Текст книги "Тихие воды"
Автор книги: Алиса Дорн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Глава 2
Я не знал, кого ожидал увидеть после рассказа Эйзенхарта, и все же леди Эвелин удалось меня удивить. Вместе с Эйзенхартом к столу приблизилась совершенно невыразительного вида молодая женщина. Издалека она показалась стройной, но по приближении леди Гринберг выглядела худой, до невозможности вытянутой в длину (хотя и небольшого роста), с угловатыми очертаниями фигуры и острым лицом. Ее крупные черты казались слишком грубыми для дочери аристократа, единственным, что немного смягчало их, был аккуратный узкий нос. В ее внешности доминировал серый цвет: бледное, без всякой краски лицо, серые глаза; даже волосы, и те казались присыпанными пеплом. Одета леди Гринберг была модно и дорого, в коричневый костюм дикого шелка, расшитый зелеными маками и подбитый ханским мехом с изнанки, и замысловатого фасона охотничью шляпку, явно сделанную на заказ, но эта одежда, казалось, только подчеркивала ее собственную невзрачность.
Единственным выделявшимся пятном во внешности леди были яркие желтые перья, запутавшиеся в темных кудрях, знак Элайзы-Канарейки, они же были самым говорящим. Канарейки, хрупкие прелестные создания, часто встречались в высшем свете. В отличие от других людей они не получали от своей Покровительницы чрезмерную силу или исключительный ум, но от рождения обладали не менее ценной Инклинацией: обаянием. В их беззащитности было нечто донельзя очаровательное, вызывавшее немедленное желание оберегать их от тягот этого мира, поэтому неудивительно, что, подобно земному проявлению своей Покровительницы, чаще всего Канарейки оказывались в положении комнатной птички, украшавшей салон очередного богача.
Виктор убрал со стула пальто и поспешно закрыл папку с фотографиями тела.
– Прошу вас, леди, – он указал рукой на меня и представил нас. – Это доктор Роберт Альтманн, он тоже помогает нам в расследовании. Доктор Альтманн, леди Эвелин Гринберг.
Леди Гринберг присела на краешек стула и неуверенно улыбнулась:
– Впервые в жизни полиция просит меня о помощи. Это даже немного волнует, – стоило ей присесть, как метрдотель принес еще один стул, чтобы леди смогла положить на него сверток с покупками, а на столе появился высокий стакан с кофе и огромным количеством взбитых сливок. – Так что я могу для вас сделать, детектив?
– Для начала вы могли бы рассказать, что вы делали в среду вечером, – предложил Эйзенхарт.
– Неужели я стала свидетелем какого-то преступления? В среду вечером, вы сказали? Дайте-ка подумать… после обеда я зашла на чай к леди Харден, мы с ней немного поболтали. Потом я решила пройтись по магазинам, тем более, что Сара живет как раз у начала Биржевой улицы…
– Простите, – перебил ее детектив, – в каком часу это было?
– Около трех, а что?
– Не могли бы вы перейти в своем рассказе к, скажем, часам шести?
Леди Гринберг задумалась.
– Право, не знаю, где я была в то время. Когда гуляешь по магазинам, не слишком следишь за временем, понимаете? Я знаю, что я была на Биржевой улице, но где именно… подождите!
Она схватила сверток, в котором оказалась стопка сентиментальных романов, и надорвала коричневую упаковку.
– Как раз в среду я зашла в книжную лавку Хубера. Некоторых из книг, что я искала, там не было, и мне пришлось оформлять их заказ. Сегодня я их наконец получила, – пояснила она. – На квитанции должно быть прописано время. А вот и она, – леди Гринберг передала квитанцию Эйзенхарту и, словно защищаясь, добавила. – И не смотрите на меня так, детектив. Жанр женской литературы может считаться сомнительным, но без него у нас вовсе не было бы никакой прозы. Если бы не первые романы сестер…
– Четверть седьмого, – Эйзенхарт прочел время на квитанции и поспешно перевел разговор с литературы на более важную тему. – Куда вы отправились после этого, леди Гринберг?
– К мистеру Кинну на Охотничьей улице. Я хотела заказать у него новый парфюм, и мы разговорились. Вспомнили о времени, только когда зазвонили часы на ратуше.
– То есть без пяти восемь.
Эйзенхарт сделал пару пометок в блокноте и спросил:
– А что было потом, леди Гринберг?
– Можете звать меня Эвелин, прошу вас. Потом… что было потом, вам вряд ли будет интересно, потому что я отправилась домой и по дороге ничего не видела.
– И все же, расскажите мне.
Леди Гринберг слегка пожала плечами.
– Я села на трамвай. Четвертый маршрут идет как раз от перекрестка Охотничьей с Башенным переулком до Каменного моста. Оттуда я прошла пешком до дома. Пришла около девяти вечера. У меня не было аппетита, поэтому я прошла к себе в комнату и сразу же легла спать.
– И после этого уже не выходили из дома?
– В среду? Нет.
– Кто-нибудь может подтвердить ваш рассказ?
В миндалевидной формы глазах мелькнуло беспокойство.
– Мистер Кинн охотно подтвердит мои слова, я уверена. После этого… моя горничная может сказать вам точно, когда я вернулась домой и легла в постель, хотя вряд ли вы примете ее показания. Вы меня в чем-то подозреваете, детектив?
– Больше никого, кто мог бы сказать, что вы не выходили ночью из дома?
– Я имею обыкновение спать в одиночестве, детектив Эйзенхарт, – отрезала она. – И я требую, чтобы вы ответили на мой вопрос. В чем дело?
Детектив Эйзенхарт помялся, но все же ответил.
– Боюсь, что барон Фрейбург умер, леди.
Сказать по правде, я ожидал от леди Гринберг другой реакции. Морально я уже приготовился к слезам и лихорадочному отрицанию, к обмороку и требованиям врача, но леди Гринберг во второй раз меня удивила.
– Вы хотите сказать, его убили, – педантично поправила она. На ее лице не отразилось никаких чувств. – Иначе бы у полиции не было интереса к его смерти.
– Боюсь, что так. Вам что-нибудь об этом известно?
– Да нет, ничего, – глубоко задумавшись, она уставилась на стол перед собой.
– Вы не знаете, кто мог желать его смерти?
Леди Гринберг ничего не ответила на вопрос, поэтому он окликнул еще раз. В тот момент она как раз подносила бокал ко рту, но в последний момент ее рука дрогнула, и кофе пролился на стол.
– Прошу прощения, – извинилась она, – видимо, это известие оказалось для меня большим ударом, чем я думала. Вы не возражаете, если я на минуту отлучусь в дамскую комнату? Мне нужно немного прийти в себя.
– Разумеется.
Виктор проследил взглядом, как леди Гринберг скрылась за восточной ширмой на другом конце зала и обернулся ко мне.
– Что вы о ней думаете, доктор?
– Типичная Канарейка, как мне показалось, хотя и несколько обделенная присущим им очарованием, – осторожно высказал я свое мнение. Эйзенхарт внимательно посмотрел на меня.
– Значит, вы из тех людей, кто судит о человеке по его Покровителю, доктор?
– Мой опыт показывает, что этот метод не хуже других, – сухо заметил я. – Но почему вы спрашиваете? Вы считаете иначе?
– Да, – задумчиво подтвердил Эйзенхарт. – Считаю.
– Почему же?
– Потому что из того, что я узнал за это время о леди Гринберг, ничего не сходится с портретом, как вы сказали, типичной Канарейки. Она упряма и откровенно пренебрегает мнением общества…
– И как же вы это выяснили?
Эйзенхарт весело посмотрел на меня.
– Оглянитесь вокруг, доктор, и скажите мне, сколько женщин вы видите?
Я осмотрелся и был вынужден признать, что за исключением пожилой дамы, обедавшей в обществе седого офицера, похожего как две капли воды на нее молодого мужчины и двух мальчишек лет десяти, публика в кафе была исключительно мужской.
– Это не комильфо, особенно для незамужних женщин. В переулке сбоку от кафе расположен dependance [6]6
фр.; в данном случае – филиал
[Закрыть] с отдельным дамским салоном, но само кафе «Вест» считается заведением для джентельменов. Леди Гринберг же, как я выяснил, обедает здесь как минимум раз в неделю, иногда со своим братом, но чаще одна. Утверждает, что здешние повара ей нравятся гораздо больше. А теперь скажите мне, доктор, сколько вы знаете Канареек, которых не беспокоило бы чужое мнение?
Я был вынужден ответить, что ни одной. Эйзенхарт кивнул:
– Это им не свойственно. Обыкновенно, Канарейки – легкомысленные, весело щебечущие существа, которых мало что интересует кроме своей персоны и признания света… А "легкомыслие" – это, пожалуй, последнее слово, которое я бы использовал для описания леди Гринберг.
– Какие же слова вы бы в таком случае использовали? – поинтересовался я.
– Ум. Рассчетливость. Хладнокровие.
– Вас послушать, так под маской скрывается чудовище!
Эйзенхарт рассмеялся.
– Это вряд ли. Хотя я хотел бы знать, что именно под ней скрывается. Но, согласитесь, доктор, ее реакция на смерть барона была несколько необычной.
– Я склонен считать, что это был шок, и сейчас она рыдает в уборной, – покачал головой я.
– Не думаю, что леди Гринберг из тех людей, кого можно шокировать. Впрочем, – детектив засек время, – дам ей несколько минут на слезы, а вам – на оленину; я смотрю, у вас еще не было шанса приступить к обеду.
Спустя пять минут Эйзенхарт начал нервничать.
– Успокойтесь. Времени прошло всего ничего, а ей еще нужно привести себя в порядок. Через пару минут она к нам присоединится, я уверен, – я попытался воззвать к его разуму, но мои увещевания оказались напрасными.
Через обещанную мною пару минут леди Гринберг так и не появилась, как, впрочем, и позже. Через четверть часа после ее ухода забеспокоился и я, ведь с ней могло что-то случиться. Эйзенхарт отошел попросить, чтобы кто-нибудь из обслуги проверил дамскую комнату, и вернулся мрачнее тучи.
– Дерьмо! – выругался он. – Одна из дверей за ширмой ведет на кухню. Леди Гринберг воспользовалась ей и попросила выпустить ее через черный ход. Она уже не первый раз так делает, поэтому ее провели без всяких вопросов, – он подхватил пальто и направился к выходу. – Собирайтесь, доктор, нам надо ехать!
– Но куда?
– На квартиру к барону!
Пока Эйзенхарт препирался с портье, утверждавшим, что потерял ключ к квартире лорда Фрейбурга, я осмотрелся вокруг. Барон снимал жилье недалеко от городского рынка, в районе, который еще несколько лет назад можно было считать пристойным. В отличие от других частей города, доходные дома содержались здесь в идеальном порядке и сверкали недавно окрашенными стенами, мостовые не были скрыты под слоем гниющих листьев, а фонари не щерились на прохожих осколками ламп. Но история оставила свой отпечаток и здесь: последние годы все больше беженцев с материка оседало в Империи, и Гетценбург, теперь больше походивший на бурлящий котел этносов и культур, а не на сонную окраину цивилизованного мира, тоже не избежал этой участи. По краю рыночной площади ютились деревянные постройки, в которых ночевали продавцы и грузчики с непривычными для местного уха именами, а все больше нижних этажей вокруг были украшены вывесками на чужих языках. Признаться, засмотревшись на колониальную вязь на соседнем доме, я даже не заметил, как Эйзенхарт окликнул меня.
– Доктор! Пойдемте, – он потянул меня за рукав, умудряясь при этом выглядеть одновременно хмурым и довольным.
– Что портье?
– Признался, что отдал леди Гринберг ключи за полчаса до нашего прихода. Он знал о помолвке, не раз разговаривал с леди, когда та сюда приходила, и не увидел ничего необычного в том, что она попросила впустить ее в квартиру и никому об этом не говорить. Несчастный кретин, он даже считал, что поступает благородно! Пойдемте, доктор. Она еще там, так что у нас есть шанс узнать, что ей хотелось скрыть от полиции.
К счастью, леди Гринберг не стала запирать дверь с обратной стороны. Поднявшись на второй этаж, мы с детективом дошли до дверей с табличкой "У. Э. Фрейбург, L. B." и вошли в квартиру. Из небольшой прихожей вели три двери: на кухню, в ванную и в жилые комнаты; именно из последних и доносился шум.
Комната, в которую мы вошли, при жизни барона служила ему кабинетом и гостиной одновременно. В данный момент весь ее пол был усыпан листами бумаги: кто-то не поленился вывернуть наружу все ящики стоявшего у окна секретера, разбросать по полу корреспонденцию покойного и даже вывалить наружу содержимое его книжных шкафов.
– Ну и работу вы успели провернуть, – присвистнул Эйзенхарт.
Леди Гринберг, которую наше появление застало врасплох, вздрогнула и выронила из рук пачку бумаг.
– Это не я, – огрызнулась она и бросилась их собирать, но детектив ее опередил.
– А кто? Духи? Дайте-ка посмотреть, – Эйзенхарт поднял с пола листок и прищурился. – Обналиченный банковский чек на предъявителя, выписанный леди Эвелин Гринберг на сумму в сто шиллингов. А это, – выхватил он из рук леди Гринберг следующий, – еще один чек, выписанный той же леди Гринберг и на ту же сумму. И еще один… Поздравляю, леди, кажется, мы узнали ваш мотив для убийства лорда Фрейбурга.
– Это не я, – повторила леди Гринберг.
– Он вас шантажировал? Поэтому вы ему платили? Поэтому вы с ним обручились?
– Да нет же! – она вздохнула. – Дайте мне шанс, детектив, и я все объясню.
– Объясните. В управлении. Незаконного проникновения в квартиру покойного и этих документов будет достаточно, чтобы я задержал вас как подозреваемую.
– Нет.
Голос леди Гринберг прозвучал как никогда холодно, твердо и… спокойно.
– Не я убила Ульриха и не я устроила здесь погром. Когда я пришла сюда, я нашла квартиру в том же состоянии, что и вы. Проверьте записи портье, там должно быть указано, кто заходил к Ульриху до меня. Барон Фрейбург меня не шантажировал, и, более того, наша с ним помолвка была моей идеей. Но если вы, – она вперила свой взгляд в Эйзенхарта, – отвезете меня в управление, я ничего не расскажу. А вам придется иметь дело с мистером Норбертом.
Мне было неизвестно, кем являлся мистер Норберт, но по лицу детектива я понял, что его эта перспектива не вдохновляет.
– Ставите мне ультиматум? – со вздохом спросил он.
– Вы меня вынудили.
– Хорошо, – Эйзенхарт поднял опрокинутое кресло и уселся в него, – начинайте рассказывать.
– Здесь?
– Вы сами отказались ехать в управление.
– Но здесь не топили по меньшей мере два дня, – леди Гринберг зябко поежилась. – В доме напротив есть небольшое заведение, где варят отличный кофе, мы бы не могли пройти туда? По дороге вы могли бы заодно спросить у портье, кто еще сюда приходил, и убедиться, что я не вру, – увидев скепсис на лице Эйзенхарта, леди вперила в него гневный взгляд, – Ради всех Духов, детектив! Я не собираюсь снова от вас убегать, но это не значит, что я хочу умереть от переохлаждения.
Слова леди Гринберг имели смысл. Даже меня, человека, проводившего долгие часы в прохладном помещении морга, слегка беспокоила стоявшая в комнате температура. Что уж в таком случае говорить о леди, которая была вынуждена бросить свой жакет в кафе. Встретив мою поддержку, Эйзенхарт согласился.
– Так и быть. Доктор, вы не могли бы присмотреть за леди, чтобы нам не пришлось опять гнаться за ней через полгорода? Я пока поговорю с мистером Симмонсом внизу.
Я осторожно встретился взглядом с леди Гринберг, но та, кажется, не имела ничего против меня в роли своего тюремщика. С невозмутимым видом продев свою руку в мой локоть, леди потащила меня вниз по лестнице, задержавшись только у выхода, чтобы детектив Эйзенхарт догнал нас.
– Надеюсь, Симмонс рассказал, кто успел побывать в квартире до меня? – поинтересовалась она у детектива, переходя площадь.
– Никто, леди. До вас в квартиру никто не заходил.
Она нахмурилась:
– Это невозможно.
– Это правда.
Леди Гринберг остановилась и обернулась к детективу.
– А в дом? Ведь кто-то мог сказать, что идет в другую квартиру, а потом спуститься к Фрейбургу.
– Ни сегодня, ни вчера в доме не было никаких посетителей кроме обслуживающего персонала. Доставка продуктов, белья из прачечной, приходящая уборщица… все они приезжают постоянно и находятся вне подозрений. Вы – первая, кроме жильцов, кого портье впустил через парадный вход с четверга. Поэтому, – он встретил взгляд леди Гринберг, – я надеюсь, что у вас есть очень хорошее объяснение всему.
Глава 3
– Я не знаю, как объяснить разгром в квартире Ульриха, – призналась она, открывая дверь с табличкой на каком-то из языков центральной части материка.
За ней оказался рустикального вида интерьер, пропитанный запахами пива и кухонного масла. Леди Гринберг, нисколько не смущаясь обстановки, кивнула хозяину за барной стойкой и, показав ему три вытянутых вверх пальца, уселась за ближайший стол.
– Садитесь, – похлопала она по скамье рядом с собой, – сейчас нам принесут самый лучший – и крепкий – кофе в городе. Здесь довольно уютно, не правда ли? И очень удобно, потому что пан Блажей совершенно не понимает по-имперски. Мы поэтому часто заходили сюда с Ульрихом.
– Вам было что скрывать?
Детектив Эйзенхарт выбрал место напротив девушки и теперь сверлил ее взглядом.
– Всем нам есть, что скрывать, детектив, разве нет? – леди улыбнулась и почему-то оглянулась на меня.
Ответить Эйзенхарт ей не успел, потому что принесли кофе. И если леди Гринберг схватила свою кружку сразу, то я на миг задержался, почувствовав сладкий запах малинового гайста, перебивавший аромат кофе.
– Крепкий во всех смыслах, не так ли, леди Гринберг? – спросил я; Эйзенхарт тоже заметил запах и кивнул мне.
– Я же сказала, вы можете звать меня Эвелин. И, да, обычно я так всем и говорю, – подмигнула мне она.
Эйзенхарт, пребывавший в легком раздражении, потребовал, чтобы леди наконец перешла от светской беседы к разъяснениям.
– Я не знаю, кто был в квартире Ульриха и что он там искал, но я знаю, что означали эти чеки. Ульрих не шантажировал меня. Это я платила ему жалованье, – нехотя призналась леди Эвелин.
– Жалованье? За что?
– За то, чтобы он изображал моего жениха.
Этим она сумела поразить даже Эйзенхарта.
– За что? – удивленно переспросил он.
– Наша помолвка с бароном Фрейбургом была фиктивной, – со вздохом объяснила она. – Мне нужен был жених, и я предложила Ульриху исполнять его роль за деньги.
Мы с Эйзенхартом переглянулись.
– Но, ради всех Духов, зачем вам это? Вы богатая, молодая, даже в определенной степени привлекательная особа…
– "Даже"… – пробормотала леди Эвелин, сардонически изогнув бровь. – Умеете вы делать комплименты, детектив.
– Вы легко нашли бы себе мужа, не прибегая к противозаконным методам!
– Но я вовсе не искала себе мужа! – горячо возразила леди Гринберг. – Я искала жениха, и то только на время.
Мы промолчали.
– Возможно, Вам стоит попробовать начать с начала, – со вздохом предложил Эйзенхарт, увидевший, что дальнейших разъяснений никто давать не собирается.
Леди Гринберг согласилась и достала из сумочки сигареты.
– Моя зажигалка осталась в жакете. Не поможете?.. Благодарю, – она вернула мне зажигалку и, вновь оглянувшись на меня, попросила. – Раз уж вы так добры, доктор, не могли бы вы снять очки? Ужасно отвлекает, знаете ли, когда не видишь глаза собеседника.
Просьба застала меня врасплох. Каждый из духов, благословляя нас при рождении, оставляет нам не только Склонность и Дар, но и частицу себя. Кому-то везет: экзотические перья, растущие на голове вместе с волосами, выглядят оригинально и придают зачастую определенную изюминку внешности; я знал также не одну танцовщицу, чьей карьере немало помог пушистый хвостик, доставшийся от Лайлы-Кошки. Другим везет меньше: мало кто хочет жить с оленьими рогами или, в моем случае, со змеиными глазами на человеческом лице. Это не называется вслух уродством – было бы оскорблением Духов даже думать о проявлении их воли подобным образом, – но, зная реакцию окружающих, я предпочитал скрывать глаза за синими стеклами очков.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Я же не прошу вас снять перчатки, – резонно заметила леди.
Подумав, я решил отделаться малой кровью и уступить.
– Это не самое приятное зрелище, – предупредил я.
– Думаю, вы преувеличиваете, доктор.
Леди Эвелин искренне мне улыбнулась, и я, на удивление, не сумел удержаться от ответной улыбки. Я не мог сказать, каким именно образом, но манера, с которой держалась леди Эвелин, изменилась. Отстраненная вежливость сменилась искренностью, пусть и не всегда любезной, и это новое лицо леди Гринберг мне нравилось гораздо больше.
– Мы живем в крайне прогрессивной стране… – леди Эвелин затянулась сигаретой и начала свой рассказ.
– Когда я сказал "с начала", леди, я не имел в виду сотворение мира, – перебил ее детектив, но это не произвело на леди Эвелин никакого впечатления.
– Возможно, вы все же хотите поговорить с мистером Норбертом, моим адвокатом? Нет? Почему-то я так и думала. Как я уже сказала, Империя идет на гребне прогресса: мы вторые в мире по объему промышленности, на тридцать лошадиных повозок в Гетценбурге уже приходится два автомобиля, а в столице и все пять, электричество проведено во все дома в большинстве крупных городов. Но в то же время женщины не могут голосовать, учиться в университете и даже иметь свой капитал. Если она замужем, то все ее деньги принадлежат ее мужу, а если нет, то откуда ей взять деньги! Она не может заключать контракты на суммы, превышающие карманные расходы, не может пойти работать без разрешения отца, а в большинство завещаний вставлена клаузула [7]7
особое условие договора или завещания
[Закрыть] о семейном положении. Право, какая дикость!
– Да вы феминистка!
– Я женщина, – ответила леди Эвелин таким тоном, словно это все объясняло.
– И считаете, что сами распорядились бы деньгами лучше?
– Конечно. Или вы из тех мужчин, которые считают, что женщина все деньги в мгновение ока спустит на тряпки, детектив? В любом случае, я распорядилась бы лучше, чем мой шурин, вложивший все приданое моей сестры в бриквайтские алмазные копи. Он бы еще купил акции "Южно-роденийских железных дорог".
"Экономический вестник Империи" давал их акциям самый положительный прогноз, поэтому я не удержался и спросил:
– Почему?
– Через пару месяцев узнаете. Или раньше, если сходите в торговую палату и заплатите шиллинг за просмотр их отчетности, – леди Гринберг неодобрительно покачала головой и продолжила. – Я уже возвращаюсь к делу, детектив, успокойтесь. Моя бабушка оставила мне небольшое наследство. Но она выросла и жила в то время, когда считалось, что женщина не приспособлена для ведения серьезных дел, поэтому поставила условие: если к двадцати одному году я не выйду замуж или хотя бы не буду обручена (в ее время, знаете ли, любая незамужняя женщина старше двадцати считалась ненормальной старой девой), деньги перейдут под контроль моего отца, пока он не решит, что я достаточно взрослый и, – леди Эвелин скорчила гримаску, – почтенный человек, чтобы ими распорядиться. А он так не решит никогда.
– Поэтому вам пришло в голову нанять барона Фрейбурга на роль жениха?
Леди Эвелин виновато улыбнулась:
– Если вкратце, то да.
– А еще говорят, что правильное воспитание позволит укротить преступные наклонности! – пробормотал детектив.
– Вообще-то я выросла в семье банкиров. Пока вы учились ловить убийц и спасать людей, они изучали тысячу и один способ уйти от налогов, – заметила леди Эвелин.
Увидев, что кофе за столом кончился, хозяин принес нам еще поднос. Пробормотав слова благодарности, леди Гринберг продолжила:
– До меня доходили слухи о его долгах, а у меня были деньги. Полгода назад я решила спросить Фрейбурга, не согласится ли он оказать мне небольшую услугу, и мы обо всем договорились. Каждый месяц я платила ему определенную сумму, а он в обмен на это выходил время от времени со мной в свет. Мы договорились, что наша помолвка продлится до февраля, чтобы я успела получить наследство. После этого он должен был завести с кем-нибудь интрижку, чтобы скомпрометировать меня в обществе, и мы оба расстались бы, крайне довольные друг другом. Как вы видите, детектив, у меня не было никакого резона убивать Ульриха. Более того, – с тоской произнесла она, – его смерть мне крайне невыгодна. Если бы его убили месяцем позже!.. Тогда я смогла бы получить наследство, но теперь моим планам не суждено сбыться.
– Вам так нужны деньги, леди Гринберг? Зачем? Насколько я понимаю, вы не стеснены в средствах.
– Это личное, – отрезала она.
– Какое, вы сказали, вам оставили наследство?
– Небольшое, – леди Эвелин не выдержала и отвела взгляд. – Возможно, триста…
– Не сходится. Вы уже заплатили лорду Фрейбургу больше этой суммы., – перебил ее детектив.
– … тысяч. Триста тысяч шиллингов.
Эйзенхарт поперхнулся:
– И это вы называете "небольшим наследством"?
У его возмущения были причины: по тем временам сумма в триста тысяч казалась немыслимой. Я быстро посчитал в уме. Мое жалованье в университете составляло порядка восьмидесяти шиллингов в месяц, не считая налогов. Такое количество денег я не заработал бы и за пять жизней, не то что за одну.
– По сравнению с тем, что получила моя сестра, да, – невозмутимо сообщила леди Гринберг. – Надеюсь, теперь вы верите, детектив, что у меня не было причин убивать Ульриха?
– Нет.
– Нет?! – изумилась леди Гринберг.
– Вы слишком много не договариваете, – пояснил ей Эйзенхарт. – Поэтому: нет, я вам не верю. Но у вас есть возможность меня переубедить. Почему вам так нужны эти деньги?
Леди Эвелин окинула его недовольным взглядом.
– Я хотела уехать в колонии, – отчеканила она.
– Почему? У вас какие-то проблемы в Империи?
– Никаких, – заверила она его. – Просто мою семью легче любить на расстоянии.
– Полагаю, для этого не обязательно переселяться на другой конец света.
Леди Эвелин безразлично пожала плечами:
– Возможно, переезд на другой континент – не самое рациональное решение этой проблемы, но едва ли оно квалифицируется как преступное поведение.
Черканув что-то в блокноте (я сидел рядом с детективом и сумел заглянуть через его плечо, но, клянусь, разобрать его пометки было совершенно невозможно), Эйзенхарт задал следующий вопрос:
– Почему вы выбрали именно барона Фрейбурга?
– Я не выбирала, – возразила леди Эвелин. – Или вы думаете, что у меня была целая очередь из претендентов?
– Но все же вашим женихом стал именно он.
– Я вам объяснила. Всему свету было известно, что барон на грани банкротства и пойдет на все, лишь бы не продавать поместье. Вот я и решила попытать удачи. Надеюсь, – сузила она глаза, – вы не думаете, будто я питала к нему чувства и решила таким образом завлечь под венец?
Детектив отреагировал без всякого смущения.
– Это одна из версий. Но, раз уж мы об этом заговорили: почему вы не завлекли под венец, по вашему же выражению, кого-то, кому не пришлось бы платить?
– А почему вы не женаты? Или вы, доктор? – парировала леди Эвелин.
Я честно признался в том, что являюсь убежденным холостяком. Эйзенхарт, на некоторое время всерьез задумавшийся над ответом, в конце концов потребовал не уходить от темы.
– Брак – это хороший способ получить социальный статус или финансовую безопасность, детектив. Но титул мне не нужен, а денег у моего избранника едва ли окажется больше, чем у меня. Я ответила на ваш вопрос? – Эйзенхарт сообщил, что некоторые люди женятся еще и по любви, на что леди Эвелин только пожала плечами.
– Но вы могли так же разорвать помолвку после получения наследства.
– И оплачивать ему бальзам на сердце [8]8
от англ. heart balm; компенсация за ущерб от разрыва помолвки
[Закрыть]? Я потеряла бы на этом больше, чем выиграла бы. К тому же, что бы вы обо мне не думали, мне не доставляло бы удовольствия обманывать безвинного человека.
По реакции Эйзенхарта было ясно, что он ей не поверил. Возможно, это заявление произвело бы на него, ровно как и на меня, большее впечатление, если бы леди не упомянула в первую очередь о финансовой стороне дела.
Наблюдая со стороны, я мог заметить, что Эйзенхарт выдохся. Он уже получил от леди Гринберг все ответы, которые она могла – или хотела – дать, и я сомневался, что имеющихся у него сведений хватило бы, чтобы доказать вину леди Эвелин. Но, не иначе как из непонятного мне упрямства (мне очень хотелось спросить о его причинах, но присутствие леди Эвелин не позволяло этого сделать), он отказывался признать ее возможную невиновность.
– Хорошо, – все же сдался он, – допустим, что вы тут ни при чем. Вы знаете, кто мог бы желать барону Фрейбургу смерти?
Леди Гринберг не имела об этом ни малейшего представления, как она нас заверила.
– Мы не были близки с Ульрихом. Разумеется, нам приходилось разговаривать, но у нас не было причин затрагивать подобные темы. Вам лучше спросить Андрэ… Андрэ Коппинга, сына текстильного магната. Они с Ульрихом были лучшими друзьями с детства. Если кто-то и сможет вам что-то рассказать о нем, так это он. Я знаю только… – я уловил колебание в ее голосе. – Я знаю, что некоторые из его кредиторов проявляли нетерпение.
– Продолжайте, – детектив снова взял блокнот наизготовку.
– Около недели назад мне довелось услышать, как один человек кричал на Ульриха, требуя вернуть ему долг. Он был весьма рассержен.
– Где это было? Вы можете описать этого человека?
– Я могу показать на него. Он… работает в одном казино здесь неподалеку.
– Вы ведь знаете, что подобные заведения запрещены законом? Что вы вообще там делали?
Леди Эвелин знала.
– Но у моего брата наступила темная полоса, и он просил меня помочь ему отыграться. Не могла же я ему отказать!
– Почему же он попросил именно вас?
– Мне везет, – невинно взмахнула она ресницами. – По крайней мере, больше, чем остальным.
Эйзенхарт устало вздохнул:
– И почему вы еще не за решеткой? – поинтересовался он у леди Эвелин.
– Потому что у моей семьи много денег и хорошие адвокаты, – получил он ответ. – Бросьте, детектив! Половина мужчин в этом городе играет в азартные игры. Но только я признаюсь в этом, чтобы помочь вам в расследовании.
Как она и обещала, леди Гринберг провела нас к игорному дому. Тот располагался всего в трех кварталах от квартиры барона Фрейбурга, но обстановка вокруг не могла отличаться еще разительнее. На стук леди Гринберг из дверей покосившегося двухэтажного дома показался мужчина выдающегося роста и колониальной наружности. В его глазах мелькнуло узнавание, когда он перевел взгляд на леди Гринберг, и он посторонился, пропуская ее внутрь.
– Со мной еще двое, – леди незаметно просунула в ладонь охраннику несколько купюр. – надеюсь, это не проблема?
Интерьер заведения покорял китчем и стремлением воплотить в себе все представления жителей островов о колониях. Комната в черно-красных тонах была заставлена низкими оттоманками и восточной скульптурой, благоухающие курительницы наполняли помещение запахом олибанума и дымовой завесой, создававшей впечатление как интимности, так и таинственности. В алькове хозяин посадил музыканта с кемендже. Как человек, проживший не один год в колониях, я должен признаться, что не был впечатлен, но я понимал, какое впечатление атмосфера должна была производить на жителя холодного Лемман-Клив.
Леди Эвелин присела за стол, где играли в кости, Эйзенхарт, опустивший шляпу на глаза, встал за ее спиной, словно решил следить за игрой. Присоединившись к ним, я заметил, что с нашего места отлично просматривалась вся комната, хотя сами мы были скрыты за статуей Райнхарда-Лиса, согласно легендам, большого любителя азартных игр.
