Текст книги "Волшебные яблоки"

Автор книги: Алла Драбкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Алла Вениаминовна Драбкина
Волшебные яблоки

«Волшебные яблоки» – первая книга Аллы Драбкиной для детей. Драбкина – очень молодая писательница, но у нее уже есть очень серьезная книга для взрослых – «Литейный мост» – и готовится к изданию еще одна…

А вот эта книжка – для детей!

Прочитай ее, и ты почувствуешь, как писательнице важно понять тебя – своего героя. С каким удовольствием она спорит, выслушивает и высказывает тебе свое мнение.

Почему? Может быть, потому, что очень уважает тебя и считает, что от тебя многое зависит. Ведь если ты, мальчик или девочка, победишь ложь, несправедливость, зло, – значит, потом, в мире взрослых, одним настоящим человеком будет больше…

Рассказы

Волшебные яблоки

Весной отовсюду лезет трава. Была бы горсточка пыли да маленькое семечко. Трава пробивается из асфальта, сквозь расщелины камней, даже на крышах вырастает.

Весной Люська фантазирует больше обычного. Она выдумывает сны. Вот, например, она выдумала такое:

– А мне сегодня море снилось… Будто бы там большие-большие золотые рыбы… Им тесно в море друг от друга, не проплыть никак, они скребут бок о бок, и с них на берег летит чешуя – тоже золотая. А я стою на берегу – вся в золотой чешуе…

Все знают, что ничего подобного Люське не снилось, но ее никто не уличает – уж очень интересно у нее получается.

Тогда и другие ребята начинают выдумывать всякие сны. Лариса говорит, что ей снилось новое платье, ну точно такое, как у мамы, только маленькое, и все люди на улице будто бы падали в обморок, когда видели ее в этом новом платье.

Лешке, конечно, снится, что его взяли в сборную СССР по футболу вратарем и он принял головой одиннадцатиметровый.

И все же так, как у Люськи, у них не получается: слишком уж сны похожи на их дневные мечты. А Люська говорит:

– Тогда этот дельфин подплывает ко мне и спрашивает: «Что ты плачешь?» А я говорю: «Плавать не умею…»

Какой ей прок от рыбьей чешуи и дельфина? Разве что на некоторое время новая игра появляется – в дельфинов. Люська с Лешкой, конечно, дельфины: они так одеты, что им можно валяться на полу в коридоре и делать вид, что они плывут; а Лариса, конечно, русалка. Она увешивается тюлевыми занавесками и ходит на цыпочках.

Люська диктует, кто что должен делать и говорить. Лешка подчиняется – он вообще покладистый, а Лариса подчиняться не хочет. Ей обязательно надо, чтобы в каждой игре от ее красоты все в обморок падали.

Спорить с Ларисой Люська не умеет: у Ларисы голос громче и учится она на класс старше, чем Люська. Она всегда заставляет Лешку падать в обморок, а Лешка тысячу раз переспрашивает, что же он должен делать. И все порывается скакать на коне и строчить из пулемета, а Лариска злится.

Вообще, когда Люська и Лешка играют одни, без Ларисы, у них лучше получается. Они накидывают лассо на мустангов, охотятся на тигров и удавов, освобождают от рабства негров и лазают на пальмы за кокосовыми орехами. И не надо им никаких обмороков.

Но играть без Ларисы им приходится редко: все трое живут в одной квартире, и когда Лариса слышит, что они затеяли какую-нибудь игру, никакие силы не заставят ее усидеть в своей комнате. Вот и приходится Лешке падать в обморок, а Люське – быть слугой. А много ли выдумаешь, когда ты всего-навсего слуга?

Они живут в очень большой квартире с длинным узким коридором, обилием всяких ниш и кладовок. Днем почти все жильцы на работе – и квартира принадлежит им троим, можно бегать, шуметь и скакать как хочешь; вечером, когда все возвращаются, можно забраться в одну из ниш и рассказывать всякие истории. Лариса любит страшное, Лешка – про войну, а Люська рассказывает опять ни про что.

С приходом весны она начинает выдумывать, куда она поедет. Говорит, что их с мамой звали в Среднюю Азию, в гости, что там просто так растут персики и виноград, ползают умные черепахи и ходят хорошенькие ослики. Люська обещает привезти из Средней Азии целый чемодан черепах, чтобы растить и воспитывать их всей квартирой. Не только Лешка, но и Лариса загораются этой идеей и все спрашивают, купила ли Люська билет в Среднюю Азию.

Потом Люська меняет свое решение и собирается в тундру. В тундре живут шерстяные олени. Если у этих оленей отыскать ниточку и дернуть за нее, то всего оленя можно распустить, как старую варежку, и намотать на клубочек, а потом связать из него теплый свитер и шапочку с помпоном. Конечно же, она привезет всем по клубочку шерсти, чтобы связать одинаковые свитера и шапочки.

Но и в тундру Люська не едет…

Уже давно закончился учебный год, давно Ларисины родители заказали билеты на Черное море, а Лешкины – в деревню, только у Люськи нет никаких билетов, а маму до сих пор не пускают в отпуск.

– Ура! – говорит Лариса. – Я еду на Черное море. Уж я-то вдоволь насмотрюсь на этих твоих… как их там… дельфинов, наемся винограду, приеду вся загорелая, а волосы у меня выгорят и станут совсем как у блондинки… Уж тогда-то все упадут в обморок…

Люська молчит. Ей отвечать нечего. Но однажды… Это просто замечательный случай.

– Я познакомилась с Соломенным Человеком, – говорит она.

– Как это – с Соломенным?

– Очень просто. Он был весь из соломы. Шляпа из соломы, усы из соломы, брови… Был дождь, и с его усов капало, как с крыши. Я хотела мороженого, а денег у меня не было. Он купил мне мороженое и сказал: «Вот тебе соломинка, когда я тебе понадоблюсь – сожги соломинку. Я приду и исполню твое желание». – И Люська правда показала соломинку.

– Ну, жги, – сказала Лариса.

Люська усмехнулась.

– Зачем? У меня еще нет настоящего желания. Когда придумаю – сожгу…

Так Лариса и укатила ни с чем на свое Черное море.

Зато Люська с Лешкой долго играли в Соломенного Человека и в разные желания.

Они очень подружились за это время: вместе читали, ходили в Таврический сад ловить тритонов. Ловили – и тут же отпускали. Так Люська придумала, чтобы отпускать.

– Это ты думаешь, что они маленькие и слабые, – шептала она, – а вот увидишь – случится с тобой что-нибудь, и они тебе помогут. Они умные, они все понимают…

Лешка слушал, раскрыв рот, и отпускал тритонов назад, в пруд… Потом они шли домой по расплавленному асфальту и видели, как от жары дрожит воздух.

– Я скоро уеду, – начинал было Лешка, но сразу же замолкал. Ему не хотелось дразнить Люську, ведь она уже даже перестала выдумывать про тундру и Среднюю Азию.

Хороший человек Лешка, с ним можно дружить. Каждый раз, умываясь на ночь из-под одного крана, они договариваются, что будут дружить всю жизнь. А чтобы это вышло верней, жмут друг другу руку, а потом разбивают. Люська говорит, что это просто необходимо для поддержания дружбы.

Иногда они, крепко взявшись за руки, кружатся в прихожей до полного изнеможения, а потом валятся в разные стороны и хохочут.

– Жалко, что ты не можешь поехать со мной в деревню, – говорит Лешка.

– Ничего, – утешает его Люська, – ты только обязательно привези мне маленького воробушка или лучше вороненка: его можно научить говорить…

– Мы назовем его Карл…

– Или Клара.

– Мы будем носить его с собой в школу…

– Ага. И научим подсказывать…

– Ну конечно, вороненок маленький, его никто и не заметит…

– Ты обязательно привези вороненка…

Очень одиноко стало Люське, когда Лешка уехал. Конечно, можно было ходить в городской пионерский лагерь, но Люське там не понравилось. Мальчишки попались какие-то злые, только и норовят стукнуть. Давать сдачи Люська не умеет – приходится убегать, а кому это приятно?

Уж лучше быть одной.

Ходить где вздумается, делать что хочется. Только одной это, конечно, не так интересно, как с ребятами.

Но можно выдумать, что ты не одна. Зеленое махровое полотенце – ручной удав, его можно положить в старую мамину сумку и выпустить, если на тебя нападут злые пираты. Можно быть уверенной, что пиратам несдобровать.

Люськины путешествия полны опасностей, каждый день она уходит все дальше и дальше в сторону того места, которое называется станция «Ленинград – Сортировочная». Однажды она заходит в паровозное депо и видит, как там висят паровозы, – так у них принято отдыхать от дальних странствий. Веселые чумазые люди копошатся вокруг них, что-то чинят и заворачивают гайки. Никто из этих людей не сердится и не выгоняет Люську на улицу, один раз она даже скрывается в депо от преследования двух одноглазых циклопов, которые хотят подстрелить ее из рогатки.

Люська неслышно скользит по депо и воображает, что все эти паровозы – ее, что она может сесть на любой из них и укатить куда глаза глядят.

И еще там, в «Ленинграде – Сортировочной», есть немножко травы и одуванчиков, а много ли надо Люське, когда она сама такая маленькая?

…Мама приходит только вечером, она смотрит на Люську виновато, и Люська сразу понимает, что нового ничего нет и они все еще никуда не едут.

Но однажды…

– Мы едем в Парголово на дачу, – говорит мама.

Ночью Люське и вправду снится Парголово. В этом самом Парголове растут вековые дубы, а среди них – белые праздничные ромашки, и их можно рвать сколько захочешь, и никто не будет на тебя кричать и говорить, что это посажено.

К отъезду Люська начинает готовиться сразу же, как только просыпается, а просыпается она очень рано – еще даже солнце синее, а не желтое. Ведь надо же уложить вещи, чтобы не потерялись в дальней дороге, да не забыть все необходимое: сачок для ловли бабочек, альбом для гербария, цветные карандаши и зеленого удава, который, конечно, пригодится в этом далеком Парголове. Вещей получается очень много, и поэтому до вокзала они с мамой едут в такси.

– А там медведи есть? – спрашивает Люська по дороге.

– Должны быть… – отвечает мама.

– А тигры?

– Редко, но встречаются…

– А рыси?

– Ну, рысей-то там полно…

– Хорошо, что я захватила своего удава.

– А куда это вы едете? – спрашивает шофер такси.

– В Парголово, – отвечает мама.

Шофер почему-то долго смеется.

– Там кишит крокодилами, – отсмеявшись, говорит он.

– Глупые шутки, – фыркает Люська.

Потом они едут в электричке. Остановки мелькают быстро – не успеет поезд разбежаться, а уже надо останавливаться. Даже неинтересно – ни лесов, ни полей, а все дома и дома, да еще огороды с выбеленными стволами яблонь.

– Следующая остановка – наша, – говорит мама.

Люська чуть не заплакала от такой неожиданности: совсем рядом с Ленинградом! Но она вовремя вспомнила, что слезами она лишний раз огорчит маму.

Их дом находится недалеко от вокзала, на улице, которая так и называется – Вокзальная. Это беспокойная и тревожная улица, и дом тоже беспокойный и тревожный, с расшатанными, скрипучими половицами, между которыми были огромные щели. Из щелей дуло. Там, наверно, жили мыши. Было даже странно, что из этих щелей не растет трава. Но что поделаешь, если поздним летом можно снять только такие дома, о выборе думать не приходится. Так говорила мама…

А Люське дом нравился. Нравилось, что он скрипит, что наверх ведет лестница, украшенная резьбой. Люське нравилось, что дом такой большой, а кроме них с мамой и хозяйки, в нем никого нет. Особенно ей нравилось просыпаться ночью от стука электрички за окном. Огни наплывали на комнату, переворачивали ее вверх дном и так, перевернутую и почему-то голубую, уносили вслед за собой.

Люську укачивало постукивание колес и движение комнаты. Может, от этого снились такие чудесные и красивые сны? Их даже не надо было выдумывать…

Ей снилось гладкое серебряное озеро, на середине которого стоял прекрасный белокаменный дворец. Люська каждую ночь входила в ворота великолепного дворца. Это был длинный, повторяющийся сон, который ничем не кончался. Она знала его наизусть…

А еще в старом, осевшем доме была солнечная веранда. Проходить в свою комнату полагалось через эту веранду. Раньше, наверно, она стояла на высоком фундаменте, но теперь вросла в землю, съежилась, стала маленькой и низкой.

И все же это была чудесная, светлая, солнечная веранда. Почти весь пол ее (свободным оставался только проход из комнаты на улицу) был устлан свежими газетами, а на газетах сушились яблоки.

Старуха хозяйка резала их целыми днями. Это были тяжелые, скрипящие яблоки – под ними гнулись ветки яблонь. По утрам на яблоках сверкала роса, а во время большого ветра они тяжело падали в траву запущенного сада. Яблоки были волшебные, их запрещалось есть, но яблочный запах стоял во всем доме, и Люська все чаще думала, что Парголово – это совсем не так плохо, как показалось сначала.

В старом высокостенном чулане, среди нагромождения ящиков с чьими-то школьными учебниками, поломанных игрушек и заржавевших леек, жила Волчанка. Никто ее никогда не видел, но Люська была уверена, что она там живет, – это она по ночам скрипит половицами, гремит лейками и стучит по полу копытами. Волчанка очень хитрая, и еще неизвестно, что ей надо от Люськи. Люська пулей пролетала мимо чулана, боясь, что ее схватит когтистая лапа Волчанки. Это, конечно, вечером или ночью, когда скрипят половицы. Днем страх уходил, забывался, и Люська даже пугала Волчанкой малышей с соседней дачи.

Люська любила ходить в лес с мамой. В дальний, туда, куда никто не ходил. Но грибов и ягод они приносили мало, потому что все больше исследовали места, искали веселые полянки, заросшие вереском, на которых так хорошо лежать и глядеть в небо. В траве жили всякие разные звери, и, глядя на них, Люська думала, что она очень большая и сильная – прямо-таки великанша по сравнению с ними. И еще она думала, что, наверное, на земле существует кто-то гораздо больший, чем она. Великан какой-нибудь, который может поступить с ней так, как она с этими букашками. Перенести куда-нибудь или, если он злой, раздавить.

Подступала осень. Хотелось домой, в школу. Незадолго до первого сентября Люська с мамой вернулась в Ленинград.

Лариса и Лешка уже приехали. Лариса загорела, волосы ее выгорели, и она действительно была похожа на блондинку. Лешка здорово подрос, лицо его одичало, так что Люська, разлетевшаяся было к нему, вдруг испугалась своего порыва, сдержанно, по-мальчишески пожала ему руку и отошла степенно.

…Вечером они собрались в темной нише коридора и стали делиться тем, кто как провел лето.

– Нету на море никаких дельфинов, – говорила Лариса. – Все ты, Люська, выдумала. Но зато какой пляж! Мы целый день валялись на песочке и пили лимонад. Лимонаду было – хоть завались. Потом мы еще ходили на базар, там мне купили пуховую шапочку. Вот увидите – надену зимой, и все в обморок упадут.

Лешка отмалчивался. По его лицу мелькали отсветы каких-то воспоминаний, но он ничего не хотел рассказывать.

Потом начала рассказывать Люська.

Она рассказала и про солнечную веранду с волшебными яблоками, и про злую Волчанку, которая пищала по ночам в чулане, и про маленький народ, который живет в траве…

Потом Лариса предложила играть в королевы и на должность королевы назначила саму себя.

– Лучше все будем королями и королевами, – сказала Люська.

– Нет, Лешка пусть будет король, а ты его служанкой, – предложила Лариса.

А Лешка сказал:

– Я лучше буду Александром Матросовым…

Игра получилась очень шумная, и родители, отвыкшие за лето от шума, скоро растащили ребят по комнатам.

А вечером Лешка валялся дома на диване и басил, как пароход в тумане:

– Куда вы меня послали! Ну куда вы меня послали! Хочу в Парголово! В Парголово!

– В Парголово хочу, – тоненько подвывала ему из соседней комнаты Лариса.

Девочка, которая хотела танцевать

Знаменитая артистка выступала в школе, в которой она раньше училась. Поэтому артистка очень волновалась, хоть и привыкла выступать. Ведь в школе работали еще учителя, которые учили ее. Да и сама школа, стены, даже какой-то особенный запах, запах именно этой школы, который она помнила с детства, – все это волновало ее. Она помнила сцену, где впервые выступала с единственным четверостишием. Она тогда растерялась, и когда подошла ее очередь читать, почему-то охрипла и не смогла вымолвить ни слова. Хорошо, что ее выручила Наташка Сольцова, которая помнила текст.

До выступления к артистке подошел старый учитель физики и сказал, улыбаясь:

– Ты, конечно, не будешь говорить детям, что хорошо училась по физике?

– Нет, что вы…

– Это я так, шучу, чтоб ты знала о моем присутствии…

И артистка вдруг подумала, что можно говорить попроще, не боясь учителей.

– Я не знаю, что сказать вам, ребята, – начала она. – Я не умею говорить. В этой школе я училась. И вместе со мной учились хорошие люди. И каждый раз, когда я получаю новую роль, я вспоминаю школу, моих учителей и товарищей… Я помню почти всех, иногда даже играю кого-нибудь из них. Хорошая память обязательно должна быть у актера.

– А как вы поступили в театральный институт?

– Я залезла на стенку.

– Как это – на стенку?

– А мне задали такой этюд – сделать вид, будто я залезаю на стенку. Сказали, что если я не залезу, то меня не возьмут. И я залезла…

– Искусство требует жертв, – важно сказала одна из девочек.

Все засмеялись.

– Я так не думаю, – сказала артистка. – Вся моя жизнь была бы жертвой, если б я не стала актрисой. Искусство – это удовольствие и самое большое счастье. Счастье прежде всего для меня самой.

– Скажите, пожалуйста, а вы долго учились танцевать?

– Я танцую всю жизнь.

– С четырех лет, да?

– Всю жизнь.

– Станцуйте нам, пожалуйста, – попросила учительница пения. – Я вам сыграю!

Артистка подумала о том, что танцевать гораздо легче, чем говорить. И согласилась. Учительница пения села за рояль и стала играть вальс из спектакля «Русалочка». Артистка совсем по-девчоночьи тряхнула головой и начала танцевать. Вначале движения ее были немного скованны, потому что она всегда волновалась именно на этой школьной сцене, но потом она подчинилась музыке, будто забыла о зрителях, закружилась, заколдовала, лицо ее стало прекрасным и значительным. Она танцевала, нет, просто летала по сцене.

Ребята смотрели на нее, раскрыв рты, и никто ничего не говорил. Слова были ни к чему, это всем ясно.

В первом ряду сидела девочка с запрокинутым лицом. Она сидела так потому, что если не запрокинуть лицо, то можно заплакать. А ей было стыдно плакать при всех.

Артистка кончила танцевать и смущенно, растерянно улыбнулась. Она всегда смущалась после окончания танца, и лицо у нее дрожало. Но она все-таки заметила девочку в первом ряду, которая с трудом сдерживала слезы. Что-то знакомое почудилось артистке в лице девочки, настолько знакомое, что она задержала на ней взгляд, хоть и понимала, что неприлично рассматривать человека, собравшегося плакать.

– Но ведь в спектакле вы танцевали совсем иначе, – сказала учительница пения.

– Да. Я всегда танцую по-разному…

– А почему?

– Не знаю. Это зависит от многого. От настроения, от погоды… – Артистка развела руками, не зная, как объяснить все проще.

Потом стали приходить записки. В записках спрашивали, что надо делать для того, чтоб стать актером, обязательно ли будущему актеру быть отличником и совпадает ли ее последняя роль с ее характером.

Она сказала, что актером может быть всякий, кто этого по-настоящему хочет, но что хотетьэтого очень трудно, что отличником быть не обязательно, но желательно, что роль Русалочки с ее характером не совпадает.

На одну записку артистка не ответила.

Вот эта записка: «Я хочу танцевать, но меня не приняли даже в кружок. И еще я некрасивая. Что делать?»

Почему-то артистке совсем не хотелось отвечать на этот вопрос при всех, к тому же ей показалось, что она знает, кто написал записку, потому что лицо девочки с первого ряда, показавшееся ей знакомым, было таким ожидающим! Артистка сказала:

– Тут есть еще одна записка, от одной девочки. Пусть она подойдет ко мне потом.

Сказав это, артистка поняла, что не ошиблась и совершенно верно угадала, кто написал записку, – так засветилось лицо девочки с первого ряда.

Девочка догнала ее на улице.

– Это я написала записку, – сказала она.

– Я знаю.

– Откуда?

– Я же не слепая. Я видела твое лицо.

– И вы заметили, что я некрасивая?

– Это тебе кажется. Мне нравится твое лицо.

– Зато коленки… Вы видите, какие у меня ужасные коленки? Я хочу танцевать, а меня не берут. Говорят, коленки торчат. А потом стали мне ногу назад загибать, а мне больно. Говорят, что я не гожусь. А я не могу не танцевать.

– Так и танцуй себе на здоровье.

– Но меня не принимают.

– Меня тоже не принимали, – печально сказала артистка.

– Как, разве вы не учились?

– Только уже в институте. Да и то по танцу у меня всегда была тройка.

– Так как же вы теперь так здорово танцуете?

– Я всегда хотелатанцевать.

– Вы так часто говорите хотела…

– Потому что это главное. И вообще идем ко мне в гости. И будем вместе танцевать.

– Вы? Со мной?!!

– Конечно. У меня дома много пластинок.

Девочка засияла от такого счастья. Она не заметила, что артистка была рада не меньше ее. У артистки не было детей, но она их очень любила. В школе она даже была пионервожатой в младшем классе. И завидовала учителям, ругала себя за то, что не стала учительницей, хоть и чувствовала, что учительский труд ничуть не легче актерского. Потому-то она и обрадовалась знакомству с девочкой, которая хотела танцевать.

Ей очень нравилось лицо девочки. Ей казалось, что когда-то она уже видела это лицо: толстогубое и беззащитное. Почему-то хотелось защищать человека с таким лицом.

По дороге они зашли в магазин и купили пельменей, пирожных, сгущенного молока и конфет. Потом еще зашли в рыбный магазин и купили салаки для кошки по имени Пепита.

Артистка жила в большой коммунальной квартире. Когда они шли по коридору, навстречу им попалась некрасивая пожилая женщина.

– Опять кошка орет, как сумасшедшая! Опять ты где-то ходишь, – зло проговорила она.

Кошка была совсем маленькая, просто котенок. Она спала на своем коврике, и только почувствовав запах рыбы, проснулась и кинулась к сетке с салакой.

– Я пойду приготовлю обед для нас и Пепиты, а ты можешь послушать музыку. Вот проигрыватель, вот пластинки.

Артистка вышла, а девочка поставила Венгерские танцы Брамса и стала играть с кошкой.

Артистка готовила обед и думала о девочке, которая хочет танцевать. Где она видела это лицо? Почему обратила внимание на девочку? Потом она вспомнила про то, как сама была девочкой и как ее тоже не принимали в хореографический кружок, потому что у нее торчали коленки и ей было больно, когда балетмейстер загибал ногу назад.

…Она стала танцевать сама. Но сначала она придумывала пьесы. В них играли ребята со всего двора. Правда, ей доставались самые плохие роли, потому что она никогда не умела командовать, и власть была в руках Вики Седовой. Вика была очень красивая и потому очень гордая. Она не потерпела бы, чтобы кто-то другой играл главные роли. Вика жила с ней в одной квартире, и днем, когда взрослые уходили на работу, их квартира превращалась в театр. Поперек коридора вешалось два одеяла, изображающих занавес, перед занавесом ставились все имеющиеся в квартире стулья и табуретки, на которых и усаживались зрители. Вначале зрителей было немного, но потом, когда все няньки и бабушки прослышали про спектакли, они стали являться со своими детьми, а иногда даже оставляли детей в «театре», а сами уходили по делам. Когда репертуар исчерпывался, то Зойка (так звали артистку) тут же сочиняла новую пьесу, а Вика быстренько распределяла роли, потому что считала, что только она одна и может это сделать. Главные роли она, конечно, брала себе, а Зойке давала второстепенные, а если и не второстепенные, то такие, в которых нужно быть некрасивой. Однажды, правда, Зойка играла главную роль – негритенка по прозвищу Снежок, но это только потому, что Вика не хотела пачкать себе лицо жженой пробкой. Этот спектакль зрители любили больше всего.

Уж очень ребятам нравилось, как негритенок Снежок вдруг выхватывал из кармана красный галстук и, размахивая перед носом злой учительницы-расистки галстуком, кричал:

– Ни-ко-гда! Ни-ко-гда мы не будем рабами!

Однако Вику успех этого спектакля раздражал, и однажды, когда негритенок Снежок произносил финальные слова, она размахнулась и изо всей силы ударила Зойку по лицу. Тогда их сосед Сережка, который играл сына миллионера, выскочил на сцену и залепил Вике довольно увесистую оплеуху. Вика была девчонка сильная, старше Сережки, да и ростом больше. К тому же она умела и любила драться, не заботясь о последствиях. Сережка ни за что не справился бы с Викой, если б не зрители. Им не нравилась злая учительница-расистка, которая бьет негритенка Снежка, поэтому они бросились к дерущимся, и Вике здорово влетело.

После этого случая Вика перестала со всеми разговаривать, и концерты устраивались без ее участия. Она попыталась мешать концертам, но Сережка с Витькой Петуховым несколько раз умудрялись запереть ее в ванной, чтоб не мешала. Потом все как-то помирились, и жизнь потекла по-прежнему. Правда, Вика уже не дралась на сцене, но командовала, как и раньше. Она, например, считала, что умеет петь, хотя дворник тетя Маша, которая ходила на спектакли, как-то сказала вслух, что Викино пение похоже на вой ветра в трубе. (После этого Вика стащила у тети Маши метлу.) Зойке, да и другим ребятам, расхотелось устраивать концерты и сочинять пьесы. Зойка сидела дома, заводила грустные пластинки и танцевала в одиночестве. Ей нравилось танцевать и даже казалось, что она хорошо танцует. Поэтому она и решила поступить в хореографический кружок.

Прежде всего она пришла в школьный кружок. Ей проиграли какую-то польку, она старательно протанцевала ее. Балетмейстер похвалила, а потом стала выворачивать ей ноги, проверяя их на гибкость. Это было очень больно, Зойка закусила губу, но все-таки заплакала.

– Не пойдет, – холодно сказала балетмейстер.

Потом Зойка пошла в детский кружок при Доме культуры. Там она тоже вначале танцевала польку, а потом опять плакала, когда ей выворачивали ноги. Напрасно она умоляла балетмейстера позволить ей хотя бы присутствовать на занятиях, – та была неумолима. Она сказала, что с такими коленками и слабыми ногами танцевать нельзя. Сказала, что не видит для Зойки никакой перспективы.

Только в Доме пионеров нашлась женщина, которая позволила Зойке присутствовать на занятиях, хотя на сцену ее никогда не выпускала. Она вообще вспоминала про Зойку только тогда, когда другие ребята теряли ритм и чувство музыки. Тогда она говорила:

– Смотрите на Зою! Хоть она все делает и безобразно, но музыку слышит.

Приходя домой из школы, Зойка становилась у большого зеркала и командовала сама себе:

– Плие! Батман плие! Гранд батман плие! Балансэ, балансэ! Первая позиция! Вторая позиция! Руки!

Коленки не подчинялись. Они выпирали. Руки с нелепо растопыренными пальцами гребли воздух. Плечи были напряжены.

Тогда она заводила танец Анитры и танцевала как умела. Она знала, кто такая Анитра. Это ужасная, хищная женщина, та, из-за которой Пер-Гюнт позабыл про Сольвейг. Ну и пусть у этой ужасной Анитры выпирают коленки, для такой, как она, и не нужно особой грации. Зато музыка стремительная, колдовская, такая, которая заставляет тебя забыть обо всем на свете и только танцевать, танцевать. Еще Зойка любила танцевать «Вальпургиеву ночь». Там тоже всякие черти и ведьмы, от которых вовсе не требуется идеальных коленок и всяких позиций.

Наташа Сольцова, которая тоже занималась в Доме пионеров в хореографическом кружке, уехала в другой город. Перед отъездом она подарила Зойке свою великолепную белую пачку, разрисованную золотыми кленовыми листьями. Эту пачку Наташе сделала ее мама, которая была художницей. Пачке завидовали все девочки в кружке, но Наташа подарила ее Зойке, потому что они дружили и еще потому, что Наташина мама очень любила Зойку и даже нарисовала Зойкин портрет.

Прийти в этой пачке в кружок Зойка постеснялась. Она спрятала пачку в тумбу письменного стола и надевала ее только тогда, когда никого не было дома. Но коленки выпирали! Казалось, вот она, легкость, музыка несет тебя, не чуешь под собой ног, тебя кружит сама не знаешь что, ты летишь! И вдруг – зеркало. А в зеркале – деревянный человечек Буратино.

Однажды, когда Зойка танцевала в своей великолепной пачке, она не заметила, как вошла Вика.

– Что это на тебе такое? – с трепетом спросила Вика.

– Пачка… – растерялась Зойка.

– Дай надеть, а?

Зойка не умела отказывать. Вика примерила пачку и решила, что не может жить без балета. На следующее занятие в кружок она пошла вместе с Зойкой. После этого занятия Зойке пришлось из кружка уйти, потому что Вика рассказала всему двору, какая Зойка неуклюжая, как ее все время ругает руководительница кружка, как она ничего не умеет делать, но при этом еще смеет надевать великолепную балетную пачку.

Вику в кружок приняли сразу. У нее не выпирали коленки, ей не было больно, когда ей выворачивали ноги, она сразу усвоила все позиции…

– Ну зачем тебе эта пачка? – сказала Вика. – Ты все равно никогда не будешь танцевать! Дай поносить!

Пачку она Зойке не вернула. Чудесную пачку, разрисованную золотыми листьями! Самую красивую пачку на свете.

Потом Зойка поступила в драматический кружок. Кружком руководил совсем молодой и очень добрый артист. Зойка играла Золушку, пела и танцевала на королевском балу, и никто не кричал ужасных слов вроде «плие» или «первая позиция». Она просто пела и танцевала, как ей хотелось. Потом ее приняли в театральный институт, потому что она залезла на стенку. Если б ей приказали пролезть в игольное ушко, она бы сделала и это, потому что знала – на этом свете она может быть только артисткой. Люди, которые принимали ее в институт, наверное, почувствовали это…

Артистка сварила пельмени и салаку для Пепиты и пошла в свою комнату. Девочка-гостья танцевала Венгерский танец. Она летала по комнате, лицо ее было до боли счастливым. И артистка вдруг поняла, откуда она знает это лицо. Она подбежала к письменному столу, вынула старый плюшевый альбом, начала быстро листать страницы, пока не нашла того, что искала. Она смотрела то на фотографию, то на смущенно застывшую девочку.

– Взгляни! – сказала она.

Девочка заглянула в альбом и попятилась.

– Кто это? – прошептала девочка.

– Это я в твоем возрасте.

– Но как же вы стали такой красивой?

– Я всегда хотела танцевать, вот и все.

– Я тоже хочу танцевать!

– Тогда снимай туфли и слушай меня. Мы будем танцевать под музыку Моцарта. Эта музыка вначале кажется очень радостной и утренней, но она – не о радости, не только о радости, а скорее о воспоминании радости. Она – как сон о счастье. Счастье, которое нам снится, всегда огромно. Счастливые сны надо помнить. Танцуй, как чувствуешь… Вспомни лучшие сны. Танцуй, девочка!

Артистка смотрела на девочку и думала о том, что девочка непременно будет танцевать. Эта девочка была похожа на нее, маленькую Зойку, и кто-то непременно должен был ей помочь.