Текст книги "Секрет Жавотты"

Автор книги: Альфред де Мюссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– И это все?

– Насколько я помню, да. Однако некоторое время назад, он, возможно, обиделся на меня из‑за того, что я уступил одному из моих родственников двух такс, которые очень ему нравились. Но что я мог сделать? Этот родственник случайно заехал ко мне; я повел его смотреть этих такс…

– И это еще не причина вцепиться друг в друга.

Признаюсь, на мой взгляд – тоже; вот почему я и говорю вам по чистой совести, что совершенно не понимаю, почему ваш брат нанес мне оскорбление.

Но если вы‑то ни за кем не ухаживаете, – сам он, пожа – луй, влюблен в маркизу, которая часто приглашает нас к себе

– Возможно, но я этого не думаю. Я не припомню, чтобы маркиза де Вернаж когда‑нибудь допускала или поощряла предосудительные домогательства…

Откуда вы взяли, будто речь идет о чем‑то предосудительном? Что дурного, если человек влюблен?

– Это сюда не относится; я только заявляю вам, что я лично ни в кого не влюблен и поэтому не могу быть ничьим соперником.

– Но раз так, значит вы не будете драться?

– Ну уж извините! Ваш брат оскорбил меня самым недвусмысленным образом: когда я вошел, он сказал мне, что, видно, без меня так же не обойтись, как без поста в марте месяце. Таких выходок не прощают; я должен получить удовлетворение.

– Неужели вы хотите рисковать жизнью из‑за пустой фразы)

– Положение очень серьезное. Не буду вдаваться в обсуждение причин, которые привели к этому вызову; он удивляет меня, потому что кажется мне необъяснимым, нелепым, но я не могу не принять его.

– Полноте! Мыслима ли такая дуэль? Ведь вы не сумасшедший, да и Бервиль тоже. Давайте, Аа Бретоньер, обдумаем все хорошенько. Неужели вы воображаете, что мне приятно смотреть, как вы оба безрассудно играете своей жизнью?

– Я человек не слабовольный – отнюдь нет! Но я и на кровожаден. Если ваш брат принесет мне извинения, сколько– нибудь приемлемые и подобающие случаю, я готов довольствоваться ими. Иначе – вы видите, вот мое завещание; я только что начал его составлять, как полагается.

– Что вы разумеете под «приемлемыми» извинениями?

– Я разумею… это само собой понятно…

– Но все‑таки…

– Подобающие случаю.

– Да объясните хоть как‑нибудь, что вам требуется.

– Так вот! Он мне сказал, что без меня, мол, так же не обойтись, как без поста в марте месяце, и я считаю, что дал ему Достойную отповедь. А теперь нужно, чтобы он взял свои слова обратно и заявил мне, при свидетелях, что ни март, ни пост не имеют ни малейшего отношения к господину Аа Бретонверу как таковому.

– Я полагаю, что брат не откажет вам в этом, если только он способен здраво рассуждать.

Переговоры не вполне удовлетворили Армана, но все же несколько успокоили его. Братья должны были встретиться на Гентском бульваре между одиннадцатью часами и полуночью. Арман еще издали увидел Тристана, расхаживающего крупными шагами и сильно взволнованного; не успел Арман раскрыть рот, чтобы передать условия примирения, которые поставил Ла Бретоньер, как Тристан схватил его за руку и крикнул:

– Все пропало! Жавотта издевается надо мной, браслета я не получил!

– Почему же?

– Почему? Откуда я знаю? Она непостоянна, как ласточка. Я пошел прямо к ней. Мне сказали, что ее нет дома. Я удостоверился, что это действительно так, и спросил, не оставила ли она чего‑нибудь для меня; горничная посмотрела на меня с недоумением. Я стал ее расспрашивать и выяснил, что у госпожи Розанваль обедал ее очкастый барон и еще кто‑то, по всей вероятности этот треклятый Ла Бретоньер; после обеда они расстались: Ла Бретоньер поехал к себе, а Жавотта с бароном отправились в театр, но на сей раз не в зрительный зал, а на сцену; затем горничная стала болтать всякий вздор – мешанину из всего того, что слуги подхватывают краем уха: «Мадам получила приятное известие; у мадам был очень довольный вид; мадам очень спешила, господа не стали дожидаться десерта, но послали в погреб за шампанским».

Выслушав все это, я вынул из кармана футляр от Фоссена и вручил его субретке с просьбой в тот же вечер незаметно передать его госпоже Розанваль. Я не старался вникнуть в смысл ее болтовни, а наскоро набросал записку и приложил ее к своему подарку. Затем я вернулся домой и просидел весь вечер, считая минуты, – ответа не было. Вот как обстоят мои дела. Девица теперь задумала неизвестно что; откажется ли она от своего но-, вого замысла, чтобы удружить мне? Какой ветер снова закру-. тил эту вертушку?

– Но ведь спектакль окончился поздно, – возразил Арман, – и этой вертушке потребуется некоторое время, чтобы прочесть твою записку, ответить на нее, разыскать браслет и прислать его тебе. Возвратясь домой, мы найдем его там. Сам рассуди – ведь Жавотта может принять твой подарок только в обмен на этот браслет. А что касается твоей дуэли, ты о ней думать больше не смей!

– О господи! Чего там думать, уж скоро время драться!

– Безумец! А наша мать?

Тристан молча потупился, и братья пошли домой.

Однако Жавотта была совсем не такая бездушная, как могло казаться. Весь этот день она провела в смятении, непонятном ей самой. Просьба вернуть браслет, настойчивость просителя, неминуемая дуэль – все это представлялось ей каким‑то сумбурным сновидением; она обдумывала, как ей быть, и чутьем понимала, что самое разумное – держаться в стороне от событий которые ее не касались. Но если г – жа Розанваль и вела себя так надменно, как подобает королеве театральных подмостков, у Жавотты, в сущности, было доброе сердце. Бервиль, молодой любезный, по – прежнему нравился ей; то обстоятельство, что здесь была замешана какая‑то маркиза, таинственность всей истории, признания, обрывавшиеся на полуслове, все это пленяло воображение гризетки, сделавшей карьеру.

«Если правда, что он меня еще немножечко любит, – рассуждала она, – и что его ревнует ко мне настоящая маркиза, значит я рискую немногим, если отдам ему браслет; ни барон_{^{, да и}} никто другой не будут знать об этом. Я никогда его не ношу; почему не оказать человеку услугу, если от этого никому не будет вреда?»

Все еще раздумывая, она открыла небольшое бюро, ключ от которого носила на шее. Там были свалены в кучу все ее сомнительные драгоценности: диадема из стекляшек для роли в «Нельской башне», стразовые ожерелья, поддельные изумруды, при свете масляных ламп сцены переливавшиеся довольно тусклыми огнями; из этой сокровищницы она извлекла браслет Тристана и долго вглядывалась в имена, выгравированные на внутренней стороне.

– А змейка прехорошенькая, – подумала она вслух, – с чего это Бервиль решил забрать ее у меня? Видно, намерен принести меня в жертву. Если та неизвестная знает, кто я, значит моя репутация погибла. Два имени, помещенные рядом, это ведь совсем не принято. Если для Бервиля я была только мимолетной прихотью, это еще никак не причина, чтобы… Э, да что там! Он мне подарит другой – вот будет забавно!

Возможно, Жавотта отослала бы браслет, но резкий звонок прервал ее размышления. Это явился господин в очках с золотой оправой.

– Мадемуазель, – возгласил он, – я пришел сообщить вам о большой удаче: вы приняты в хор. На первый взгляд, это не такое уж блестящее положение: тридцать су в день, вы сами знаете, но важно ведь не это; ваша прелестная ножка вдета в стремя. Сегодня вечером идет «Гюстав», вы наденете домино и появитесь в сцене маскарада.

Жавотта запрыгала от радости.

– Вот так новость! Я – хористка Большой оперы! Сразу попала в хористки! Как удачно, что последнее время я опять много занималась пением! Я в голосе! Сегодня вечером «Гюстав»! Ах тЫ, боже мой!

После первого бурного восторга к г – же Розанваль вернулась серьезность, подобающая певице.

– Барон, – сказала она, – вы прекраснейший человек, вы НИ с кем не сравнимы, благодаря вам я нашла свое призвание. Теперь – обедать и в Оперу, навстречу славе; ужинать поедете Ко мне, ночевать – к себе; я буду спать на лаврах!

Гость, которого ждали к обеду, вскоре явился. Жавотта торопила своих приглашенных, хотя ехать было еще рано. Сердце у нее колотилось, когда она через артистический подъезд вошла в темный узкий коридор, по которому, быть может, проходила Тальони[12]12
  Тальони Мари (1804–1884) – знаменитая французская танцовщица, итальянка по происхождению


[Закрыть].

После балета аплодировали, и г – жа Розанваль, наряженная в розовый капюшон, была уверена, что способствовала успеху спектакля. Домой она вернулась сильно взволнованная: опьянение успехом совершенно отвлекло ее мысли от Тристана, как вдруг горничная вручила ей небольшой футляр, тщательно упакованный у Фоссена, и записку, гласившую:

«Неужели светские удовольствия заставят вас забыть о старом приятеле, которому нужно оказать услугу? Будьте так же добры, как в былое время. С нетерпением жду ответа».

– Бедняга! – воскликнула г – жа Розанваль. – Так и есть, я о нем позабыла; он посылает мне цепочку, она украшена бирюзой…

Жавотта легла в постель, но спала она плохо. Ночью она гораздо больше думала о своем ангажементе и об ожидающих ее блистательных судьбах, чем о просьбе Тристана. К утру, однако, она опять исполнилась добрых намерений.

– Ну что ж, – сказала она себе, – нужно пойти на эту жертву. Вчерашний день принес мне счастье, так пусть же все вокруг будут счастливы!

Около восьми часов утра Жавотта взяла свой браслет, надела шляпу и шаль и вышла из дому, повинуясь доброму побуждению и как бы снова став гризеткой. Войдя в дом, где жил Тристан, она увидела около привратницкой толстую женщину, всю в слезах.

– Господин де Бервиль здесь живет? – спросила Жавотта.

– Ах!.. – воскликнула толстуха.

– Скажите, пожалуйста, он дома? Можно его видеть?

– Ах, сударыня… он дрался на дуэли. Его только что принесли домой… мертвого…

На другой день Жавотта во второй раз появилась в хоре Оперы под новым, четвертым по счету, именем: теперь она звалась г – жой Амальди.