Текст книги "Цветок Дракона"
Автор книги: Алиса Уэллес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Глава 27
Солнце мазнуло ленивым язычком света по ее лицу. Сарина перевернулась на бок и попыталась, не вставая, задернуть полог кровати, но безуспешно. Бросив искоса взгляд на Дженсона, она осторожно выскользнула из-под покрывала и сомкнула занавеси, окружив кровать прохладным шатром фиалок, перевязанных розовыми ленточками.
Дженсон застонал, провел рукой по простыне и, обнаружив, что рядом пусто, открыл глаза и сел. Увидев Сарину, которая с лукавой улыбкой наблюдала за ним, он шутливо зарычал, схватил ее золотистый локон и, подтянув к себе, заставил лечь.
– Ты думал, я сбежала? – усмехнулась она, прижимаясь к нему.
Он провел губами по нежному изгибу ее шеи.
– Я думал, что опять потерял тебя, проиграв своему сопернику по другую сторону коридора.
– Как тебе не стыдно, Дженсон Карлайл, называть нашего сына соперником! – возмутилась Сарина.
– Но так оно и есть, – настаивал Дженсон. – Он требует твоего присутствия гораздо чаще, чем я.
– Сейчас он сладко спит, сэр, и я полностью в вашем распоряжении.
– Правда, Сарина? – пробормотал он, жадно целуя ее.
В ответ она обняла его и с силой прижалась. Она водила руками по его спине, разглаживая напряженные мышцы и лаская атласную поверхность его кожи.
– Ты истинная сирена, мой ангел, – выдохнул Дженсон и приподнял голову, чтобы заглянуть в ее пылающие от страсти глаза.
Она приоткрыла рот, прося еще одного поцелуя, и он с удовольствием подчинился. Несколько мгновений спустя она разомкнула руки и прошептала:
– Люби меня, Дженсон. Пожалуйста, люби меня!
Он провел кончиком языка по ее губам, и она вздрогнула.
– Этого хочет мой ангел? – спросил он. – М-м-м… Этого он желает?
– О да, – вздохнула она, – да!
Когда его рот вновь слился с ее ртом, его руки начали свое волнующее путешествие по волнам ее тела, и огонь страсти послушно следовал за его пальцами.
Она ласкала и гладила его и жаждала ощутить внутри себя. Она хотела, чтобы он пронзил ее насквозь, приковал к себе и так и остался. Она хотела чувствовать, как он проникает все глубже и глубже, пока они не перестанут различать, где начинается одно и кончается другое тело.
– О Дженсон, люби меня! – воскликнула она. – Люби меня сейчас!
Он приподнялся. Как всегда, завораживающая красота ее лица заставила его помедлить. Ее пальцы сомкнулись на источнике его мужественности, и он закрыл глаза и позволил ей вести себя в долгожданное тепло. Медленно скользя по шелковистой влажности ее тела и чувствуя, как она открывается перед ним, он внезапно задрожал. Никогда раньше он не любил так сильно! Никогда раньше его чувственный голод не сочетался с желанием оберегать, лелеять, все разделить с другим человеком. Сжимая в объятиях Сарину, он полностью отдался ей.
Связанные взаимной страстью, они кидались вперед и отступали, льнули друг к другу и отстранялись. Сарина, как могла, помогала ему еще глубже проникнуть внутрь ее тела. Вцепившись в его плечи, она вздрагивала при каждом новом толчке, рождавшем огонь в ее лоне.
Ее захлестнула знакомая волна сладкой муки. Ноги ослабели, отяжелели веки, и она застонала, а пылавший внутри огонь превратился в тугую звенящую спираль. Это ощущение ширилось и возрастало, поднимая ее в бесконечность.
Как только Дженсон почувствовал ее состояние, он поспешил, чтобы и самому достичь неземных высот.
Первой пошевелилась Сарина. Приподнявшись на локте, она заглянула в любимое лицо: черные ресницы, прямая линия носа, скульптурно высеченные губы… И она вдруг подумала, что умрет, если он уйдет из ее жизни.
– Я люблю тебя, Дженсон Карлайл, – тихо сказала она. – Я люблю тебя больше, чем может любить человек, и временами это пугает меня. Но я ничего не могу с этим поделать, я не могу иначе.
К покою и радости жизни с Майклом Стивеном теперь добавились страсть и любовь, которые становились все сильнее и полнее с каждым проведенным с Дженсоном мгновением. Вот уже три недели они ежедневно проводили вместе по два часа, пользуясь сном Майкла Стивена, уходом на рынок Зена и воспалением легких бедной Бриджит Бомлей. Эти тайные свидания Сарина переживала потом мысленно вновь и вновь, а каждое расставание становилось для нее бессмысленным пробелом на ткани ее жизни. Сегодняшний день обещал быть самым тяжелым.
Дженсон уже много раз откладывал поездку в Кантон и в конце концов назначил следующий день днем отплытия, поклявшись, что в этот раз непременно уедет. Он будет отсутствовать по крайней мере два месяца, как можно нежнее и терпеливее объяснил он Сарине, потому что открытие филиала его компании в крупном китайском порту было задумано задолго до того, как Сарина вошла в его жизнь, а сейчас он уже и так отчаянно с этим запаздывал.
Позволив себе еще один долгий взгляд, Сарина выскользнула из кровати и начала одеваться. Вскоре с рынка вернется Зен, и уже пора будить Майкла Стивена.
– Сарина!
Она застегнула последнюю пуговицу на платье и отодвинула полог.
– Я ненавижу просыпаться, когда тебя нет рядом!
– Но я всегда рядом, – возразила она и присела на край кровати, взяв его за руку.
– Я знаю, это звучит глупо, Сарина, но временами моя любовь к тебе просто пугает меня.
Казалось, он высказывает ее собственные мысли. Пододвинувшись, она спросила:
– Почему?
– Потому что, черт побери, я все время боюсь потерять тебя! – Он притянул ее голову к себе на грудь. И голос его стал хриплым и низким. – Я потерял почти всех, кого любил, Сарина. Мне было пять лет, когда мой отец умер от сердечного приступа в возрасте двадцати девяти лет. Когда мне исполнилось восемнадцать, в заливе Сан-Франциско утонула моя мать. В двадцать четыре я лишился своего старшего брата, Маркхама. Он тоже умер от сердечного приступа, Сарина, в двадцать девять лет, так же, как и мой отец.
Она задержала дыхание. Кусочки головоломки начали постепенно вставать на место.
– Понимаешь, – в его голосе звучала боль, – я так долго жил, глядя, как умирают самые дорогие мне люди! Мы с моим братом Гарретом могли только гадать, была ли смерть Маркхама случайностью или в нас есть что-то такое, что непременно убьет нас в двадцать девять лет.
Сарина вспомнила, как он клялся, что не хочет иметь сына, и ее парализовал страх.
– Я пережил этот проклятый рубеж, – вздохнул Дженсон, – а сейчас и Гаррет тоже. Почему-то я думал, что, если мне исполнится тридцать, я окажусь в безопасности, словно это волшебным образом обеспечит мне бессмертие, но ты уничтожила эту уверенность, Сарина. Ты и Майкл Стивен. – Он поцеловал ее в макушку и запустил пальцы в роскошную гриву ее волос. – Поэтому я боюсь теперь потерять тебя.
Она вспомнила прощальные слова Чена и, обняв Дженсона в надежде, что ее близость облегчит его боль, повторила их.
К ее огромному удивлению, он засмеялся, и тогда напряжение покинуло ее тело.
– Я думаю, что обязан извиниться перед Ченом, Сарина. Он оказался умнее, чем я его считал. – Он легонько поцеловал ее в губы. – Мне пора, – сказал он сухо, словно, приоткрыв перед ней свою душу, теперь старался вновь возвести между ними барьер.
Дженсон оделся, обнял ее и с силой прижал к себе.
– Не смотри на меня так, – поддразнил он, – иначе я никогда не уеду. Не стоит дуться, Сарина, ты же не хочешь, чтобы я забросил свое дело и проводил все время, занимаясь с тобой любовью?
– Я бы не возражала. – Она бесстыдно провела рукой по его бедру.
Он схватил ее руку и легонько завел за спину.
– Я люблю тебя, Сарина. Запомни это и ни в чем не сомневайся, пока меня не будет.
– Ты все еще собираешься поговорить с Дином, когда вернешься?
– Вот-вот. Мы слишком долго ждали, Сарина, и, хотя мне жаль его, я хочу быть вместе с моим мальчиком, я хочу быть вместе с вами обоими.
Она еще на мгновение прижалась к нему, а затем проводила его до кухни и отперла заднюю дверь, через которую обычно впускала и выпускала его. Он с какой-то отчаянной тоской поцеловал ее на прощание и поспешно сбежал по ступеням, а потом не оглядываясь зашагал по саду.
– Я люблю тебя, Дженсон, – прошептала Сарина в пустоту, чувствуя, как возвращается знакомая боль одиночества.
Она немного постояла на крыльце, а затем, решительно тряхнув головой, вернулась в дом, чтобы разбудить сына.
Липкий туман, взявший Гонконг в осаду в начале июня, оказался полной неожиданностью для жителей города. Он протягивал толстые щупальца к скопищам джонок и прочих суденышек, петлял вокруг деревянных лачуг, ларьков и убогих лавчонок, теснящихся в ужасном беспорядке вдоль гавани, и медленно полз вверх, на Пик.
Отвратительная вонь немытых тел и отбросов, слишком долго гниющих на солнце, поднималась из доков зловонным облаком, которое не мог развеять даже прохладный ветерок. Плесень и грибы, дотоле незнакомые обитателям богатых кварталов на возвышенности, вырастали на шелковых обоях и бесценном антиквариате. Они проникали сквозь дверные или оконные щели, покрывали липким слоем зеркала, картины и хрустальные люстры и превращали даже самое лучшее постельное белье в нечто мокрое и скользкое.
Она появилась в обжитых крысами закоулках за лачугами и переполненных покупателями магазинчиках и протянула один палец, затем другой, забираясь в спящие дома и качающиеся на воде лодки. Ее рука выхватывала вначале самых маленьких, слабых и старых, вызывая крики боли у детей, ужас у их родителей и предсмертные стоны у стариков.
Она топталась в доках, и под покровом ночи первые ее жертвы были сброшены в мутные воды залива. А когда ночи стали слишком короткими, чтобы можно было втайне хоронить умерших, погребения начались и днем, и тогда страшную новость уже нельзя было скрыть.
Началась эпидемия чумы.
Эта весть наполнила страхом сердца всех обитателей острова. Некоторые сразу же бежали на материк, другие переехали повыше на гору, но большинство осталось в своих домах и стали ждать.
В Чайнатауне число умерших росло с каждым днем. Скоро у оставшихся в живых уже не хватало сил переносить мертвецов к гавани или на кладбище, и поэтому трупы просто оставляли разлагаться на улицах. Временами их собирали, словно навоз, и сбрасывали в огромные общие могилы, провожая в последний путь лишь коротенькой молитвой и толстым слоем извести.
Высоко на горе богатые жители Гонконга забивали ставни и баррикадировались внутри своих медленно гниющих от сырости домов.
Скоро Льюис Дин перестал ходить в контору у порта. Трое его подчиненных заболели, а один умер. Теперь, как и его соседи, он проводил дни дома, вместе с Сариной и Майклом Стивеном, и ждал. Однажды днем, несмотря на протесты Сарины, Зен схватил корзину и отправился на рынок. Он умер, и с тех пор больше некому было приносить им еду.
В доме царили сырость и жара, и Сарина отчаялась, теряя силы в бесполезной борьбе с грибами и плесенью. Стоило ей только очистить смоченной в карболке тряпкой одну зараженную поверхность, как плесень появлялась рядом. Единственной комнатой, которую она старалась держать в идеальной чистоте, была детская.
В один из дней ветер, который до этого в течение многих недель дул с моря на сушу, поменял направление, и Сарина с Льюисом прошлись по дому, открывая окна и двери, чтобы впустить свежий воздух. К сожалению, передышка длилась недолго, и всего через несколько часов вонь гниющих отбросов и разлагающихся трупов заставила их снова закрыть ставни своей добровольной тюрьмы.
На следующее утро Сарина проснулась от чьих-то громких стонов. Она в ужасе вскочила с кровати и поспешно натянула платье. Майкл Стивен! Он заболел! Им не надо было открывать окна. Паника погнала ее по коридору, но в детской было тихо и темно. Стоны стали громче, и, охваченная страхом, Сарина поняла, что заболел Льюис Дин.
– Не входите, умоляю вас, миссис Томас, – прохрипел слабый голос с кровати, когда она открыла дверь в его комнату. – Я представляю собой страшное зрелище, а вы с мальчиком можете заразиться.
Запах рвоты чуть было не заставил ее выскочить в коридор, но она зажала пальцами нос и осторожно пошла вперед.
– Пожалуйста, миссис Томас, вы должны уйти! – прошептал Льюис Дин и закашлялся. – Вам лучше избегать этой комнаты.
Сарина видела в полутьме утра, как его скручивают спазмы кашля и он хватает ртом воздух. Положив руку Дину на лоб, она обнаружила, что он весь горит, и немедленно спустилась на кухню за миской с холодной водой. Смочив полотенце, она вернулась к Дину и принялась обмывать его лицо. Не обращая внимания на протесты, она поменяла смятое постельное белье, затем раздела его, вымыла его ослабевшее тело, трясущееся в лихорадке, и помогла надеть длинную чистую ночную рубашку.
– Пить, – простонал он. Сарина дотронулась до его губ. Они потрескались и пересохли. Она наполнила стакан водой из графина, стоявшего на столике, и поднесла к его губам.
– Пейте медленно, – предупредила она, – и очень маленькими глотками, в противном случае вы не удержите воду в себе.
Он послушался, а потом она уложила Льюиса Дина поудобнее и продолжила обмывать его тело в надежде сбить жар. Скоро его снова начало рвать. Она держала его голову над фарфоровым тазиком, а он извергал из себя недавно выпитую воду и зеленые хлопья желчи. Закрыв глаза, Сарина проговаривала шепотом молитвы, чтобы хоть чем-то занять ум и самой удержаться от тошноты.
Когда Льюис Дин в изнеможении опустил голову на подушку и погрузился в сон, она закрыла дверь в его комнату, забрала его испачканное белье и одежду и сложила их в металлическую бочку, которую они использовали для мусора. Затем накипятила несколько котлов воды и наполнила ванну в своей комнате. Ступив в нее, она взяла кусок хозяйственного мыла, которое Бриджит обычно использовала для стирки, и отскребла свою кожу до красноты, а потом положила снятое платье в ту же металлическую бочку и подожгла содержимое.
На второй день болезни Льюис Дин пожаловался на сильную головную боль. Сарина обнаружила немного болеутоляющего среди многочисленных пилюль, оставшихся от его жены, и давала ему лекарство каждые три часа, чтобы облегчить боль. Когда же таблетки закончились и боль вернулась, она попыталась отвлечь его, читая из Библии.
– Анна! – кричал он в бреду каждый раз, когда Сарина обтирала его тело губкой или давала воды. – Анна, моя Анна, благослови тебя Господь за то, что ты помогаешь мне. – Затем он проваливался в беспамятство, но через несколько минут снова звал свою возлюбленную Анну.
Сбоку на шее и в подмышках образовались большие вздутия, и поэтому Дин мог лишь лежать на спине, раскинув руки в стороны. Когда Сарина незадолго до полуночи пришла обмыть его, она впервые заметила у него в паху карбункул и подумала, что, если он не прорвется, Льюису Дину осталось жить недолго.
К вечеру Сарина валилась с ног от усталости, тело ломило, кожа на руках потрескалась и покраснела от едкого мыла, а желудок сводило от голода. Они с Майклом Стивеном ели только «конги» и сухари, потому что другой еды в доме не было, а она не хотела рисковать и идти на рынок. Ворочаясь на кровати в духоте своей комнаты, она слышала, как хнычет ее сын в детской напротив. Она жаждала подбежать и успокоить его, но старалась держаться как можно дальше, боясь заразить.
Утром она с трудом поднялась с кровати и осторожно заглянула в комнату к Льюису Дину. Из полутьмы до нее донеслись слабые звуки дыхания. Легкие больного были заполнены слизью, и дышал он с трудом. В комнате было душно, и Сарина пошла открывать окно, чтобы впустить хоть немного воздуха, но, повернувшись к кровати, она с трудом удержалась от крика.
Кожа Льюиса Дина приобрела голубоватый оттенок. Он умирал. Сарина услышала, как он втянул немного воздуха, затем последовал долгий прерывистый выдох. Она ждала. Внезапно все стихло. Она прислушалась, но человек на кровати больше не дышал – его битва со смертью закончилась. Трясущимися руками Сарина закрыла смотрящие в никуда глаза и накинула покрывало на бледное лицо. Затем медленно вышла из комнаты.
Она открыла входную дверь и, как была в одной ночной рубашке, ступила через порог. Усталость и страх опустошили ее душу, и она даже не смогла заплакать по тому мягкому и доброму человеку, чье тело лежало наверху. Теперь Дженсону не придется разговаривать с Льюисом Дином: умерев, Льюис тем самым возвращал им сына. Сарина обхватила голову руками и тихонько застонала. Это не было выражение радости или отчаяния, а скорее короткий вздох полнейшего изнеможения.
Раздавшееся среди дьявольской тишины пустой улицы цоканье подков заставило Сарину обернуться. С трудом подняв руку, она слабо помахала двум мужчинам, катящим мимо в фургоне. Один из них резко натянул вожжи, заставив усталого серого конягу остановиться прямо перед домом. Оба они были одеты в мятые синие мундиры, а их лица прикрывали белые платки. Они спрыгнули на землю и пошли к ней.
Это были английские солдаты, посланные правительством острова собирать мертвецов и хоронить их в общих могилах под толстым слоем извести и земли. Не говоря ни слова, Сарина отвела их в комнату, где лежал Льюис Дин, и там тупо смотрела, как они поднимают его и уносят.
– Больше никого, мэм? – спросил один из солдат.
– Нет.
– Бог вас миловал, мадам, – заметил второй, и они ушли.
Сарина смотрела им вслед, и глаза ее были сухи, но, когда она увидела, как они швырнули тело Льюиса Дина в фургон, словно мешок картошки, из ее груди вырвался гневный крик и слезы наконец-то вырвались из заточения.
Чуть позже Сарина посадила Майкла Стивена в коляску и заперла входную дверь дома номер восемнадцать. Остаться здесь значило медленно умереть от голода, к тому же она опасалась жить в доме, где на ее глазах от чумы умерли уже двое. Она прокатила коляску по Казуарина-роуд мимо тихих, закрытых на все замки домов и зеленых лужаек с подстриженными газонами, мимо парка на Баньян-стрит, расцвеченного азалиями, розами и гвоздиками, и начала спускаться с холма.
В районе Квинз-роуд улицы сузились, а синева неба поблекла, окрашиваясь в грязно-серый цвет. После тишины и запустения, царивших на Казуарина-роуд, Сарину поразили крики разносчиков фруктов, запахи свежей рыбы и жарящейся свинины, равно как и оборванные ребятишки, играющие посреди трупов, и умирающие, оставленные родными на подстилках из бамбуковых листьев, чтобы после смерти их души бродили по улицам, а не по дому.
Вынув Майкла Стивена из коляски, Сарина с ним на руках поднялась по ступеням и постучала в дверь знакомого дома на улице Цветка Дракона.
За дверью послышался стук трости, и на пороге появилась худенькая женщина с блистающими яркой синевой глазами на морщинистом бледном лице.
– Значит, ты вернулась домой, дочь моя, – только и сказала она, обнимая Сарину.
Глава 28
Мадам Блю застонала, и Сарина, отжав полоску ткани, положила ее на пылающий лоб страдалицы. Веки пожилой женщины легонько затрепетали, открывшись лишь на мгновение.
– Может быть, вас причесать? – спросила Сарина, зная, как это порадует и успокоит больную.
Мадам Блю слабо кивнула, и Сарина потянулась к прикроватному столику за расческой. Распущенные волосы легли на подушку – чистый эбонитовый поток, разделенный широкой полосой серебра, ставшей намного шире, чем во время их первой встречи год назад.
Осторожно расчесывая шелковистые черные волосы, Сарина не умолкала ни на минуту, лишь бы отвлечь мадам Блю от ужасной боли, сотрясающей ее худенькое тело. Она рассказывала ей о своем отце и своем детстве в Орегоне, о Дженсоне, Майкле Стивене и о своей жизни в поместье Во Шукэна. Между ними больше не было тайн. В тот день, когда Сарина вернулась на улицу Цветка Дракона, она рассказала мадам Блю всю правду о себе.
– У тебя такие ласковые руки, – прошептала мадам Блю сухими, потрескавшимися губами. – Они созданы для того, чтобы держать нежный цветок любви. – Она взглянула на Сарину своими удивительными голубыми глазами, свет которых не смогла погасить даже болезнь. – Я рада, что между нами теперь нет секретов, – заметила она. – Зная, что моя названая дочь нашла любовь, которую я ей всем сердцем желала обрести, я могу спокойно отойти к моим предкам.
Силы, отпущенные на разговор, истощились. Ее глаза снова закрылись, голова склонилась набок. Смахнув слезы, Сарина положила расческу на столик и подошла к закрытому окну. В эти дни она все время смотрела на мир сквозь густую вуаль слез. Дни и ночи давно смешались в одной сплошной синеве, смерть была ей знакома как свои пять пальцев, а ужас, казалось, навечно поселился в сердце Сарины. Шесть из живших здесь девушек умерли еще до ее прихода, двое скончались в течение следующих четырех дней, а остальные поспешно сбежали из зараженного дома. Мэй и оставшиеся две девушки собирались уехать в маленький коттедж в пригороде, который принадлежал мадам Блю. Самой же мадам было поздно куда-либо уезжать.
– Сарина…
Услышав прерывистый шепот, Сарина повернулась и поспешила к мадам.
Скрюченный указательный палец был направлен на шкаф у противоположной стены.
– Пожалуйста, принеси мне маленькую шкатулку сандалового дерева, которая лежит в верхнем ящике.
Сарина нашла шкатулку, украшенную прелестным узором из листьев и цветов, и положила ее на кровать.
– Открой ее, – приказала мадам, – и надень кольцо мне на палец.
Это было самое необычное кольцо из тех, что доводилось видеть Сарине, – изящно вырезанное из розового нефрита с улыбающимся, украшенным изумрудами драконом, который извивался среди цветков с бриллиантовыми сердцевинами. Без объяснений Сарина поняла, что это за кольцо, и, когда она взялась за него, ее собственные руки дрожали так же сильно, как руки мадам Блю.
– Боюсь, оно подойдет вам только на большой палец, – с сожалением сказала Сарина.
Мадам ответила ей слабой улыбкой.
– Пусть будет так. – Кольцо было надето на большой палец ее левой руки, и мадам с удовлетворенным вздохом сложила руки на груди. – Ты похоронишь меня с этим кольцом, моя милая Сарина, – сказала она и вновь закрыла глаза.
Борясь с подступающими слезами, Сарина еще задержалась, чтобы поменять ей компресс на лбу, а потом вышла из комнаты.
Прикрыв дверь, она прислонилась к ней и беззвучно зарыдала, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать во весь голос и таким образом излить безумное напряжение последних дней.
– Сарина!
Сарина, вздрогнув, подняла глаза. Ее звала Мэй, которая поднялась, чтобы попрощаться. Сарина медленно прошла по коридору и, подойдя к лестнице, обняла Мэй. Через плечо девушки она видела Джанеллу и Ариадну с натянутыми на головы капюшонами синих накидок, которые молча стояли внизу в холле.
– Может быть, передумаешь? – спросила в очередной раз Мэй.
– Ты же знаешь, Мэй, я не могу покинуть мадам, – устало ответила Сарина. – Она нуждается во мне, и, пока она жива, я буду ухаживать за ней.
– Но ты рискуешь заболеть каждую секунду, что проводишь здесь, – возразила Мэй. – Она все равно умрет в обществе своих предков, будешь ты рядом, чтобы держать ее за руку, или нет.
– Она подарила мне дом, Мэй, – сказала Сарина, – и любовь, и дружбу. Неужели ты хочешь, чтобы я бросила ее сейчас, когда так нужна ей? Я любила ее как собственную мать, и, если ей суждено умереть, пусть она в этот момент не будет одинока.
Темные глаза Мэй наполнились слезами.
– Я тоже люблю ее, сестра моя, и все же как когда-то ты упрашивала меня жить, так сейчас я повторю эти слова тебе. Даже она умоляла тебя спасаться, потому что твоя жизнь еще впереди, а ее, мой дорогой друг, близится к концу. Пойдем с нами, Сарина, и там, вдали от неминуемой смерти, боги, возможно, смилуются над нами.
Сарина подумала о маленьком доме вдалеке от города, который описывала ей мадам Блю. Выстроенный из дерева, он стоит среди орхидей и камелий, а по обеим сторонам от входа растут большие сливы. Там есть даже маленький прудик с золотыми рыбками, около которого они с Майклом Стивеном могли бы гулять. Она почти почувствовала запах камелий, ощутила под ногами прохладу воды, а на языке медовую сладость солнца.
– Сарина! – Мэй заплакала.
Сарина схватила девушку за плечи и легонько встряхнула.
– Пожалуйста, не плачь, моя дорогая Мэй, это же не прощание. Когда-то мы уже прощались и все же снова нашли друг друга. – Она ласково обняла Мэй и почувствовала, как рыдания сотрясают ее худенькое тело. – Мы будем молиться, – сказала она, – и, когда все закончится, мы снова будем вместе, клянусь.
Мэй расцеловала Сарину в обе щеки.
– Да поможет тебе Бог, сестра моя, – прорыдала она, повернулась и не оглядываясь начала спускаться по лестнице.
Да поможет тебе Бог. Почти то же самое сказал ей английский солдат после смерти Льюиса Дина. Неужели ей придется увидеть, как умирают все вокруг, прежде чем она сама упадет замертво?
Входная дверь громко хлопнула, и Сарина чуть было не подпрыгнула от неожиданности. Внезапно дом показался ей слишком большим и тихим, а барьер между ней и смертью – слишком тонким. Прижав руку к пульсирующему виску, она поспешила к комнате, в которой жил Майкл Стивен в обществе лопоухой коричневой тряпичной собачки и нескольких деревянных кубиков.
У двери она остановилась. Боль из головы переместилась в горло. Она проглотила слюну, затем сглотнула снова и почувствовала сухость во рту, которую вот уже много дней пыталась не замечать. Ее пальцы нащупали небольшое уплотнение за ухом, и Сарина вздрогнула. За другим ухом было такое же вздутие. У нее подкосились ноги, и ей пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть. Она заболела!
– Боже мой! – простонала Сарина, хватаясь за голову. – О, пожалуйста, Боже, не сейчас! Не сейчас!
Майкл Стивен! Она может заразить его! Но ведь не осталось ни одного человека, кто бы мог ухаживать за мальчиком! Все ушли.
Ужас заставил ее броситься сломя голову в одну из комнат, выходящих на улицу. Она открыла окно и распахнула ставни, молясь, чтобы не опоздать. Высунувшись как можно дальше, она выкрикнула имя Мэй.
Но она увидела только задние колеса наемного экипажа, сворачивающего за угол.
– Вернись! – кричала она в бесплодном отчаянии. – Мэй, пожалуйста, вернись! Мэй!
Зарыдав, она упала на колени и прижалась лбом к оконной раме. Почему она решила не отсылать Майкла Стивена с Мэй? Какой она была эгоисткой, подвергая риску его жизнь только потому, что не желала расставаться с ним! В отчаянии она била кулаком по деревянному подоконнику, пока весь столь долго сдерживаемый страх, горе и ярость не выплеснулись в одном очищающем потоке. Она плакала, пока не перехватило дыхание. И тогда, чувствуя, что глаза распухли и превратились в две щелочки, она приказала себе остановиться.
Сарина спустилась в свою комнату, где промыла руки и лицо щелоком и водой. Вспомнив о повязках, которые носили английские солдаты, чтобы защитить себя от болезненных испарений, она оторвала широкую полосу от одной из своих нижних юбок и повязала ее наподобие маски. Затем она снова поднялась по лестнице на третий этаж и зашла в комнату сына, тихо прикрыв за собой дверь.
Во Шукэн стоял на палубе корабля, сложив руки на груди и хмурясь от нетерпения. Наконец вдали показалась гавань Гонконга. Чтобы снять растущее возбуждение, он начал прохаживаться по палубе, и полы его длинного халата волочились по деревянному настилу, когда он гневно мерил шагами это небольшое пространство. Успеет ли он вовремя? Он проклинал себя за свою гордость, которая удерживала его вдали от нее все эти месяцы.
Хотя она победила его и посмеялась над той любовью, которую они когда-то разделяли, с того дня в его чреслах поселилась ноющая боль, которую не могла облегчить даже его возлюбленная Ли. Похоть похожа на голод, который легко насытить, в то время как любовь – это редчайшее из переживаний, и ее удостаиваются лишь избранные. Они с Чин Лин были такими.
Страх завладел его сердцем, обручем сжимая голову. То, что начала его гордость, могла закончить чума.
Во с силой ударил кулаком по поручням.
– Позвольте мне успеть, – взмолился он, глядя в вышину, откуда налетел порыв ветра. – Пожалуйста, позвольте мне успеть!
И пока корабль прорезал волны, следуя в Гонконг, Во упал на колени и начал молиться.
Дженсон едва ли мог винить капитана за то, что тот распорядился бросить якорь посередине гавани, на значительном расстоянии от доков. Не мог он обвинять и моряков, согласившихся спустить на воду лишь маленькую лодочку, но наотрез отказавшихся сопровождать его на берег. «Почему они должны рисковать своей жизнью?» – спрашивал он себя, пока коляска ползла по Баньян-стрит, а затем по Казуарина-роуд. Он-то ехал за своей женщиной и ребенком, а не за их.
Все время, что экипаж катил по опустевшим улицам, Дженсон нетерпеливо постукивал пальцами по двери коляски в ритм движению лошади. Наконец коляска остановилась у дома с закрытыми серыми ставнями.
Он выпрыгнул из коляски, пробежал по дорожке и одним махом одолел ступени крыльца. Дверь была заперта. Выругавшись себе под нос, он обошел дом, подергал заднюю дверь и, не получив ответа, разбил окно кухни. Он влез в темный дом. Быстро обежав одну комнату за другой, Дженсон не нашел ничего, кроме тишины, запаха болезни и карболки. К тому времени, как он вернулся к коляске, его грудь тяжело вздымалась и он дрожал, словно больной.
Неужели они умерли? Неужели он опоздал? Дженсон прислонился к стенке экипажа. Он прервал свое путешествие, когда известие об эпидемии достигло Кантона, но слишком много драгоценного времени было потеряно на то, чтобы собрать команду, хотя он предлагал огромные суммы любому, кто согласится отплыть с ним в погибающую от чумы британскую колонию. А сейчас, когда он наконец здесь, Сарина пропала.
– Дом мадам Блю на улице Цветка Дракона, – рявкнул он вознице, опускаясь на сиденье.
Это единственное место, где она еще могла быть.
Кто-то стучал в дверь.
Сарина с трудом сфокусировала взгляд на лежавшей перед ней на кровати женщине, недоумевая, то ли это Майкл Стивен бьет по стене своей комнаты, требуя внимания, то ли ее собственное дыхание с таким шумом вырывается из груди. Она кашлянула, быстро наклонила голову и снова кашлянула. Прикоснувшись к своему лбу, она обнаружила, что он пылает и мокр от пота. Щеки горели, а голова разламывалась.
Стены снова задрожали от стука. Каждый удар болезненно отзывался в ее голове, и в конце концов она поняла, что у входной двери кто-то стоит. Бросив тревожный взгляд на мадам Блю, Сарина с трудом поднялась на ноги и медленно поплелась к двери. С каждым шагом ее тело пронзала мучительная боль. Вцепившись обеими руками в перила, она начала спускаться, но потные ладони скользили по деревянным перилам.
Она пересекла холл, остановившись лишь на мгновение, чтобы прислушаться. Яростный стук возобновился. Ей потребовалось собрать все свои угасающие силы, чтобы отодвинуть засов и слегка приоткрыть дверь.
