Текст книги "Русские и пруссаки. История Семилетней войны"

Автор книги: Альфред Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Инструкции, полученные Апраксиным одновременно с приказом начать военные действия, были полны неясностей и противоречий. В них говорилось: «…всякое сумнительное, а особливо противу превосходящих сил сражение сколько можно всегда избегаемо быть имеет».

Перед отъездом из Петербурга Апраксин получил аудиенцию у императрицы. Можно представить, как протекала их беседа по тем горячим упрекам, с которыми сразу же после нее царица обратилась к Петру Шувалову: «Вы преувеличиваете мои силы в моих глазах. Бога вы не боитесь, что так меня обманываете». В свою очередь, фаворит Иван Шувалов упрекал фельдмаршала за то, что он «пугает больную императрицу». Шуваловы позаботились о том, чтобы не допускать его больше во дворец.

О более твердом характере и большей предусмотрительности Апраксина, чем приписывал ему «рижский вояжир», свидетельствует то, что после прибытия в главную квартиру он почти постоянно противостоял Конференции и ее создателю Бестужеву. Один русский офицер, добравшийся до Данцига, переодевшись лекарем, прислал главнокомандующему весьма точные сведения о состоянии прусских сил: не могло быть и речи, чтобы они вторглись в Курляндию, и все подобные слухи были ложными. Апраксин направил это донесение Конференции, присовокупив свое мнение, что поскольку ничто не угрожает Курляндии, то нет никакой надобности начинать зимнюю кампанию.

Тем не менее Конференция в трех последовательных рескриптах требовала немедленного открытия военных действий, чтобы предупредить замыслы прусского короля в отношении Курляндии. Апраксин энергично сопротивлялся и требовал для этого официального приказания, на что Конференция не могла решиться. И в 1756 г. после вторжения пруссаков в Саксонию, разгрома австрийцев у Лобозица и капитуляции саксонской армии в Пирне ни русские, ни французские, ни шведские войска не вступили на вражескую территорию.

Конференция, вынужденная дать армии немного времени для отдыха и организации, занялась выработкой планов на предстоящую кампанию. Все они имели тот недостаток, что русские силы изначально разделялись: главная армия должна была наносить решающий удар по Восточной Пруссии, а вторая армия – соединиться с австрийцами на театре основных военных действий. Апраксин совершенно справедливо отвечал, что очень важно сосредоточить, а не разделять армию, и чем раньше представится благоприятная возможность для решающего наступления, тем лучше.

22 декабря военный совет под председательством Апраксина решил при первых признаках наступления Левальда, «не дожидаясь от него нападения, всею силою атаковать». Однако подобной ситуации так и не возникло, и тогда военный совет 3 февраля 1757 г. принял план наступления на Кёнигсберг, однако же без каких-либо действий флота против Пиллау.

В марте 1757 г. вся русская армия сконцентрировалась на правом берегу Немана. В апреле русский генерал Шпрингер сообщил Апраксину из главной квартиры австрийцев, что они еще не завершили приготовления, и фельдмаршал послал в Конференцию свое мнение о крайней затруднительности совместных действий с неподготовленной армией: «Поелику австрийцы до сего дня еще не начинали действий, хотя и находятся не только ближе к пруссакам, но и в более благоприятном, нежели мы, климате, то и российская армия наипаче того должна воздерживаться от рискованных действий, и особливо никак не подобает шутить с таким неприятелем, каков есть прусский король»[37]37
  Автор не указывает на источник этой цитаты, поэтому она приведена в обратном переводе с французского. (Примеч. пер.)..


[Закрыть].

Море еще не освободилось от льда, дороги были отвратительны, и приходилось производить работы, чтобы они стали проходимыми. Кроме того, не прибыли и многие из нерегулярных войск. Сделать что-нибудь существенное раньше мая не представлялось никакой возможности. Но, с другой стороны, ничто и не побуждало к излишней спешке – все доставлявшиеся сведения говорили о чисто оборонительных намерениях Левальда.

Посмотрим теперь, что происходило в самой Восточной Пруссии перед вторжением в нее русских войск.

Эта провинция омывается водами Балтийского моря, которое образует у берегов две лагуны, подобные небольшим внутренним морям, отделенным друг от друга узкими полосами суши: Куриш-Гаф на севере и Фриш-Гаф на юге. На самом севере Куриш-Гафа расположен город Мемель, который в 1807 г. служил последним убежищем прусскому королю^{26}, а на северном берегу Фриш-Гафа находится столица Восточной Пруссии Кёнигсберг. Вход в этот залив надежно защищен крепостью Пиллау. По течению Немана, впадающего в Куриш-Гаф, расположены города Тильзит и Рагнит в Восточной Пруссии, а также Ковно и Гродно в Литве. Кёнигсберг стоит на впадающем во Фриш-Гаф Прегеле, так же как и города Тапиау, Велау, Инстербург и Гумбиннен. В Прегель впадает река Алле, протекающая через Бартенштейн, Фридланд (неподалеку от Эйлау), Алленбург и Бюргерсдорф. Неман и Прегель образуют две естественные параллельные линии обороны, в то время как Алле перпендикулярна Прегелю. Все эти знаменитые названия – Эйлау, Фридланд, Тильзит^{27} – свидетельствуют о том, что солдаты 1757 г. сражались на тех же полях, которым предстояло увидеть великие события 1807 г. Завоевание Восточной Пруссии было чрезвычайно важно русским, и они надеялись закрепить свои права на нее по заключении всеобщего мира. Но и для Фридриха II она тоже имела весьма существенное значение, ведь его королевство получило свое имя от тех самых пруссов – древнего народа литовской расы, уничтоженного и поглощенного германской колонизацией. Кто мог предвидеть, что названию исчезнувшего народа суждено олицетворять господство немцев на пространстве от Немана до Мозеля и даже образовать такое словосочетание, как Рейнская Пруссия? Именно Восточная Пруссия была колыбелью предков Фридриха II, именно она являлась, строго говоря, «королевством Пруссия»[38]38
  Ее часто так и называли в дипломатических документах XVIII в. См.: (Rambaud A. Instructions aux ambassadeurs et ministres de France en Russie. Paris, 1890. Т. II.


[Закрыть], именно там он пользовался неограниченным суверенитетом[39]39
  По крайней мере, de facto, поскольку Восточная Пруссия все еще рассматривалась поляками как ленное владение польской короны.


[Закрыть], в то время как в Бранденбурге и других землях был, хотя и номинально, под властью своего сюзерена – германского императора. И наконец, из его двух приморских провинций она имела наибольшее значение.

Восточная Пруссия представляла собой бедную страну, покрытую песками и болотами и слабо заселенную, – тогда в ней насчитывалось около 500 тыс. жителей. Смешанная с литовскими элементами германская раса отличалась силой, суровостью и непоколебимой верностью своим государям – гроссмейстерам Тевтонского ордена и династии Гогенцоллернов. Именно из этой страны древних литовцев, из этой отдаленной германской колонии раздался в 1813 г. призыв подняться против Наполеона^{28}. И хотя Фридрих II был всецело поглощен отчаянной борьбой на полях Богемии, Саксонии и Силезии и прекрасно понимал, что судьба столь отдаленной провинции решается не на Прегеле или Алле, а на берегах Эльбы и Одера, он тем не менее все-таки позаботился о защите Восточной Пруссии. Вернее, он рассчитывал организовать там сопротивление врагу, используя для этого лишь местные ресурсы, и прежде всего обратился с призывом к своим «вассалам и верноподданным» о заеме в пятьсот тысяч талеров.

Великая княгиня Екатерина уведомляла короля обо всем, происходившем при русском дворе и в армии, через кавалера Вильямса и английского посланника Митчелла. В декабре 1756 г. Фридриху сообщили, что царица, узнав о приготовлявшемся французами нападении на Клевское княжество[40]40
  Находилось в Западной Пруссии неподалеку от Рейна и нидерландской границы. (Примеч. пер.)..


[Закрыть], сочла его «не столь уж страшным врагом, каким он казался еще пять недель назад, и поэтому было решено отправить на помощь королеве-императрице^{29} 80 тыс. чел. регулярных войск и 30–40 тыс. нерегулярных. Впрочем, приготовления еще далеко не закончились, в каждом полку недоставало по 500 чел., и лишь только-только отдали приказ о наборе рекрутов»[41]41
  Politische Korrespondenz Friedrich's des Grossen. Bd. 14. Berlin, 1886. S. 163.


[Закрыть].

В свою очередь прусский король также сообщал Левальду о развитии событий (26 декабря). Указывая на тревожные известия, он в то же время успокаивал его: «Во-первых, до начала июня русские будут не в состоянии двинуть свои войска; во-вторых, царица больна, и даже опасаются за ее жизнь; и третье, если так оно и случится, у меня не будет никаких оснований бояться молодого двора»[42]42
  Politische Korrespondenz. Bd. 14. S. 170. – 9 марта 1757 г. он писал Левальду: «Можете быть уверены, все предпринимаемое Апраксиным делается против его собственной воли, поелику он на стороне великой княгини. Однако же ему могут присылать от двора вполне четкие приказания».


[Закрыть]. То же самое и в январских письмах 1757 г., наполненных всяческими соображениями о здоровье Елизаветы и тех последствиях, которые может повлечь за собой ее кончина. Другие надежды возлагались на удаление маркизы Помпадур после покушения Дамьена^{30}, что может вызвать у Людовика XV прилив раскаяния и набожности, а следовательно, и побудить его «нанести страшный удар по австрийской клике»[43]43
  Ibid. S. 351.


[Закрыть].

Фридрих II не терял надежды на то, что его друзьям в Зимнем дворце удастся отсрочить русское наступление, а преданный великой княгине Апраксин будет воевать против него лишь ради соблюдения приличий. Более того, хотя он очень боялся России, но вместе с тем и презирал русскую армию, считая ее не более чем беспорядочной толпой. Однако его представления об этой военной силе, почерпнутые из бесед со старым фельдмаршалом Кейтом, который когда-то командовал ею, уже давно устарели. Он ничего не знал ни о реформах 1756 г., ни об изменениях в ее численном составе. Ему удалось передать эту неосторожную самоуверенность не только своему окружению, но также жителям и властям Восточной Пруссии. Фридрих оставил Левальду всего лишь 19 400 чел. регулярного войска. Правда, корпус принца Гессен-Дармштадтского, расквартированный в Прусской Померании для наблюдения за шведами, мог служить Левальду резервом, однако нехватка войск в Центральной Европе почти сразу заставила короля отозвать этот корпус в свое распоряжение. Таким образом, вслед за Восточной Пруссией он оставил без защиты и Померанию, обнажив обе свои балтийские провинции! У Левальда не было иного выхода, как пополнять свои силы из местных ресурсов. В 1756 г. он призвал под знамена всех рекрутов, включил их в гарнизонные полки и поставил под начало отставных офицеров, которые принялись учить их, снабдив ружьями, присланными из Берлина.

Всего таких полков было три, но солдаты в них оставались не обученными, а офицеров было бы правильнее называть инвалидами. В своей безумной рекрутчине, которая буквально опустошала все его государство, Фридрих ухитрялся ставить на поле битвы эти полки из гарнизонов в самый центр, используя их или в резерве, или во второй линии.

Кроме гарнизонных полков существовала еще и ландмилиция, этот предок ландвера 1813 года, образовавшаяся еще до возникновения самого королевства, в эпоху герцогов. Фридрих I предполагал сделать службу в ней всеобщей повинностью, но пришлось ограничиться лишь жителями городов и больших селений. Такое ополчение горожан и крестьян почти сплошь состояло из пехоты с очень незначительной кавалерией. Король-капрал, отец Фридриха II, посчитал, что рядом с его блестящими линейными полками эта ландмилиция являет собой слишком жалкое зрелище, и поэтому она была почти упразднена. Но в последние десять лет своего правления он пытался преобразовать ее. За весь королевский период существовало всего четыре полка ландмилиции в Бранденбурге, Померании, Магдебурге и Восточной Пруссии. Два последних в какой-то мере участвовали в Семилетней войне, один против шведов, другой против русских. Но пока все они числились только на бумаге, хотя уже были укомплектованы офицерами, унтер-офицерами и барабанщиками, уволенными из действующей армии большей частью по увечью и состоявшими на половинном жалованье. В Восточной Пруссии полк ландмилиции носил имя своего полковника – фон Хюльзена. Он имел только один батальон и был сразу же послан в гарнизон мемельской крепости. Левальд занялся реформированием ландмилиции и образовал в пограничных округах 5–6 рот и присоединил к ним также ландгусар и егерей.

Благодаря его настойчивым действиям было поставлено в строй 2214 ополченцев для службы на границе против нерегулярных войск, русских мародеров и всяческих шаек. Это ополчение не было постоянно действующим, его собирали лишь по сигналу набата. За нехваткой офицеров даже в гарнизонных полках на их места назначали старых дворян, состоятельных арендаторов и увечных унтер-офицеров. Во главе этого ополчения был поставлен отставной эскадронный командир Катаржинский де Гуттек. Поскольку провинцию населяли две нации – литовцы на юге и немцы на остальной территории, у них несколько отличалась форма: белая с синими отворотами для литовцев, голубая или серая с белыми отворотами у немцев. Военная форма уже по понятиям того времени была абсолютно необходима, так как без нее любой участник военных действий считался взбунтовавшимся крестьянином, что провоцировало репрессии неприятеля.

Жители пограничных областей в случае приближения врага подлежали поголовному призыву под началом лесников. Скорее всего, у этих крестьян не было военной формы, поскольку им предписывалось вооружаться не только ружьями и мушкетами, но также косами и вилами. Их оповещали колокольным звоном, верховыми нарочными и прочими сигналами – горящими смоляными бочками и факелами на шестах из пучков соломы. Впрочем, роль такой мобилизации для военных действий была очень невелика, она только раздражала русские войска.

Несколько полезнее оказалось городское ополчение. В Кёнигсберге все горожане были разделены на две категории: регулярных и резерв. Из первой составилось десять рот общей численностью 3 тыс. чел. и один эскадрон (150 чел.). Пехотинцы получили вместо ружей мушкеты. Кавалеристы, набранные из мясников, пивоваров, лавочников и извозчиков, были вооружены саблями и пистолетами. Это оружие поставлялось королевскими или городскими арсеналами или же подлежало реквизиции у местных жителей. Что касается резерва, куда входили «все способные двигаться», то там приходилось довольствоваться шпагами, косами, вилами, а подчас и кочергами. Добавим к этому, что далеко не всем игра в солдаты доставляла удовольствие. Университет, типографии, издательства, учителя танцев, городское дворянство, королевские чиновники, духовенство, адвокаты, то есть все пользовавшиеся привилегиями, подали жалобы. Одних под благовидным предлогом удовлетворили, другим же пригрозили штрафами и даже тюрьмой. Жителям раздавали оружие и в некоторых незащищенных городах, как, например, в Тильзите.

Во всей Восточной Пруссии было всего три крепости: Пиллау, Мемель и Кёнигсберг – и укрепленный мост в Мариенвердере на Висле, вооруженный двумя старыми железными пушками при двух отставных солдатах. Сколько-нибудь важное значение имел только Кёнигсберг, защищенный непрерывным поясом укреплений с 32 бастионами, цитаделью и отдельным фортом Фридрихсбург. Левальд едва успел привести в порядок лишь эту крепость, на две другие у него не оставалось времени.

Напрасно пытался он использовать все доступные средства – складывавшаяся ситуация не предвещала ничего хорошего. Вместо подкреплений король мог помочь только ценными советами, да еще тем, что облек его неограниченной диктаторской властью над всей провинцией, предписав никогда не собирать военный совет.

Наконец, уже избавившись от своих политических иллюзий, Фридрих повелел Левальду произвести мобилизацию всех войск ввиду неизбежного, по полученным достоверным сведениям, русского вторжения. В заключение он писал: «Я полагаюсь на вашу осмотрительность, опыт и разумные решения, однако вы не должны ни щадить русских, ни вступать с ними в переговоры (nicht schonen, noch marchandireri)… Если они вторгнутся в Пруссию, без промедления вцепляйтесь им в загривок и хорошенько отлупите их. …Я припоминаю, что фельдмаршал Кейт почитал наилучшим в качестве доброй пощечины начинать с кавалерийской атаки на их фланги и, опрокинув оные, пробивать в каком-либо месте пехотное каре, после чего все и будет покончено, поелику они придут тогда в совершенное замешательство и останется лишь взять как можно больше пленных и отправить к неприятельскому командующему барабанщика с предложением присылать парламентеров и деньги на содержание пленных…»[44]44
  Politische Korrespondenz. Bd. 14. S. 245–246.


[Закрыть].

Таким образом, Левальду оставалось только позаботиться о будущих пленных. И когда он в соответствии с приказом короля двинулся к границе, то оставил губернатору Кёнигсберга полковнику Путкаммеру инструкции, которые при всей осмотрительности и разумности были исполнены презрения к русской армии, особенно к ее нерегулярным войскам: «Хотя, по всей очевидности, у Кёнигсберга могут появиться только калмыки, казаки и прочие, подобные им, г-ну полковнику надлежит принять такие же меры, как если бы на их месте были те, кто может отважиться на штурм города… Необходимо также требовать от господ офицеров постоянной бдительности и понимания того, что даже двадцать человек, если они исполняют свой долг, могут не бояться тысячи казаков». Одновременно он поручил нескольким курляндским офицерам, состоявшим на прусской службе, и среди них графу Дона и генералу Лоттуму, переодевшись, побывать на русских квартирах и доставить ему точные сведения о передвижении неприятеля.

В апреле 1757 г. Апраксин перешел Двину и произвел в своей главной рижской квартире общий смотр войскам. На этот воинский праздник он пригласил дам и все высшее общество – городские стены, окна и даже крыши домов были переполнены зрителями. Под всеобщие приветствия полки промаршировали стройными рядами. Проходя, офицеры салютовали шпагами, знамена склонялись. На всех солдатах были аккуратные мундиры, сверкало начищенное до блеска оружие и снаряжение. Поверх шляп красовались зеленые ветки, а на головах гренадер покачивались пучки перьев. «Великолепное зрелище» – так отозвался об этом смотре начинавший свою военную карьеру поручик Архангелогородского полка Болотов.

В мае Апраксин «для прикрытия магазинов» занял Ковно на Немане, а русский авангард Броуна (15 тыс. чел.) – Митаву. Лопухин и основная часть армии (32 тыс. чел.) сосредоточились вокруг Риги. Румянцев с 4 тыс. кавалерии перешел Двину у Динабурга. Салтыков командовал «десантным отрядом» в Ревеле (10 тыс. чел.), который морем должен был отправиться к берегам Пруссии. Еще 17,5 тыс. чел. задерживались у Дерпта и Пскова. Генерал-майор Кастюрин, бригадир Краснощеков, майоры Гаке и Суворов еще только подходили к Вильне. Если не считать нерегулярных войск, то вся эта масса вследствие множества impedimenta[45]45
  Препятствий (лат.).


[Закрыть] двигалась довольно медленно – не более 10–12 км в день. Уже начали чувствоваться все затруднения со снабжением такой армии в подобной стране; недостаток скота восполнился ожидавшимся из Украины только в сентябре. Кроме того, в это время полагалось соблюдать пост, и на маршах это истощало людей. Апраксин писал в Конференцию: «Правда, указом блаженной и вечно достойной памяти императора Петра Великого повелевается солдат в том случае (во время похода. – Д.М.) в пост мясо есть заставлять, но я собою силу этого указа в действо привести не дерзаю <…>, но нужно для их выздоровления сей способ употребить, ибо в сей земле ни луку, ни чесноку найти нельзя, а солдаты в постные дни тем и питаются»[46]46
  Масловский. Вып. 1. С. 203.


[Закрыть]. Как видим, даже по такому второстепенному делу главнокомандующий должен был сноситься с Конференцией. Эта последняя передала его донесение на усмотрение императрицы, которая переадресовала его Святейшему Синоду. Синод дал свое согласие, но оно прибыло лишь после Петровского поста, в июне 1757 г.

Только 23 июня левое крыло русской армии, составлявшее ее авангард, под командованием Фермора выступило из Полангена и перешло прусскую границу. 30-го оно сосредоточилось у Мемеля. Почти одновременно появилась и эскадра Вальронда, состоявшая из шести судов с бомбардирскими орудиями.

Появление длинных донских пик уже вызвало панику среди прусского населения. Несмотря на призывы Апраксина щадить мирных жителей, донцы повсюду грабили скот, лошадей и даже уводили людей. Крестьяне со своими стадами прятались в лесах, а чиновники, забрав документы, укрылись в Мемеле. Эта крепость с обветшалыми укреплениями имела 80 разнокалиберных орудий, ее гарнизон состоял всего из одного батальона.

Апраксин предполагал начать кампанию со взятия Мемеля. К этому его побуждала слабость оборонительных средств крепости и пассивность Левальда. Однако противные ветры задерживали в Виндаве[47]47
  Автор ошибочно называет здесь Мемельский порт. См.: Масловский. Вып. 1. С. 207. (Примеч. пер.)..


[Закрыть] эскадру Льюиса, перевозившую корпус Салтыкова и осадную артиллерию. Задерживался и Фермор, который должен был принять командование левым флангом.

8 июня Апраксин приказал ему: «Прибыв в Мемель, через обсылку сдачи города требовать, с таким подтверждением, что в противном случае никто пощажен быть не имеет. Если же (Фермор) какого сильного сопротивления тамо нашел бы, то в таком случае, заняв свой пост, ожидал бы осадную артиллерию и велел бы из галер в способных местах казаков на берег высаживать и набеги даже до ближних к Кёнигсбергу мест чинить, и, таким образом, по прибытии осадной артиллерии формальную атаку чинить»[48]48
  Масловский. Вып. 1. С. 207.


[Закрыть]. Фермор имел тогда свою главную квартиру в Либаве (Курляндия). Он отвечал, что у него всего семь пехотных полков общим числом 321 офицер и 8281 солдат вместо 27 тыс., назначенных для него Апраксиным, и поэтому нужно еще подождать.

13 июня Салтыков высадился в Либаве, люди его были измучены штормами, две галеры потеряны. На следующий день он уже переправил на берег осадную артиллерию, и тогда же прибыл Краснощеков с 1800 казаками. Пехотным полкам еще пришлось дожидаться своих пушек и обозов, которые флот доставил только 21 июня. Теперь уже можно было начинать осаду. 20 июня выступил авангард Фермора, а затем и его основные войска, разделенные на три бригады, всего 16 тыс. чел. вместо 27 тыс.[49]49
  Газенкамп оценивает общее число пришедших по суше войск в 21 тыс. чел. и 9 тыс., составлявших отряд Салтыкова. Однако цифры, приведенные г-ном Масловским, основаны на документах.


[Закрыть] Шедший впереди авангарда с летучим отрядом из 700 казаков и гусаров генерал-майор Романиус должен был распространять воззвания к населению. Тем, кто не окажет сопротивления и подчинится, были обещаны императорская милость и защита. Начальникам разведки рекомендовалось брать заложников из высших слоев и не трогать всех остальных; если же население будет сопротивляться, реквизировать скот и имущество, но не жечь деревни[50]50
  Пруссаки вели себя в немецкой земле Саксонии ничуть не лучше, равно как и в дружественной нейтральной Польше. Фридрих II притворно негодовал на русское варварство, но значительно хуже всех зверств, совершенных казаками, были те репрессии, которые сам он угрожал употребить в письме из Дрездена Левальду от 22 февраля 1757 г.: «За одну сожженную русскими деревню в Пруссии я велю спалить десять или двадцать в Саксонии и Богемии». (Politische Korrespondenz. Bd. 14. S. 302.) Как будто несчастные крестьяне в электорате или в австрийских землях были хоть чем-то виновны за дела донцов, чьего имени они даже и не слыхивали!


[Закрыть].

В шесть часов утра 30 июня военные действия начала эскадра Вальронда. Это были первые выстрелы русско-прусской войны. Осаждающие приступили к бомбардировке города и цитадели с моря. В Мемеле сразу возникло несколько пожаров, но их быстро потушили.

Тем временем командовавшие сухопутными силами Фермор и Салтыков, произведя рекогносцировку, пришли к заключению, что штурм крепости невозможен и нужно приступить к правильной осаде.

После нескольких часов жестокой канонады Фермор отправил к коменданту парламентера, но подполковник фон Руммель от переговоров отказался и зажег предместья.

При свете пожара русские генералы определили места для своих батарей, и всю ночь продолжалась работа по их установке. В шесть часов утра 1 июля осадные мортиры и гаубицы поддержали огонь морской артиллерии.

К утру 2 июля на такую ничтожную дыру, каким был Мемель, было потрачено уже 982 снаряда. Гарнизон довольно активно отвечал, но не мог принести особого вреда неприятелю ни на суше, ни на море. Русские начали рыть траншеи и подводить апроши[51]51
  Апроши – зигзагообразные траншеи с насыпью по краю, облегчающие приближение к осажденному городу. (Примеч. пер.)..


[Закрыть]. 3-го числа фон Руммель запросил разрешения отправить курьера к Левальду на предмет сдачи крепости, но Фермор не согласился на это. Осадные работы быстро продвигались, сила огня не ослабевала, и фон Руммелю пришлось поднять белый флаг. Предложенные им условия сдачи были, по выражению г-на Масловского, «в высшей степени дерзки»: свободный пропуск всего гарнизона с воинскими почестями, а также гражданских властей, денежной казны и вообще всего государственного имущества. Фермор согласился только на свободный выход гарнизона при оружии, но без почестей. Фон Руммель сдал крепость и занял своим гарнизоном Лабиау.

5 июля Фермор вступил в Мемель и на следующий день отправил донесение Апраксину, который выразил недовольство слишком мягкими для неприятеля условиями. И на самом деле, гарнизон из 800 человек, противостоявший 16 тысячному корпусу и подвергавшийся бомбардировке с суши и моря, не имел иного выхода, как сдаться на милость победителя. Нельзя было выпускать этот батальон, который Левальд хотел сделать ядром будущего ополчения. Успех Фермора отнюдь не стал славной победой: крепость сдалась лишь после бомбардировки, апроши оказались бесполезными. Не имело ни малейшего смысла держать здесь все 16 тыс. чел., вполне хватило бы и половины того, а остальных, в особенности казаков, лучше было использовать для других целей.

При вступлении в город Фермор приказал отслужить в лютеранской церкви благодарственный молебен. Эту неприятную для прусского верноподданного обязанность исполнил настоятель Вольф. Для своей проповеди он взял плач Иеремии на развалинах Иерусалима^{31}. Сограждане оценили такую смелость, да и сам Фермор не осудил его. Затем чиновникам и всем жителям города пришлось принести присягу на верность императрице Елизавете, поскольку подразумевалось, что завоеванное останется теперь в ее владении. Фермор занялся возвращением разбежавшихся горожан, измерением глубин в порту, восстановлением укреплений, доставкой припасов и реквизицией лошадей, которых так не хватало русской армии. Главнокомандующий приказал оставить в Мемеле гарнизон и часть эскадры, а другие корабли должны были крейсировать у прусских берегов. Фермору же надлежало незамедлительно идти на Тильзит.

Хотя авангард выступил уже 21 июля, сам он покинул Мемель лишь 26-го. Стояла удушающая жара, как это нередко случается в местах, отличающихся чрезмерным перепадом летних и зимних температур. Чтобы поберечь людей, Фермор запретил проходить более двадцати километров день, что надлежало делать в два приема – после двух часов ночи и после пяти вечера. 27 июля у Тильзита появился казачий разъезд, захвативший одного припозднившегося горожанина. 29-го поручик Владимирского полка передал требование сдать город и крепость на капитуляцию. 30-го Фермор мог уже видеть городские стены собственными глазами. Укрепления здесь были в еще худшем состоянии, нежели мемельские; в гарнизоне насчитывалось всего четыре роты ополчения, и он даже не пытался оказать сопротивления. В миле от Тильзита Фермора встретила депутация духовенства и городских властей, которая «нижайше просила его взять город под свое покровительство и в знак покорности тут же принесла присягу на верность царице». Фермор отвечал на это с изысканной любезностью. На следующий день, 31 июля, русский авангард вступил в город. Гренадеры встали на посты при пушках по всем площадям. Гражданская гвардия Тильзита с оружием продефилировала перед ратушей и приняла присягу. В церкви отслужили благодарственный молебен и была произнесена проповедь о милосердии Господнем. Все чиновники, все пасторы окрестных приходов, все обыватели мужского пола старше пятнадцати лет, независимо немецкой или литовской расы, должны были принести присягу. Фермор несколько дней занимался делами в завоеванном городе и работами по улучшению мостов через Неман, для чего использовались местные жители, а также устройством госпиталей и пекарен. Только 10 августа основные силы смогли перейти на другой берег. К середине месяца прусский орел был сбит со всех зданий и заменен царским гербом. Тильзит стал русским городом. Ополчению предписывалось сдать оружие; все собрания жителей, безусловно, воспрещались.

Пока правое крыло русской армии завоевывало северо-восточную часть Пруссии от Мемеля до Тильзита, основные силы под командованием Апраксина и Лопухина разворачивались для наступления на вражескую территорию. Переход через Неман продолжался с 28 июля до 1 августа. Переправа чрезвычайно замедлялась нагромождением повозок и багажей и недостатком съестных припасов. Вся эта «Великая Армия» разделялась на три корпуса: Фермора, Лопухина и Броуна. Передовые отряды казаков и гусар должны были опережать ее на один день. Основной удар намечался по Гумбиннену – главному городу литовской части Восточной Пруссии. 1 августа войска перешли границу у Вержболова (Вирбаллена), и кавалерия рассыпалась по окружающей местности. Болотов пишет:

«Вход в неприятельскую землю производил во всех нас некое особливое чувствование. „Благослови, Господи, – говорили мы тогда между собою, имея под ногами землю наших неприятелей, – теперь дошли мы наконец до прусской земли! Кому-то Бог велит благополучно из нее выттить и кому-то назначено положить в ней свою голову!“ Мы нашли места сего королевства совсем отменными от польских. Тут господствовал во всем уже совсем иной порядок и учреждение: деревни были чистые, расположены и построены изрядным образом, дороги повсюду хорошие, и в низких местах повсюду мощеные, а инде возвышенные родом плотин и усаженные деревьями. Одним словом, на все без особливого удовольствия смотреть было не можно. Сверх того, как тогда не делано было еще никакого разорения, то все жители находились в своих домах и, не боясь нимало нас, стояли все пред своими домами, а бабы и девки наполняли ушаты свежей воды и поили солдат мимо идущих. Одним словом, казалось тогда, что мы не в неприятельскую, а в дружескую вошли землю»[52]52
  Болотов А. Т. Указ. соч. Т. 1. С. 466.


[Закрыть].