Текст книги "Шаромыжники (СИ)"

Автор книги: Аллан Эбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

К счастью, проводник поверил и крайне презрительно высказался о "малахольных европейских учёных", готовых платить хорошие деньги за сущую чепуху: "ведь ваш приятель-контрабандист не станет гонять судно через океан, не надеясь сорвать хороший куш, мистер Шеваль: уж я-то эту породу навидался!".

Не стоило большого труда уговорить Тома помочь в поиске конкретных каменюк, предназначенных для посылки. Правда, ситуация осложнялась тем, что снимки, распечатанные армянами, были сделаны в конце лета или начале осени, а сейчас окружающий ландшафт, покрытый снегом, выглядел несколько иначе. Но хороший охотник – он и в Америке охотник: как и следовало ожидать, каменную глыбу, в которой ветер или вода умудрились проделать сквозную дыру причудливой формы, первым обнаружил именно он. Дальнейшие поиски стали бесполезны, и после сорока минут ковыряния в каменистой почве вновь заколоченный и обмазанный расплавленным на маленьком костерке воском ящик был помещён в неглубокую яму, засыпан и по мере возможности замаскирован от возможных любопытных взглядов…

…

Когда мы завершили "отправку посылки в будущее", солнце давно перевалило точку зенита. Зимний день короток, и чем севернее, тем быстрее приходит темнота. Поэтому идея Тома зайти на ночлег к знакомому маячному смотрителю Викстрёму, по совместительству в тёплое время года подрабатывающему смолокурением. Благо, по словам Джонсона, до его "усадьбы" было приблизительно три-четыре мили. Конечно, заядлые фанатики пешего туризма в наше время считают ночёвку в зимнем лесу у тлеющего костра весьма романтичной. Не спорю. Но лично меня такая романтика уже порядком достала, и если есть возможность сменить кроны сосен над головой на прочный потолок и поблаженствовать у очага – я только "за". А уж потом, отдохнув и отогревшись, отправиться в Трентон, где прикупить продовольствия на обратный путь… Да и с утеплённой обувью надо что-то решать, а то реплика французских офицерских сапог для эксплуатации в зимних условиях пригодна постольку-поскольку. А в городе, пусть и маленьком, хоть один приличный сапожник иметься должен.

Дующий с залива пронизывающий ветер успел изрядно нам надоесть и потому к дому Викстрёма мы направились, слегка углубившись в лес. По нормальной дороге добрались бы ещё засветло, но пробираться по снегу меж сосен – не занятие не быстрое. Так что к темноте мы дошли только до смолокурни. Она представляла собой вырытую у небольшого обрывчика закопчённую яму, от которой вниз был под углом опущен железный жёлоб. Не доходя до засыпанной снегом конструкции метров восьми я почуял достаточно сильный запах кострища: видимо, старый шведоамериканец занимался выгонкой смолы и отжигом древесного угля со всем присущим своей национальности прилежанием не первый сезон. Раскопанная земля, которая при выгонке смолы закрывает смолокуренную яму, не давая проникшему воздуху повредить процессу, теперь смёрзлась по краям, образовывая грубое подобие бруствера. Из-за этого смолокурня живо напоминала отрытый неумелым солдатиком окоп для стрельбы стоя… Причём тот солдатик поместился бы там по самую макушку каски. Вспомнив мучения при закапывании посылки в будущее, я восхитился упорством здешнего маячника: чтоб вырыть в одиночку ямищу в здешнем каменистом грунте, нужно иметь железные нервы и дубовые ладони. Я бы, может, на первых двадцати сантиметрах глубины плюнул и пошёл искать себе менее мазохистское занятие.

По словам Тома, отсюда до самого дома маячного смотрителя оставалось всего с полмили. Это известие меня порадовало, поскольку от североамериканских пейзажей, а главное – от постоянной холодрыги давно хотелось взвыть. Конечно, древние латынцы были правы, говоря, что "виа эст вита", сиречь "движение – жизнь". Но ведь и жизнь, как известно, бывает разная. В том числе и довольно хреновая.

Потому-то, полагаю, движение (особенно по морозному зимнему лесу) необходимо иногда приостанавливать, согреваясь в хорошо протопленном доме за кружкой-другой ароматного чая с мёдом или вареньем. Ну, если кто-то не понимает толка в чаепитии – пускай смакует что-то иное, соответствующее вкусу и финансовым доходам. Вот и мы скоро дойдём до такого дома и, наконец, получим возможность протянуть усталые ноги к потрескивающим в пламени очага углям… Кто сам был в нашей шкуре – тот поймёт, а кто не был… Тем, пожалуй, и не объяснить.

"Не загадывай наперёд, чтоб не был голодным рот" – верно мне в детстве бабушка говорила. Приблизившись к жилищу Викстрёма мы услышали нестройное пение. Три мужских голоса пьяно орали нечто заунывное на каком-то трудно поддающемся пониманию французском диалекте, не реагируя на четвёртый, вплетающий в общий хор сугубо английское "Джонни, мой мальчик, не езди за море, не покидай ты родимый Бристоль". Ставни обоих окон, вопреки традиции, не были закрыты на ночь и неяркий свет, льющийся оттуда, освещал двор, отделённый от леса оградой из очищенных от лишних веток жердей-"хлыстов", привязанных к сосновым стволам. Во дворе виднелись какое-то строение – не то большой сарай, не то маленькая конюшня, сложенная из камня летняя печь под засыпанным снегом навесом, а чуть дальше, там, где расчищенный от деревьев склон начинал полого спускаться к берегу залива, возвышалось башнеподобное сооружение метров трёх высотой, на вершине которого слабо, невзирая на морской ветерок, тлели уголья.

Но всю идиллию этого ночного пейзажа нарушала человеческая фигура скрючившаяся в одной рубахе и штанах. Бородатый мужчина, чья лысина поблёскивала в падающем из окон свете, стоял у ограды, его сведённые за спиной руки были привязаны к сосновому стволу. Неподалёку чернели уголья погасшего костерка, а снег вокруг был заметно вытоптан.

Джонсон приблизился, почти прижавшись ко мне и произнёс сдавленным голосом:

– Мистер Шеваль! Там, у дерева, – это старый Викстрём. Что-то нехорошее происходит, мистер Шеваль. И это вовсе не нечистая сила безобразничает, клянусь причастием!

– Ты прав. Я ещё не слышал о чертях, выгоняющих хозяев на мороз, чтобы самим пить их виски и греться в домах. Погреться они и у себя в Аду могут.

– Так, значит…

– Конечно, мистер Джонсон!

Привязав повод лошади к поваленному дереву и приведя в боевую готовность мушкет, охотник принялся скрытно подбираться поближе к усадьбе, стремясь занять удобную позицию. Убедившись, что в случае неприятной неожиданности вроде вышедшего глотнуть свежего воздуха амбала с ружьём, я устремился к привязанному телу. Когда, лавируя меж тенями, наконец оказался у той самой сосны, мне показалось, что мы появились слишком поздно и душа бедолаги давно рассталась с окоченевшей плотью: не было слышно ни дыхания, ни стонов – а ведь я стоял прямо позади, отделённый одним лишь сосновым стволом. Зубами стянув рукавицу, я, не выходя из-за дерева, нащупал обледеневшую бороду, потом пальцы скользнули вдоль челюсти к шее, где принялись искать тонкую жилочку бьющегося пульса. И удивительное дело: сквозь холодную кожу и твёрдые, как пластмасса, мышцы замерзающими пальцами всё же удалось нащупать слабые толчки!

Жив!

Выронив впопыхах изо рта рукавицу, я зашарил в поисках рукояти ножа. Вот и она. Рывок! Нет, не идёт. Вот же ж баран! Нащупываю фиксирующий ремешок на ножнах, вытягиваю из петли – и вот уже лезвие упорно перепиливает стягивающие запястья старика тонкие ремешки. Дело движется туго, но тем не менее минуты через три под клинком лопается последний – и тело маячного смотрителя падает на истоптанный снег по ту сторону загородки. Сую оружие в ножны, пригнувшись, подныриваю под верхнюю жердь. Ещё раз осматриваюсь: нет, ничего не изменилось. Никто не услышал возни с ремнями и звука падения, не выскочил из дому, готовый к бою. Всё также слышно немузыкальное "Джонни, мой мальчик…" на фоне диалектного подвывания, в самые патетические моменты заглушающего шум недальнего прибоя…

Тем не менее, нужно отсюда убираться, а то ведь везение везением, но песец – он умеет подкрадываться… Подхватив старика подмышки, волоку наружу, чуть повозившись у ограды. Уже не стараясь прятаться в густых тенях, напрямую тяну несчастного к лошади. Тяжёл мужик! Был бы хоть в сознании – может, и сам бы топал, а так приходится тащить, словно геройскому санитару.

Через несколько минут рядом оказывается Том:

– Постойте, мистер Шеваль! Дайте сюда своё ружьё!

Не понял…

Тем временем бывший солдат, воткнув мушкет прикладом в снег, снял свою епанчу с рукавами, подшитую енотовыми шкурами и принялся натягивать её на ружейный ствол. Ну, по крайней мере, моя "Браун Бесс" нужна Тому для дела. Поглядим, что выйдет из его задумки. Снял "смуглянку" из-за спины и протянул проводнику. Коротко кивнув, тот принялся просовывать её во второй рукав, ловко действуя единственной рукой. И только когда лёгким толчком он повалил получившуюся конструкцию на снег рядом с замёрзшим человеком, я наконец сообразил: да это же носилки! Или, скорее, волокуша.

Перекатив Викстрёма на епанчу, ухватился за ружейные стволы и тут же зашипел от неожиданности: сталь промёрзла настолько, что почти обжигала морозом голую ладонь. Нет, я точно баран! Рукавицу-то не подобрал… Натянул на ладонь манжет рукава, потянул носилки с бесчувственным маячником к лошади. Стало заметно легче: окованные медью затыльники прикладов хоть и врезались глубоко в снег, но всё же играли роль эрзац-полозьев, так что через пять минут мы с Томом уже взваливали тело мистера Викстрёма поперёк спины безропотного животного. Так мы и вернулись к смолокурне: впереди Джонсон, ведущий под уздцы кобылу, рядом я, придерживающий за плечо старого шведа, чтобы тот не кувыркнулся головой вниз: от пробитой макушки здесь лекарств ещё не придумали.

Укрывшись от ветра и от недобрых взглядов в овражке под смолокурней, мы принялись приводить шведа в чувство: уложив поближе к разведённому костру, срезали заледеневшую одежду, укутав своей, хранящей тепло тел. Оказалось, что бережливый Джонсон сохранил на всякий пожарный в глубине своего вьюка кожаную флягу, примерно на треть заполненную местным вонючим самогоном, гордо именуемым "виски". Каковой охотник и попытался влить в рот замёрзшему человеку, но был в меру моих знаний английских полупочтенных выражений остановлен от этого безобразия. Отобрав чуть не силком флягу у проводника, я приказал тому разогревать на костре набитый в оба котелка и кофейник снег, а сам принялся водружать нашу походную палатку. Конечно, "походный домик" был далеко не лучшим укрытием от мороза, но, как говорится, на безрыбье…

Проводник снял с огня котелки с натопленной водичкой, оставив кофейник кипятиться, и, набрав в сковороду, где мы обычно жарили лепёшки, горячих угольев, упрятал всё внутрь палатки. Туда же перенесли и Викстрёма, после чего безжалостно сунули замёрзшие ступни в тёплую воду, и я принялся растирать тело старика смоченной в джонсоновом пойле тряпкой. Понятное дело, что это не панацея, но растирать помороженные места снегом, как с проста ума советуют в интернетах разного рода "инородные псевдоцелители" – дело довольно опасное. Заледеневшие микрососуды на руках и ногах становятся очень хрупкими, а через царапины в кровь может попасть любая зараза. Вливать же алкоголь внутрь вне тёплого помещения – вовсе сродни преднамеренному убийству. Он расширяет сосуды и даёт лишь ложное ощущение тепла, но не согревает на самом деле. Зато ослабленный обморожением организм может полностью отключиться и холод сумеет докончить начатое. А тогда уж образовавшегося свеженького покойника откачать никому станет не под силу.

Хотя покойником старый швед пока не стал: из приоткрытого рта вырывается пар от дыхания, тут же оседая инеем на окаймлённом рыжевато-пегой "шкиперской" бородкой лице, раздаётся сипение, несколько раз дрогнувшие ресницами веки распахиваются, давая серо-синим зрачкам вновь видеть мир…

– Мистер Викстрём, кто эти люди и зачем хотели вас убить? – Том сходу пытается "пробить информацию". Как по мне, те, кто так себя ведут с человеком – это просто ходячие мишени, живущие исключительно в силу несправедливости вселенского мироустройства и отсутствия расстрельного взвода. Но для относительно законопослушного американца отчего-то важен статус этих сволочей.

– Вы… кто? Ваше имя… – Хоть проникающие в незашнурованный палаточный лаз отблески дымящих в сковороде углей и делают ночной мрак не таким непроглядным, но разобрать наши лица маячному смотрителю всё же нелегко.

– Я Джонсон, мистер Викстрём, Томас Джонсон. Прошлой весной мы с Оливером Дугалом заходили сюда. А со мной джентльмен из Нью-Йорка, у него в здешних краях были дела. Но кто вас пытал?

– А, Однорукий Хантер… Я тебя помню… Уходите отсюда, пока темно… Это приватиры из Канады… Пришли днём, я стрелял, но их было шестеро… Нашли мой песок, хотели узнать, где ещё спрятано. Пришлось сказать им… Уходите, их много на двоих…

– Как приватиры смогли приплыть сюда зимой? Вы не перепутали ничего, мистер?

– Не знаю… Они не рассказали, да и половина из них – проклятые квебекуа, не понимающие человеческой речи, если она не подкреплена добрым линьком и чирикающие на своём цыплячьем наречии. Скейп их – инглишмен, он-то меня и допрашивал, остальные только тыкали головнями.

Голос шведа был слаб, но кожа постепенно розовела, поскольку из-за активного растирания кровь шибче заструилась по организму.

Я решил перебить маячника, поскольку ясная в целом ситуация всё же требовала уточнений:

– Мистер Викстрём, так значит, их шестеро? Как вооружены?

– Было шестеро. Но в одного я угодил, так что он не должен протянуть до виселицы…

Старик замолчал, похоже, выбившись из сил. Воздух выходил из приоткрытого рта с хрипением при каждом выдохе. Но ждать я не мог и не хотел: полночь уже миновала, и каждая пропущенная минута приближала рассвет и вероятность того, что приватиры, или кто они там на самом деле, обнаружат кражу их пленника и бросятся в погоню. Сейчас же, судя по тем звукам, что мы слышали, когда были рядом с жилищем маячника, они слишком увлечены "обмыванием" своей победы над одиноким стариком. И этим надо воспользоваться. Оставлять такое фашистие безнаказанным – нельзя, не по-людски это будет.

– Видел… Три мушкета. Теперь пять, мои остались в доме… У четверых катлассы, интрепель, у скейпа есть пистолет. Ещё… Не запомнил. Наверное ещё есть.

– Ножи?

– Ножи? Конечно. У кого ножа нет? Даже у ниггеров ножи бывают, а свободному белому человеку без ножа нельзя. Дома… У меня дома, в Вибурге… Даже у маленьких девочек там есть ножи. Не как у мужчин, но есть. Швед без ножа – это трэль, а трэлей давно не стало. Самый бедный бондер – кэрл, даже если он медный эрэ видит раз в году на Рождество. И то во сне! – Викстрём коротко хохотнул, но смех сразу же перешёл в надрывный кашель и хрип.

Пять дульнозарядных ружей, значит, и пистолет… Ну, это не страшно. Надеюсь… М-да, пара лимонок бы тут не помешала, но увы: единственная наша граната, прощальный подарок-талисман нью-йоркского армянина-"афганца" сейчас лежит за много-много сотен миль отсюда, среди имущества Додика Арамяна, занимающегося сейчас торгово-финансовыми махинациями "на земле Дикси". Ну да ладно, как говаривал незабвенный Филеас, "используй то, что под рукою и не ищи себе другое". А под рукою у меня добрый спутник, пара мушкетов и вундервафля в нейлоновой оперативной кобуре. Должно хватить.

Как выяснилось, добрый спутник Томас Джонсон совершенно согласен с мнением о необходимости перемножения на нуль понаехавших патентованных бандюков – а как ещё назвать лиц, занимающихся вооружённым грабежом под прикрытием королевского патента, сиречь, разрешения на пиратство? Причём сделать это, не стараясь привлечь для данного математического упражнения местных американских сограждан из ближайшего городка Трентон. Трентон, хотя и ближайший, но всё-таки он достаточно далёк, и путь туда и обратно займёт слишком много времени. А если в жилище старого Викстрёма засели, действительно, приватиры, то где-то неподалёку должен быть и их корабль, причём вовсе не исключено, что на нём не осталась вторая часть команды. Так, на случай попытки угона транспортного средства или отправления его на штрафстоянку за парковку в неположенном месте. Хотя кто тут станет угонять… Гризли, разве что? А раз корабль должен иметься, то нехорошие люди и уплыть на нём могут, невзирая на мерзкую погоду: ведь досюда-то они как-то добраться сумели.

Посему, обсудив план операции и снабдив отогревающегося шведа котелком свежесваренного бульона с белкой, подкрашенного для густоты мукой и ещё раз засыпав в сковороду, "работающую печкой" внутри палатки, горячих углей, а также оставив в качестве живой сигнализации лошадь, мы с Томом двинулись обратно к жилищу маячного смотрителя.

Там за прошедшее время мало что изменилось, разве что наконец заткнулся голос, немелодично завывавший прежде "Johnny, my boy…", французский же песенный фольклор исполнялся соло, а два других сильно нетрезвых голоса что-то невнятно буровили друг дружке, причём явно каждый говорил о своём. Не такой я великий знаток языка Робеспьера и ла Вуазена, чтобы на слух уловить смысл пьяного трёпа на каком-то из десятков диалектов этой страны (думаете, что Франция мононациональна? Да ни разу! Там полно национальностей от всем известных по д'Артаньяну гасконцев и окситанов до нормандцев, которые вообще сродни норвежцам. Вот только вплоть до президентства де Голля всем их велено было "писаться" в "государствообразующую нацию", чем представители завоёванных некогда французскими королями "нацмены" были сильно недовольны. Если подумать, то практически все тамошние гражданские войны после Жакерии вспыхивали как раз на "нетитульных" окраинах. Про ту же Вандею слыхали многие, и в школе нас учили, дескать тёмные крестьяне там восставали за свергнутого короля против прогрессивных французских революционеров. Вот только там не упоминают, что революционеры там были почто все пришлые, французские, а вандейские повстанцы поголовно кельты: бретонцы да анжуйцы, причём традиционно гугеноты или "перекрещенные" из гугенотов насильно в католичество; в Париже же всё ровно наоборот).

Мы с проводником проверили, крепко ли в курковых губках держатся кремни и не просыпался ли с полок затравочный порох и разделились: Джонсон прокрался к освещённому окну на северной стене, я же направился прямо ко входу. Приблизив замёрзшую ладонь к косяку, ощутил, как пробивается наружу тёплый воздух. Жарко вам, паразитам? Ну, сейчас остужу! Тяну на себя мощную деревянную ручку, прищуривая глаза: не хватало мне "ослепнуть" при переходе из темноты в освещённую комнату… И зря! Дверь-то оказалась не запертой и открылась легко, а вот освещённого помещения не оказалось. Оказывается, старый швед оборудовал жилище с толком, устроив небольшие, лишённые окон сенцы. Весьма полезно для сохранения тепла зимой. Также с умом внутренняя дверь расположена не в стене напротив, а справа. Получается, по сторонам сеней образованы два небольших "кармана", и это не очень хорошо. Мало того, что от дверей я попросту не смогу контролировать один из них, а при проходе вглубь помещения за спиной может оказаться потенциальная опасность, так ещё и при необходимости выстрелить и вновь спрятаться в "прихожей" придётся высовываться всем корпусом: я же не левша, и ружьё держу справа. Значит что? Значит, высовываться и палить мы не будем. А будем действовать с особым цинизмом и дерзостью, как говорят в "ментовских" сериалах. Тихонько прислоняб "смуглянку" к стене, и принимаюсь стаскивать верхнюю тёплую одежду. Под местным аналогом кожуха у меня свитер крупной вязки, а вот под ним поддет мундир французского офицера-артиллериста из добротного синего сукна. Жаль, что эполеты давно сняты и лежат вместе с треуголкой в одном из притороченных к томовой кобылке "хурждинов". Ну, да авось и так сойдёт! Пригладив пятернёй высвободившиеся из-под зимней шапки волосы, снимаю пистолет с предохранителя и досылаю патрон. Пусть будет. Вернув чудо двадцать первого века в кобуру, вновь вооружаюсь "Браун Бесс" и, резко рванув внутреннюю дверь, вваливаюсь в помещение с диким криком:

– Au nom de l'empereur Napoléon, vous êtes arrêté! Déposez l'arme![3]3
  Во имя императора Наполеона вы арестованы! Бросьте оружие! (фр.)


[Закрыть]

"Императора французов" поблизости нет, так что он не узнает, что наглый русский переселенец во времени прикрывается его, бонапартовым, именем. А вот франкофонных канадцев – если они действительно канадцы – такой наезд должен несколько смутить. Не уверен, что хоть кто-то из них встречал французского офицера в этих местах, но военный мундир от штатской одёжки в этом веке не спутает никто.

Смутились они, как же!..

Сидевший на краю топчана, занятого, как понимаю, подстреленным Викстрёмом разбойником, небритый широкоплечий брюнет лет двадцати двух прямо из этого положения рванулся ко мне, чуть пригибаясь. Неизвестно откуда в его руке оказался довольно солидный нож.

Занимайтесь реконструкцией, товарищи! Она даёт много полезных умений, и когда-нибудь они могут помочь вам в сложной ситуации. Многократно отработанным движением делаю шаг вперёд и, строго по наставлениям штыкового боя исполняю классический "длинным – коли!", метя в корпус шустрика. Кованый ствол "Браун Бесс", похоже, втыкается прямо в диафрагму, инерция массивного тела нападающего делает ощущения его поистине незабываемыми. Будь к мушкету примкнут штатный штык – вполне мог застрять в туловище, лишив меня ружьишка. А так парень только громко ёкает, роняя нож и рефлекторно хватаясь за поражённое место. Да, больно. Но не смертельно. Подшагиваю и бью носком сапога в висок. Вроде оглушил.

Тем временем из-за стола вскакивают двое мужиков средних лет, третий, мирно спавший до того рядом с ними, подымает украшенную тугой косицей на затылке голову, и, недоумённо оглядывается, щурясь спросонья: видимо свет от нескольких жировых коптилок перед глазами раздражает зрение.

Один из вскочивших бросается к окну. Непонятно, зачем? Худеньким дядьку не назовёшь, а оконный проём не многим больше стандартной советской форточки. В такой и подросток не каждый пролезет. А учитывая, что вместо стекла вставлена не то промасленная бумага, то ли, что вероятнее, обработанная рыбья кожа, широко используемая при дороговизне дефицитного стекла и слюды. Но для меня был опаснее второй, припавший на колено под прикрытие стола и уже взводящий курок неизвестно откуда взявшегося ружья.

Чёрт, эдак и убить могут! Курок моей "Смуглянки" в боевом положении, поэтому просто довожу ствол на линию огня и жму спуск. И мгновенно по нервам размашисто лупит страх: "порох высыпался с полки!". Но нет, осечки не случилось ни у меня, ни у врага. Одновременно грохочут два выстрела и сразу же сзади тупой удар свинца в бревенчатую стену над головой. Ё..!

Пригнувшись, хватаюсь за пригревшуюся в кобуре подмышкой рукоять CPX-2 и, ничего толком не различая в дыму от сгоревшего пороха, шагаю в сторону.

Уйблин!.. Про юношу брунетистого со взором потухшим я и забыл. И поплатился за склероз, тупо споткнувшись о него и грохнувшись на пол. Причём так неудачно, что рефлекторно подставленная левая рука огребает по пальцам стволом собственного ружья, на которое я плюхаюсь всей тушей. Больно же!..

Удивительно, но в падении умудрился не упустить из руки творение флоридских оружейников и даже держать его стволом в направлении "куда-то на врага".

От окна раздался треск и в помещение сунулся ствол томова мушкета. Без понятия, как бывший солдат умудрился что-то разглядеть, но выстрелил он почти сразу: вспышка, грохот – в закрытом помещении очень неприятное ощущение скажу я вам – и сразу же за этим короткий вскрик и звук падения тела.

Оставив в покое разряженное ружьё, перекатываюсь влево, под стеночку. Хрен с ним, с манёвром, тут как бы не затоптали…

И тут же вижу над собой в свете камина – жировые плошки при пальбе позадувало – силуэт, вкидывающий для удара саблю. Вот вы говорите, военлётам не обязательно стрелять как Ворошилов, у нас машины вооружены приблудами посолиднее "нагана"? В целом верно, но не совсем. Пользоваться пистолетом нас начинают с курсантских лет, зачёты на владение табельным тоже никто не отменял, да и сам я некогда приобрёл в личное пользование "травмат" именно ради удовольствия съездить пару раз в месяц за город побабахать по банкам, поскольку нравится мне это дело. Так что какой-никакой, а навык имеется. Стреляю как есть, снизу вверх, голова противника дёргается и он молча оседает на выложенный жердинами вместо досок пол дома маячника. В нос шибает вонью перегара, дерьма и немытого тела.

– Arrêtez de tirer, nous capitulerons![4]4
  Прекратите стрелять, мы капитулируем! (фр.)


[Закрыть] – В голосе слышен заметный акцент, но звучит он странно спокойно. Не впадает в панику? Ну, возможно и так… Но скорее – что-то задумал.

Крик от окна: – Мистер Шеваль! Мушкет заряжен, я держу мерзавца на пуле.