Текст книги "Собрание сочинений-1.Точка "Омега""

Автор книги: Альфред Элтон Ван Вогт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Лично я рассчитывал на то, что Пелэм явится своеобразной психологической поддержкой Ренфру, и мы оба знали, до какой степени он действительно влиял на него. Теперь нужно искать замену этому воздействию Билл, попробуй что-нибудь придумать, когда будешь занимать. – ся рутинными делами. Помни, что через пятьсот лет мы очнемся и нам придется с ним жить.

Вырви этот листок. Все остальное носит чисто технический характер. Нед”.

Я сжег эту записку в ликвидаторе мусора. Осмотрев обоих спящих космонавтов – в их неподвижности было что-то мрачное, напоминавшее фигуры надгробных памятников, – я вернулся в контрольную рубку.

На экране обзора я увидел сиявшее, как драгоценность на черном бархате, Солнце. Его блеск был ослепительным.

Альфа Центавра светила максимально интенсивно. Было еще невозможно различить отдельные звезды, входящие в нее и в систему Проксимы, но их комбинированное излучение создавало впечатление величавого могущества.

Я весь дрожал от возбуждения и внезапно осознал всю грандиозность нашего полета. Мы были первыми землянами, направлявшимися к Центавру, первыми, осмелившимися устремиться к звездам.

Даже мелькнувшая мысль о Земле была не в состоянии притупить чувство все возраставшего восхищения. Это была мысль о том, что после нашего отлета на родной планете сменилось уже семь, а может быть, и восемь поколений, а девушка, оставившая во мне сладкое воспоминание о своих алых губках, стала для своих потомков – если они еще помнили ее имя – их прапрапрапрабабушкой.

Во всем этом было что-то такое настолько грандиозное, что подавляло своей мощью всякое эмоциональное восприятие.

Я выполнил все, что полагалось по программе, принял свою третью дозу эликсира и улегся на койку. К моменту погружения во тьму я так и не сумел набросать плана действий в отношении Ренфру.

Когда я проснулся, звучал сигнал тревоги.

Но я даже не двинул пальцем. Другого выхода не было. Если бы я пошевелился, то потерял бы сознание. Хотя даже сама мысль об этом являлась мучительной пыткой, я понимал, что независимо от характера грозившей опасности самый быстрый способ отреагировать на нее состоял в том, чтобы скрупулезно, по секундам, следовать всем предписаниям.

Я так и не знаю, как мне удалось принудить себя к этому. Трезвонило вовсю, но я лежал неподвижно до той самой минуты, когда по инструкции мне надлежало встать. В контрольной рубке звенело невообразимо, но я пересек ее, не останавливаясь, и целых полчаса потратил на то, чтобы похлебать положенный “суп”.

В этой обстановке я вопреки всем законам логики даже подумал, что, если этот звон будет еще продолжаться достаточно долго, Блейк и Ренфру наверняка проснутся.

Наконец я почувствовал себя в состоянии встретить опасность лицом к лицу. Я сел у панели управления, отключил сигнал тревоги и оживил экраны обзора.

Позади корабля я увидел зарево. Колоссальный бело-огненный язык, вытянутый больше в длину, чем в ширину, заслонял почти четвертую часть неба. В голове пронеслась ужасная мысль: наверное, мы очутились в нескольких миллионах километров от чудовищной звезды, неожиданно вспыхнувшей в этом участке Космоса.

Я стал спешно рассчитывать расстояние и какое-то мгновение с испугом и недоверием смотрел на цифры, выскакивавшие с металлическими щелчками в своих гнездах.

Десять километров! Всего десять километров! Забавная все же штука человеческий мозг. Только что, когда я думал, что имею дело с ненормальных размеров солнцем, я видел лишь раскаленную массу. Теперь же я ясно различал четкий материализованный силуэт объекта, и его контуры не оставляли ни малейших сомнений.

Ошарашенный, я вскочил на ноги, потому что…

Это был космический корабль! Громадный звездолет длиной более полутора километров. Или, скорее, – и я упал снова в кресло, подавленный этой катастрофой, свидетелем которой я оказался, и стараясь сделать выводы из всего происходившего, – скорее, это был огненный ад, в котором погибало то, что было звездолетом. Выживших в таком всепожирающем пламени быть не могло. Оставалась только одна надежда на то, что экипажу удалось уйти на аварийном оборудовании в Космос.

Как безумный, я стал шарить глазами по небесам, отыскивая какой-нибудь лучик света или металлический отблеск, которые обозначили бы уцелевших в аварии.

Но были лишь ночь, звезды и этот полыхавший гигантский костер.

Прошло довольно много времени, и я заметил, что обломки звездолета вроде бы удалялись и теряли скорость. Как бы ни были могучи силы, создававшие его тягу и выравнивавшие его скорость с нашей, они были вынуждены отступить перед яростными энергетическими вихрями пожара. Я принялся фотографировать звездолет, посчитав, что характер события давал мне право посягнуть на резервы кислорода.

Исчезая вдали, эта миниатюрная “новая”, которая на самом дела была торпедообразного вида звездолетом, изменила цвет. Уменьшилась его раскаленная белизна. Вскоре он казался всего лишь красноватой блесткой во мраке Космоса. Последнее, что я увидел, было нечто продолговатое, излучавшее тусклое свечение, похожее на вишневого цвета срез туманности или на отблеск пожара, подсвечивающего небо где-то далеко за горизонтом.

В перерыве между наблюдениями я проделал все, что Полагалось по инструкции. Снова включил систему тревоги и нехотя вернулся на свою койку, в то время как множество вопросов проносились один за другим в моей голове.

Я размышлял в ожидании, когда начнет действовать последняя доза эликсира. В громадной системе Центавра, видимо, имелись обитаемые планеты. Если я правильно рассчитал, то мы находились на расстоянии всего в одну и шесть десятых светового года от главной группы звезд Альфы, которая чуть ближе к нам, чем красная Проксима.

Доказательства были налицо: во Вселенной имелась по крайней мере еще одна форма жизни в лице высокоразвитых существ. Нас ожидали чудеса, которые превзойдут самые смелые мечты. От подобной перспективы меня зазнобило.

И только в самый последний миг, когда сон уже утяжелял мои мысли, я вдруг вспомнил, что совсем позабыл о проблеме Ренфру.

Но я не почувствовал никакого беспокойства по этому поводу. Ренфру, несомненно, сам сумеет восстановить свою великолепную форму и воссоздать свою личность, когда столкнется со сложнейшей внеземной цивилизацией.

Наши беды подходили к концу.

Даже погружение в сон еще на сто пятьдесят лет не охладило мой пыл, поскольку, просыпаясь, я уже думал: “Ну вот мы и у цели!” Длиннющая ночь, невероятный полет… все это позади. Сейчас мы все проснемся, встретимся друг с другом и начнем знакомиться со здешней цивилизацией. Увидим великие солнца Центавра!

Во время ожидания, пребывая в состоянии неподвижности и эйфории, я поразился странному феномену: на этот раз я вдруг почувствовал, что времени и на самом деле прошло очень много. И тем не менее… Тем не менее реально-то я бодрствовал всего три раза и только единожды в течение целого дня.

Говоря буквально, я всего не более чем полтора дня назад расстался с Блейком и Ренфру, а также и с Пелэмом. Я находился в состоянии бодрствования всего тридцать пять часов с того момента, когда моих губ так неожиданно коснулись ее губы, одарив меня самым чудесным в моей жизни поцелуем.

Откуда же тогда это ощущение, что мучительно тянулись целые столетия, которые таяли секунда за секундой? Откуда это смущавшее и опустошавшее чувство, что ты бродил в самой жути непроглядной глубины безграничной ночи?

Так ли уж легко обмануть разум человека?

В конечном счете я, как мне показалось, все же нашел ответ: в течение этих пятисот лет я действительно жил. Клетки моего организма, его органы существовали. Нельзя было исключать даже и того, что какая-то часть моего мозга все это невообразимое время оставалась в неусыпном бдении.

К тому же, конечно, нельзя было не учитывать и чисто психологический аспект: я знал, что на самом деле прошло пятьсот лет и что…

Какой-то сигнал в мозгу подсказал мне, что десять минут пассивного ожидания прошли. С большими предосторожностями я включил автомассажер.

Деликатные устройства разминали мое тело примерно с четверть часа, когда открылась дверь. В комнату ворвался свет. Передо мной стоял Блейк.

Я слишком резко повернулся, и голова тут же закружилась. Я закрыл глаза и услышал, как подошел Блейк.

Через минуту я уже мог отчетливо его разглядеть. Увидел, что он держит в руках чашку. Но смотрел он на меня до странности хмуро.

Наконец-то его длинное узкое лицо озарилось слабой улыбкой.

– Привет, Билл! – тут же прошептал он. – Не пытайся говорить. Лежи смирно, пока я тебя покормлю супом. Чем скорее ты сможешь подняться, тем будет лучше.

Снова помрачнев, он добавил:

– Я проснулся тому уже две недели.

Блейк сел на бортик койки и покормил меня с ложечки. Единственный звук в каюте издавал автомассажер. Мое тело восстанавливало свои силы медленно, и чем больше проходило времени, тем я отчетливее осознавал, что Блейк был глубоко опечален.

– Как Ренфру? – удалось мне все же хрипло выдавить из себя. – Он проснулся?

Поколебавшись, Блейк утвердительно кивнул. Он сморщил лоб, выражение его лица стало еще более скорбным, и он просто сказал:

– Ренфру сошел с ума, Билл. Полностью. Мне пришлось его связать и запереть в каюте. Сейчас он несколько успокоился, но вначале лишь что-то бормотал, как бедняга, страдающий расстройством речи.

– Что ты городишь? – выдохнул я. – Ну не до такой же степени он чувствителен! Допускаю, что он мог впасть в депрессию, заболеть. Но осознание того факта, что прошло столько времени и все твои друзья умерли, не могло все же свести его с ума.

Блейк покачал головой:

– Не только это, Билл…

Он на минуту замолчал и заговорил снова:

– Тебе надо подготовиться к большой встряске, такой, какой ты еще никогда в своей жизни не испытывал.

Я смотрел на него во все глаза. Неожиданно меня охватило ощущение какой-то пустоты вокруг.

– Я уверен, что ты сможешь это вынести. Не бойся. Ты и я, Билл, мы оба с тобой толстокожие. Настолько нечувствительные, что могли бы спокойно приземлиться равно как в эпохе миллион лет до Христа, так и миллион лет после. И мы удовольствовались бы тем, что пожали бы друг другу руки и сказали: “До чего же забавно очутиться здесь, старина!”

Я прервал его:

– Ближе к делу, Нед! Что случилось?

Он поднялся.

– Когда я прочитал твой отчет о том горевшем звездолете, а потом ознакомился с фото, у меня мелькнула одна мысль. Две недели тому назад солнца Альфы были уже совсем близко. В шести месяцах полета, учитывая нашу среднюю скорость в восемьсот километров в секунду. Я сказал себе: “А дай-ка я попробую поймать их радиопередачи”. (Он безрадостно улыбнулся.) Ну так вот, за несколько минут я поймал сотни станций! Они буквально кишели на семи диапазонах. Их было слышно так же четко, как перезвон колоколов.

Он замолчал и изучающе посмотрел на меня. Его улыбка была несколько вымученной. Он жалобно простонал:

– Билл, мы короли дурней всей цивилизованной Вселенной. Когда я выложил всю правду Ренфру, он потек, как кусок льда в воде.

Блейк снова на некоторое время замолк. Мои нервы были на пределе. Я был уже не в состоянии вынести и далее это молчание.

– Ради бога, старик… – начал я.

Продолжать я не стал и не сделал ни единого жеста. Я все мгновенно понял. Кровь раскатами грома забилась в моих венах.

– Ты хочешь сказать… – наконец еле слышно прошептал я.

Блейк утвердительно кивнул головой:

– Да! Вот так вот! Они нас уже засекли своим ведущим лучом и энергетическими экранами. Скоро появится встречающий нас корабль. Я надеюсь лишь на то, что они смогут что-то сделать для Джима, – закончил он угасшим тоном.

Час спустя я увидел свечение в космическом мраке. В этот момент я сидел за панелью управления. Сначала сверкнула серебристая вспышка, но уже через какой-то миг она выросла в гигантский звездолет, летевший параллельным курсом на расстоянии одного километра.

Блейк и я, мы переглянулись. Я пролепетал неуверенным голосом:

– Разве они не сообщили нам, что корабль вылетел всего десять минут тому назад?

Блейк подтвердил это кивком:

– На полет от Земли до Центавра им нужно три часа.

Я впервые слышал о подобных вещах. У меня как будто что-то взорвалось в черепной коробке. Я заорал:

– Как? Но нам-то понадобилось пятьсот…

Я не закончил фразу.

– Три часа! – задыхался я. – Как же мы забыли о таком понятий, как человеческий прогресс?

Теперь мы замолчали оба. В подобии скалы, возникшей перед нами, внезапно зазияла черная дыра. Я взял курс на эту пещеру.

Взглянув на экран заднего обзора, я увидел, что отверстие за нами затянулось. Хлынули потоки света, сфокусировавшись на какой-то двери. Пока я совершал маневры, чтобы посадить корабль на металлическую поверхность, на экране видео появилось лицо.

– Это Кэслейхэт, – шепнул мне на ухо Блейк. – Это пока единственный парень, с которым я вошел в контакт.

Кэслейхэт имел вид утонченного преподавателя университета. Он улыбнулся и запросто сказал:

– Можете выходить. Достаточно пройти через эту дверь.

Мы с грехом пополам выползли из нашего корабля. Ступив под своды громаднейшего приемного зала, я почувствовал себя в безграничном вакууме. Я помнил, что так выглядели все космические ангары, но в этом была даже не знаю какая, но странность, которая…

“Это расшалились нервы”, – успокоил я себя.

Но было заметно, что у Блейка сложилось точно такое же впечатление. Мы молча прошли в дверь и очутились в роскошной огромной комнате.

Лишь известная актриса и бровью бы не повела, входя в подобное помещение. Все стены были затянуты роскошными коврами. Во всяком случае, на какое-то мгновение я подумал именно о коврах, но тут же понял, что на самом деле это было что-то другое. Это… Я оказался неспособным дать определение.

Когда-то, в некоторых из многочисленных апартаментов Ренфру, я видел ценную мебель. Но эти диваны, кресла, столы блестели так, как будто были сплетены из разноцветных видов пламени. Нет, не точно, они совсем не блестели, они…

И в этом вопросе я оказался не в состоянии разобраться.

У меня не оказалось времени рассмотреть обстановку более тщательно: сидевший в кресле человек, чья одежда была очень похожа на нашу, встал. Я узнал Кэслейхэта.

Он пошел нам навстречу, широко улыбаясь. Внезапно он замедлил шаг и наморщил нос. Быстро пожав нам руки, он поспешил отскочить на почтительное расстояние с несколько напряженным видом.

Какое потрясающее хамство! И все же я был доволен, что он отошел, так как за то короткое время, что мы пожимали друг другу руки, я почувствовал исходящий от него легкий, несколько неприятный аромат. К тому же мужчина, пользующийся духами…

Я встрепенулся. Неужели за это время человечество превратилось в щеголей? Кэслейхэт подал нам знак садиться. Я так и сделал. Странный, однако, это был прием! Наш хозяин начал со следующих слов:

– Что касается вашего друга, то хочу сразу вас предупредить. Он шизофреник, и пока что наши психиатры могут выправить положение только на время. Полное выздоровление может наступить не скоро, причем потребуется ваше активное и всестороннее участие. Вы должны будете с готовностью подчиняться всем желаниям господина Ренфру, если, конечно, состояние его здоровья не будет развиваться в опасном направлении.

Кэслейхэт бросил улыбку в нашу сторону и продолжал:

– Но позвольте мне все же от имени четырех планет Центавра сказать вам: добро пожаловать! Для меня это великий момент. С самого раннего детства я был воспитан в духе одной цели – быть вашим наставником и гидом. Естественно, я очень рад тому, что наступило время, когда углубленное изучение языка и нравов американского переходного периода, чему я себя посвятил, наконец-то может принести свои плоды.

Но Кэслейхэт, казалось, не испытывал при этом безграничного восторга. Он все время, как я уже заметил, смешно дергал носом, а в целом его лицо выражало скорее раздражение. Но меня, главным образом, задели его слова.

– Что вы подразумеваете, когда говорите, что изучали английский? Разве люди больше не пользуются универсальным языком?

Он улыбнулся:

– Да, конечно. Но он эволюционировал до такой степени, что, откровенно говоря, у вас возникнут определенные трудности в понимании самых простейших слов.

– Ох!

Воцарилось молчание. Блейк покусывал нижнюю губу. Наконец и он разразился вопросом:

– Можете ли вы кое-что уточнить относительно планет Центавра? Во время наших разговоров по радио вы дали понять, что население вернулось к городским структурам.

– Я буду счастлив показать вам любые крупные города, которые вы пожелаете увидеть. Вы наши гости, и каждый из вас располагает счетом в банке на несколько миллионов кредиток, которыми он волен распоряжаться по своему усмотрению.

Блейк присвистнул.

– Тем не менее я должен вас предупредить об одном обстоятельстве, – пояснил Кэслейхэт. – Крайне важно, чтобы вы не разочаровали наших соотечественников. Поэтому мы настойчиво просим вас не разгуливать по улицам и никоим образом не смешиваться с толпой. Все контакты будут иметь место исключительно через кино и по радио. Или же вы будете передвигаться в закрытой машине. Если вы рассчитывали жениться, сразу же откажитесь от такого намерения.

– Я что-то не понимаю, – с удивлением произнес Блейк.

Я бы мог сказать то же самое. Кэслейхэт продолжал твердым тоном:

– Необходимо, чтобы никто не догадался, что от вас исходит дурной запах. Это чревато значительным ухудшением вашего финансового положения. – Он поднялся. – А сейчас я вас покину. Надеюсь, вы не будете возражать, если отныне в вашем присутствии я буду надевать маску. С наилучшими пожеланиями, господа… – Он замолчал, и его взгляд устремился куда-то поверх нас. – Ага! Вот и ваш друг.

Я живо обернулся, увидев, что то же самое проделал и Блейк.

– Привет, ребята! – радостно еще с порога воскликнул Ренфру. – Как все же здорово нас надули! – добавил он с гримасой.

С комком в горле я бросился к нему, схватил за руку и крепко сжал ее. Блейк пытался последовать моему примеру.

Когда наконец наши пылкие излияния чувств завершились, Кэслейхэт уже упорхнул.

И это было к лучшему. Потому что после его последних заявлений мне так хотелось как следует врезать ему!

– Ну что ж, приступим! – сказал Ренфру.

Он по очереди оценивающе оглядел нас, Блейка и меня, улыбнулся, весело потирая руки, и добавил:

– Вот уже неделю, как я обдумываю вопросы, которые следует задать этому болтуну, и…

Он повернулся к Кэслейхэту.

– Почему скорость света – константа? – начал он.

Кэслейхэт ничуть не смутился.

– Скорость света равна кубу кубического корня “gd”, – ответил он, – где “d” – это глубина пространственно-временного континуума, а “g” – тотальная толерантность – вы бы сказали “гравитация” – всей материи, содержащейся в этом континууме.

– Как образуются планеты?

– Необходимо, чтобы звезда нашла равновесие в своем пространстве. Она исторгает из себя материю, как корабль выбрасывает якоря в море. Это сравнение, конечно, лишь приблизительно отражает действительную картину. Я мог бы вам изобразить все это в виде математической формулы, но потребовалось бы ее написать, а я, в конце концов, не ученый. Это просто факты, известные мне с детства, во всяком случае, так мне кажется.

– Минуточку, – сказал, сдвинув брови, Ренфру. – Получается, что звезда выбрасывает материю всего лишь потому что… что ей хочется обрести равновесие?

Кэслейхэт широко открыл глаза:

– Ну конечно же нет! Заверяю вас, что ее вынуждает к этому очень мощное давление. Если она не достигнет этого равновесия, то выпадает за пределы того участка пространства, в котором она находится. Лишь несколько солнц-холостяков приспособились поддерживать свою стабильность, обходясь без планет.

– Несколько чего? – воскликнул Ренфру.

Я видел, что он уже позабыл о тех вопросах, которыми собирался забросать Кэслейхэта, но вскоре и мое внимание целиком сосредоточилось на объяснениях последнего.

– Солнце-холостяк – это очень старая охладившаяся звезда класса М. Самая горячая из известных нам имеет температуру всего восемьдесят восемь градусов по Цельсию, а самая холодная – семь градусов. Холостяк – это в буквальном смысле слова одиночка, которого возраст сделал нелюдимым и брюзгой. Его главная забота – противиться присутствию материи в своем окружении. Он на дух не выносит планет, даже межзвездный газ.

Я воспользовался тем, что Ренфру с задумчивым видом смаковал этот ответ, чтобы перевести разговор в другое русло:

– Вы сказали, что это вам известно, хотя вы и не ученый. Это меня заинтересовало. У нас, к примеру, все мальчишки разбирались в принципе действия атомной ракеты уже при рождении или что-то около этого. В возрасте восьми – десяти лет они разбирали и собирали специальные игрушки. Они думали в терминах атомных ракет, и всякий прогресс в этой области легко и немедленно ими усваивался. Хотелось бы знать ваш эквивалент этому увлечению?

– Это – аделедикническая сила. Я уже пытался объяснить господину Ренфру, что это такое, но его разум, кажется, отказывается принять даже самые простые ее аспекты.

Ренфру оторвался от своих дум и с недовольной гримасой воскликнул:

– Он хочет заставить меня поверить, что электроны думают. Нет уж, тут я пас!

Кэслейхэт покачал головой:

– Нет, они не думают, но обладают психологическим чутьем.

Я воскликнул:

– Электронная психология!

– Речь идет просто об аделедикнической силе. Любой ребенок…

Ренфру прервал его, заворчав:

– Знаю, знаю: любой шестилетний пацан в состоянии мне это объяснить. – Он повернулся к нам: – Вот почему я и подготовил целую серию вопросов. Я подумал, что, постигнув некоторые фундаментальные понятия, мы, возможно, смогли бы наподобие их детишек разобраться в этом вопросе с аделедикнической силой.

Он снова обратился к Кэслейхэту:

– Вопрос следующий: что такое…

Кэслейхэт поглядел на часы и прервал его:

– Сожалею, господин Ренфру, но, если мы хотим успеть на катер, отправляющийся на планету Пелэма, надо трогаться сию минуту. Вы зададите мне ваши вопросы по дороге.

– Что это значит? – полюбопытствовал я.

– Он меня ознакомит с крупными лабораториями, расположенными в Европейских горах на планете Пелэма, – объяснил Ренфру. – Хотите поехать за компанию?

– Только не я.

Блейк пожал плечами:

– У меня нет никакого желания напяливать на себя один из тех комбинезонов, которыми нас снабдил Кэслейхэт, которые останавливают наш запах, но пропускают их. Я останусь с Биллом. Мы поиграем в покер на пять миллионов кредиток, положенных на наш счет в Государственный банк.

Кэслейхэт направился к двери. Маска из чего-то, имитирующего человеческую плоть, заметно нахмурила брови.

– Вы очень вольно обращаетесь с дарами нашего Правительства, – бросил он.

– А вам-то что за дело? – огрызнулся Блейк.

– Итак, мы воняем! – возмутился Блейк.

Прошло уже десять дней, как Ренфру уехал с Кэслейхэтом. За это время мы общались с нашим коллегой всего один раз – на третий день после отъезда, когда тот позвонил по радиотелефону, чтобы сказать, что у него все в порядке.

Блейк стоял перед окном наших апартаментов, выходящим на город Ньюмерика. Я же, лежа на диване, думал понемногу обо всем: о потенциальной нестабильности Ренфру, о том, что я сумел услышать и увидеть в отношении истории последних пятисот лет.

Я вышел из своей задумчивости:

– Перестань думать об этом, Нед. Речь идет об изменении метаболизма человеческого тела, вероятно, в результате смены питания. Их чувство обоняния, несомненно, тоньше нашего. Находиться рядом с нами для Кэслейхэта – настоящая пытка, в то время как мы со своей стороны замечаем только исходящий от него неприятный для нас запах. Ну и чего ты хочешь? Нас трое, а их миллиарды. Откровенно говоря, я плохо себе представляю, как можно быстро решить эту проблему. Поэтому лучше воспринимать вещи такими, как они есть.

Поскольку Блейк не ответил, я вновь погрузился в свои мысли. Первое сообщение, посланное мною после пятидесяти трех лет пребывания в космосе, было получено на Земле. Поэтому когда в 2320 году, то есть меньше чем через сто сорок лет после нашего старта, изобрели двигатель, позволивший приступить к межзвездным полетам, то быстренько сообразили, что произойдет, когда мы прибудем в систему Центавра.

Четыре годные для жизни планеты звезд А и Б Альфы были заселены и названы в нашу честь: Ренфру, Пелэм, Блейк и Эндикотт. С 2320 года, несмотря на эмиграцию к планетам, обращающимся вокруг более далеких светил, население этих миров значительно возросло. В настоящее время на все более суживавшемся пространстве теснилось девятнадцать миллиардов человек.

Звездолет, чью гибель мне пришлось наблюдать в 2511 году, был единственным на линии Земля – Центавр, который исчез без следа. Он мчался с максимальной скоростью, и его экраны, должно быть, среагировали на присутствие нашего корабля. Мгновенно взорвались все его автоматические устройства. Поскольку в это время защитные приборы еще не могли останавливать корабль, достигнувший скорости минус-бесконечность, все это старье на борту, видимо, и рвануло.

В настоящее время ничего подобного случиться уже не могло. Успехи, достигнутые в области аделедикнической энергии, были так велики, что даже самые громадные звездолеты могли мигом останавливаться на полном ходу.

Нас убеждали не считать себя виновными в этой единственной катастрофе, так как ее теоретический анализ дал толчок многим из самых существенных шагов в освоении электронной психологии.

До моего сознания дошло, что Блейк с отвращением рухнул в кресло, откинувшись в нем.

– Да, веселенькая ожидает нас перспектива, – забрюзжал он. – В течение пятидесяти оставшихся нам лет мы можем рассчитывать на жизнь изгоев в обществе, совершенно не понимающих, как функционирует в нем самая простейшая из машин.

Я заерзал, чувствуя, что мне не по себе. Точно такие же мысли приходили в голову и мне. Но я промолчал, в то время как Блейк продолжал:

– Должен признаться, что, узнав, что планеты звезд Центавра заселены, я стал подумывать о том, не приударить ли за какой-нибудь девушкой и жениться на ней.

Независимо от моей воли в памяти всплыли алые губки, тянувшиеся к моим. Я прогнал прочь это воспоминание и сказал просто так:

– Интересно, а как воспринимает наше положение Ренфру? Он…

Меня перебил знакомый голос:

– Ренфру воспринимает его прекрасно, с тех пор как начальный шок уступил место покорности судьбе, а ее, в свою очередь, сменило стремление к действию.

Мы оба повернулись в его сторону раньше, чем он закончил свою фразу. Ренфру приближался не спеша, с улыбкой. Вглядываясь в его черты, я старался угадать, в какой степени он восстановил свое душевное равновесие.

Он выглядел как человек в отличной форме. Его черные, вьющиеся волосы были тщательно причесаны. Из удивительной голубизны глаз лучился свет. Он являл собой образец физического совершенства, а своей непринужденной походкой напоминал одетого с иголочки актера.

– Друзья мои, я купил звездолет. Пришлось потратить все свои деньги и прихватить часть ваших. Но я был уверен, что вы согласитесь со мной. Был ли я прав?

– Ну конечно же, – хором отозвались мы оба.

– А зачем? – добавил Блейк.

– Я знаю зачем, – воскликнул я. – Мы начнем бродить по Вселенной и остаток жизни посвятим изучению новых миров. У тебя, Джим, родилась замечательная идея! Блейк и я, мы как раз собирались договориться о самоубийстве!

– Во всяком случае, какое-то время мы действительно проведем в полете, – улыбнулся Ренфру.

Через два дня при отсутствии каких-либо возражений со стороны Кэслейхэта, а также не выяснив его мнения в отношении состояния здоровья Ренфру, мы вырвались в Космос.

Три последующих месяца были весьма странным периодом в нашей жизни. Во-первых, у меня возникло чувство подавленности от безграничности Космоса. На наших экранах возникали безмолвные планеты, которые, теряясь затем позади, оставляли после себя ностальгию по пустынным равнинам, деревьям, сгибавшимся под напором ветра, безжизненным и бурным морям, безымянным светилам.

Эти впечатления и связанное с ними грустное настроение порождали чувство неизбывного одиночества и действовали, как физическая боль. Постепенно мы осознали, что наш полет не развеет то впечатление нереальности, которое было нашим уделом с момента прибытия на Альфу Центавра.

Не было ничего для души, ничего, что каким-либо удовлетворительным образом заполнило хотя бы год нашей жизни. А ведь впереди их было еще пятьдесят!

Я догадывался, что Блейк приходит к аналогичным выводам, и ожидал проявления таких же симптомов в Ренфру. Но их не было, что уже само по себе казалось мне тревожным моментом. Затем я осознал и другое: Ренфру потихоньку наблюдал за нами. За этим его поведением угадывалось что-то такое, что давало основание предполагать наличие определенного замысла, скрываемой цели.

Моя обеспокоенность росла, и постоянное хорошее расположение духа Ренфру ее не снимало.

К концу третьего месяца, когда я предавался мрачным мыслям, лежа на койке, дверь неожиданно отворилась и на пороге показался Ренфру.

В одной руке он держал парализатор, в другой – веревку.

– Сожалею, Билл, – сказал он, наставляя оружие на меня. – Кэслейхэт советовал мне не рисковать. Поэтому не брыкайся. Сейчас я тебя свяжу.

Я завопил:

– Блейк!

Ренфру ласково покачал головой:

– Зря кричишь! Я начал с него.

Парализатор, наставленный на меня, в его руке не дрожал, а во взгляде Ренфру светилась стальная решимость. Мне не оставалось ничего другого, как напрягать мышцы, когда он меня связывал, и успокаивать себя тем, что я по меньшей мере в два раза сильнее его. Я был напуган происходившим, но все же подумал, что наверняка смогу помешать ему спеленать меня слишком туго.

Наконец он отступил на шаг и повторил:

– Мне весьма жаль, Билл. – Потом заявил: – Досадно, что вынужден тебе говорить такое, но по прибытии на Альфу Блейк и ты были на грани срыва. Психологи, с которыми консультировался Кэслейхэт, посоветовали прибегнуть именно к такому методу лечения. Надо, чтобы вы оба испытали такое же потрясение, как и то, после которого вы потеряли головы.

Сначала я не обратил внимания на то, что он упомянул имя Кэслейхэта. Но вскоре с быстротой молнии промелькнула мысль, прояснившая все. Это было невероятно: они сказали Ренфру, что Блейк и я свихнулись. В течение трех месяцев он сохранял свое душевное равновесие только потому, что чувствовал себя ответственным за нас. Какой прелестный психологический трюк! Однако что это за потрясение нам предписали? В этом был весь вопрос.

Ренфру прервал ход моих мыслей.

– Теперь осталось ждать совсем немного, – сказал он. – Мы уже вошли в зону действия поля солнца-холостяка.