Текст книги "Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ)"
Автор книги: Алим Тыналин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Глава 15
Подготовка
Вечером того же дня я сидел в знакомом кресле напротив массивного стола из карельской березы и смотрел на разложенные передо мной рисунки с изображениями людей. Дождь на улице уже прошел, на закате показалось солнце, предвещая завтра безоблачный день.
Лица. Десятки лиц. Молодые, фанатичные, готовые на все ради идеи Великой Сербии.
– Драгутин Дмитрович, – говорил Редигер, постукивая пальцем по одному из портретов. – Полковник сербской армии, формально начальник разведки Генерального штаба. Неформально – основатель и глава организации «Черная рука». Жесткий, фанатичный, абсолютно убежденный в своей правоте.
Я изучал снимок. Мужчина лет сорока, с жесткими чертами лица, проницательным взглядом темных глаз и коротко подстриженными усами. Даже на рисунке чувствовалась, что это человек несгибаемой железной воли.
– Дмитрович мечтает об объединении всех южных славян под эгидой Сербии, – продолжал полковник, передвигая другие рисунки. – Для этого он готов на все. Террор, провокации, убийства. «Черная рука» имеет разветвленную сеть по всей Боснии, Герцеговине, Хорватии. Их методы просты и эффективны. Молодые фанатики, готовые умереть за идею, тайные склады оружия, конспиративные квартиры в каждом крупном городе.
Он достал из папки машинописный лист.
– Наша агентура в Белграде донесла следующее: «Черная рука» вербует членов среди студентов и гимназистов. Особое внимание уделяется боснийской молодежи, настроенной против австрийского владычества. Вербовка проходит через систему явок и паролей. Первый контакт устанавливается в книжных лавках, кофейнях, студенческих клубах. Затем кандидата проверяют, изучают его семью, связи, политические взгляды.
Я слушал внимательно, запоминая каждую деталь. Также мы действовали в Аламуте восемь веков назад. Конспирация, ячейки, фанатичные юноши, готовые на самопожертвование. Только тогда это называлось фидаи, а сейчас – революционеры.
– Вторая организация, – Редигер положил перед мной новые документы и рисунки, – «Млада Босна». Молодая Босния. Более аморфное движение, без четкой структуры, но не менее опасное. Романтики, поэты, студенты, мечтающие об освобождении от австрийского ига. Многие из них связаны с «Черной рукой», получают от нее оружие и деньги.
Я рассматривал лица юношей двадцати-двадцати двух лет. Худые, с горящими глазами, в дешевых костюмах и мятых рубашках. Такими были Анна Залуска и Казимир Пулавский в Варшаве. Искренние, наивные, опасные.
– Вот, например, Гаврило Принцев, – полковник указал на снимок худощавого юноши с впалыми щеками и пронзительным взглядом. – Девятнадцать лет, туберкулезник, неудачник, мечтающий о великом деянии. Провалил экзамены в гимназии, не имеет средств к существованию, живет на подачки друзей. Типичный кандидат для теракта-самоубийства.
– Он опасен? – спросил я.
– Все они опасны, Александр Николаевич. – Редигер откинулся в кресле и закурил папиросу. – Потому что им нечего терять. Принцев, как и многие другие, готов отдать жизнь за идею. А «Черная рука» умеет использовать таких людей.
Он помолчал, выпуская дым.
– Ваша задача – проникнуть в эту среду. Установить, нет ли планов громкой провокации в ближайшее время. Австрийская разведка только и ждет повода для удара по Сербии. Любой теракт, любое громкое убийство, и Вена получит casus belli.
– А если я выявлю конкретных заговорщиков, планирующих теракт? – Я задал вопрос, хотя уже знал ответ из предыдущего разговора. Но хотел услышать его снова, здесь, в этом кабинете, при свете вечернего солнца. Хотел убедиться, что правильно понял.
Редигер долго смотрел на меня. Потом медленно постучал пальцами по столу.
– Александр Николаевич, вы офицер военной разведки Российской империи. Ваша задача предотвратить преждевременную войну. – Он сделал паузу. – Если это можно сделать, завербовав заговорщиков, вербуйте. Если можно дискредитировать их в глазах сообщников, дискредитируйте. Если можно сорвать теракт без шума, срывайте.
Он встал и подошел к окну, глядя на плац внизу.
– Но если других способов не будет… – голос его стал тише, – вы должны действовать так, как считаете необходимым. Я не даю вам прямых приказов на устранение. Но я даю вам полную свободу действий. Вы на месте. Вы оцениваете ситуацию. Вы принимаете решения.
Ну что же, большего ожидать нельзя. Это не как в Аламуте. Хотя Старец горы тоже старался говорить иносказательно. Но он всегда говорил, что дни конкретной жертвы в этом мире сочтены. После этого все ясно.
А здесь просто указана цель. Методы на усмотрение исполнителя.
Ответственность разделена. Начальник не приказывал убивать, исполнитель действовал по обстоятельствам.
– Понял, господин полковник.
Редигер вернулся к столу и достал из сейфа еще одну папку, более толстую. На обложке красными чернилами было написано: «Австро-Венгерская и Германская разведка на Балканах. Совершенно секретно».
– А теперь о тех, кто будет вам мешать, – сказал он, раскрывая папку. – Австрийская военная разведка, «Evidenz Bureau», одна из лучших в Европе. Они работают на Балканах десятилетиями, имеют огромную агентурную сеть, контролируют каждый шаг сербских националистов.
Он разложил перед мной новые рисунки.
– Сейчас Evidenzbureau возглавляет оберст Урбанский. Осторожный, методичный, профессионал старой школы. Но нас интересует не он. – Редигер достал другой портрет. – Нас интересует майор Август фон Урбах.
Я взял бумагу в руки.
На меня смотрел мужчина лет тридцати пяти, с холеными усами, проницательными светлыми глазами и легкой усмешкой в уголках губ. На нем была безупречная форма австрийского офицера, на груди несколько наград.
Но главное во взгляде. Умном, ироничном, слегка насмешливом. Взгляде человека, который видит насквозь чужие игры и получает удовольствие от собственных.
– Майор Август фон Урбах, – говорил Редигер, и в голосе его звучало нечто похожее на уважение. – Из старинного баварского рода, образование получил в Терезианской военной академии, служил в Боснии и Герцеговине с тысяча девятьсот восьмого года. Знает край как свои пять пальцев, говорит на сербском, хорватском, турецком языках. Агентурная сеть покрывает весь регион.
Полковник закурил новую папиросу.
– Но главное не это. Урбах не просто разведчик. Он игрок. Он любит свою работу, любит интриги, любит сталкивать людей и организации, наблюдая за результатом. – Редигер посмотрел на меня внимательно. – По нашим данным, именно он курирует операции по проникновению в «Черную руку» и «Младу Босну». Именно он знает о каждом их шаге. И именно он, как мы подозреваем, не просто следит за сербскими националистами, но и направляет их.
– В каком смысле? – спросил я, хотя уже начинал понимать.
– В самом прямом. – Редигер постучал пальцем по изображению Урбаха. – Мы полагаем, что майор фон Урбах не просто собирает информацию. Он провоцирует. Через своих агентов он подталкивает радикалов к действиям, которые дадут Австро-Венгрии повод для войны. Но делает это тонко, изящно, так, чтобы сербы считали, что действуют самостоятельно.
Достойный противник. Такие ценились в Аламуте.
– У нас есть основания полагать, что он уже в Белграде или Сараеве, – продолжал Редигер. – Урбах переодевается, меняет личности, говорит без акцента. Может выдать себя за серба, хорвата, даже за турка. Наша агентура видела его дважды за последние два месяца, оба раза в разных обличьях.
– Опасен?
– Чрезвычайно. – Полковник смотрел мне прямо в глаза. – Если Урбах вас вычислит, вы не доживете до утра. Он не церемонится с противниками.
Редигер показал на еще один портрет.
– А это его помощник. Гауптман Карл Хофер. Полная противоположность Урбаха. Пруссак, методичный, жестокий. Бывший полицейский из Берлина, перешел в военную разведку. Специализируется на допросах и устранении неугодных. Если Урбах мозг операции, то Хофер ее кулак.
Я смотрел на второго человека. Крепкий, коренастый, с тяжелым подбородком и холодными серыми глазами. Лицо палача.
– Кроме австрийцев, – Редигер перелистнул страницу, – в регионе активизировалась германская разведка. Им война нужна не меньше, чем Вене. Германский Генеральный штаб считает, что время играет против них. Чем дольше ждать, тем сильнее становится Россия и Франция.
– Кто конкретно?
– Майор Вальтер Николаи, глава германской военной разведки на востоке. Но он действует из Берлина. А на месте у него агенты. – Редигер показал несколько рисунков. – Имена неизвестны, лица меняются. Германцы предпочитают работать через подставных лиц, вербуют местных жителей, не светятся сами.
Он закрыл папку.
– Александр Николаевич, вы отправляетесь в самое настоящее осиное гнездо. Австрийская разведка, германская разведка, сербская контрразведка, которая подозревает всех иностранцев. Сербские радикалы, готовые убить любого, кто покажется им шпионом. И майор фон Урбах, который превратил Балканы в свою личную шахматную доску.
Он посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.
– Вы уверены, что готовы?
Я думал об Аламуте. О крепости в горах, где меня учили убивать и умирать за идею. О миссиях, когда я шел один против армий. О десятках целей, окруженных охраной.
– Готов, господин полковник.
Редигер кивнул.
– Тогда переходим к деталям легенды и технической подготовке.
Он достал из сейфа новую папку, на этот раз потоньше.
– Как я уже говорил, ваше прикрытие. Александр Дмитриевич Соколов, корреспондент газеты «Новое время». Настоящий Соколов существует, он чуть старше вас по возрасту, работает в редакции в Петербурге, но не выезжает за границу по состоянию здоровья. Мы договорились с редакцией о вашей командировке на Балканы для серии статей о славянском вопросе. Вы должны тщательно изучить его биографию.
Он передал мне документы.
– Паспорт, корреспондентское удостоверение, рекомендательные письма от редакции. Все настоящее, все проверенное. Австрийцы не смогут подкопаться.
Я изучал бумаги. Качественная работа. Даже опытный эксперт не заметит подлога.
– В Белграде вас встретит наш резидент, подполковник Артамонов. Официально он военный атташе при посольстве. Неофициально руководит всей нашей агентурной сетью в Сербии. Вы уже изучили документы? Встреча в русском читальном зале на улице Князя Михаила, третьего числа в три часа дня. Подойдете к полке с томами Тургенева и скажете: «Ищу записки охотника». Он ответит: «Лучше почитайте Дворянское гнездо».
Я уже запомнил коды для знакомства.
– Артамонов обеспечит вас жильем, деньгами, связью с Петербургом через дипломатическую почту. Но, Александр Николаевич… – полковник понизил голос, – вы должны понимать. Если что-то пойдет не так, официально мы вас не знаем. Корреспондент Соколов действовал самостоятельно, военная разведка не имеет к нему отношения. Империя не может позволить себе дипломатический скандал.
– Понимаю, господин полковник.
– Пять тысяч рублей на расходы. Этого хватит на несколько месяцев жизни и работу с агентурой. Если понадобится больше, Артамонов организует дополнительное финансирование.
Я кивнул.
– Завтра утром, в воскресенье, вас ждет инструктаж по техническим средствам в оружейной комнате, – продолжал Редигер. – Новейшее оружие, средства связи, шифры. Подполковник Крылов все подготовил. А в понедельник, ранним утром, вы выезжаете поездом до Вены.
Он вернулся к столу и налил коньяк в два бокала из хрустального графина.
– За успех миссии, поручик Бурный. – Редигер протянул мне один бокал. – И за то, чтобы вы вернулись живым.
Мы молча выпили. Коньяк обжег горло, разлился теплом по груди.
– Идите отдыхайте, Александр Николаевич. Впереди у вас трудные дни. – Редигер протянул руку. – И помните, что вы не просто агент. Вы последняя надежда предотвратить войну, к которой Россия еще не готова.
Я пожал его руку и направился к двери.
* * *
Воскресное утро выдалось ясным, почти безоблачным. Майское солнце заливало плац, где вышагивал караул, и золотило купола варшавских церквей.
За открытыми окнами казармы слышался колокольный звон. Горожане спешили на службу, а я спускался по каменным ступеням в подвалы штабного здания.
Оружейная комната располагалась в самом защищенном месте, под толщей кирпичных стен, за массивной железной дверью с двумя замками. Подполковник Крылов уже ждал меня, стоя у длинного деревянного стола, заставленного оружием и различными техническими устройствами.
– Доброе утро, поручик, – поздоровался он, когда я вошел и закрыл за собой дверь. – Времени у нас немного, так что перейдем сразу к делу.
В воздухе пахло оружейным маслом, порохом и чем-то металлическим. Керосиновые лампы под потолком отбрасывали ровный желтоватый свет на разложенные предметы. Я подошел ближе, рассматривая арсенал.
– Начнем с основного, – Крылов взял со стола компактный пистолет темного металла. – Браунинг модели тысяча девятисотого года. Калибр семь целых шестьдесят пять сотых миллиметра, магазин на семь патронов. Небольшой, легкий, идеален для скрытого ношения.
Он передал мне оружие. Я взял его в руку, ощущая приятную тяжесть и идеальный баланс. Совсем не похоже на кинжал или меч, но убивает не менее эффективно. Даже лучше, действует на расстоянии, без необходимости вступать в ближний бой.
– Надежный? – спросил я, проверяя затвор.
– Вполне. Бельгийская работа, качество превосходное. Этот экземпляр мы получили через наших агентов в Льеже. – Крылов положил рядом коробку патронов. – Тут сто патронов. Более чем достаточно. Носите пистолет в кобуре под левой рукой, так удобнее доставать правой. В штатском костюме он совершенно незаметен.
Я кивнул, запоминая. В этом времени я всегда с интересом изучал это новое оружие. В Аламуте не было огнестрельного оружия, только луки, арбалеты, кинжалы. Даже ребенок мог бы убить из этого маленького устройства семь человек, для этого ему не требовалось бы годы тренировки, как при стрельбе из лука.
– Второй вариант, – Крылов взял более массивный револьвер с характерным барабаном, – наш штатный «Наган» образца восемьдесят девятого года. Калибр семь целых шестьдесят две сотых, семь патронов. Тяжелее «Браунинга», но надежнее в грязи и сырости. Если «Браунинг» даст осечку, «Наган» выстрелит даже после купания в болоте. Показываю снова.
Он продемонстрировал, как открывать барабан, заряжать патроны, взводить курок, хотя мы все это проходили на учениях.
– Для Балкан я бы рекомендовал «Браунинг» как основное оружие, «Наган» как запасное. «Браунинг» носите постоянно, «Наган» оставьте в номере или чемодане на крайний случай.
Я взял в руки «Наган», почувствовал его солидный вес. Оружие офицера Российской империи. Надежное, проверенное, без изысков.
– А это, – Крылов взял со стола изящную трость из темного дерева с серебряным набалдашником, – кое-что особенное.
Он нажал на скрытую кнопку, и из набалдашника выскользнул тонкий стилет длиной около двадцати сантиметров. Лезвие блестело в свете ламп. Острое, трехгранное, смертоносное.
– Итальянская работа, – пояснил подполковник. – Трость нормальный аксессуар для джентльмена, никаких подозрений не вызовет. А стилет… – он провел пальцем вдоль лезвия, – входит между ребер бесшумно, убивает мгновенно, если знать куда колоть.
Я улыбнулся про себя. Это уже родное. Клинок, тишина, точный удар. Методы Аламута, просто в новой упаковке.
– Покажите, – попросил я.
Крылов поднес трость к манекену, стоявшему в углу, и быстрым движением вонзил стилет под левую лопатку.
– Сердце, – сказал он коротко. – Смерть через несколько секунд. Жертва даже не успеет закричать. – Он вытащил лезвие и вытер его платком. – Или сюда, – ткнул в основание черепа, – мгновенная смерть. Или в почку, если нужно, чтобы человек помучился перед смертью.
Я взял трость, ощущая ее вес и баланс. Нажал кнопку, выпустил лезвие, убрал обратно. Движения получались естественными, как будто я пользовался этим оружием всю жизнь.
– Вижу, вы быстро схватываете, – заметил Крылов с одобрением. – Хорошо. Переходим к техническим средствам.
Глава 16
Отъезд
Крылов взял со стола небольшой кожаный футляр и открыл его.
– Карманный фотоаппарат «Кодак Вест Покет». Новинка тысяча девятьсот двенадцатого года, самая компактная камера в мире. – Крылов достал складной аппарат, который в сложенном виде помещался на ладони. – Размером с пачку папирос, использует рулонную пленку. Восемь экспозиций на один рулон.
Он продемонстрировал, как раскладывать камеру, наводить на резкость, делать снимок.
– Качество хорошее, если освещение достаточное. Для съемки документов держите камеру на расстоянии примерно аршин от бумаги, обеспечьте яркий свет от окна или лампы. Главное, чтобы руки не дрожали при съемке, иначе текст получится размытым.
Я взял камеру, ощущая ее небольшой вес и продуманную конструкцию. Складной мех, объектив на металлических направляющих, простой затвор. Инженерное чудо начала XX века.
– Проблема в том, – продолжал Крылов, – что камеру все равно заметят, если будете снимать открыто. Поэтому используйте ее только в безопасных условиях. В своем номере, когда принесли документы для изучения, или в безлюдном месте. Для съемки на улице она не годится, слишком заметна.
Он положил рядом несколько рулонов пленки в металлических футлярах.
– Десять рулонов. Восемьдесят снимков. Этого должно хватить на несколько месяцев. Если понадобится больше, Артамонов достанет.
– Проявка?
– Подполковник Артамонов в Белграде имеет фотолабораторию в подвале посольства. Передадите ему отснятые рулоны, он проявит и отправит в Петербург дипломатической почтой. Сами проявлять не пытайтесь, слишком сложно, нужны химикаты и темная комната.
Следующим предметом оказался небольшой кожаный блокнот в потертом переплете.
– Шифровальная книга, – пояснил Крылов, открывая страницы, испещренные столбцами цифр и букв. – Латинский квадрат с тройной подстановкой и ключевым словом. Систему вы изучали на курсах, но эта книга содержит уникальный ключ, известный только вам, полковнику Редигеру и подполковнику Артамонову.
Он показал, как пользоваться шифром, как составлять и расшифровывать сообщения.
– Все донесения шифруйте обязательно. Даже если передаете через нашего курьера, всегда есть риск перехвата. Шифр практически невзламываемый без ключа, немцы и австрийцы бились над ним два года, безуспешно.
Я листал страницы, быстро запоминая структуру. В прошлой жизни я пользовался шифрами и кодами, но те были примитивнее. Здесь математика, сложные алгоритмы, несколько уровней защиты.
– А как уничтожить книгу, если понадобится? – спросил я.
– Если возникнет угроза захвата, действовать надо так. – Крылов достал небольшую стеклянную ампулу с прозрачной жидкостью. – Разбейте это на страницы, книга вспыхнет через несколько секунд. Специальный состав, горит даже в воде.
Он положил ампулу рядом с блокнотом.
– И последнее, – подполковник взял со стола маленький пузырек из темного стекла с восковой пробкой, – яд. Цианистый калий. Смертельная доза. Если попадете в безвыходную ситуацию, если австрийцы схватят и будут пытать, это избавление.
Я взял пузырек, ощущая его смертоносную силу. В Аламуте каждый фидаи носил с собой яд на случай пленения. Лучше умереть, чем поведать под пытками секреты ордена.
– Надеюсь, не понадобится, – сказал Крылов тихо. – Но вы должны знать, что он у вас есть. Для спокойствия.
– Понял.
Подполковник отошел к дальней стене, где на стеллажах стояли ящики и коробки.
– Теперь о методах связи. – Он достал несколько предметов. – Тайнопись. Три типа симпатических чернил. Первый на основе лимонного сока, проявляется при нагревании. Второй – молочный раствор, проявляется йодом. Третий – специальный химический состав, секретная разработка, проявляется только определенным реактивом, который есть у Артамонова.
Крылов показал маленькие флакончики, замаскированные под пузырьки с одеколоном и лекарствами.
– Пишете обычное письмо, скажем, в редакцию или родственникам. Между строк тайнописью – настоящее сообщение. Отправляете по обычной почте на адрес, который даст вам Артамонов. Наши люди перехватят, проявят, прочтут.
Он продемонстрировал технику письма тонким пером, смоченным в невидимых чернилах.
– Практикуйтесь. Первые письма будут корявыми, но через неделю научитесь. Главное не нажимать сильно, чтобы на бумаге не оставалось вдавленных следов.
Я кивнул, запоминая.
– Еще один метод, – Крылов взял мел из ящика, – условные знаки. На заборах, стенах домов, фонарных столбах. Классика разведки, но работает до сих пор. Три вертикальные черточки, значит требуется срочная встреча. Крест это опасность, прекратить контакты. Круг значит все в порядке, продолжаем по плану.
Он нарисовал знаки на доске, висевшей на стене.
– Вы оставляете знак в условленном месте, ваш связной его видит, реагирует. Австрийцы могут следить за почтой, за телеграфом, за курьерами. Но мелом на заборе пользуются все: дети, пьяницы, уличные торговцы. Незаметно и эффективно.
– Понятно.
Крылов сложил все предметы обратно на стол и посмотрел на меня серьезно.
– Александр Николаевич, вы получаете арсенал профессионального агента. Оружие, шифры, яды, средства связи. Все это опасно. Опасно для противника, но и для вас тоже. Одна ошибка, одна неосторожность, и вы мертвы. Австрийцы не церемонятся со шпионами. Расстреливают без суда или вешают публично для устрашения.
Он помолчал, затянулся папиросой.
– У меня один вопрос. Чисто личный, не служебный. – Его глаза смотрели прямо, без прикрас. – Почему вы согласились? Молодой офицер, вся карьера впереди, можно спокойно дослужиться до полковника в штабе, получать жалованье, растить детей. А вы идете туда, где вас могут убить каждый день. Зачем?
Я задумался. На самом деле я знал ответ. Потому что это моя природа.
Я ассасин, убийца, тень, идущая за жертвой. Сидеть в штабе, перекладывать бумаги, это не для меня. Я живу только в опасности, в игре со смертью, в миссиях, где на карту поставлено все.
Но как это объяснить?
– Долг, – сказал я наконец. – Полковник Редигер объяснил ситуацию. Если война начнется сейчас, Россия не готова. Погибнут тысячи, десятки тысяч людей. Моих товарищей по училищу, простых солдат, мирных жителей. Если я могу предотвратить это, если моя жизнь просто цена за время, необходимое для подготовки… – Я пожал плечами. – Тогда это стоит риска.
Крылов долго смотрел на меня, потом кивнул.
– Правильный ответ, поручик. Именно поэтому полковник выбрал вас. – Он протянул руку. – Удачи вам. И возвращайтесь живым. Таких, как вы, у нас мало.
Я пожал его руку.
– Постараюсь, господин подполковник.
Крылов помог мне упаковать все предметы в специальный чемодан с двойным дном. Оружие, боеприпасы, технические средства, все аккуратно улеглось в потайные отделения, замаскированные под обычные вещи путешественника.
– Завтра утром, в шесть часов, извозчик будет ждать вас у ворот казармы, – сказал он на прощание. – Довезет до вокзала. Поезд на Вену отходит в семь тридцать. Не опаздывайте.
– Не опоздаю.
Я поднялся из подвала на солнечный свет майского утра. Варшава жила обычной воскресной жизнью. На улицах прогуливались парочки, дети играли на бульварах, из кафе доносилась музыка. Мирно, спокойно, безопасно.
А через три дня я буду в Белграде, в самом сердце пороховой бочки Европы.
Где майор фон Урбах ждет своего часа, чтобы поджечь фитиль.
Где сербские фанатики готовят теракты.
Где каждый день может стать последним.
Но ассасин внутри меня ждал этого с нетерпением. Наконец-то настоящая охота. Наконец-то достойный противник.
Я зашагал к казарме.
Завтра начнется новая жизнь. Жизнь агента в тылу врага.
* * *
После обеда я вернулся в казарму. В общей комнате, где мы жили, царила непривычная тишина.
Лебединский сидел у окна с книгой, но не читал, задумчиво глядя в окно. Белозерский чинил ремень на полевой сумке, методично продевая иглу сквозь толстую кожу. Римский-Корсаков что-то чертил на листе бумаги, покусывая карандаш. Шуйский полировал до блеска сапоги, хотя они и так сверкали. Ахматов, как обычно молчаливый, точил на бруске свой казачий нож.
Жедринский первым поднял голову, когда я вошел.
– А, вот и наш путешественник вернулся. – Он отложил в сторону газету, которую просматривал. – Ну что, Александр Николаевич, получил инструктаж от Крылова?
– Получил, – коротко ответил я, проходя к своей койке.
– И когда отбытие? – спросил Белозерский, не отрываясь от работы.
– Завтра утром. Шесть часов.
Воцарилось молчание. Все понимали, что это значит.
Завтра я уезжаю на задание, о котором они почти ничего не знали. Разве что только о том, что это Балканы. Но все понимали, что это опасно. Что я могу не вернуться.
Лебединский закрыл книгу и повернулся ко мне.
– Знаешь, Александр, когда ты поступил на курсы, я думал, что ты очередной провинциальный юноша, который мечтает о карьере в столице. – Он усмехнулся. – Но после твоих успехов здесь… Черт возьми, Крылов сказал, что ты показал себя настоящим мастером.
– Да уж, – подтвердил Жедринский с усмешкой. – Когда ты попросил нас с Белозерским изобразить жандармов для твоей операции, я подумал, чем это может помочь? А ты…
Он покачал головой с уважением. Я вспомнил тот день. Анна, испуганная, прижавшая к груди запрещенные книги.
Двое «жандармов», Жедринский в чужой форме выглядел слишком солидно, Белозерский старательно изображал грубость. А я «случайно» оказался рядом, выдал себя за родственника, дал взятку, спас ее.
– Спасибо вам, – сказал я искренне. – Без вашей помощи я бы не справился.
– Ерунда, – отмахнулся Жедринский. – Мы только декорации. Ты режиссер и актер театра в одном лице.
Ахматов неторопливо провел пальцем по лезвию ножа, проверяя остроту, потом поднял на меня цепкие серые глаза. Встал, подошел ко мне и положил нож на мою койку.
– Возьми. У меня еще два есть. Этот верный, ни разу не подвел. Сталь донская, закалка казачья. Понадобится.
Я взял нож. Простой, без украшений, с деревянной рукоятью, стертой от долгого использования. Но лезвие было безупречным, острым как бритва.
– Спасибо, Сергей Тимофеевич. Это дорогой подарок.
– Возвращайся живым, – просто сказал Ахматов. – И верни нож. Он мне еще пригодится.
Лебединский поднялся с места и достал из своего сундука бутылку коньяка и несколько стаканов.
– Господа, предлагаю отметить отъезд нашего товарища как полагается. – Он разлил коньяк по стаканам. – По стакану каждому, чтобы не перебрать.
Мы встали в круг, подняли стаканы. Лебединский произнес:
– За поручика Александра Бурного. За успех его миссии. За то, чтобы он вернулся к нам живым и невредимым. И за то, чтобы эта проклятая война, которую мы все чувствуем, не началась раньше времени.
Мы выпили. Коньяк хороший, французский. Жег горло приятным теплом.
Теперь Белозерский посмотрел на меня серьезно.
– Александр, у меня к тебе просьба. Когда будешь там, на Балканах, среди всех этих интриг и опасностей, помни одно. – Он помолчал. – Мы не просто разведчики. Мы офицеры Российской империи. У нас есть честь. Иногда приходится лгать, предавать, убивать. Но есть черта, которую нельзя переступать, иначе превратишься в такого же мерзавца, как те, против кого работаешь.
– Какая черта? – спросил я тихо.
– У каждого своя, – ответил Белозерский. – Ты узнаешь ее, когда подойдешь слишком близко.
Остаток вечера мы провели вместе, вспоминая забавные случаи с занятий, обсуждая последние новости из столицы, рассказывая истории из прошлой службы. Никто не говорил о войне, о смерти, об опасности. Мы просто были товарищами.
Ночью я лежал в темноте, слушая ровное дыхание спящих товарищей.
Хорошие люди. Профессионалы. Каждый по-своему.
Лебединский с его умом и иронией. Белозерский с его практичностью и моральными принципами. Римский-Корсаков с его аналитическим складом ума. Шуйский с его благородством и храбростью. Ахматов с его казачьей интуицией. Жедринский с его опытом и цинизмом.
Я буду скучать по ним.
В Аламуте не было товарищества. Были конкуренты, соперники, потенциальные предатели. Каждый фидаи шел на задание один, возвращался один, умирал один. Никто не провожал тебя добрыми словами, никто не дарил ножи на память.
Но здесь, в этом странном мире через восемьсот лет, в теле русского офицера, я обнаружил нечто новое. Братство. Не кровное, не по клятве, а по общему делу, по общей опасности, по взаимному уважению.
Это непривычно. Но приятно, черт возьми.
Я закрыл глаза и уснул. Завтра начнется новая жизнь.
* * *
Утро понедельника выдалось ясным и прохладным. Я проснулся до рассвета, когда первые лучи только касались крыш домов.
Тихо оделся в штатское, добротный темно-серый костюм-тройку, белую рубашку, темный галстук. Надел котелок. Проверил документы в бумажнике: паспорт на имя Александра Дмитриевича Соколова, корреспондентское удостоверение, рекомендательные письма. Остальные вещи в чемодане.
Я готов.
Остальные так и спали, когда я тихо вышел из помещения.
У ворот казармы нас ждал извозчик на небольшой коляске. Рассвет окрасил небо Варшавы в нежные розовые тона.
Город просыпался. Где-то лаяла собака, грохотал первый трамвай, булочник открывал лавку.
Сел в коляску. Извозчик тронул вожжи, лошадь неторопливо двинулась по булыжной мостовой. Я обернулся.
Коляска уже отъехала на несколько десятков саженей, когда я инстинктивно поднял взгляд на окна штабного здания. Второй этаж, угловой кабинет с тремя высокими окнами. Кабинет Редигера.
В среднем окне, чуть отодвинув край тяжелой портьеры, стоял сам полковник. На таком расстоянии я не мог разглядеть выражение его лица, но по застывшей фигуре, по тому, как он держал руку на краю шторы, чувствовалось напряжение.
Он не вышел проводить меня. Не попрощался лично. Слишком официально, слишком заметно для окружающих. Начальник второго отдела ГУГШ не провожает обычного корреспондента газеты.
Но он стоял у окна и смотрел.
Я не подал виду, что заметил его. Не поднял руку, не кивнул. Просто на мгновение встретился с ним взглядом через расстояние, через утренний варшавский воздух, через невидимую границу между начальником и подчиненным, между тем, кто отправляет, и тем, кто идет.
Редигер едва заметно кивнул. Один раз. Коротко.
Потом отпустил портьеру, и она упала, скрыв его фигуру.
Коляска свернула за угол, и штабное здание исчезло из виду. Но я еще долго помнил ту фигуру в окне. Человека, который сделал ставку на молодого поручика с травмой головы и феноменальными способностями. Человека, который послал меня в самое пекло Европы, зная, что я могу не вернуться.
В Аламуте Старец Горы тоже никогда не провожал фидаев лично. Но иногда, когда особо ценный ассасин уходил на опасное задание, Старец поднимался на башню крепости и смотрел, как всадник скрывается в горных ущельях.
