Текст книги "Богословская мысль Реформации"

Автор книги: Алистер МакГрат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Католический ответ: Тридентский собор о Писании

Тридентский собор мощно отреагировал на то, что он посчитал протестантской безответственностью в отношении вопросов авторитета и толкования Писания. Четвертая сессия собора, закончившая свои заседания 8 апреля 1546 г., изложила следующие возражения против протестантской позиции:

1. Писание не может рассматриваться как единственный источник откровения; Предание является жизненным его приложением, которое протестанты безответственно отвергают. «Все спасительные истины и правила поведения… содержатся в письменных книгах и устных преданиях, полученных из уст Самого Христа или Его апостолов».

2. Тридентский собор постановил, что протестантские списки канонических Книг являются ущербными и опубликовал полный список Книг, которые он признавал авторитетными. Этот список включал все Книги, отвергнутые протестантскими авторами как апокрифические.

3. Перевод Писания Вульгата был признан надежным и авторитетным. Собор объявил, что «старая латинская Вульгата, которой пользовались в течение многих веков, утверждена Церковью, и ее следует отстаивать как подлинную во время общественных лекций, диспутов, проповедей и речей. Никто ни при каких обстоятельствах не может посметь отрицать ее».

4. Авторитет Церкви в толковании Писания следует защищать от того, что Тридентский собор назвал «буйным индивидуализмом протестантских толкователей», поэтому: «Для противодействия безрассудным настроениям настоящий Собор объявляет, что никто, полагаясь на свое собственное суждение в вопросах веры и нравственности и искажая Священное Писание в соответствии со своими собственными идеями, не может толковать Писание вопреки значению, которое Святая Матерь Церковь, придавала и придает ему». Только Церкви принадлежит право истинно судить о Писании и толковать его».

5. Ни одному римо-католику не позволяется публикация какихлибо работ, связанных с толкованием Писания, если они вначале не будут проверены его пастырями и не одобрена к печати. В частности, написание, прочтение, распространение и хранение анонимных книг (таких, как невероятно популярная и влиятельная «Beneficio di Cristo», которая пропагандировала реформационные взгляды в начале 1540-х годов) было полностью запрещено.

«Не является законным для кого бы то ни было печатать или отдавать в печать любые книги, рассматривающие священные доктринальные вопросы, без имени автора, или в будущем продавать их, или даже владеть ими, если они не были предварительно исследованы и утверждены… Утверждение таких книг должно даваться в письменном виде и указание на это должно помещаться в начале книги».

После принятия этих пяти мер Тридентский собор смог восстановить порядок в своих рядах. Католическая Церковь вновь была в состоянии единодушно говорить о вопросах доктрины и библейского толкования. Однако за это была заплачена дорогая цена. В течение веков библейская наука римско-католической Церкви не смогла оправиться от последствий этого запрета. Одна из основных причин превосходства протестантской библейской науки в девятнадцатом и начале двадцатого веков заключалась в том, что их римокатолическим коллегам – было, по существу, запрещено выражать свои взгляды на Писание без одобрения церковных властей. К счастью, положение сейчас изменилось к лучшему, не без мудрого вмешательства Второго ватиканского собора.

На основании материала, представленного в настоящей главе, становится ясно, что программа Реформации по возвращению к Писанию была, на самом деле, значительно сложнее чем можно было ожидать. Значение лозунга «sola Scriptura» оказалось несколько отличающимся от ожидаемого, причем радикальная Реформация оказалась единственным истинным выразителем народного стереотипа в данном вопросе. Некоторые вопросы, поднятые в ходе этого обсуждения, будут рассмотрены в ходе дискуссии о Церкви и таинствах, к которой мы сейчас обращаемся.

Для дальнейшего чтения

Общее введение к вопросу о месте Библии в христианстве и особенно его западноевропейской мысли, см.:

«The Cambridge History of the Bible» (Кембриджская история Библии), eds. P. R. Ackroyd et al. (3 vols: Cambridge, 1963-9).

Отличные исследования роли Писания в средневековый период:

Gillian R. Evens (Жильян Р. Эванс), «The Language and Logic of the Bible: The Earlier Middle Ages» (Язык и Логика Библии: Раннее Средневековье) (Cambridge, 1984)

Beryl Smalley (Верил Смолли), «The Study of the Bible in the Middle Ages» (Исследование Библии в Средние века), 3rd edn, (Oxford, 1983).

Роль Писания в Реформации см. в:

Roland H. Bainton (Роланд Х. Байнтон), «The Bible in the Reformation» (Библия в Реформации), in «The Cambridge History of the Bible», vol. 2, pp. 1 – 37.

GiUian R. Evens (Жильян Р. Эванс), «The Language and Logic of the Bible: The Road to Reformation» (Язык и Логика Библии: Путь к Реформации) (Cambridge, 1985).

Н Jackson Forstmann (Х-Джексон Форстманн), «Word and Spirit: Calvin's Doctrine of Biblical Authority» (Слово и Дух: Кальвинская доктрина библейского авторитета) (Stanford, 1962).

Alister E. McGrath (Элисте? Е. Мак-Грат), «The Intellectual Origins of the European Reformation» (Интеллектуальные истоки европейской Реформации) (Oxford, 1987), pp. 122-74 (с подробным обсуждением экзегетических и критических методов).

Jaroslav Pelikan (Ярослав Пеликан). «The Christian Tradition: A History of the Development of Doctrine. 4» (Христианское предание: история развития доктрины. 4) «Reformation of Church and Dogma (1300 – 1700) (Chicago/London, 1984), pp. 203 – 17.

Интерес представляет также роль, приписываемая Писанию в протестантских Исповеданиях (т. е. статьях веры) шестнадцатого века. Эти Исповедания собраны воедино в английском переводе «Reformed Confessions of the Sixteenth Century» («Реформатские Исповедания шестнадцатого века»), ed. Arthur Cochrane (Philadelphia, 1966).

Важно отметить, что ранние протестантские Исповедания помещают утверждение веры в Писание раньше веры в Бога, отражая мнение, что истинная вера в Бога возможна лишь через Писание.

По поводу канона Писания, см.

Французское Исповедание (1559), статьи 3, 4 (Cochrane, pp. 144-5);

Бельгийское Исповедание (1561), статьи 4, 6 (pp. 190-1);

Второе Швейцарское Исповедание, статья 1 (р. 226).

Об авторитете Писания, см.

Первое Швейцарское Исповедание (1536), статьи 1, 2 (Cochrane, pp. 100 – 1);

Женевское Исповедание (1536), статья 1 (р. 120);

Французское Исповедание (1559), статья 5 (pp. 145-6);

Бельгийское Исповедание (1561), статьи 3, 5, 7 (р. 190 – 2);

Второе Швейцарское Исповедание (1566), статьи 1, 2 (pp. 224-7).

8. ДОКТРИНА ТАИНСТВ

Настоящая глава может представлять трудность для некоторых читателей ввиду того, что термин «таинство» является малознакомым. Он используется для обозначения ряда церковных обрядов и действий духовенства, которые имеют особое духовное качество, например, способность передавать благодать Божию. Дунс Скот называл таинством «физический знак, учрежденный Богом, который действенно обозначает благодать Божию или милостивое деяние Божие». Другие определения говорят о том же, но более кратко. Основная мысль заключается в том, что таинства являются видимыми знаками невидимой благодати, которые каким-то образом действуют как «каналы» этой благодати. Средневековый период стал свидетелем консолидации богословия таинств, особенно в сочинениях Петра Ломбарда. Были признаны семь таинств: крещение, евхаристия, покаяние, конфирмация, брак, священство и Для миропомазание. Для оправдания и объяснения их важности были составлены сложные богословские системы.

К началу 1520-х гг. система таинств средневековой Церкви все больше стала подвергаться критике со стороны реформационных фракций. Реформаторы предприняли последовательную атаку на средневековое понимание количества, природы и функции таинств и уменьшили число подлинных таинств с семи до двух (крещение и евхаристия). Почему же реформаторов так занимало богословие таинств? Многим оно кажется чрезвычайно туманным и неуместным. Однако размышление о контексте, в котором действовали реформаторы, поможет объяснить, почему этот вопрос представлял для них такую важность. Здесь можно выделить два фактора.

Во-первых, с точки зрения реформаторов богословие таинств олицетворяло все плохое, что было в средневековом богословии. Оно, казалось, сосредотачивало в себе все пороки схоластики. До начала средних веков большинство ранних христианских авторов (за исключением, может быть, Августина) придавали относительно мало значения богословию таинств. Во многом выработка сложного богословия таинств является одним из наиболее важных достижений схоластических авторов.

Важное место в программе реформаторов занимало исключение средневековых добавлений к ранним и более простым версиям христианского богословия. Здесь же имелась явная и, как показало время, крайне уязвимая мишень для общей реформационной программы по исключению схоластических искажений Евангелия. Для реформаторов сложное схоластическое богословие таинств представляло собой некое подобие богословского дерева, ветви которого нуждались в радикальном подрезании. Поэтому они пользуясь языком метафоры, наточили свои ножи.

Во – вторых, таинства представляли собой видимое лицо Церкви. Таким образом, реформирование таинств означало бы внесение заметных изменений в жизнь Церкви и общины. Для большинства мирян основное общение с Церковью сводилось к посещению воскресных служб. По этой причине кафедра проповедника была одним из наиболее важных средств передачи информации. Исходя из этого, становится понятным желание реформаторов и городских советов контролировать то, что с нее говорилось.

Основной службой средневековой Церкви была месса. Эта служба произносилась по установленному латинскому тексту, известному как «литургия». Реформаторы отвергали это по двум причинам. Во-первых, месса произносилась на латыни, которую не понимало большинство мирян. Часто высказывалось предположение, что некоторые представители духовенства также не понимали значения слов: гуманисты позднего Возрождения, прекрасно знавшие латынь, иногда жаловались на священников, которые не могли отличить аккузатив от аблятива. Во-вторых, что более серьезно, обряд мессы был основан на ряде предпосылок, которые для реформаторов были неприемлемы. Им не нравилась теория, известная как «пресуществление», согласно которой во время мессы хлеб и вино при освящении, сохраняя свой внешний вид, превращались, соответственно, в Тело и Кровь Иисуса Христа. Их возмущало также мнение, что священник, совершающий мессу, выполняет доброе дело. Таким образом, реформировать литургию значило помочь изменить то, что люди думали о Евангелии.

Одним из наиболее эффективных путей, способствовших делу Реформации, являлся перевод литургии на национальные языки (чтобы все присутствующие в церкви понимали, что происходит). При этом были внесены изменения исключены идеи, которые были для реформаторов неприемлемыми. Посещая воскресные службы, миряне могли впитывать идеи Реформации из двух источников – проповеди и литургии. Изменение идей, содержащихся в литургии, означало, конечно, изменение богословия таинств, что именно и происходило в первое десятилетие Реформации.

Здесь мы обнаруживаем наиболее серьезные расхождения среди магистерских реформаторов. Руководители двух течений магистерской Реформации – Лютер и Цвингли – оказались совершенно неспособными достичь согласия в своих взглядах на таинства. Это несогласие явилось результатом сочетания нескольких факторов: например, различных путей толкования Писания, различных социальных контекстов виттенбергской и цюрихской Реформации. Ниже мы обрисует различия в их понимании таинств и укажем на значение этих различий для истории Реформации.

Следует остановиться на одной терминологической сложности. Реформация явилась свидетелем постепенного отрицания термина «месса» без какого-либо согласия по поводу названия евангелического эквивалента этого явления. Христианское богослужение, в ходе которого освящались и употреблялись хлеб и вино, стало известно под различными названиями, среди которых можно отметить «мессу» (термин, сохраненный Лютером), «преломление хлеба», «причастие», «воспоминание», «Вечеря Господня» и «евхаристия». Ввиду этих разногласий было трудно остановить свой выбор на чем-то одном. В конце концов для обозначения протестантского эквивалента мессы был выбран термин «евхаристия», ввиду его недавнего использования в крупных протестантских экуменических документах. Однако читатель должен иметь в виду и другие термины, которые он может встретить в богословской литературе.

Таинства и обещания благодати

Центральной темой реформационного восприятия важности таинств для евангелической духовности было Божественное приспособление к человеческим слабостям. Эта идея особенно связана с именем Кальвина, который обычно считается ее наиболее ярким выразителем. Он утверждает следующее. Все хорошие ораторы знают некоторую ограниченность своих слушателей в тех или иных вопросах. И они соответствующим образом приспосабливают свою манеру выступления к возможностям сидящей перед ними аудитории. Они изменяют речь, чтобы она была понятной для их слушателей, избегают где это необходимо употребления сложных слов и используют вместо них более подходящие обороты речи. Этот «принцип приспособления» простирается также на употребление аналогий и использовании наглядных пособий. Многие люди с трудом воспринимают сложные идеи и концепции, что вынуждает ответственных ораторов использовать простые примеры и аналогии для выражения своих мыслей.

Кальвин утверждает, что так же поступает и Бог. Он приспосабливает Себя к нашим ограничениям. Он снисходит до нашего уровня, используя те образы и речевые обороты, которые позволяют Ему открыться широкому кругу людей. Никто из-за уровня своих образовательных способностей не исключается из участия в процессе познания Бога. То, что Бог использует простые способы Самооткровения, не отражает какой-либо Его слабости или недостатка; необходимость в этих способах отражает нашу слабость, которую Бог милостиво принимает во внимание. Бог в состоянии использовать множество ресурсов для создания и поддержания веры – слова, концепции, аналогии, примеры, знамения и символы. Таинства следует рассматривать как важный элемент в этом арсенале ресурсов.

Для первого поколения реформаторов таинства были Божественным ответом на человеческие слабости. Зная о наших затруднениях в отклике на Его обещания, Бог снабдил Свои слова видимыми и осязательными знаками Своего милостивого благоволения. Они являются приспособлением к нашим ограничениям. Таинства представляют собой таинства Божий, выраженные посредством предметов реального физического мира. В своих «Предложениях о мессе» (1521 г.) Филипп Меланхтон подчеркивал, что таинства являются, в первую очередь, милостивым Божественным приспособлением к человеческой слабости. В шестидесяти пяти предложениях Меланхтон изложил то, что он считал надежным и ответственным подходом к месту таинств в христианской жизни. «Знаки являются средствами, благодаря которым нам одновременно напоминается о слове веры и уверяется в нем» Не каждый знак является таинством; таинством является учрежденный и освященный знак благодати, достоверность которого покоится на твердом евангелическом основании. Они не являются знаками по нашему выбору; они были выбраны для нас».

В идеальном мире, утверждает Меланхтон, люди были бы готовы довериться Богу на основании одного Его Слова. Однако одной из слабостей падшего человечества является его нужда в знамениях (говоря об этом, Меланхтон ссылается на рассказ о Гедеоне). Для Меланхтона таинства являются знамениями: «То, что некоторые называют таинствами, мы называем знаками, или, если вам угодно, таинственными знаками». Эти таинственные знаки укрепляют наше доверие к Богу. «Для того, чтобы уменьшить недоверие в человеческом сердце, Бог к Своему Слову добавил видимые знаки». Таким образом, таинства являются знаками милости, которые Бог добавил к Своим обещаниям милости, чтобы укрепить и усилить в падших людях веру. В то время, как схоластические теории таинств делали акцент на их способности передавать благодать, реформаторы подчеркивали их способность подтверждать и передавать обещания Божий.

Лютер писал о том же, определяя таинства как «обещания, которые снабжены знаками». Интересно отметить, что Лютер использовал термин «залог (Pfand)» для подчеркивания гарантийного характера евхаристии. Хлеб и вино уверяют нас в реальности Божественного обещания прощения, упрощая для нас его принятие, а после принятия – его сохранение.

«Для того, чтобы мы могли быть уверены в этом обещании Христовом и надеялись на него без всяких сомнений, Он дал нам драгоценнейшую печать и залог – Его истинное Тело и Кровь, даваемые под видом хлеба и вина. Они являются теми же, с помощью которых Он получил для нас дар и обещание этого драгоценного и милостивого сокровища, жертвуя Своей жизнью, чтобы мы могли получить и принять обещанную благодать»

Таким образом, хлеб и вино, используемые в евхаристии, мессы одновременно напоминают нам, с одной стороны, о реальности и цене благодати Божией, а, с другой, – о нашем отклике в вере на эту благодать.

Таким образом, Божественные обещания являются реальными и дорогими. Смерть Христа является символом надежности и огромной цены благодати Божией. Лютер развивает эту мысль, используя идею о «завете», понятом как «последняя воля и завещание». Она доведена до логического завершения в его работе «Вавилонское пленение христианской Церкви», на писаной в 1520 г.

«Завещание является обещанием, сделанным кем-либо, находящимся при смерти, в котором определено наследство и назначены наследники. Таким образом, завещание предусматривает, во-первых, смерть завещателя, а во – вторых, обещание наследия и назначение наследников… Все это мы ясно видим в словах Христа. Христос свидетельствует о Своей смерти словами «… сие есть Тело Мое, которое за вас предается»; «сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас проливается» (Лк. 22. 19-20). Он определяет наследие, когда говорит: «… во оставление грехов» (Мф. 26. 28). И Он назначает наследников, когда говорит «за вас» (Лк. 22. 20) и «за многих» (Мф. 26. 28), т. е. за тех, кто принимает и верит обещанию Завещателя. [1]  1. В этом месте используется ряд библейских текстов, прежде всего Мф. 2б: 26-8; Лк. 22: 19-20; 1 Кор. 11: 24. Подробности см.: в Basil Hall (Бейзил Халл), «Hoc est corpus теит: The Centrality of the Real Presence for Luther» («Сие есть Тело Мое: Центральность реального присутствия для Лютера»), in «Luther: Theologian for Catholics and Protestants», ed. George Yule (Edinburgh, 1985), pp. 112-44.


[Закрыть]

По мнению Лютера, завет включает обещание, которое входит в силу лишь после смерти того, кто сделал это обещание. Таким образом, евхаристия содержит в себе три жизненно важных пункта:

1) она подтверждает обещания благодати и прощения;

2) она определяет тех, кому эти обещания сделаны;

3) она объявляет о смерти Того, Кто эти обещания сделал.

Таким образом, месса провозглашает, что обещания благодати и прощения уже вступили в силу. Она является «обещанием прощения грехов, сделанного нам Богом, и это обещание подтверждено смертью Сына Божьего». Провозглашая о смерти Христа, сообщество веры подтверждает, что драгоценные обещания прощения и вечной жизни уже вступили в силу для тех, у кого есть вера. Лютер писал об этом:

«Таким образом, вы видите, что то, что мы называем мессой, является обещанием прощения грехов, сделанным нам Богом, и это обещание подтверждено смертью Сына Божьего. Единственной разницей между обещанием и завещанием является то, что завещание требует смерти того, кто его делает… Бог составил завещание. Поэтому оно требует Его смерти. Но Бог не может умереть, не став человеком. Поэтому воплощение и смерть Христа заключены в одном слове – «завет».

Как было отмечено выше, основной функцией таинств является уверение верующих в том, что они действительно являются Телом Христовым и наследниками Царствия Божьего. Лютер тщательно рассматривает этот вопрос в трактате «Благословенное таинство Святого и Истинного Тела Христова», написанном в 1519 г., в котором он подчеркивает психологическое заверение, даваемое верующим:

«Поэтому получение этого таинства хлеба и вина является ничем иным, как получением надежного знака причастия и союза с Христом и всеми святыми. Оно похоже на то, как гражданин получает знак, документ или какой-либо другой символ, подтверждающий, что он действительно является гражданином какоголибо города или членом какой-либо общины… В этом таинстве Сам Бог дает человеку надежный знак того, что он или она присоединены ко Христу и святым и страдания и смерть Христа принадлежат также и им».

Этот акцент на таинствах как знаках принадлежности к христианской общине более характерен для Цвингли, чем для Лютера (см. стр. 170-172); тем не менее, вышеизложенное является существенным элементом взглядов зрения Лютера по данному вопросу.

Как же могли такие простые и обыденные вещи, как вода, хлеб и вино приобрести такое значение для христианской жизни? Не является ли это неоправданным впадением в некую естественную религию или даже материализм? Ведь основное значение в христианстве придается отвлечению нашего внимания от материальных предметов и направлению его на нечто гораздо более существенное – Самого Бога. Зачем же тратить время на материальные предметы, когда в нашем распоряжении есть Слово Божие? Лютер решает эти вопросы следующим образом.

«В таинствах мы не видим ничего чудесного: просто обычная вода, хлеб, вино и слова проповедника. В этом нет ничего захватывающего. Однако, мы должны научиться распознавать ту славную тайну, которая спрятана за этими презренными вещами. Тоже самое следует сказать и о Христе в Его воплощении. Мы видим хрупкого, слабого и смертного человека – однако Он является ни чем иным, как Величием Самого Бога. Таким же образом и Бог обращается к нам, используя эти простые и презренные материалы.»

Мы уже затронули вопрос о взглядах Лютера на таинства; теперь следует остановиться на них подробнее.