Текст книги "Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ)"
Автор книги: Алим Тыналин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Ассасин 1: миссия в Сараево
Глава 1
Переселение
Крепость Каср аль-Кадир цеплялась за скалистый утес, словно хищная птица за добычу. Ее башни из красного песчаника возвышались над пропастью, где внизу серебрилась в лунном свете горная речка. Ветер с гор нес запах можжевельника и пыли, заставляя трепетать факелы в настенных креплениях.
Я прижался к каменной стене, наблюдая за внутренним двором через щель в бойнице. Все на мне было черным: темная куртка-каба из грубой шерсти, подпоясанная кожаным поясом, и широкие шальвары, заправленные в мягкие кожаные хуффы.
Поверх этой одежды длинный темный плащ-аба, который сливался с ночными тенями. Три ночи я изучал распорядок крепости, наблюдая, как стражники обходят дозор, как слуги снуют по коридорам, как сам Али ибн Хашим проводит свои вечера.
Жирный торговец солью заслуживал смерти, но не от кинжала ассасина. Мой путь к выполнению задания был иным, тонким, как паутина, неуловимым, как горный туман.
Пока мои собратья врывались к жертвам с обнаженными клинками, оставляя за собой только кровавые легенды и жажду мести, я предпочитал, чтобы смерть приходила естественно.
Несчастный случай. Болезнь. Судьба. Так учил меня мой наставник, старый перс Ибрагим, который говорил: «Истинное мастерство не в том, чтобы убить врага, а в том, чтобы заставить мир поверить, что он умер сам».
Али ибн Хашим имел привычку каждый вечер выходить на балкон своих покоев. Смотрел на звезды, пил вино из серебряного кубка, размышлял о торговых делах.
Балкон старый. Деревянные перила из потемневших дубовых брусьев держались на железных скобах, вросших в каменные гнезда.
Время и горная влага сделали свое дело. Металл покрылся ржавчиной, дерево рассохлось. Природа уже приготовила ловушку, мне осталось лишь довести ее до совершенства.
Скользя по камням, я поднялся по наружной стене башни. Мои пальцы находили малейшие выступы в древней кладке, мышцы работали без напряжения.
Годы тренировок в горных монастырях Аламута превратили мое тело в совершенный инструмент. Под балконом я достал тонкое долото и небольшой молоток с обмотанной войлоком головкой.
Работа требовала терпения и точности. Если я окажу слишком сильное воздействие, то перила рухнут с грохотом прямо сейчас, а если слишком слабое, и Али переживет этот вечер.
Ржавое железо быстро поддалось моим инструментам. Одна скоба расшаталась, затем вторая. Я оставил перила держащимися лишь на паре ненадежных креплений.
Любое серьезное давление, и деревянная балюстрада рухнет вместе с тем, кто на нее обопрется. Али любит опираться о перила во время ночных выходов, так что его падение неминуемо.
Спрятав инструменты, я приготовился к отступлению. Через час Али выйдет на балкон, как обычно. Оперется о перила, любуясь ночным небом. И тогда…
Шорох сбоку заставил меня замереть.
На соседней башне, в призрачном лунном свете, я разглядел фигуру в черном одеянии.
* * *
Вот уже два часа Рашид ибн Муса наблюдал с противоположной башни за действиями Халима ибн Сабах. Его широкая фигура прижималась к зубцам крепостной стены, черный плащ стремился развеваться на ветру, но был крепко привязан к туловищу и ногам. В отличие от изящного силуэта соперника на балконе, Рашид напоминал глыбу темного камня – массивный, неподвижный, смертоносный.
Он попал в крепость тем же путем, что и его соперник, но позже, уже после заката. Пока тот изучал привычки стражников и планировал свою хитроумную ловушку, Рашид забрался на соседнюю башню, и оттуда следил за действиями Халима. Он нашел в стене удобную выемку и привязал себя к ней, чтобы освободить руки и держать тугой лук из рогов горного оленя.
Рашид знал тактику Халима, хотя и осуждал ее. Для себя он выбрал более простой путь: стрела в сердце, когда намеченная жертва появится на балконе. Быстро, чисто, эффективно.
Двадцать лет он служил Старцу Горы. Двадцать лет безупречной преданности, беспрекословного подчинения, кровавых заданий. Он помнил первые дни Аламута, когда орден только формировался, когда каждый новый адепт был на вес золота. Рашид стоял у истоков, сражался с врагами Хасана ибн Саббаха, когда тот еще не был легендарным Старцем Горы.
И вот появился этот выскочка. Халим ибн Сабах, юноша из знатной семьи, которого привели в орден всего три года назад. Красивый, образованный, владеющий несколькими языками. Ученик старого Ибрагима, который наполнил его голову философскими бреднями о «тонком искусстве убийства» и «естественной смерти».
Старец благоволил к нему. Слишком благоволил.
Рашид стиснул зубы, вспоминая последнюю аудиенцию. Хасан ибн Саббах сидел в своем кресле, перебирая четки из черного агата, и говорил о будущем ордена. О том, что грубая сила – это прошлое, что истинная власть приходит через страх и таинственность. Что лучше один убийца, чья жертва умирает «естественной смертью», чем десять воинов с окровавленными кинжалами.
– Методы Халима показывают нам новый путь, – сказал тогда Старец, и его слова жгли Рашида, как раскаленное железо. – Когда наших врагов начинают находить мертвыми без видимых ран, когда смерть приходит к ним, словно от руки самого Аллаха, вот тогда наш орден станет поистине могущественным.
Рашид промолчал тогда. Как и подобает верному слуге. Но в душе его уже созрел план.
Сегодня ночью Халим должен погибнуть. Не от несчастного случая, не от «естественной смерти», а от стрелы в спину, пущенной из засады. И пусть Старец думает, что его любимца убили враги ордена. Пусть горюет и ищет убийц среди сельджуков или аббасидов.
А орден вернется на правильный путь, путь силы и открытого террора.
Рашид добрался до соседней башни, обойдя крепость по внешнему периметру. Путь был трудным, пришлось карабкаться по отвесным скалам, цепляться за корни кустарника, замирать в расщелинах, когда мимо проходили дозорные. Но он знал эти горы с детства. Здесь, в этих краях, он родился и вырос, прежде чем попасть в орден.
Теперь он ждал. Лук держал в левой руке, стрела уже приложена к тетиве. Как только Халим закончит свою ювелирную работу и начнет спускаться по стене, Рашид пошлет ему стрелу между лопаток. Падение довершит дело.
А потом он сам убьет Али ибн Хашима, быстро и без затей. И доложит Старцу, что задание выполнил он, Рашид, после того как враги предательски убили Халима.
Ветер усилился, принося с гор ледяной холод. Рашид улыбнулся в темноте. К утру все изменится.
* * *
Я замер, изучая силуэт на противоположной башне. Широкие плечи, массивная фигура, я узнал бы эту фигуру среди тысяч. Рашид ибн Муса. Старый враг из Аламута.
Значит, мои подозрения оправдались. Старец Горы послал двух ассасинов на одно задание. Сделал это не случайно. Это было испытанием. Или приговором.
Я медленно переместился в тень балконных опор. Мой разум уже просчитывал варианты.
Рашид занял позицию лучника, значит, планировал убить издалека. Вероятно, стрелой в спину, когда я буду спускаться по стене. Грубо. Предсказуемо. В духе Рашида.
Но что делать дальше? Спуск по стене превращался в самоубийство, на открытом пространстве я стану легкой мишенью. Отступление через крепость тоже исключалось – слишком много стражников, слишком много шума.
Оставался только один путь, через балкон, мимо ослабленных перил, в покои Али ибн Хашима. Там я мог бы укрыться, дождаться рассвета, возможно, даже завершить миссию другим способом.
Я бесшумно подтянулся на руках и перекинул ногу через край балкона, стараясь не задеть ослабленные перила. Дерево под моим весом едва заметно прогнулось.
Я замер, прислушиваясь. Где-то в глубине покоев раздавался мерный храп, Али ибн Хашим беззаботно спал.
Именно в этот момент Рашид выстрелил.
Стрела просвистела в ночном воздухе, пересекла пространство между башнями и вонзилась мне между лопаток. Удар был настолько мощным, что наконечник пробил кожаную куртку, ребра и вышел из груди, брызнув кровью на потемневшие доски балкона.
Я почувствовал, как силы покидают мое тело. Ноги подкосились, руки разжались. Я рухнул на колени, опираясь ладонями о пол балкона. Кровь текла изо рта, окрашивая древесину в черные пятна.
Я упал на бок, чувствуя, как жизнь вытекает из меня вместе с кровью. В ушах шумел ветер с гор. Перед глазами мелькали лица учителей, стены Аламута, лицо Старца Горы, все в последний раз.
Последней моей мыслью было сожаление. Не о собственной смерти, а о будущем, которое теперь никогда не наступит.
О пути, который орден не выберет. О философии, которая умрет вместе со мной на балконе чужой крепости.
Мои глаза закрылись, и последнее, что я увидел, это темные очертания вершин гор вдалеке.
* * *
Месяц спустя
Рашид ибн Муса сидел в своих покоях в Аламуте, перебирая оружие, приготовленное для последней миссии. На низком столике из кедрового дерева лежал кинжал, его рукоять из слоновой кости поблескивала в свете масляной лампы. Рядом стоял серебряный кубок, из которого Рашид пил вино в этот вечер.
Убийство Хашима было простым и прямолинейным. После того как тело Халима остыло на балконе, Рашид пробрался в крепость через окно оружейной. Стражники дремали, долгая ночная вахта сделала свое дело. Он прошел по коридорам, как тень, но без излишней осторожности своего покойного соперника.
В покоях Али он не стал изобретать сложных планов. Просто перерезал горло спящему толстяку. Быстро. Эффективно. Кровь хлестала на шелковые подушки, окрасив их в темно-бурый цвет. Хашим даже не успел проснуться, смерть пришла во сне.
Именно так должны умирать враги ордена, думал тогда Рашид. Не от подстроенных несчастных случаев, не от медленно действующих ядов. От клинка ассасина, чтобы весь мир знал: никто не может противиться воле Старца Горы.
Теперь, месяц спустя, его философия торжествовала. Хасан ибн Саббах внял его словам.
Молодых адептов обучали новой тактике, открытым убийствам средь бела дня, в людных местах, чтобы максимально устрашить врагов. Белые одежды, громко выкрикиваемые лозунги, демонстративное пренебрежение к собственной жизни, все это должно было сделать имя «исмаилит» синонимом неотвратимого ужаса.
Рашид поднял кубок и отпил глоток воды. Горная родниковая вода в Аламуте всегда была особенно чистой и холодной. Он пил из этого источника уже двадцать лет, с тех пор, как впервые попал в крепость юношей.
В последние дни его мучила странная слабость. Врачи говорили о горной лихорадке, о переутомлении после долгой миссии. Рашид не придавал этому значения. Воин должен быть сильнее болезней.
Но сегодня слабость усилилась. Руки дрожали, когда он поднимал кубок. В горле стоял металлический привкус. Голова кружилась, словно после долгого поста.
Он снова отпил воды, жадно, пытаясь смыть неприятный вкус во рту. Вода казалась чуть горьковатой, но родники в горах всегда отличались по вкусу.
Рашид не знал о тайном резервуаре, который Халим устроил в стене над его покоями еще до отъезда в крепость Хашима. Не знал о медленно работающем механизме, который каждый день добавлял несколько капель концентрированного яда в его личный источник воды. Яд из корней болиголова и сока молочая, медленный, коварный, не оставляющий следов.
Механизм был рассчитан на месяц. Если бы Халим благополучно вернулся, он бы остановил его действие. Но поскольку Халим не пришел, Рашиду пришлось заплатить за стрелу, направленную в спину соперника.
Он поставил кубок на столик и попытался встать. Ноги не держали. Он рухнул на колени, хватаясь за край низкого дивана. Дыхание стало затрудненным, сердце билось неровно.
Теперь он понял. Слишком поздно, но понял.
– Халим… – прохрипел он в пустоту покоев.
Никто не ответил. Мертвые не говорят. Но иногда они мстят.
Рашид упал на ковер, который когда-то привез из далекого похода. Перед глазами мелькали лица убитых им врагов, стены крепостей, которые он штурмовал, кровь на своих руках.
Он умер на рассвете, когда муэдзин призывал правоверных на утреннюю молитву. Его нашли слуги, лежащим на полу с кубком в руке, словно уснул во время питья воды.
Орден списал смерть на божественное наказание за грехи молодости. А философия террора, которую он внушил Старцу Горы, укоренилась и дала всходы. Ассасины стали именно теми, кого запомнила история, фанатиками в белом, сеющими ужас во имя своей веры.
Тонкое искусство Халима ибн Сабаха умерло вместе с ним на балконе далекой крепости. Но даже из могилы он сумел покарать предателя.
* * *
Тьма пришла не сразу.
Сначала я почувствовал, как душа отделяется от остывающего тела.
Всем моим существом овладела легкость, какой я не знал при жизни. Боль исчезла, кровь перестала течь из раны.
Я парил над балконом, глядя вниз на собственный труп. Стрела торчала между лопаток, как последняя насмешка Рашида.
Ветер с гор больше не касался меня. Я сам стал частью этого ветра.
Видения потекли, как вода из горного источника.
Аламут в лучах заката. Старец Горы в своем саду, перебирающий четки. Мой учитель Ибрагим, объясняющий, что истинная сила – в незаметности. Лица врагов, которых я убил без крови, без криков, без следов.
Все это рушилось. Я видел будущее ордена – белые одежды, кинжалы, блестящие средь бела дня. Фанатики, бросающиеся на копья стражников после совершения убийства. Террор вместо тонкого искусства. Страх вместо мудрости.
Рашид победил. Даже умирая от моего яда через месяц, он успеет изменить путь ассасинов навсегда.
Но было что-то еще. Ощущение незавершенности, тянущее меня вниз, прочь от света, который манил в вышине. Моя миссия не была окончена. Философия, которую я нес, не должна умереть вместе со мной.
Тьма поглотила меня.
Долгое падение через пустоту. Звезды гасли одна за другой. Время растягивалось и сжималось, как кожа змеи во время линьки. Века пролетали, как дни. Империи рождались и рушились в мгновенья.
А потом – свет. Резкий, белый, больничный.
Я открыл глаза и тут же зажмурился. Над головой горела газовая лампа с матовым стеклом.
Свет ярче тысячи факелов. Запахи ударили в ноздри: карболовая кислота, лекарства, человеческий пот, что-то металлическое и острое.
Попытался пошевелиться, а тело не слушалось. Руки казались чужими, более длинными, чем помнилось. Кожа бледнее, чем у меня в горах Персии. На левой руке шрам от старой раны, которой у меня никогда не было.
– Поручик Бурный? – голос прозвучал справа, на незнакомом языке, который я почему-то понимал. – Наконец-то очнулись. Три дня в беспамятстве лежали.
Я повернул голову. Пожилой человек в белом халате склонился над койкой. Седая борода, добрые глаза за очками. Врач. Лекарь. Но не такой, каких я знал. Слишком чисто выбрит, слишком опрятно одет.
– Где… где я? – мой голос звучал по-другому. Ниже, с незнакомым акцентом.
– В лазарете Варшавского военного училища, – ответил врач, щупая мой пульс. – Помните, что произошло? Вы упали с лошади во время учений. Сильный удар головой. Мы опасались повреждения мозга.
Память чужого человека всплыла обрывками. Александр Бурный, двадцать три года, поручик, слушатель разведывательных курсов при Варшавском военном округе. Сын дворян из Тульской губернии. Прилежный ученик, изучающий немецкий язык, австрийскую военную систему, методы получения информации.
И несчастный случай три дня назад. Лошадь споткнулась на препятствии, всадник ударился головой о камень. Врачи боролись за его жизнь, не зная, что душа покинула это тело, освободив место для другой.
– Память… туман в голове, – прохрипел я, пытаясь освоиться с новым голосом. – Помню лошадь, падение…
– Это нормально после такой травмы, – успокоил врач. – Постепенно все вернется. Главное, что опасность миновала. Завтра переведем вас в общую палату, а через неделю сможете вернуться к занятиям.
Занятия. Я вспомнил обрывки чужих воспоминаний. Изучение карт, дешифровка документов, основы конспирации. Александр Бурный готовился стать разведчиком. Как символично.
Врач ушел, оставив меня наедине с новой реальностью. Я лежал, разглядывая потолок, пытаясь понять масштаб произошедшего. Не только новое тело и новое время. Новый мир, где горели лампы без огня, где люди одевались в непривычные ткани, где в воздухе чувствовались запахи неизвестных мне веществ.
Но суть оставалась прежней. Я был ассасином. Мастером тайного убийства. И теперь у меня появился второй шанс проверить свою философию против грубой силы.
Где-то в этом новом мире были враги, которых нужно устранить. И я сделаю это так, как учил меня Ибрагим, незаметно, элегантно, будто сама судьба решила забрать их.
Рашид думал, что победил. Но смерть – не конец для истинного ассасина. Это лишь переход для новой охоты.
Глава 2
Пробуждение
Полковник Алексей Михайлович Редигер поднял глаза от шифрованной депеши и потер переносицу. За окнами его кабинета в здании штаба Варшавского военного округа моросил весенний дождь, очищая улицы города от серой каши из грязи и прошлогодних листьев.
На столе перед ним лежали три личных дела. Три судьбы. И один тех, чьи судьбы тщательно рассмотрены под микроскопом в этих папках, через неделю окажется в самой сердцевине балканской пороховой бочки.
Редигер уже восемь лет возглавлял второй отдел Главного управления Генерального штаба при Варшавском округе. Высокий, сухопарый, с проседью в аккуратно подстриженных усах, он походил скорее на университетского профессора, чем на офицера военной разведки. Что, впрочем, только способствовало его работе, никто не подозревал в этом интеллигентном господине руководителя одной из самых эффективных агентурных сетей империи на западных границах.
Депеша из Петербурга помечена грифом «Весьма секретно» и подписана начальником Главного управления Генерального штаба генералом Жилинским лично. Текст был краток, но красноречив: «Балканы на грани взрыва. Сербские организации радикализируются. Необходимо установить: степень влияния Вены на экстремистов, планы провокаций против русских интересов, возможность контроля ситуации. Война неизбежна, но не должна начаться преждевременно. Срочно направить надежного человека в Белград и Сараево».
За этими строками скрывался сложнейший расчет. Генеральный штаб понимал, что столкновение с Австро-Венгрией и Германией неотвратимо, но России нужно время.
Время для завершения военных реформ, для укрепления союза с Францией, для окончательной подготовки к большой европейской войне. Неконтролируемые действия сербских горячих голов могли сорвать все планы, втянув империю в конфликт до того, как она будет к нему готова.
Редигер открыл первое дело. Капитан Дмитрий Энгельгардт. Тридцать два года, из остзейских немцев, но верой и правдой служащий России. Опыт работы в Галиции и Восточной Пруссии, владеет немецким, польским, сербским и хорватским языками. Четырежды награжден за успешные операции. Женат, один сын.
Опытный разведчик, но слишком известный австрийской контрразведке. После инцидента в Лемберге прошлой весной его лицо наверняка попало в досье охранки. Рисковать таким ценным кадром ради одной операции было бы неразумно.
Второе дело. Поручик Михаил Волков. Двадцать восемь лет, из княжеского рода, правда, сильно обедневшей ветви. Окончил Пажеский корпус, служил военным атташе в Риме. Знает французский, немецкий, итальянский, основы сербского. Холост. Безупречные манеры, связи в дипломатических кругах.
Хорошие данные, но… Редигер нахмурился. Волков слишком заметная фигура в светском обществе. К тому же его аристократические замашки могли помешать работе с демократически настроенными сербскими националистами. Князь, пусть даже и бедный, вряд ли сойдет за своего в революционной среде.
Третье дело. Поручик Александр Бурный. Двадцать три года, потомственный дворянин из Тулы, но не из высшей знати. Отец – отставной штабс-капитан, мать из семьи уездного врача. Окончил кадетский корпус с золотой медалью, затем Павловское военное училище. Блестящие способности к языкам – немецкий, французский, изучает сербский и хорватский. Аналитический ум, феноменальная память.
Но три дня назад упал с лошади во время учений и получил тяжелую травму головы…
Полковник поглядел в окно. Внизу, на плацу, маршировали курсанты.
Многие из них через год-два окажутся на полях сражений, если не удастся оттянуть начало войны. А для этого державе нужно держать руку на пульсе балканских событий, направлять энергию славянских националистов в нужное русло, не позволять Австрии спровоцировать преждевременный конфликт.
Слишком многое зависело от этой миссии. Агент должен проникнуть в сербские тайные организации, выяснить их планы, установить связи с лидерами движения. Но главное, не допустить неконтролируемых террористических актов, которые могли бы дать Вене повод для военных действий против Сербии.
Редигер вернулся к столу и снова взял дело Бурного. Последние занятия по дешифровке… Молодой поручик справился с австрийским военным шифром за полтора часа, тогда как его сокурсники бились над ним целый день.
И доклад о внутриполитической ситуации в Боснии тоже хорош. Глубокий анализ, учитывающий все нюансы национальных противоречий.
Бурный обладал редким сочетанием качеств. Дворянское происхождение позволяло ему свободно держаться в любом обществе, но он не был аристократом, что облегчало контакты с демократической интеллигенцией.
Образование и природные способности делали его идеальным аналитиком. А молодость и неизвестность давали прекрасное прикрытие.
Если бы не эта проклятая травма…
В дверь постучали.
– Войдите.
– Алексей Михайлович, – доложил вошедший адъютант, подполковник Крылов, – Вы приказали сообщить, как только будут известия. Полковой лекарь передает, что поручик Бурный пришел в полное сознание и просит разрешения вернуться к занятиям.
Редигер поднял голову.
– Каково его состояние?
– Врач удивлен скоростью выздоровления. Память восстановилась, речь ясная, координация движений в норме. Правда, некоторые события последних дней помнит смутно, но это нормально после подобных травм.
– Любопытно, – пробормотал полковник. – Передайте лекарю, жду подробного медицинского заключения к вечеру. А сейчас я сам навещу выздоравливающего.
Крылов удивленно моргнул. Редигер крайне редко покидал кабинет без крайней необходимости.
Через четверть часа полковник стоял перед дверью лазарета. Интуиция, а в его деле она значила не меньше, чем логика, подсказывала, что встреча с Бурным может решить все. Если молодой офицер действительно полностью восстановился, если травма не повлияла на его уникальные способности…
Балканы ждать не будут. Каждый день промедления увеличивал риск неконтролируемого взрыва. А империя должна встретить грядущую войну во всеоружии, а не быть втянутой в нее внезапно.
Впрочем, у Редигера оставалась еще одна возможность проверить кандидатов. На прошлой неделе от варшавской охранки поступила информация о подозрительной активности среди польских студентов университета.
Молодые люди собирались на тайные собрания, обсуждали «славянское братство» и события на Балканах. Пока что это лишь болтовня, но подобные кружки могли стать прекрасной школой для будущего агента, и одновременно источником полезной информации.
Редигер принял решение. Троим кандидатам будет дано одинаковое задание.
За неделю проникнуть в студенческую среду и завербовать надежного информатора среди участников кружка. Кто справится лучше, тот и отправится на Балканы. Это убьет двух зайцев сразу: позволит выявить его способности, а еще и полезное дело для разведки сделает.
Он выпрямился и решительно толкнул дверь палаты.
* * *
Врач ушел, оставив меня наедине с хаосом чужих воспоминаний. Я лежал на узкой железной кровати, пытаясь совладать с потоком образов, которые не принадлежали мне, но почему-то были доступны моему сознанию.
Александр Николаевич Бурный. Поручик. Двадцать три года. Сын отставного штабс-капитана из Тульской губернии. Выпускник Павловского военного училища. Слушатель разведывательных курсов при штабе Варшавского военного округа.
Все эти сведения всплывали в моей голове с пугающей четкостью, словно я прожил эту жизнь сам. Детские воспоминания о большом деревянном доме с резными наличниками, где пахло яблоками и медом. Мать, Екатерина Павловна, игравшая на фортепиано по вечерам. Отец, строгий, но справедливый, учивший сына держаться в седле и стрелять из револьвера.
Я попытался встать и едва не упал. Тело было другим, более высоким, длинным, с непривычным распределением веса. Ноги подкашивались, руки дрожали. Держась за железную спинку кровати, я добрался до маленького зеркала над умывальником.
На меня смотрел незнакомец.
Правильные европейские черты лица, серые глаза под прямыми бровями, светло-русые волосы. Кожа бледная, почти белая, я такой никогда не видел в горах Персии, где люди были смуглыми от рождения и еще больше темнели под горным солнцем. На левой руке шрам в форме полумесяца, память о детской травме.
Это лицо никому не скажет о восточном происхождении его обитателя. Никто не заподозрит в молодом русском офицере ученика исмаилитских мастеров из Аламута.
Я осторожно ощупал свое новое тело. Мышцы развиты, но по-другому, не так, как у горного воина, привычного карабкаться по скалам и часами висеть неподвижно в засаде. Эти мышцы знали конную езду, фехтование, строевую подготовку. Но есть ли в них отголоски моих прежних навыков?
Я попробовал бесшумно двинуться по каменному полу палаты. Первые шаги получились неуклюжими, ноги не слушались, не находили правильного баланса.
Но постепенно, шаг за шагом, тело начинало откликаться на мою волю. Древние навыки просыпались, приспосабливаясь к новой оболочке.
На прикроватном столике стояла тарелка с едой. Белый хлеб, масло, какая-то каша. Я принюхался и поморщился.
Непривычный запах. Но мне не привыкать, раньше для выполнения задания я мог есть личинок жуков и червей. Поэтому я съел несколько ложек, а потом и все, что стояло на столе.
Странными были и другие запахи этого места. Карболовая кислота, которой здесь дезинфицировали все подряд. Табачный дым, проникающий через окно. Запах угля и металла от каких-то невидимых машин. В Аламуте воздух пах можжевельником, горными травами и дымом от дровяных очагов.
Дверь скрипнула, и в палату вошла молодая женщина в белом платье и странном белом чепце. Медсестра, подсказала память Бурного. Сестра милосердия.
– Как самочувствие, господин поручик? – спросила она, ставя на столик поднос с лекарствами.
Я едва сдержался, чтобы не отвернуться к стене. В моем мире женщины не появлялись в мужских покоях, не касались посторонних мужчин, не разговаривали с ними лицом к лицу. Но здесь, в этом странном христианском мире, такое поведение было нормой.
– Лучше, – проговорил я, стараясь говорить тише, чтобы скрыть дрожь в голосе.
Она приблизилась и взяла мою руку, проверяя пульс. Прикосновение чужой женщины к обнаженной коже показалось мне почти кощунственным. Я почувствовал, как лицо заливает краска.
– Пульс ровный, – констатировала она удовлетворенно. – Вы поправляетесь удивительно быстро. Завтра, наверное, переведут в общую палату.
Когда она ушла, я позволил себе расслабиться. Каждый день в этом новом мире приносил испытания, к которым мой прошлый опыт не мог меня подготовить.
Вскоре принесли завтрак, чай в стеклянном стакане с металлическим подстаканником, белые булочки, масло и варенье. Я попытался взять стакан так, как это делал Бурный, но обжег пальцы. В Персии мы пили горячие напитки из маленьких фарфоровых пиал, держа их совсем по-другому. Пришлось учиться заново.
Хуже было с одеждой. Когда медсестра принесла чистую рубашку и кальсоны, я долго не мог понять, как застегивать пуговицы. В моем прежнем мире одежда завязывалась шнурками или застегивалась крючками.
Эти маленькие круглые диски, которые нужно было продевать в петли, казались издевательски сложными. Несколько раз я едва не порвал ткань, пытаясь силой втолкнуть пуговицу в слишком узкую, как мне казалось, петлю.
Но самым тяжелым испытанием стал визит священника. Пожилой батюшка в черной рясе пришел навестить больных, как это принято в христианском мире. Он остановился у моей кровати и начал говорить о Боге, благословении и скором выздоровлении.
Я слушал, стараясь не выдать своего ужаса. Этот человек поклонялся Исе ибн Марьям, Иисусу, которого мусульмане почитали как пророка, но не как сына Божьего. Крест на груди священника казался мне символом заблуждения. Но память Бурного подсказывала правильные ответы, и я кивал, бормотал «Аминь» и даже позволил батюшке перекрестить меня.
Рука его была теплой и мягкой, рука писца, а не воина. В Аламуте наши наставники были суровыми горцами с мозолистыми ладонями. Здесь служители веры жили в комфорте и сытости.
На следующий день лекарь разрешил мне вставать и ходить по палате. Я начал методично изучать свое новое тело, проверяя его возможности. Мышцы откликались по-другому, но постепенно я находил способы заставить их повиноваться.
Попробовал встать на цыпочки и двигаться бесшумно. Получилось, хотя и не сразу. Тело Бурного выше и тяжелее моего прежнего, центр тяжести располагался иначе. Но принципы оставались теми же: мягко ставить ногу, перекатываться с пятки на носок, держать спину прямо.
Проверил гибкость, сел на пол и попытался коснуться лбом колен. Вышло с трудом. Европейцы явно не уделяли такого внимания растяжке, как воины Аламута. Пришлось тайно, когда никого нет рядом, делать упражнения для восстановления подвижности суставов.
Самым странным было обнаружить, что я помню молитвы, но христианские. «Отче наш» всплывал в памяти сам собой, словно я читал его с детства. А попытки вспомнить суры Корана натыкались на пустоту. Словно эта часть души осталась в прежнем теле, а новое приняло только светскую часть сознания.
На полке я нашел книгу, «Войну и мир» Толстого. Я открыл ее и с удивлением обнаружил, что читаю свободно. Буквы, которых я никогда не видел, складывались в слова, слова – в предложения. Память Бурного предоставляла не только язык, но и грамотность.
Но содержание книги заинтересовало меня. Описания балов, где мужчины и женщины танцевали вместе, держась за руки. Сцены, где дамы появлялись в обществе с открытыми плечами и руками. В моем прежнем мире такое поведение считалось неприличным даже между супругами.
Каждое утро медсестра, ее звали Анна Петровна, как подсказывала память Бурного, приносила таз с теплой водой для умывания. В Аламуте мы совершали омовение перед каждой молитвой, но здесь люди мылись по-другому.
Она показала мне кусок душистого мыла, белый брусок, пахнущий лавандой. В Персии мы использовали золу или специальную глину. Это мыло было гладким, скользким, и пахло как женские благовония.
– Господин поручик, а вы всегда были таким… осторожным? – спросила Анна Петровна, наблюдая, как я аккуратно намыливаю руки. – Словно впервые в жизни держите мыло в руках.
