Текст книги "Сонмэн"
Автор книги: Алик Чуликов
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Клеопатра, не задирайся!
Затем собаке:
– Октавиан, к ноге!
В это время в чехле у пояса призывно зазвонил сотовый телефон. Мужчина поднёс его к уху и услышал незнакомый голос:
– Николай Георгиади, это вы?
– Нет, вы ошиблись.
– Простите, пожалуйста, а кто вы?
– Марк Антониади.
II. У богов есть свои тайны
Древние руины храма Аполлона на склоне горы Парнас – как проигранная партия с вечностью. Черно-серая сетка шахматной доски оголённого фундамента и разновеликие ладьи разрушенных колонн.
Златокудрый бог Солнце вернулся на небеса. Мифический Оракул не смог предвидеть участи своего земного пристанища в Дельфах.
Амфиктиония, союз местных племён греков, не уберёг свою святыню. Она пала под натиском последнего императора единой Римской империи Феодосия, мечом прорубившего дорогу новой вере, переданной римлянам апостолом Петром.
Доктор Захи, вбирая печаль в сердце, гладил древние колонны, затем поклонился низко великим останкам.
– Вы, я вижу, человек серьёзный. Археолог? – услышал он голос за спиной.
Обернулся. Крепкий старик в потёртом замшевом костюме колючими глазами словно сканировал мысли ученого.
– Да, а что?
– Хочу предложить вам занятную вещицу. Уверен, она вас заинтересует.
– Сувениры?
– Нет, что вы, артефакт, – произнёс таинственно мужчина.
Он оглянулся, убедившись в отсутствии свидетелей, достал из внутреннего кармана пиджака сморщенный свиток пергамента и протянул Захи.
Секундный тремор пальцев избытком чувств сотрясал развёрнутый манускрипт. Природная интуиция и на этот раз предугадала результат:
– Жрец Храма Аполлона, – выдохнул восторженно доктор, узнав почерк Плутарха.
Текст рукописи не имел начала и так же внезапно обрывался.
– Откуда это у вас?
– А вам не всё равно? Тысяча баксов, и она – ваша.
«Да этой вещи цены нет» – подумал в ответ Захи, лихорадочно вынул портмоне и отсчитал требуемую сумму.
Старик исчез в мгновение, пока учёный приходил в себя с бесценным сокровищем в руках.
В отеле Захи пугливо-неосознанно зашторил окно. Уселся за стол и включил настольную лампу.
Осторожно развернул драгоценный обрывок пергамента и напряженно погрузился мыслями в текст:
«… да, дед мой был легионером Марка Антония. Стоял у смертного одра Антония, потом и царицы Клеопатры. Плечом к плечу с ними разил врагов империи мечом.
Был близок с ним в бою и на пиру, великий полководец солдатом не гнушался.
Я спросил египтянина:
– И что его поразило?
– Дед утверждал, что смерть изменила их тела. У Марка Антония под левой ключицей виднелось большое родимое пятно, которого раньше не было. А царица Клеопатра стала более белокожей, чем при жизни.
Я возразил александрийцу, что, бывает, смерть обеляет кожу, а родимым пятном могла быть запёкшаяся кровь мечом пронзённого сердца.
– Нет, нет, дед имел дар богов, он во тьме мог отличить своего от чужого. Он уверял, что покойники были чужие.
Да, и ещё одна деталь показалась ему странной. Он стоял на страже во дворце, когда купец с Кипра привёл царице двух рабов, укутанных платками так, что лиц было невозможно разглядеть. Это были атлет-мужчина и стройная женщина.
Через время купец покинул дворец один. А в день смерти Клеопатры знакомый рыбак утверждал, что видел в море его корабль, покинувший Александрийский порт. Он клялся, что видел на корме этих двух рабов, укутанных платками. Скажи, ты видел в жизни купцов, возящих товар на продажу за сотни миль и с тем же товаром возвращающихся?
Противоречивые чувства вызвал у меня рассказ египтянина.
Сознание напомнило, что Птолемеи были правителями Кипра почти три столетия, включая Клеопатру.
Много позже Златокудрый Оракул на мой вопрос ответил:
– У богов есть свои тайны…»
На этой фразе рукопись обрывалась.
Доктор Захи, напрягал зрение, требуя продолжения. Фантом лоскута оборванного пергамента на миг проявился на столе.
Учёный пытался разобрать текст. Незримая тяжёлая рука за волосы приподняла его голову, отрывая взгляд от фантома, и он увидел напротив, с другой стороны стола древнего великого квирита Местрия Плутарха. Захи показалось, что тот произнёс на латыни:
– Ищите и обрящете.
В ванной комнате холодная струя воды из-под крана превращалась в пар, остужая раскалённую голову учёного.
– Невероятно, я схожу с ума, – шептал он возбуждённо.
* * *
Диск закатного солнца белым золотом слепящей ткани выстлал дорожку по водной глади от горизонта к порогу величественных руин древнего города Курион на Кипре, западнее Лимассола.
Доктор Захи в сумеречной плотной массе парящего теплого воздуха различал призрачные силуэты героев Троянской войны, зодчих города, печально бредущих меж порушенных колонн.
Вместе со своей группой ученый уже месяц безуспешно искал лабиринт, нарисованный во сне посвященной интуицией археолога. Место раскопок он определил сам, притянутый его магнетизмом.
Захи задумчиво присел на ступень отреставрированного амфитеатра. Сумерки прохладным бризом заполнили арену. Гул голосов фантомов древних зрителей явственно коснулся его слуха. Археолог вздрогнул от сознания собственного перевоплощения в провидца прошлого.
Вот роскошно убранная трибуна напротив, с римским проконсулом, его ближайшими сподвижниками, преторианцами-гвардейцами, посланниками-легатами, трибунами, префектами и госслужащими – ликторами, герольдами и курьерами. Остальная часть рядов сидений занята патрициями, местной знатью и просто свободными гражданами.
Захи стал одним из них, но над всеми. Он слышал реплики любого, кто попадал в поле его зрения. Старый ветеран-легионер, сидящий рядом, укоризненно качая головой, тихо и угрюмо изъяснялся сам с собой:
– Впервые слышу, чтобы изменившую жену патриций выставлял призом победителю гладиаторских боёв.
Под протяжный звук цимбал, подхваченный ревом труб, несущимся по волнам хора водяных органов, на арену, разогревая толпу зрителей, вывалились прегенарии – гладиаторы, обернутые тканью и дерущиеся деревянными мечами. Восторженные крики, унизительные комментарии, грозные окрики и хохот трибун, сливаясь с ревом оркестра, дробным эхом носились над ареной и взлетали в небеса.
Но вот все стихло. Прегенарии исчезли в нишах под трибунами.
На арену вышли, приветствуя проконсула, два гладиатора-фракийца, смуглые гиганты в набедренных повязках, поясах, поножах над стёганной парусиновой тканью, похожей на брюки, и в латах для предплечья на правых руках.
Головы фракийцев, вооруженных круглыми щитами из толстой бронзы и кривыми мечами, закрывали большие шлемы, украшенные на лбу грифоном – символом богини возмездия Немезиды.
Битва гигантов сопровождалась неугомонным рёвом трибун. Зрители не могли отдать предпочтение кому-либо: великолепно тренированные гладиаторы жестко дрались за жизнь, но – насмерть. Лишь мимолётная удача одного – и лезвие меча коснулось на излёте незащищенной части горла другого. Гигант закачался, словно срубленный платан, и рухнул, заставив содрогнуться арену. Дикое ликование пронеслось над трибунами, требуя продолжения. Под трибунами готовили к выходу гладиатора-тертиария, «заменяющего», который должен был сразиться с победителем за право обладать трофеем – распутной женой патриция.
Затянувшаяся пауза вызвала недовольный гул зрителей. Захи посмотрел в сторону проконсула. Увидел трибуна, склонившегося над правителем, и услышал его тихий говор:
– Знатный патриций, пожелавший остаться неизвестным, просит твоего разрешения драться тертиарием за честь женщины, которую он считает невиновной.
– Он хочет запятнать себя позором в битве с рабом?
– Он потому и желает остаться инкогнито.
Проконсул задумался, но благородство мотива патриция не тронуло сердце великодушного полководца.
– Пусть докажет победой, что женщина не виновна!
Вновь тяжёлая тишина придавила амфитеатр.
На арену вышел атлет под стать фракийцу-гиганту. На нем была стальная полумаска, прикрывающая часть лица. Седые кудри жестких волос и бороды говорили о немолодом возрасте патриция. Мощное тело прикрывала красная туника, скрепленная застежкой на бедре и подпоясанная мечом, бронзовый легионерский щит заменял воину доспехи.
Впервые в истории гладиаторских боёв зрители, завороженные боем титанов, молчали. Киприотам казалось, что сам Геракл решил восстановить справедливость, сражаясь со смертным рабом.
Захи услышал шёпот сидящего рядом ветерана:
– Клянусь Богами, если бы я не стоял у его могилы десять лет назад, я подумал бы, что сам Марк Антоний сражается на арене.
Скрежет, звон металла, искры, высекаемые из стонущих, бьющихся с неимоверной силой мечей. И глухой стон сталкивающихся щитов грозным набатом смертельной битвы сотрясал восторгом безмолвные тела зрителей.
Но вот рёв толпы взорвал небеса. Фракиец, тяжело раненный мечом Геракла, рухнул на колени, поник безвольно мужественной головой, не требуя пощады, но поднял указательный палец вверх, признавая поражение и отдавая свою участь на суд зрителей. Толпа зрителей единодушно подняла вверх кулак, сжимающий большой палец, даруя жизнь побежденному.
Геракл посмотрел в сторону проконсула в ожидании заключительного вердикта. Жест правителя под восторженный многоголосный гул толпы даровал побеждённому жизнь.
Находясь в мистическом безумном трансе Зазеркалья, Захи взглянул на Геракла и проследил за поворотом его головы, и среди знатных граждан увидел грациозную даму, так же скрывающую лицо полумаской.
Услышал, вернее, уловил мысли благородной особы и её собеседника:
«Я горжусь тобой, Антоний. За честь чужой оклеветанной женщины ты сразился, как за мою».
«Я сражался за всех, Клеопатра, безоружных, оклеветанных и кем-то преданных женщин, над которыми заносят меч мужчины».
Кто-то коснулся плеча Захи. Он очнулся, иллюзорный жар видения осыпался сумеречной прохладною росой.
– Док, что с вами? – услышал он голос коллеги, археолога из Германии – Ганса.
Захи, приходя в себя, растерянно улыбнулся:
– Все в порядке, дружище, просто задумался.
«Они где-то рядом», – сам себе сообщил учёный.
* * *
Ещё одна неделя интуитивных раскопок и нулевой результат.
Залив Эпископи светлой зеленью застарелой бирюзы окрасил тень крутого утёса, скрывающего тайну Куриона.
Бирюзовая тоска щемила сердце учёного. Он посылал мольбу в купель Афродиты. Она откликнулась образом туманной амазонки над морскою гладью, и мимо провидца прошла через руины Курио-на. И растворилась в обнаженном раскопками высоком фундаменте перед чёрной лентой дороги, ведущей на Пафос.
Захи бросился к месту, указанному Афродитой. Высокий скалистый монолит фундамента ещё мгновение повторял силуэт амазонки, ушедшей в него.
Изумлённый учёный увидел на серой плоскости известняка двойную спираль свастики, не замеченную ранее: «гаммадион», свастика из четырёх букв, «гамма», Богиня Гея хранила тайну солярного знака, единства и баланса противоположных начал – мужского и женского.
«Антоний и Клеопатра где-то рядом», – пронеслось в голове учёного.
Группа Захи при помощи радара обследовала фундамент и у его основания обнаружила пустоту.
Углубившись под монолит, они открыли тоннель, заваленный обломками скальной породы.
Два дня ушло на расчистку прохода. Древний воздух привкусом лёгкой горечи оседал на языке.
Группа осторожно опускалась в наклонный тоннель, ограниченный мраморной поверхностью стен и потолка из шлифованного известняка.
Яркие галогенные софиты на касках постоянно выхватывали боковые ответвления, заваленные породой, обрушенной землетрясением, похоронившим город.
Захи, контролируя навигатор, замыкал группу археологов. В какой-то момент он незначительно отстал и толчком незримой сильной руки был отброшен к боковой стене. Свет софита выхватил прямоугольную нишу. Захи неосознанно вошёл в неё и оказался в поперечном тоннеле. Он тут же решил вернуться назад, но наткнулся на тупик. Паника лёгким ознобом пробежала по телу. Учёный взглянул на навигатор – погасший экран сообщил о полной разрядке аккумулятора, сотовый телефон ответил тем же. Пламя софита на каске медленно угасло. Давящая тьма навалилась на его тело.
Захи прислонился спиной к стене тупика и заскользил вниз по полированной поверхности. Опустившись на холодный пол, усилием воли взял себя в руки. Дух авантюризма учёного-экстремала разбавил кровь веселящим адреналином, словно глотком старого коньяка.
– Что же, идём вперёд. В конце тоннеля должен быть свет.
Он шёл на ощупь, строго придерживаясь правой стороны, чтобы не пропасть в лабиринте, имея возможность вернуться назад.
В какой-то момент холодный мрамор стены резко оборвался, и ладони Захи заскользили по теплой поверхности оникса. Глаза, свыкшиеся с темнотой, разглядели в густой тьме отражение собственного лица.
Учёный вздрогнул, стена, медленно разгораясь холодным белым светом, сделалась односторонне прозрачной.
Захи увидел большую залу за стеной, сам оставаясь невидимым. Пласты эпох мелькали за преградой, меняя образы и время. Пульт желания учёного остановил движение, и ожила одна картина.
За пиршественным столом на тронах золотых сидели те, кого он видел в амфитеатре.
Геракл-гладиатор и его прекрасная дама.
– Антоний и Клеопатра! – кто-то воскликнул в сознании наблюдавшего.
Поверх красного хитона на плечи Антония был наброшен простой солдатский плащ из грубой ткани. Клеопатра – в сорок с небольшим всё так же обольстительна, стройна – в полупрозрачном платье с яркой вышивкой узоров флоры и золотою диадемой в волосах.
Перед царственной четой стоял старик в повседневном платье горожанина. В скупых движениях, мощной стати, мужественном лице и пружинах жестких волос, падающих на плечи, угадывался старый, закалённый в битвах воин. Он держал за руку рослого мальчика лет восьми.
– Учитель, что опять натворил мой сын и твой ученик? – спросил Антоний.
– Он избил Дионисия, сына префекта.
– Дионисий казался мне крепким малым, да и старше он сына моего лет на пять, – произнес Антоний. – Была причина его избить?
– Да, отец, он ударил Варвару.
– Она – его рабыня! – резонно заметил суровый учитель.
– Она – женщина! – воскликнул мальчик.
Клеопатра и Антоний переглянулись, сдерживая улыбку.
– Ты прав, сын, – став серьёзным, рассудил отец. – В нашем роду мужчины полмира поставят на колени ради несправедливо обиженной женщины.
Красивая египетская кошка, лежащая на коленях Клеопатры, спрыгнула на каменный мозаичный пол, обогнула мирно лежащего у ног хозяина римского пса Кане-Корсо и, как бы невзначай, мягко хлестнула его по морде хвостом.
Пёс зарычал обиженно и посмотрел на хозяина. А кошка ласково обвивала своим телом ноги мальчика. Клеопатра и Антоний улыбнулись.
– У животных – все как у людей, – произнесла царственная женщина.
Тяжелые страницы эпох замелькали перед глазами Захи. Свет погас, и снова под его ладонями во тьме лишь теплая поверхность оникса.
Наступившая секундная оглушительная тишина внезапно нарушилась мягким шорохом движения теней над полом в глубине тоннеля.
Напрягая зрение, прорезая мглу, археолог разглядел силуэты собаки и кошки, идущие от противоположной стены.
В пяти метрах от учёного дуэт прошел сквозь стену оникса, исчезая в ней.
Дурман опия вновь проник в сознание учёного.
– Они прошли сквозь стену?
Осторожно приблизившись к месту издевки галлюцинации, он решил ощупать стену, и тут же полетел по инерции вслед за вытянутыми в пустоту ладонями.
Упав на каменный пол, вскрикнул удивленно, узнав мозаику недавнего видения.
Поднялся на ноги и вновь, напрягая зрение, огляделся. Да, это был тот самый зал.
Учёный заметил рядом знакомый предмет.
– Алабастрон – светильник из мраморного оникса.
И тут же память напомнила забытое. Захи хлопнул себя по грудному карману, спички в водонепроницаемой упаковке были на месте.
Радостная дрожь восторженного азарта сделала пальцы непослушными. Не с первого раза удалось зажечь спичку.
Он поднёс пламя к фитилю масляного светильника, осветившему мрачный зал, утопающий в роскоши. Восторг вырвал душу из тела археолога, она летала над сокровищами. Захи огляделся и обнаружил по периметру еще три светильника.
И вскоре пламя четырёх алабастронов, просвечивая изнутри фигуры светильников, проявило на их поверхности изображения Геракла и Афродиты.
Вдоль стен стояли открытые рамочно-филенчатые сундуки, инкрустированные слоновой костью.
Они были наполнены золотыми и серебряными монетами с профилем Клеопатры и Марка Антония, изысканными ювелирными изделиями древних мастеров.
Огромный стол, стоящий в центре зала, был заставлен золотыми кубками, кувшинами и разной утварью, осыпанной драгоценными самоцветами.
Два золотых трона застыли у противоположных сторон стола, ожидая своих хозяев. В глубине помещения находился мраморный саркофаг, накрытый большой тяжёлой крышкой каменной печали священного оникса. На её поверхности лежал золотой меч, и кобра рвалась наружу из его тела, рукоять меча венчал орёл и надпись: «Avis Romana».
И имена, выбитые по ониксу на крышке – «Антоний и Клеопатра» – не оставляли и тени сомнения, что золотой орёл – «Римская птица» – и урей с коброй охраняют прах Великих.
Обессиленное стрессом тело Захи опустилось на сидение золотого трона, и глаза увидели две мраморные фигуры Антония и Клеопатры у двух колонн напротив саркофага.
Зыбкий тяжёлый воздух оживлял фигуры, они качнулись и шагнули навстречу учёному.
Захи трудно стало дышать, предметы в зале пришли в движение, закружились, смешались в одно полотно. Бредовое видение на грани потери сознания заставило учёного задержаться, воспринимая нереальную реальность.
Зал растворился фиолетовой массой ночного неба с проблеском звёзд.
В центре бесконечного необозримого ночного небесного зала растянулось изумрудное полотно света плоскости бильярдного стола с шестью чёрными дырами луз.
Планеты солнечной системы, сбитые в пирамиду, ждали своей участи.
Сонм Богов Олимпа парил над столом.
Кием-молнией ударил Зевс по гигантскому Белому Карлику-битку, и тот разбил пирамиду, разбросав планеты по сукну.
Его соперник, слепящим светом маскируя образ свой, промолвил:
– Очередь моя!
Он лазерным лучом звезды, словно кием, без промаха загонял шары планет в чёрные дыры луз, они разрывались на вылете, и слепящим потоком новых звёзд осыпали пространство.
И когда на столе остался единственный шар, горящий трепетным голубым светом, незримый в слепящем пламени произнёс спокойно:
– Партия окончена. Ты проиграл. Гея моя!
Вифлеемская Звезда лучами, расчерченными божественным кием, билась в изумрудных границах полотна небесного бильярдного стола, прожигая его хрупкие борта.
Ещё живы были Клеопатра и Антоний. До Рождества Христова оставалось два десятка лет.
Сумеречное сознание тоски и бреда покинуло тело археолога. Он провалился в небытие.
* * *
Захи казалось, что он лишь на миг прикрыл глаза.
С недоумением осматривал белые стены, обнаружив себя лежащим на больничной койке.
Над ним склонился атлет в белом халате.
– Как себя чувствуете, Захи?
– Где я?
– В больнице, уже неделю.
– Что со мной?
– Коматозное состояние, но всё уже позади.
– Что с моей группой?
Врач взял со стола газету и зачитал отрывок текста статьи:
«Доктор Захи замыкал нашу группу в тоннеле. Он исчез неожиданно. Мы предположили, что ему стало плохо, и он выбрался наружу. Но на поверхности его тоже не оказалось. Боковые ответвления тоннеля засыпаны породой, сам тоннель заканчивается глухим тупиком. К поиску профессора подключились местные структуры спасателей».
Доктор отложил газету и произнёс:
– Я хочу успокоить вас. Мы уже сообщили вашим друзьям о месте вашего нахождения. Они вскоре будут здесь. Отдыхайте, набирайтесь сил.
Атлет придвинул стул к изголовью Захи, и тихо произнес:
– Вы же – доктор, Захи? Так вот, коллега, у меня к вам убедительная просьба – сохраняйте врачебную тайну. Забудьте обо всём увиденном, это – частная территория.
Доктор Захи глянул на табличку, прикрепленную к халату врача, и невольно вздрогнул, прочитав надпись на бейдже: «Доктор Марк Антониади».
Проникающий в долину жизни дважды. Парзифаль
Жизнь – как ссуда под проценты. Потратишь неразумно, вбирая блага – бремя расплаты придавит потомков. Тугоухость «калифов на час» не слышит язвительных условий нетленного кредитора.
Гарун-аль-Рашид – султан из Багдада, и олигарх на сутки – Абу-Гасан, арабская версия заштампованной истины. На самом деле всё не так весело, а порой ужасно.
* * *
Нескончаемый дождь. Их много. Они идут толпой бесконечного потока с небес. Дожди. До? Жди? Что было «до»? И надежда – «жди». Тоскливо до жути.
Безлюдный час ночного мегаполиса. Нити влаги сырой ткани одежды обмывали тело одинокого горожанина.
Парзифаль стучал зубами, сотрясая застывающую плоть. Ощущение бездомной собаки, прячущейся от дождя под струёй осадков из водосточной трубы, и полное предсуицидное безразличие атрофировали разум. День, потерянный в поисках работы.
Лишь импульс мысли кратковременным всплеском заставлял тело жить и двигаться.
Милое лицо жены, истерзанное беспомощным страданием за неудачника мужа. Прикованная к инвалидной коляске, она израненной душой, сломанной падением воздушной акробатки, плакала в бессилии помочь любимому мужчине.
Неудачник промокшей тенью брел домой по узкой колее дороги бездушного, душного, отсыревшего мира, чтобы обсохнуть рядом с той, что еще удерживала его у края бездны.
Фонарь, словно клок оборванной луны, дрожащим светом переливом струй осветил фасад небольшого строения, привлекая внимание Парзифаля.
Прямоугольник стеклянной двери притянул безвольное тело мужчины. Текст объявления светоотражающими буквами предлагал:
Только сегодня!
Дресс-код
упакованные тела удачи в рассрочку
Открываемая дверь прозвенела тревожным сигнальным колокольчиком. Небольшое помещение, разделенное надвое прилавком.
Ироничный продавец в безупречном белом костюме и черной бабочкой крестом, скрывающей шею, спросил:
– Какую удачу желаете? Быструю? Выстраданную?
Израненная душа вошедшего отреагировала мгновенно:
– Да уж настрадался. Мне быструю, жена умирает с голоду.
Продавец откинул столешницу, открывая проход за прилавок:
– Прошу пройти в крайнюю слева кабинку.
Оставляя лужи следов, Парзифаль проследовал по указанному маршруту. Его угнетенное сознание получило шоковую встряску. В просторной закрытой кабинке две абсолютно нагие красавицы профессионально быстро стащили с него мокрое тряпьё, которое исчезло в бронзовом контейнере. Откуда-то сверху пенящимся шампунем душ обмыл тело, оглаживаемое банными губками в руках улыбчивых фей. Еще мгновение – и поток теплого воздуха осушил тело клиента.
И вскоре большое зеркало отразило утончённого щёголя в белом смокинге и шелковом цилиндре.
Прижимаясь обнажённым телом к обезумевшему от бредовости происходящего мужчине, смеющаяся глазами обольстительница затянула нежно на его шее поверх белого воротничка симметричный узел банта галстука-бабочки. Вторая красавица отдернула штору, предлагая вновь проследовать в торговый зал.
– Вот и прекрасно! – воскликнул продавец и подвёл Парзифаля к прилавку.
– Распишитесь, – положил он перед ним рукопись мелких загадочных узоров незнакомых знаков.
Сожалея лишь об одном, что он вот-вот очнётся от галлюцинаций на залитой вечным дождём улице, новоявленный денди взял гусиное перо, обмакнул в услужливо придвинутую чернильницу и широким росчерком передал душу свою щедрому благодетелю.
Черная персональная клубная карта в руках блистательного джентльмена заставляла растягиваться в улыбке прорезь губ швейцаров и разрывать в поклоне закальцинированные позвонки скрытого ливреей скелета.
За столом рулетки Парзифаль изумленно вслушивался в себя, кто-то незнакомый изнутри, подавляя малодушный разум диффузией жесткого, надменного цензора перекраивал все фразы, выдаваемые его голосом наружу.
– Делайте ваши ставки, господа! – объявлял крупье.
– Red!
– Sixline!
– Zero!
Размещая фишки по команде, он выигрывал и выигрывал.
В какой-то момент ясный разум и собственные мысли, дали понять: «на сегодня хватит».
Получив выигрыш, раздавая чаевые лакеям, провожаемый завистливыми подобострастными улыбками, он покинул казино на вызванном швейцаром такси.
* * *
Лизабет выкатилась на коляске в прихожую, едва услышала звук вставляемого в замочную скважину ключа.
Милое, трогательное лицо жены с ясными глазами, наполненными слезами, радостно, но тревожно разглядывала мужа, родного и чужого одновременно.
– Тебя не было всю ночь. Я волновалась. Откуда у тебя этот костюм?
– Я устроился на очень престижную работу, – соврал он, выкладывая свёртки с продуктами и пачками денег.
– Не пугай меня, любимый. Что всё это значит?
– Лишь то, что я сказал. Я подписал выгодный контракт и это аванс. Мы еще успеем пожить счастливо.
* * *
Вскоре имя Парзифаля стало синонимом удачи для жителей мегаполиса.
Он заканчивал ремонт старинного особняка, отделенного от городской суеты кованым забором и цветущим разноцветием двора.
За домом располагался протяженный сад, ограниченный скалистым обрывом, омываемым пенным абсентом моря.
Лизабет часы вынужденного одиночества проводила на краю обрыва, прижимаясь щекой и ладонями к стволу огромной необычной черешни, вслушиваясь в голос листвы, перекликающейся с шепотом моря.
Морской бриз горьким запахом полыни и галлюциногенным туйоном уносил её в счастливый мир грёз.
* * *
Закрепленные за Парзифалем апартаменты в гостиничном комплексе при казино в минуты отдыха от игры были посвящены общению с городской и заезжей элитой.
Ирландский виски, лишенный привкуса шотландского дыма, постепенно растворил в сознании игрока от рока всю тяжесть прошлой жизни.
Он был весел, легок, остроумен, великодушен.
Дочь банкира Эмма Парзифаль, странно совпавшая фамилией с его именем, фанатичная поклонница таланта, оказывала неоднозначные знаки внимания. Ему льстила привязанность молоденькой девушки. Двадцатилетняя разница в возрасте лишь поднимала рейтинг собственного эго.
Теперь она всегда стояла рядом с ним, сидящим за столом рулетки.
– Девушка с бокалом шампанского, талисман везунчика, – шептали новичкам проигравшиеся в хлам игроки-завсегдатаи, окружающие Парзифаля в ожидании чаевых, которые тот щедро раздавал после каждой игры.
Праздная жизнь, ночные клубы и интимная близость с молоденькой красавицей всё более отдаляли его от Лизабет.
Безразличие и пустота в его глазах, которое она видела в дневные минуты его появления в доме, пугали.
Она тихо подъезжала на коляске в его спальню, где он отсыпался от ночных вылазок.
Ласково гладила его волосы и беззвучно плакала, просила у Господа помощи мужу, легкой дороги.
* * *
Однажды Парзифаль исчез надвое суток. Лизабет теряла разум, мысли ожившими кошмарами терзали её душу.
Поздней ночью она уговорила дворецкого отвезти её к месту работы мужа. Но отъехав квартал от дома, заметила его автомобиль у ажурных ворот небольшого богатого особняка.
– Кто здесь живёт? – спросила слугу, приказав остановиться вне зоны света уличных фонарей.
– Эмма Парзифаль, дочь банкира.
Тошнотворная тоска подкатила к горлу Лизабет. Она прикрыла ладонью рот.
И в эту минуту увидела мужа, освещенного светильниками, обнимающего за талию стройную красавицу.
– Отвези меня домой! – с натужной болью выдавила из себя не склеивающиеся слова и потеряла сознание.
* * *
Утром Парзифаль переступил порог дома. И впервые за несколько последних месяцев почувствовал дискомфорт. Его не встречала Лизабет.
Он обратился к дворецкому:
– Где моя супруга?
– Час назад она отправилась на прогулку.
Парзифаль, подгоняемый тревогой, вышел в сад. Обошёл все возможные, доступные колясочнику места, но не обнаружил Лизабет.
Безумное предположение погнало его к обрыву.
– Чушь, – шептал он, – вглядываясь в бьющиеся о скалы волны, – этого не может быть!
Зашёл к охранникам и просмотрел видеозапись подходов к дому по внешнему периметру в надежде, что она выехала за пределы особняка.
Вскоре прибыл личный адвокат с двумя известными детективами.
Неделя безуспешных поисков и предположений загнали ситуацию в тупик.
Тщательное обследование сада определило место её последнего пребывания. Площадка над обрывом.
Водолазы ничего не обнаружили, опытные альпинисты по сантиметру изучили выступ скалы от площадки до поверхности моря, и не нашли следов оставленных коляской с телом женщины.
– Она что, вознеслась?! – кричал в нервном срыве Парзифаль, обращаясь к сыщикам.
Те пожимали угрюмо плечами.
– Простите, но мы бессильны вам помочь.
* * *
Исчезновение Лизабет сломало что-то в душе Парзифаля. Он больше не появлялся на публике. Велел дворецкому всем визитёрам отвечать, что хозяин отбыл в неизвестном направлении.
Эмма, искренне влюблённая в игрока, тяжело переживала внезапный разрыв.
И с радостью восприняла подтвердившуюся тестом догадку, что беременна от него.
* * *
Четверть века, пролетевшая со дня исчезновения Лизабет, превратили Парзифаля в угрюмого сухого статного старца.
Он раз в неделю, маскируясь капюшоном чёрного плаща, приходил на службу в церковь Святого Павла и, прячась за колонной, слушал проповеди молодого популярного священника, перемешивающего библейские предания с историческими фактами обыденной жизни.
Старец гордился своим сыном.
– Эмма дала ему моё имя. Хотя Парзифаль Парзифаль звучит несколько нелепо, – шептал, грустно улыбаясь, отец, дословно воспроизводя значение имени «долина, в которую проникают», – значит, проникают дважды, это уже про меня…
Молодой, обаятельный священник нестандартными проповедями собирал полный наос (центральная часть храма) верующих. Он с амвона северной стороны читал проповедь о неотвратимости наказания за богоотступничество:
– И кара может настичь невинных потомков, казалось бы, избежавших наказания предков. В 1638 году в Венеции в левом крыле церкви Сан-Моизе по приказу правительства был открыт игорный дом с целью контроля азартных игр. А спустя столетие, в XVIII веке, ужасная трагедия разыгралась в том же храме. Во время грозы молния ударила в крышу церкви и по металлическому тросу, державшему люстру над алтарём, электрическим разрядом убила священника и его помощника, которые в этот момент служили мессу.
Звук голоса священника, усиленный микрофоном, эхом уносился к своду.
Внезапно порывом чудовищного ветра распахнулись высокие двери храма. Изумленные прихожане увидели небо в проёме двери, ниспадающее к порогу церкви перистыми облаками, словно пандус.
– Святому отцу плохо, помогите, есть врачи?! – раздался крик от амвона.
Прихожане отвернулись от дверей и устремили свои взоры к упавшему. Врач из прихожан тревожно склонился над ним, щупая пульс.
Лишь человек в чёрном плаще с капюшоном, как зачарованный, устремил свой взор к небесному пандусу, по которому спускалась инвалидная коляска с красивой женщиной, глазами полными укора, грусти и любви смотрящей на Парзифаля.
