Текст книги "Тайны Аральского моря (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

  И всё-таки не всегда ироничными были те интонации – а вдруг действительно найдём?

  ...Данилыч не раз говорил нам, что острота предстартового волнения – верный показатель важности того, чему даётся старт. Тогда очень сомнительно, что кому-нибудь из нас придётся ещё хоть раз в жизни затевать что-то более важное. Предстартовое волнение было будь здоров.

  ... В ясную погоду с берега аральского рейда Трёхгорку можно разглядеть на самом горизонте. Но вот сколько до этого острова километров – этого никто нам толком не смог сказать. 30? 40? 50? Разумеется, мы, из осторожности, не могли опросить многих и быть очень настойчивыми. Из тех, кого спрашивали, на Трёхгорке не был ни один. Ни один не смог даже назвать человека, который там бывал. Но все сходились в одном – людям там делать абсолютно нечего.

  ...Большим успехом советской промышленности стала дюралевая лодочка «Казанка». Красива, прочна. А лететь над водой ей позволяет ещё одно достижение социалистической промышленности – подвесной мотор «Москва-10». Под 5-сильной «Стрелой», прежним высшим достижением в этой области, ни одна лодка глиссировать не могла. Правда, знатоки говорят, что «Москва-10» – точная копия какого-то заграничного мотора. Но у знатоков всегда так. У них всё, что, якобы, создано в СССР, – всё это содрано с заграничных образцов. «Даже Т-34 и АК-47?» – спросил я как-то одного такого знатока, с которым часто встречался в библиотеке «Рыбника». «А ты как думал!» – ответил он с такой убеждённостью, будто лично стырил из секретных зарубежных сейфов чертежи прототипов Т-34 и АК-47.

  ...Летим на «Казанке» к Трёхгорке.

  Я – на руле. На переднем сиденье лодки расположился Лёня с биноклем на груди. Время от времени он внимательно осматривает всё вокруг. На средней банке – Игорёк. Исполняет самые известные дворовые песни Аральска, стараясь хотя бы иногда перепеть мотор.

   Ровный гул мотора – что может ещё больше ласкать слух тем, кто доверился этому мотору на каком-то важном отрезке своей судьбы. А с каким, наверное, волнением должны прислушиваться к звуку моторов те, которые жизнь свою доверяют тем моторам. Лётчики, например.

  Полный штиль. Вода перед нами – голубое зеркало. За нами его поверхность гнут волны от нашей несущейся «Казанки».

  По-моему, самый виртуозный летун на планете – муха. Но и чайка может закладывать такие пируэты, что залюбуешься. А вот мартын против неё тяжеловат. Всё равно, что бомбардировщик против истребителя.

  Пролетела и села где-то вдалеке стая лысух. Эти, в отличие от чаек и мартынов, летают целыми эскадрильями. Лёня даже не смотрит в ту сторону – мы не на охоте, не погонимся за ними.

  ...Ну, вот и подплываем к Трёхгорке. Посмотрим на часы. Если средняя скорость нашей лодки – километров двадцать в час, то проплыли мы километров 35-40. На лодках так далеко в море от Аральска никому из нас отплывать ещё не приходилось.

  Оказывается, Трёхгорка – это не только три горы. Мы уже видим на острове и немалые участки с равнинным рельефом. И место, где можно будет вытащить нашу лодку на берег, – прямо по курсу.

   ...Прибыли – привет, Трёхгорка!

  Подняли мотор, вытащили лодку на берег, осмотрелись.

   ...Ну-ка, ну-ка, и где тут выложенная из приметных камней стрелка, указывающая на тот баобаб, под могучими корнями которого... Ну да, какие тут ещё баобабы? Если бы не эти три горы, то пейзаж точно такой, как под Аральском – блёклая равнинная пустыня с редкой, чахлой, малорослой растительностью. Да и называть эти три песчано-глинистых образования не бог весть какой высоты горами – незаслуженный комплимент для них. Но мы не станем обижать Трёхгорку – пусть они по-прежнему будут для нас горами.

  Тогда где тут стрелка, указывающая на тот куст верблюжьей колючки, под которым схоронен легендарный клад Успана?

  Нет, не найдём мы такой указующей стрелки. Никаких знаков мы не найдём. Даже если и были такие когда-то, то века, конечно, надёжно их стёрли.

  А как тогда нам быть? Куда направить свои алчущие взгляды?

  У Игорька уже родилась нужная идея:

  – Так, пацаны, включаем интуицию, шестое чувство, третий глаз.

  Лёня не против идеи, но как технически она реализуется:

  – А как это всё сразу включить – интуицию, шестое чувство, да ещё и третий глаз?

  Я бы довольствовался и малым:

  – Ты, Игорёк, скажи, как нам хотя бы одну только интуицию у себя разбудить?

  Игорёк объясняет:

  – Для этого надо постараться уйти глубоко в себя. Медитацией называется такой уход. Лучше всего, если в конце медитации в транс получится войти.

  У нас с Лёней до этого никогда не было попыток уйти в себя так глубоко, чтобы получить на выходе то, что хотя бы с большой натяжкой можно было назвать трансом. Но раз надо, значит, надо.

  Постояли с прикрытыми глазами, сложив перед собой руки. Потом по настоятельной рекомендации Игорька сели на колени и произвели серию быстрых поклонов с обязательным касанием лбом земли. По его же команде вот так, на коленях, вместе поворачивались в следующую по часовой стрелке сторону света, – вдруг какая-то из них более других поспособствует глубокому уходу в себя.

  Нам с Лёней ничто не поспособствовало. Перемигнувшись, мы прекратили бесполезные телодвижения.

  А вот Игорёк медитировал не понапрасну. В транс он, похоже, тоже не вошёл – ни дёргаться не стал, ни глаза на лоб закатывать, ни пена у него изо рта не пошла. А что это за транс, если у человека глаза на лоб не лезут, и пена у него изо рта не идёт? Но вдруг, вытянув вперёд руки и лишь иногда приоткрывая глаза, он встал с колен и резво пошёл в только ему понятном направлении. Обделённые не только шестым чувством и третьим глазом, но даже самой завалященькой интуицией, мы с Лёней покорно пошли за своим поводырём.

  Через какое-то время он остановился, снова на время ушёл в себя и потом уверенно показал: «Во-о-н к той горе надо идти!»

  Гора, назначенная Игорьком для содержания в себе или где-то рядом с ней клада Успана, находилась на другом краю Трёхгорки, дальше двух других.

  Не так уж велик этот остров, не станем оплывать его, чтобы добраться до той горы. Побережём бензин, оставим лодку здесь, пешком пойдём. Лёня ещё раз внимательно осмотрел в бинокль море – ничего и никого не видно, никто у нас лодку не стащит. Такая прогулка и шансы найти клад увеличивает: вдруг интуиция, шестое чувство и третий глаз – вдруг весь этот кладоискательский инструментарий подвёл Игорька, и сокровища находятся не в той горе, а где-то на том пути, который нам придётся до неё протопать. Вот юркнет от нас в испуге ящерка, пригревшаяся на каком-то округлом булыжнике, – а то не булыжник окажется, а выступающий из-под земли упитанный бочок Золотого Казана. Мечтать на всю катушку любой из нас мог и без всякой медитации.

  ...Что бы там ни говорили про кеды, что нездоровая-де это обувь, а ничего удобней для того, чтобы искать на необитаемых острова сундуки, набитые драгоценностями, и прочие сокровища, человечество не придумало.

  ...А топать-то, оказывается, приходится, будь здоров! Решили, что на склоне своих лет, пописывая мемуары, дадим дружеский совет всем будущим кладоискателям: «Гора, в которой находится ваш клад, всегда окажется намного дальше, чем вы предполагали, когда решили шлёпать до неё пешком, так что запаситесь терпением».

  У шестого чувства тоже есть срок годности? Оно тоже выдыхается? Или Игорёк просто устал раньше нас с Лёней? Он уже не так уверен в том, что мы на правильном пути.

  Лёня эту неуверенность сразу почувствовал и предложил начать поиски с ближней теперь к нам горы. Ни я, ни даже Игорёк не возражали.

  ...Салям, гора! Ох и зададим же мы тебе кладоискательского жару, если заметим тут что-нибудь интересное!

  Мы с Лёней вопросительно смотрим на Игорька: что подсказывает ему угасающая интуиция – каким местом горы нам особенно заинтересоваться?

  Нет, ничего уже она ему не подсказывает. Нашему поводырю требуется какая-то передышка, прежде чем предпринять следующую попытку уйти глубоко в себя.

  Лёня берёт инициативу на себя:

  – Давайте сначала повертимся у её подножия. Может, что и заметим...

  Что ж, давайте повертимся.

  Разбрелись.

  Довольно долго бродили мы у подножия этой горы, внимательно глядя и по сторонам, и себе под ноги. Нет, ничто нигде не сверкнуло, не блеснуло.

  И что теперь?

  И тут обнаружилось очень интересное – никто из нас не смог бы толком сказать: а плывя на Трёхгорку, что мы хотели здесь делать? То есть, как мы намерены были здесь действовать. Ведь не рассчитывали же мы действительно на то, что, только ступив на берег острова, сразу наткнёмся на какой-то указующий знак. Или что к Золотому Казану нас приведёт прозревший третий глаз кого-то из нас. И уж вовсе смех и грех, но ни один из нас, надеясь на двух других, не взял с собой лопату.

  – Ну и что будем делать? – Лёня не хотел сразу становиться командиром, приказы которого выполняются без обсуждений.

  Я посмотрел на часы и красноречиво постучал по ним. Глики, конечно, – добрейший народ, но и мы должны совесть иметь. Не ночью же возвращать лодку и мотор.

  Пошли назад.

  ...Берег с лодкой был уже недалеко, как Лёня вдруг остановился, всматриваясь во что-то. Остановились и мы с Игорьком. Проследили за направлением взгляда Лёни – это «что-то» находилось в стороне от нас, метрах в семидесяти.

  Да, пожалуй, это нечто чужеродное в островном пейзаже.

  Что же это такое – с такого расстояния невозможно было разглядеть. Но и отсюда можно было понять: это не может являться естественным элементом природы Трёхгорки. В пустыне такое не растёт.

  Подошли.

  Хоть и очень грубой по форме, какой-то допотопной, покрытой толстым слоем всяких наслоений была эта выступающая из-под земли часть чего-то целого, но других мнений быть не могло – это часть лапы якоря. И судя по её величине, сам якорь должен быть весьма немалым по размеру и весу. Не лодочным был этот якорь.

  Обошли, потрогали. Руками чуть разгребли вокруг. Нет, до основной части якоря так просто не доберёшься.

  Непонятен возраст этого «ископаемого». Десятилетия? Века?

  Земля со временем засосала этот якорь, или он специально был зарыт вот так, оставаясь какой-то своей частью видимым? Когда ищешь клад, ты хоть что готов принять за ориентир. Что, если этот якорь как раз и оставлен как указатель? Такой знак и столетиям не просто стереть.

  Прикинули, на что может указывать этот ориентир... Нет, ничего такого многообещающего, куда хотелось бы сразу бежать и проверить, – ничего такого в поле зрения не было.

  А может, никуда и ходить больше не надо? Может, клад где-то прямо тут, рядом? Что, если он под этим якорем и лежит?

  А ни инструментов нет, ни времени, чтобы покопаться. Ладно, покопаемся в следующий свой визит на Трёхгорку.

  Прошлись немного вокруг – вдруг и почти засыпанный песком остов судна, которому принадлежал этот якорь, где-то рядом лежит? Нет, не видно ничего такого. Да, удивительно чужеродным телом выглядел этот якорь так далеко от берега.

  Всё-всё, пора возвращаться. Быстрым шагом идём к лодке, размышляя вслух о странной находке.

  У меня – никаких ответов на поставленный нам этой находкой вопрос:

  – Кто же мог оставить здесь этот якорь?

  У Лёни их не больше:

  – И почему они отволокли его так далеко от берега?

  Игорёк, как всегда, и на самые трудные вопросы старался найти ответ:

  – Говорят, и в Аральском море бывали цунами. Какое-то деревянное судно выбросило далеко от берега, дерево сгнило в прах, а якорёк всё ещё держится...

  Нам с Лёней никак не хотелось позволить даже цунами бросить тень на подозрительность якоря, и мы готовы были до конца отстаивать версию какого-то тайного умысла, с которым его отволокли так далеко от берега. Вот только в чём этот умысел?

  Ладно, в следующий свой набег на Трёхгорку мы первым делом вокруг якоря покопаемся. А не найдём здесь ничего – всё-таки внимательней присмотримся к тому направлению, на которое он указывает. Нечего тут этому якорю делать, кроме как помочь нам найти Золотой Казан.

   6. ЧУЖОЙ

   ... У старших – свои проводы. Отца Игорька коллеги провожают торжественно в актовом зале Араломорской противочумной станции, которой он отдал много лет жизни. Речи, напутствия, пожелания, воспоминания, памятные подарки... Он, как и мой отец, работал зоологом в «противочумке», а, значит, был из той социальной прослойки, которые «а ещё шляпы носят». В младших классах нам с Игорьком было порой обидно, что наши отцы – не пролетарии, не оплот родины, не правофланговые строительства коммунизма, и, значит, мы не можем гордиться ими так же, как, например, гордятся своими отцами дети сварщиков, слесарей и токарей судоремонтного завода. Может быть, эта одинаковая обида и сблизила в своё время нас с Игорьком. Но потом мы всё больше стали понимать, что те, которые «шляпы носят», зачастую бывают куда более достойными и полезными людьми, чем иные пролетарии, и, стало быть, нечего нам ходить с клеймом отверженных. Не будь в Аральске «противочумки» и наших отцов, то как бы ни полегли от эпидемий этой безжалостной болезни и пролетарии, и все другие строители коммунизма.

   Неожиданно отца Игорька переводят в Саратов, в головную организацию противочумной службы СССР, и вся семья Кудряшовых переезжает туда.

  Игорька провожаем мы, молодёжь.

  А где ещё провести прощание с Аральским морем, как ни на Проходе? Пусть Игорёк перед отъездом в последний раз побудет там. Да и саратовской родственнице Кудряшовых, нашей ровеснице Маше, приехавшей успеть посмотреть на Аральское море, – ей тоже надо бы хоть разок посетить это легендарное место.

  Среди одноклассников – только избранные. Те, которые и бывали на Проходе всегда вместе. Разделившись надвое, наша компания махнула туда на двух одинаковых лодках «Казанках» с одинаковыми подвесными моторами «Москва-10». Одну из них я, как всегда, выклянчил у Гликов, хозяином второй был Владимир Романенко, по кличке Тесак. Когда он успел стать близким знакомым Игорька – этот момент как-то прошёл мимо нас с Лёней. Тесак был старше нас, и не аральчанином по рождению. Отслужил срочную в «Урале» и после дембеля остался в этой воинской части на какой-то скромной должностишке вольнонаёмного. Конечно, не она помогла ему так быстро обрасти жирком достатка – приобрести лодку, мотор, мотоцикл «ИЖ» с коляской... Тесак отыскал своё место и в теневом бизнесе. Быстро стал одним из самых удачливых браконьеров Аральска, нашёл каналы для сбыта своей рыбы. И, похоже, Игорёк с помощью Тесака тоже начинал приобщаться к этой романтике.

  Ура-а-а! Вот и Проход.

  Сойдя на берег, Игорёк сразу стал совершать положенный в таких случаях киношный ритуал – широко раскинув руки, страдальческим взглядом осматривать всё вокруг, как бы желая навеки запечатлеть в своей памяти красоту родных мест; тяжело вздыхать; торжественно произносить всякие пошлости, положенные произносить, прощаясь с малой родиной...

  Ну а я, хлопая его по плечу, стал произносить пошлости, положенные произносить в таких случаях провожающим:

  – Не грусти, Игорёк! Не где-нибудь – в Саратове будешь жить. Настоящий большой город, не то, что Аральск. Театры, филармонии, стадионы, цирк...

  – Волга-матушка, – добавил Лёня. – Без большой воды не останешься.

   Быстро произведя все торжественные ритуальные телодвижения и произнеся все сопутствующие этим телодвижениям высокопарные речи, начинаем делать то, что и положено делать здоровой, безалаберной юности – болтать, соревнуясь, кто более удачно обратит в смешное всё происходящее за последнее время в школе, Аральске и во вселенной...

  И сразу стало заметно, что сегодня среди нас есть чужой. По недоумевающим взглядам Тесака было заметно, что он не одобряет такое беспричинное, непонятное ему жеребячье ржание. Ладно-ладно, тебе, Владимир! Признаём, что браконьер ты знатный. Но на манеру общения нашу посягать не надо. Вот когда доживём до твоих стариковских двадцати пяти... или сколько там тебе – тогда, наверное, и мы будем недовольным ворчанием сопровождать всё происходящее во вселенной.

  Лёня рекомендует Игорьку:

  – Горсть родной земли не забудь с собой в Саратов прихватить. Вот прямо здесь, на Проходе и возьми её.

  Да, зачерпнуть на Проходе горсть родной земли легче всего, но вот как раз для совершения этого торжественного ритуала это место кажется Игорьку не совсем подходящим:

  – Бедноватый здесь, на Проходе, состав у родной земли – один песок!

  Надя обнадёживает Игорька:

  – Мы тебе его обогатим. Подсыпем в горсть песка пару чайных ложечек дроблёных ракушек.

  – И столовую ложку толчёной слюды, – вспоминает Люда минерал, которого полным-полно совсем недалеко, на Обрыве.

  Обогащаю родную землю и я:

  – Добавим туда кизячка с самым ядрённым ароматом.

  – И несколько «бычков», собранных около «Рыбника», – ставит Лёня точку в обогащённой рецептуре «родной земли».

  Предложенную рецептуру Игорёк принимает:

  – Вот это уже лучше, вот это – по-товарищески. А когда приготовите эту обогащённую горсть родной земли, прошу аккуратно уложить её в шёлковый кисет, на котором шёлковой же нитью надо будет вышить эти заветные слова – «Горсть родной земли»...– Игорёк подумал немного и всё-таки решился: – Люда, успеешь до моего завтрашнего поезда сшить для меня такой кисет?

  Ах, какие взгляды всех на всех, каждого на каждого! Чего только нет в этих взглядах. Но вот ожидаемого Игорьком взгляда – обещающего взгляда Люды – всё не было и не было. Уже неплохо зная её, я был почти уверен, что Игорёк и не дождётся такого взгляда.

  Общее молчание вот-вот начнёт угнетать.

  Может быть, так прийти Люде на помощь – попытаться заболтать эту тему?

  – Ладно, ракушки, слюду и «бычки» легко найти. А вот так ли легко будет отыскать главный компонент для аромата «горсти родной земли» – качественный кизячок. До твоего поезда, Игорёк, едва ли успеем такой отыскать. Вот найдём потом его богатые залежи, приготовим, не торопясь, эту горсть, и в какой-нибудь подходящей таре тебе её пришлём. Заранее приготовь в Саратове заветный уголок, в котором ты будешь хранить эту реликвию.

  Лёня возражает против предполагаемого места хранения реликвии:

  – Какой ещё уголок! Под подушкой её надо будет всё время держать. И каждый раз перед сном со слезой на глазах вдыхать ароматы малой родины.

  – Особенно – её главный аромат, – Люда одобряющей улыбкой отдаёт должное предложенному мной главному ингредиенту «родной земли».

  – Ой, выветрится он быстро, этот главный аромат нашей малой родины, – смеётся Надя. – Придётся регулярно досылать в Саратов всё новые порции его носителя.

  Давай-давай, девчата, тоже приобщайте Тесака и гостью Аральска к нашему стилю общения.

  Игорёк стиль нашего общения, по-прежнему, поддерживал, но его взгляды на нас с Лёней говорили, что он предпочёл бы держать в Саратове в заветном уголке или под подушкой даже не вышитый Людой кисет с горстью родной земли, а шкатулку с полновесными горстями драгоценностей. Наши с Лёней ответные взгляды успокаивали: да не переживай ты, Игорёк. Найдём – разве мы забудем о твоей доле? Мы в неё ещё и от своих долей подсыпем – за твои там, в Саратове, нервные переживания.

   Только нам троим были понятны эти короткие перегляды.

  ...Ага, а кто это так лихо несётся по Проходу в нашу сторону? Но как только мы замечаем, что это не «Казанка», а куда больший «Прогресс», и не под 10-сильной «Москва-10», а под 25-сильным «Вихрем-М», то понимаем: да это же сам старший рыбинспектор Аральска Ветрин. Только у него во всём Аральске такая лодка и такой мотор.

  Заметив на берегу нашу компанию, рыбинспектор направляет свою лодку в нашу сторону. Тесак тут же встаёт и начинает нарочито угодливо улыбаться и кланяться.

  – Никаких сетей у меня в лодке нет, товарищ инспектор, честное пионерское! – сразу заявляет он Ветрину, когда тот подходит к нам.

  – Знаю я твоё «честное пионерское», Романенко. Показывай, что у тебя в лодке!

  Сетей в лодке у Тесака действительно не было, чего ему было сегодня таскаться с ними, если весь день предполагалось провести на Проходе.

  Про вторую лодку Ветрин только спросил:

  – Гликовская?

  – Да, – подтвердил я.

  В эту лодку Ветрин даже и заглядывать не стал – знал, что ни я, да и никто другой в Аральске ни за какие коврижки не пожелает скомпрометировать Гликов.

  Когда Ветрин на своей лодке стал отплывать, Тесак вытащил из своей сумки... это был даже не просто нож, а здоровенный тесак. И когда рыбинспектор отплыл подальше, Романенко стал открыто показывать, как будет перерезать тому горло. «Перерезав», вытер тесак от воображаемой крови о плавки, вытащил из сумки небольшой точильный брусок, демонстративно подправил «притупившийся» клинок и удовлетворённо посмотрелся в него, как в зеркало. Не за эту ли заботу о своём оружии и получил Тесак свою кличку?

  Девушек передёрнуло. Пожалуй, не самого удачного учителя романтики выбрал для себя Игорёк. Но сейчас Тесак был вроде бы в нашей компании, да и рыбинспектор Ветрин для нас – далеко не мама с папой, чтобы броситься защищать его достоинство. Было и у меня с Лёней несколько не очень наваристых попыток порыбачить, нарушая законы родины.

  ...Надя первой нашла нужную тему для разговора, которым удобно было «забить» тяжёлую сцену. Обращаясь к саратовской гостье, нарочито строго потребовала:

  – Ну-ка, Маша, сейчас же соглашайся, что Аральское море – лучше всех морей на Земле!

  Правильная тема, Надя! Вот эту тему мы всегда готовы поддержать.

  То, что Аральское море – лучше всех морей на Земле, – отступников от этой веры в Аральске быть не могло. Приезжие – те да, те начинали порой выражать сомнения. А Эгейское? А Тирренское? А Адриатическое? А Восточно-Китайское и Саргассово?.. Если придерживаться таких еретических заблуждений, то лучше вообще объезжать Аральск стороной. Но коли уж вы всё-таки заглянули к нам, то не надо отстаивать эти заблуждения вслух. Не надо, например, громко и глумливо сравнивать глубину Аральского моря с глубиной Марианской впадины. Ведь если глумление будет продолжаться очень громко и очень долго, то тебя могут притопить и заставить хорошенько нахлебаться и там, где воды всего лишь по колено.

   Да, наибольшая глубина Аральского моря – всего 68 метров. Возможно, какой-нибудь эстет (по-моему, именно это слово уместно здесь употребить), тонущий в Марианской впадине, будет испытывать более сильные чувства, чем те, которые он бы испытывал, погружаясь на какие-то жалкие, на его аршин, 68 метров. Но в Аральске эстеты не водились. А если и водились, то, приступая к утоплению, они сразу переставали быть эстетами и становились простыми людьми. А простому человеку всё равно, где тонуть. И ещё неизвестно, кто громче возопит – тот же эстет перед погружением на глубину 11 километров, или простой человек, готовясь к утоплению всего лишь на 68-метровой глубине.

  ...А Маша, оказывается, и без всякого нажима сразу прониклась уважением к нашему морю. Оказывается, и знала она о нём то, чего и мы до сих пор не знали.

  – А кто из вас, ребята, скажет, какие раньше названия были у Аральского моря?

  Мы, коренные жители Аральска, наморщили лбы, стараясь припомнить таковые. Увы, оказалось, что и припоминать нечего. Только Надя неуверенно высказала предположение:

  – Синее море?

  – Да, Синим Аральское море тоже называлось, – подтвердила Маша.

  Вот те на! А я и не знал, что когда-то Аральское море называлось Синим. Почему же не закрепилось навеки такое симпатичное и так подходящее нашему морю название? Почему этот цвет сейчас вообще нигде не задействован? Белое, Жёлтое, Красное, Чёрное – что, эти цвета больше подходят к морям? Ну и ладно. Теперь, случись такой референдум, мы бы ещё подумали – а стоит ли переименовывать наше море в Синее? Для нас и Аральское – краше всех морей на Земле.

  – У Аральского моря было много названий, – каждым новым словом стала щёлкать нас по носу Маша: – Антиохово, Большое, Западное, Северное, озеро Дженда, море Сыра, Хивинское, Ургенчское, Хорезмское...

  Надо же, как хорошо подготовилась девушка к поездке в Аральск! Стали бы мы перед экскурсией в Саратов выведывать все прежние названия Волги?

  ...– Солёное море, Ворокуша, Селевкидомо море, Оксийское море, Джайхунское море, Курдун море, Джурджанское море, Гурганджское море...

  Даже общепризнанная всезнайка нашей школы Роза Есмурзаева, мобилизовав все свои 250, или сколько там у неё этих пунктов айкью, не приведёт, наверное, столько названий нашего моря, сколько их знает эта заезжая барышня. И как она, на удивление правильно, выговаривает слова, в которых и мы, жители Азии, будем спотыкаться на каждом слоге – «Джурджанское», «Гурганджское»... А не обернётся ли это зазнайством? Не пора ли нам предупредить такое печальное развитие событий? Не пора ли показать Маше, что и в её познаниях об Аральском море найдутся зияющие бреши?

  Мы не раз уже убеждались, что какой бы богатой общей эрудицией не обладал человек, живущий вдалеке от Аральского моря, а вот о обитателях его вод он знает столько же, сколько об обитателях Марса... ну хорошо, пусть всё-таки немного больше, чем об обитателях Марса.

  Игорёк, Лёня и я уже проводили несколько таких показательных уроков с приезжими эрудитами.

  В этот раз начинает Лёня:

  – Не знаем, какого размера чудовища водились в Антиоховом море, но и в Аральском водятся такие существа, что, например, у Обрыва далеко от берега лучше не заплывать.

  Я продолжаю:

  – Да ладно тебе, Лёня, пугать людей! Ну, какого размера была та акула, что гналась неделю назад за нашей лодкой? Метра четыре? Ну, пусть – пять. В Антиоховом море, наверное, всё же покруче были чудовища.

  Глаза Маши начинают округляться:

  – Догнала?

  Игорёк успокаивает свою саратовскую родственницу:

  – Отстала. На длинных дистанциях акула проигрывает лодке с подвесным мотором.

  – А если бы догнала?

  Лёня объясняет, как следует поступать в таком случае:

  – Тут надо уметь так маневрировать, чтобы к борту её не подпускать, чтобы она не смогла выдернуть кого-нибудь из лодки. А если акула всё-таки подплывёт к борту, то руками поменьше размахивать. А лучше всего держать их подмышкой.

   Только на полпути Маша остановила это инстинктивное движение – спрятать ладони подмышкой.

  – Так ваши аральские акулы... Они что... Они, как увидят человека, так сразу?..

  Мы, трое, как по команде, разводим руками: что же, мол, вы, миленькая, хотите: пятиметровые акулы бычками не питаются, они что в Карибском, что в Аральском морях – те ещё людоедки.

  Маша даже чуть заёрзала на песке, как бы отодвигаясь подальше от берега:

  – А здесь, на Проходе? Здесь они тоже на людей охотятся?

  Моя очередь:

  – Нет, на Проход они не заплывают. Здесь хозяйничает Темир-Жак.

  – Кто это?

  Кто такой Темир-Жак – это объясняет Игорёк:

  – Крокодил. А Темир-Жак с казахского переводится как Железные Челюсти.

  – Ой, а я и не знала, что в Аральском море крокодилы водятся... Я, признаться, и про акул ваших ничего не слышала...

  Ах, какие большие глаза может сделать удивлённая девушка. Вот мы и хотим тебе, Машенька, показать, как мало ты ещё знаешь о нашем море. И что, погружаясь в любые моря, куда полезней для здоровья знать, водятся ли в них акулы, крокодилы и прочие опасные зверюги, чем помнить все прошлые названия этих морей.

  – А он... Этот Темир-Жак...Он тоже за людьми гоняется?

  Лёня решает, что хватит с доверчивой, симпатичной девушки наших страшилок:

  – Нет, Темир-Жак – почти ручной.

  Иногда полезно и поперечить друг другу, чтобы никто из нас тоже не зазнался, считая себя первым номером в любой полемике. Поперечу-ка я Лёне:

  – Ага, ручной! А кто недавно Коле-Чердаку все пальцы на правой руке оттяпал. Это когда Коля на спор хотел Темир-Жаку шалабанов по лбу надавать.

  Лёня гнёт своё:

  – Если бы Чердак и мне попытался шалабанов по лбу надавать, я бы ему тоже что-нибудь откусил. Темир-Жак без причины никого не обидит. Да и обленился он совсем последнее время, даже рыбу перестал ловить.

   Маша никак не припомнит, что же ещё может входить в рацион крокодила, кроме рыбы, которую он уже не ловит, и пальцев Коли-Чердака, которые никак не могут стать регулярным блюдом.

  – Если этот ваш Темир-Жак – почти ручной и почти не ест рыбу, то чем же он питается?

  Про питание Темир-Жака – Игорёк:

  – В этом он неприхотлив, как собачка. Чем народ его побалует, тем и питается.

  Напоминаю, что есть и капризы у нашего ручного крокодила:

  – Но всё-таки больше всего Темир-Жак любит пирожки с повидлом...

  Тут уж крепившиеся до этого Надя с Людой не выдерживают, сначала прыскают в кулачки, а потом заливаются громким смехом.

  Надя дезавуирует (подойдёт это словечко?) наши попытки сделать Аральское море не менее богатым всякими людоедскими чудовищами, чем Антиохово:

  – Да не слушай ты их, Маша. Они могут такое наговорить! Они и нас с Людой иногда заставляют поверить в свои сказки.

  Тут рассмеялась и Маша – и облегчённо, и благодарно за весёлый розыгрыш, без всякой обиды за него.

  А вот Тесак, всё время с каким-то угрюмым недоумением слушавший нас, вдруг сердито сказал:

  – Ну, вы тут и замутили со своими акулами и крокодилами!

  Ладно бы это была запоздалая реакция человека, который не сразу оценил неплохо сыгранную кем-то сценку, – реакция, в которой слышатся извинения за это запаздывание с аплодисментами актёрам. Нет, в этой злой реплике слышалось негодование взрослого пахана на своих молодых шестёрок: как же, мол, вы посмели не предупредить меня заранее, в каком стиле будете говорить, я ведь тоже развесил уши.

  – «Замутили»! Не мог другого слова подобрать? – резко не одобрил такие «аплодисменты» Тесака Лёня.

  – А мне что, у тебя разрешения надо спрашивать, какие слова употреблять?

  – Можно и своей головой подумать, прежде чем вякать что-то.

  – У тебя какие-то претензии к моей голове?..

  Взрывоопасной у нас становилась обстановка. Барышни накуксились.

  Если конфликт не погасить в самом начале, Лёня не посмотрит на то, что Тесак старше его, и не за тем может остаться последнее слово.

  Двоякое положение Игорька в нашей компании обязывает его первым попытаться разрядить обстановку:

   – А давай, мужики, проверим, наконец, – чья лодка всё же быстрей, – и он тут же решительно направляется к нашим стоящим рядом «Казанкам».

  Можно было придумать что-то лучшее? Едва ли. Прямые призывы к примирению и в детсаде не всегда действенны. А такие призывы к двум сильным, решительно настроенным парням всегда получаются слюнявыми, и, скорее, ещё больше раззадоривают их, чем примиряют.