этой криптограммы?
Выпрямившись в кресле, Гончаренко с изумлением уставился на капитана.
– Так вот из-за чего сыр-бор загорелся! Взрослые дяди ударились в детство? Андрюшенька, про пляшущих человечков я тоже читал в юные годы!
– И все же?
– Смею тебя заверить, – майор насмешливо-назидательно склонил голову, – Давыдов – не резидент вражеской разведки, а Опарин – не связник. Более того, насколько нам удалось установить, их пути-дорожки никогда не пересекались, вплоть до небезызвестного июньского вечера.
– Ну, хорошо, – согласился Кондрашов, по привычке поправляя непослушную прядь волос. – Я и не собираюсь оспаривать твое мнение. Но мне бы хотелось побольше выяснить о них обоих.
Гончаренко выразительно взглянул на часы и неохотно осведомился:
– С кого начнем?
– Если не возражаешь, с потерпевшего.
Майор вновь удобно откинулся в кресле, скривив при этом лицо, отчего на его покатом лбу обозначились глубокие складки.
– Я думал, что тебя больше интересует личность преступника.
– Ты хотел сказать – подследственного? – уточнил Андрей, вкладывая в вопрос особую смысловую интонацию. Впрочем, войдя в роль скептически настроенного учителя, Гончаренко этого не заметил. Пригладив коротко подстриженные светлые волосы, он менторским тоном произнес:
– Давыдов Илья Семенович, шестидесяти четырех лет, по профессии бухгалтер. До ухода на пенсию более тридцати лет проработал на ватной фабрике. Зимой этого года был принят на должность бухгалтера в кооператив «Портретист», но через два месяца уволился и перешел работать распространителем билетов в зональное управление «Спортлото». Женат не был. Проживал в комнате площадью семнадцать квадратных метров в коммунальной квартире по адресу.
– Все это известно из материалов дела, – с чуть заметным нетерпением перебил майора Кондрашов. – Скажи другое: в ходе следствия у тебя не возникали какие-нибудь субъективные ощущения?
– Ощущения? – с сарказмом переспросил Гончаренко. – У меня такое ощущение, что зря ты на эту канитель гробишь время.
Не желая углубляться в полемику, Андрей сокрушенно закивал головой, как бы соглашаясь со своей незавидной участью, но тут же задал новый вопрос:
– Ну, а Опарин?
Вопреки ожиданию, майор недовольно буркнул:
– Погоди! Что за манера перескакивать с одного на другое! – Задумчиво почесав за ухом мизинцем, он более ровным тоном продолжил: – Так вот, мое, как ты выразился, субъективное мнение: ни у кого не было объективных причин убивать Давыдова. Да и кому мог помешать одинокий чудной старикан, для которого единственной радостью в жизни был футбол, который не пропустил ни одного матча и каждый день как на работу ходил на «брехаловку», чтобы в обществе фанатов перемывать кости известным футболистам и тренерам! Жаль, что ты не побывал у него дома. Повсюду – таблицы, афиши, календари, вырезки из журналов с фотографиями команд и отдельных игроков, какие-то выписки, вычисления. Знаешь, как про таких говорят? Ходячая энциклопедия.
– А как его характеризуют окружающие? – скорее ради проформы поинтересовался капитан.
– В зональном управлении Илью Семеновича уважали. Честный, принципиальный, пунктуальный. И при этом – тихий и скромный. Достаточно эпитетов? На ватной фабрике и в кооперативе я справок не наводил. Да и к чему? – не то спросил, не то констатировал Гончаренко. – Понимаешь, у него просто не было врагов или хотя бы явных недоброжелателей. Хищений и растрат не совершал, богатого наследства не оставил, жил себе тихо-мирно.
– И тем не менее…
– И тем не менее, – ворчливо прервал Кондрашова майор, – произошло преступление. А поскольку вопрос «кому это выгодно?» с повестки дня снимается, посмотрим, что представляет собой Глеб Викторович Опарин. Две судимости – мелкое хулиганство и кража. Состоит на учете в наркологическом диспансере. Летун. С женой давно разведен, детей, к счастью, нет. Внешний облик под стать моральному: худое лицо землистого цвета, кривая челка, как у послевоенной шпаны, шрам на подбородке, водянистые злые глаза. В общем, согласно пресловутой теории Ломброзо, клиент на все сто наш.
«Интересно, где это майор видел подследственного с добрыми глазами?», – усмехнулся про себя Андрей.
Не дождавшись ответной реакции, Гончаренко продолжил:
– Хочешь, расскажу как обстояло дело? Двадцать шестого вечером, наглотавшись для куражу какой-то дряни, Опарин в поисках приключений направил свои стопы в городской парк. Благо общежитие, в котором он на птичьих правах проживал последнее время, находится от парка в двух шагах. В тот день прошел сильный дождь, поэтому даже на заасфальтированной центральной аллее было довольно малолюдно, а на боковых – вообще ни души.
– И судьбе было угодно свести на узкой дорожке преступника со своей будущей жертвой! – с ироническим пафосом ввернул Андрей.
– Да, представь себе! – хладнокровно парировал выпад Гончаренко. – Повстречав одиноко прогуливающегося старика, Опарин решил пойти на элементарный гоп-стоп. Скорее всего, действовал он спонтанно. В результате завязавшейся борьбы, прохожий, которым по чистой случайности оказался Давыдов, упал, ударился затылком об ограждающий цветочную клумбу бордюр и скончался от кровоизлияния в мозг. Опарин принялся лихорадочно обыскивать его карманы. При этом, – майор многозначительно повысил голос, – на землю могла выпасть смятая бумажка, квитанция, расческа или еще какая-нибудь мелочевка.
– Так-то оно так, – меланхолично произнес Кондрашов. – Но если все же предположить, что Опарин появился на месте преступления постфактум. Аналогичные случаи описаны в учебниках по криминалистике.
– Фантазии Веснухина, – Гончаренко растянул в усмешке гонкие губы. – У поляков на этот счет есть подходящее изречение: что занадто, то не здраво. – Выдержан короткую паузу, майор вкрадчиво добавил – В конце концов, Опарин признал свою вину.
– Я прослушал запись первого допроса. На мой взгляд, то, что ты называешь «признанием» – блатная истерика, – возразил Андрей. – Готов держать пари: на суде Опарин откажется от своих показаний.
– Несущественно, – небрежно махнул рукой Гончаренко.
– Для кого? – взметнул брови Кондрашов. – Извини, Олег Сергеевич, сейчас не тридцать седьмой.
Начальник следственного отдела исподлобья посмотрел на капитана.
– Спусти пар! Учишь политграмоте?.. Лучше выясни, почему до сих пор не доставлен наш красавец. – Последнее слово майор произнес, подражая Шукшину в «Калине красной».
С удивлением взглянув на часы, Кондрашов потянулся к телефонной трубке. Пока на коммутаторе его соединяли с дежурной частью следственного изолятора, капитан прокручивал в голове узловые моменты предстоящего допроса. Несмотря на показной оптимизм следователя, у Андрея отчего-то возникло предчувствие, что в деле должны-таки отыскаться «белые пятна».
Наконец в трубке раздался рокочущий бас старшины Васильченко.
– Михалыч, ты что там, спишь? – опустив приветствие, недовольно бросил Кондрашов. – Четверть одиннадцатого. Долго нам ждать Опарина?
– Товарищ капитан, тут у нас с оцым Опариным така халэпа выйшла, – понизив голос, промямлил старшина, мешая в кучу русские и украинские слова. – Ночью в камере вин поризав соби вены.
– Как?! – не веря своим ушам, выдохнул Андрей.
В буквальном смысле истолковав вопрос, Васильченко уныло пояснил:
– Вин знайшов дэсь кусок скла с острой кромкой, як бритва…
Гончаренко, побледнев, обескураженно прислушивался к разговору. Внезапно вскочив с места, он выхватил у капитана трубку.
– Он жив?!
– Никак нет, – по уставному отрапортовал старшина и сбивчиво добавил – Под койкой хлопци записку знайшлы.
– Какую еще записку?
– Зараз. «Будьте вы прокляты, гады!»
