Текст книги "Секрет Жавотты"

Автор книги: Альфред де Мюссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Нет, сударь! Напротив, она продала мне ломаную серебряную цепочку.

– Но не браслет?

– Нет, сударь!

– Монваль так Монваль, – сказал Арман. – Очень вам признательны, сударь. – А сейчас – скорей в тупик Бержер!

– Я думаю, – сказал Тристан, выходя из магазина, – нам лучше взять фиакр. Боюсь, что госпожа де Монваль не раз переезжала с места на место и что нам долго придется колесить.

Это предположение оправдалось. Привратница в тупике Бержер сказала братьям, что г – жа де Монваль давно уже выехала, что теперь она именует себя мадемуазель Дюран, шьет платья и живет на улице Сен – Жак.

– Она не нуждается? Не стеснена в средствах? – спросил Арман, терзавшийся мыслью, что, возможно, гризетка продала браслет.

– О нет, сударь! Она живет на широкую ногу. У нее здесь была премиленькая квартирка, мебель красного дерева, много медной кухонной посуды. К ней ходило много военных, все с орденами, очень приличные люди. Иногда она давала шикарные обеды, кушанье брали в кафе Вашет. Все эти господа были превеселого нрава, у одного голос был прямо на диво: пел – ну, словно член Академии искусств! Настоящий артист! А уж насчет поведения – ничего худого о госпоже де Монваль не скажешь. Она сама тоже обучалась на артистку. Я у нее убирала квартиру; и пешком она никогда не ходила, всегда брала фиакр.

– Ну что ж, – сказал Арман. – Едем на улицу Сен – Жак.

– Мадемуазель Дюран уже не живет здесь, – заявила вторая привратница. – Она выехала отсюда с полгода назад, куда-мы точно не знаем. Уж никак не во дворец, потому ушла она отсюда пешком и вещей у нее с собой было очень немного.

– Что же, ей не легко жилось?

– О господи, очень даже трудно. Кое‑как перебиЕалась! Она жила вон там, в самом конце прохода, за ларьком фрук– товщицы, окнами во двор. Работала с утра до вечера, а получала гроши. Туго ей приходилось! Утром она ходила на рынок и сама варила себе суп на маленькой чугунной плите. В комнатке у нее было чисто, ничего не скажешь, только всегда пахло капустой. А как‑то раз пришла к ней дама в трауре – тетушкой ей приходилась, что ли, – и взяла ее с собой, говорят определила ее к монахиням Доброго Пастыря. Тут на углу белошвейная мастерская; может статься, хозяйка что‑нибудь знает – она давала заказы мадемуазель Дюран.

– Пойдем к белошвейке, – сказал Арман, – но упоминание о капусте не предвещает ничего хорошего.

Сведения, которые дала о Жавотте хозяйка белошвейной мастерской, сперва оказались столь же скудными. Она рассказала братьям, что родные Жавотты сколотили немного денег и внесли их в монастырь Доброго Пастыря на содержание Жавотты, которая затем действительно провела там около грех месяцев. Монахини согласились принять ее по просьбе нескольких дам – благотворительниц; в монастыре она вела себя примерно, сестры хорошо к ней относились и не могли нахвалиться ее добронравием. К несчастью, – говорила хозяйка белошвейной, – у бедняжки такое живое воображение, что она не может долго усидеть на месте! Это большая милость, – продолжала хозяйка, – быть принятой в монастырь, не произнося обета. Все хорошо отзывались о ней, она ревностно соблюдала все обряды и к тому же превосходно работала, свое дело она ведь знает. Но вдруг на нее нашла дурь, она заявила, что хочет уйти из монастыря. Ну, вы понимаете, сударь, в наше время монастырь– не тюрьма; ей открыли дверь, и она упорхнула.

– И вы потеряли ее из виду?

– Не совсем, – ответила, засмеявшись, белошвейка. – Одна из моих мастериц видела ее на балу в Ранелаге[6]6
  Ранелаг – место народных гуляний близ Булонского леса.


[Закрыть]. Сейчас она себе придумала новое имя – Амелина Розанваль. Я слыхала, что она живет на улице Бреда и стала фигуранткой в театре Фоли – Драматик.

Тристан постепенно впадал в уныние.

– Бросим эти поиски, – сказал он брату. – Судя по тому, какой оборот дело приняло сейчас, тут конца не предвидится. Кто знает, может быть мадемуазель Дюран, госпожа де Монваль, госпожа Розанваль обретается сейчас в Китае или же в Кемпер – Корантене[7]7
  Кемпер – Корантен – город на северо – западе Франции.


[Закрыть]?

Но Арман упорствовал.

– Надо искать дальше, – говорил он. – Мы слишком много сделали, остановиться уже нельзя. Почем ты знаешь, быть может еще минута, и мы найдем нашу путешественницу? Кем бы она ни была сейчас – работницей или артисткой, монашенкой или фигуранткой, – я ее разыщу! Неужели мы уподобимся тому человеку, который побился об заклад, что в январе месяце пройдет по замерзшему пруду, и вернулся с полпути, потому что у него ноги застыли!

На этот раз Арман оказался прав: г – жа Розанваль действительно проживала на улице Бреда, но в ее новом обиталище ничто не напоминало ни о монастыре, ни о капустном супе, ни о Ранелаге. Из фигурантки г – жа Розанваль во мгновение ока, по милости случая и некоего бывшего префекта, важного лица, покровителя искусств, превратилась в примадонну провинциального театра. Незадолго до описываемых событий она поселилась в довольно большом городе на юге Франции, где ее талант, открытый недавно, но великодушно поощряемый, восхищал местных знатоков и покорил весь гарнизон. В Париж она приехала на время – похлопотать насчет ангажемента в сто– лице. Горничная, правда, сказала молодым людям, что не знает, сможет ли г – жа Розанваль принять их, но все же провела в гостиную, обставленную довольно богато и безвкусно разукрашенную, наподобие модного кафе, статуэтками, зеркалами и фигурками из папье – маше. Хозяйка дома еще занималась своим туалетом; она передала, что просит г – на де Бервиля подождать и примет его.

– Ну, теперь я тебя покину, – сказал Арман брату, – ты видишь, мы достигли цели. Всего остального ты уж должен добиться сам: уговори госпожу Розанваль вернуть тебе твой браслет; Пусть она вдобавок, чтобы сделать этот возврат еще более убедительным, напишет несколько слов; вооружась этим вещественным доказательством, поезжай домой – и мы вволю посмеемся над маркизой.

С этими словами Арман ушел; Тристан остался один в роскошной гостиной Жавотты и с четверть часа ходил из угла в угол. Наконец дверь спальни отворилась. Оттуда степенной походкой вышел высокого роста мужчина, тучный, седоватый, в очках; оправа очков, часовая цепочка со множеством брелоков, лорнет – все было золотое. Подойдя к Тристану с видом приветливым и величавым, он сказал:

– Сударь, мне сообщили, что вы родственник госпожи

Розанваль. Соблаговолите пройти в ее кабинет, она вас ждет. – И слегка поклонившись, вышел.

«Черт возьми! – подумал Тристан. – Видно, Жавотта теперь вращается в более изысканном обществе, нежели когда жила на улице Сен – Жак, окнами во двор».

Приподняв узорчатую шелковую портьеру, на которую ему знаком указал господин в золотых очках, Тристан очутился в будуаре, стены которого были обтянуты розовым муслином; г – жа Розанваль приняла его, с томным видом возлежа на кушетке. При встрече с женщиной, которую некогда любил, – пусть она зовется Амелиной, пусть даже Жавоттой, – всегда испытываешь некоторое удовольствие, особенно когда ее так трудно было разыскать. Поэтому Тристан с жаром поцеловал белоснежную ручку той, которую в свое время покорил, а затем, усевшись возле нее, начал, как оно и положено, рассыпаться в комплиментах, говоря, что она удивительно похорошела, прелестна, как никогда, и прочее и прочее, – словом, все то, что говорят любой женщине, встретясь с ней после разлуки, даже если она стала безобразна как смертный грех.

– Разрешите мне, дорогая, – прибавил он, – поздравить вас с тем счастливым изменением, которое, по – видимому, произошло в ваших делишках. У вас квартира, как у знатнейшего вельможи.

– Вы, должно быть, всегда останетесь злым насмешником, господин де Бервиль, – ответила Жавотта. – Квартирка самая скромная, всего лишь временное пристанище; вы ведь знаете, я живу у черта на рогах, в провинции; но теперь я хочу обставиться поприличнее.

– Да, я слыхал, что вы на сцене.

– Ах, боже мой, я наконец решилась на это. Вы ведь знаете; настоящая музыка, серьезная музыка – вот мое призвание. Господин барон – один из моих добрых друзей, вы, наверно, видели его сейчас, когда он уходил, – не давал мне покоя, пока я не заключила контракт. Что мне было делать? Я дала себя уговорить. Мы ставим всякую всячину – драмы, водевили, оперы.

– Мне говорили об этом, – сказал Тристан, – но мне нужно побеседовать с вами о серьезном деле, и так как вам, наверно, дорого время, то позвольте мне воспользоваться случаем и сделать очень важное для меня признание. Помните ли вы браслет, который…

Говоря, Тристан случайно взглянул на камин, и первое, что он увидел, была визитная карточка Ла Бретоньера, воткнутая между зеркалом и рамой.

– Разве вы знаете этого господина? – спросил он с удивлением.

– Да, он приятель барона; мы иногда встречаемся, сегодня он даже, кажется, обедает у меня. Но прошу вас, продолжайте, я вас слушаю.

Философ, или психолог, как сейчас принято говорить, мог бы, пожалуй, написать прелюбопытное исследование о рассеянности. Представьте себе человека, разговаривающего о чрезвычайно важном для него деле с тем лицом – адвокатом, женщиной или министром, – которое своим решением может либо осчастливить его, либо повергнуть в отчаяние. Какое действие окажет на этого человека булавка, о которую он уколется в ходе этого разговора, или петлица, которая неожиданно порвется, или сосед, который не вовремя заиграет на флейте? Что станется с актером, если он, произнося выспреннюю тираду, вдруг увидит в зрительном зале одного из своих кредиторов? Словом, в какой мере можно одновременно говорить об одном предмете и думать о другом?

В таком приблизительно положении находился Тристан. С одной стороны, как он и сказал, ему нужно было спешить: господин в очках с золотой оправой мог в любую минуту появиться опять. Да и вообще в ушке всякой женщины, слушающей вас, жужжит муха, которую приходится ловить на лету; если упустить время, ее уже не поймаешь.

Тристан придавал такое значение тому, о чем пришел просить Жавотту, что решил пустить в ход все свое красноречие. Чем яснее он понимал, что его просьба может показаться странной и нелепой, тем настойчивее он повторял себе, что с этим делом нужно покончить без промедления; но, с другой стороны, перед глазами у него была визитная карточка Ла Бретоньера, он не в силах был оторвать от нее взгляд и, готовясь изложить цель своего посещения, в то же время твердил себе: «Значит, этот человек везде и всюду будет мне попадаться?»

– Скажите же, наконец, что вам нужно, – сказала Жавотта. – Вы рассеянны, словно поэт, который собирается рожать.

Само собой разумеется, что Тристан не хотел ни признаваться в скрытом своем побуждении, ни упоминать имени маркизы.

– Я не могу объяснять вам что бы то ни было, – ответил он. – Могу сказать вам только одно: вы бесконечно обязали бы меня, вернув мне браслет, который Сент – Обен и я подарили вам, – если только эта вещица еще находится у вас.

– А что вы с ним будете делать?

– Ничего такого, что могло бы вас встревожить, даю вам слово.

Я вам верю, Бервиль, вы – человек чести. Я вам верю, черт меня побери!

(В своем новоявленном величии г – жа де Розанваль, однако, еще сохранила пристрастие к выражениям, от которых попахивало капустой.)

Я счастлив, – ответил Тристан, – что у вас осталась такая добрая память обо мне; вы не забываете своих друзей.

Забыть друзей! Я‑то? Да никогда! Вы встретились со _мной в свете, когда у меня не было ни гроша, – я не стыжусь признаться в этом. У меня были две пары ажурных чулок, которые я носила попеременно, и я хлебала суп деревянной ложкой. Теперь я ем на серебре, за мной стоит лакей, передо мной – жареные индейки, но сердце у меня все то же. Знаете _чТо? В молодости мы веселились по – настоящему. А сейчас-я скучаю, словно сам король. Вы помните тот день… В Монморанси… Ах нет, это – не с вами… но все равно – это было восхитительно… Ах! Какие чудесные вишни! А телячьи котлеты, которые мы ели у дядюшки Дюваля в каба. чке «Охотничий привал», – и старый петух, бедняжка Коко, склевывал со стола хлебные крошки… И нашлись же два дурака – англичанина, которые опоили несчастного петушка водкой, и он от этого издох! Вы слыхали об этом?

Говоря на эти темы, Жавотта оживлялась и выпаливала множество слов в минуту, но, спохватившись, снова напускала на себя важность и принималась с отсутствующим, мечтательным видом цедить сквозь зубы напыщенные фразы.

– Да, это правда, – протянула она голосом простуженной герцогини, – я всегда с удовольствием вспоминаю все, что связано с прошлым…

– Чудесно, дорогая Амелина; но умоляю вас – ответьте на мои вопросы. Вы сохранили этот браслет?

– Какой браслет, Бервиль? Что вы хотите сказать?

– Браслет, который я прошу вас вернуть мне… тот, который Сент – Обен и я подарили вам…

– Фи, фи! Просить вернуть подарок! Дорогой мой, это неблагородно!

– Здесь дело не в благородстве. Я вам сказал, речь идет о чрезвычайно важной услуге, которую вы можете мне оказать. Заклинаю вас – подумайте и ответьте мне всерьез. Если этот браслет дорог вам только как украшение, я охотно обязуюсь подарить вам взамен того, который мне нужен, по браслету на каждую руку.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Да нет, это совершенно естественно. Я предлагаю вам это только в моих собственных интересах.

– Как хотите, – заявила Жавотта, встав с кушетки и играя веером, – а мне прежде всего, – я уже вам это сказала, – нужно знать, что вы будете делать с этим браслетом. Я не могу Довериться человеку, который мне не доверяет. Давайте расскажите мне о ваших делишках. Здесь что‑то нечисто, здесь замешана женщина. Я готова биться об заклад – это какая‑нибудь бывшая любовница ваша или Сент – Обена хочет присвоить себе мои вещички. За этим кроются какие‑то размолвки, чья‑то ревность, чьи‑то злостные сплетни. Ну‑ка, признайтесь!

– Уж если вы настаиваете на том, чтобы узнать мои побуждения, – ответил Тристан, желая избавиться от расспросов, – я скажу вам всю правду! Сент – Обен умер, мы были близкими друзьями, как вам известно, и мне очень хочется иметь у себя, на память о нем, тот браслет, на котором выгравированы наши имена.

– Ба! Что вы такое говорите? Сент – Обен умер? Когда?

– Он погиб в Африке, совсем недавно.

– Правда? Бедняга! Я тоже очень его любила. Премилый был человек. Помнится, когда‑то он называл меня своей «розовой красоткой». «Вот моя розовая красотка» – так он говорил; мне это прозвище очень нравилось. А вы помните, как он всех нас забавлял в тот день, когда мы поехали в Эрменонвиль и всё переколотили там в кабачке. Ни одной целой тареЛки не осталось! Стулья мы бросали в закрытые окна, так что перебили все стекла, а утром, как назло, приехало огромное семейство наивных провинциалов полюбоваться природой, – а выщдо так, что кофе с молоком, и тот не в чем было подать.

– Шалая вы головка! – сказал Тристан. – Неужели вы не способны хоть разок внимательно выслушать то, что вам говорят? Мой браслет у вас или нет?

– Этого я не знаю и не люблю, когда на меня наседают.

– Но есть же у вас, я полагаю, ларчик, шкатулка, какое– нибудь хранилище, где вы держите свои драгоценности? Откройте мне этот ларчик, эту шкатулку – вот все, о чем я вас прошу.

Жавотта ненадолго призадумалась; затем она снова села рядом с Тристаном и взяла его за руку.

– Послушайте, – сказала она, – вы понимаете, если этот браслет вам так уж необходим, – я ведь не дорожу такой безделицей. Я питаю к вам дружеские чувства, Бервиль; я все на свете сделала бы, чтобы оказать вам услугу. Но вы должны понять, что мое положение налагает на меня известные обязанности. Возможно, я на днях поступлю в хор Большой оперы, господин барон обещал мне пустить в ход все свои связи. Как бывший префект, он имеет влияние на министров, а господин Аа Бретоньер, со своей стороны…

– Ла Бретоньер? – с раздражением в голосе воскликнул Тристан. – А он тут при чем, черт возьми? Очевидно, он как– то ухитряется одновременно быть и в Париже и в деревне. Там мы никак не можем отделаться от него, и здесь я его нахожу у вас.

– Я вам уже сказала, он – приятель барона. Господин Ла Бретоньер принадлежит к самому лучшему обществу. Да, верно, его имение недалеко от вашего, и он часто бывает у одной особы, которую вы, наверно, знаете – не то маркизы, не то графини, я забыла, как ее звать.

Разве он рассказывает вам о ней? Что это значит?

– Ну конечно, он нам рассказывает о ней. Он ведь видится _с ней каждый день – раззе не так? На всякий случай для н*го всегда ставят прибор к обеду; а фамилия этой особы – Вернаж или вроде того; между нами говоря, всякий знает, что сосед да соседка… Э, да что с вами такое?

– Будь он проклят, несносный фат! – воскликнул Тристан; он схватил визитную карточку Ла Бретоньера и принялся яростно мять ее пальцами. – Не сегодня – завтра мне придется поговорить с ним начистоту!

– Ого – го, Бервиль, уж очень вы разгорячились, дорогой мой! Я вижу, вы неравнодушны к этой Вернаж; ладно – давайте заключим сделку: мой браслет – в обмен на ваше признание.

– Стало быть, он у вас?

– Стало быть, вы влюблены в маркизу?

– Довольно шутить! Браслет у вас?

– Как знать? Я этого не сказала. Повторяю, мое положение…

– Блестящее положение! Вам, видно, охота посмеяться! Даже если вы поступите в оперу и будете фигуранткой, с оплатой двадцать су в день…

– Фигуранткой! – гневно воскликнула Жавотта. – За кого вы меня принимаете! Я буду петь в хоре, так и знайте!

– Вы так же не будете петь в хоре, как я! Вам выдадут трико и току и велят шествовать в свите принцессы Изабеллы; да еще, пожалуй, вас по воскресеньям, за ничтожную доплату, будут подымать на блоке в небеса, – это в балете «Сильфида». Что, собственно, вы хотите сказать, подчеркивая ваше положение?

– Хочу сказать и предупреждаю, что ни в коем случае не допущу, чтобы господин барон услышал мое имя в связи с какой‑нибудь темной историей. Я не знаю, в каких целях вы хотите воспользоваться моим браслетом, и вам неугодно открыться мне. Господин барон знает меня только под именем де Розанваль – так называется имение, которое принадлежало моему отцу. У меня, дорогой мой, самые лучшие преподаватели, я обучаюсь пению и не хочу ввязываться в дела, которые могут испортить мне карьеру.

Чем дольше затягивался разговор, тем сильнее Тристана раздражало упорное сопротивление и непонятное легкомыслие Жавотты. Судя по всему, браслет был у нее, быть может хра-: нился в этой самой комнате; но где его найти? Минутами у Три-! стана являлось поползновение действовать наподобие грозил, прибегнуть к угрозам, только бы добиться своего. Но, одумав-< шись, он сказал себе, что все‑таки лучше употребить кротость и терпение.

– Жавотта, милочка, – сказал он, – не будем ссориться., Я свято верю всему, что вы мне сказали, Я тоже ни в коей мере не хочу испортить вам репутацию; пойте в опере, сколько вам угодно, танцуйте даже, если сочтете нужным. Я отнюдь не намерен…

– Танцевать! Это я‑то! Ведь я играла Селимену! Да, дружок, я играла Селимену[8]8
  Селимена – персонаж комедии Мольера «Мизантроп» (1666), бездушная кокетка.


[Закрыть] в Бельвиле, прежде чем уехала в провинцию; директор большого провинциального театра, господин Пупииель, был на спектакле и тут же пригласил меня на роли третьих субреток. Потом я дублировала первых кокеток, играла первые характерные роли и была первой примадонной. И расторгнуть этот контракт меня уговорил Брошар, сам Брошар, – тот, у которого лирический тенор; а Гюстав, он же Ларюэт, гастролировал со мной в Оверни. В нашем репертуаре было только две пьесы – «Нельская башня»[9]9
  «Нельская башня» – историческая драма Гайарде и Дюма – отца (1832).


[Закрыть] да еще «Адольф и Клара»[10]10
  «Адольф и Клара, или Два пленника» – одноактная комическая опера Далейрака (1799).


[Закрыть], и мы делали сборы по четыреста – пятьсот франков! И вы воображаете, что я пойду танцевать!

– Не сердитесь, прелесть моя, умоляю вас!

– Да знаете ли вы, что я играла с Фредериком[11]11
  Фредерик. – Имеется в виду Фредерик Леметр (1800–1876), один из популярнейших французских актеров.


[Закрыть]? Да, играла с ним в провинции на спектакле в пользу какого‑то там писателя. Правда, роль у меня была небольшая – паж в «Лукреции Борджа», но, как‑никак, я играла с Фредериком.

– Я уже не сомневаюсь – вам не пристало танцевать. Простите меня, ради бога, но, дорогая моя, время идет, вы все отвечаете мне на множество незаданных вопросов, но только не на– тот, который я вам предложил. Покончим с ним, если только это возможно. Скажите: вы разрешите мне сейчас же пойти к Фоссену, отобрать там браслет, цепочку, кольцо – любое украшение, которое может вас порадовать, может вам понравиться, отобрать это и затем прислать или принести вам, как вам будет угодно; взамен чего вы мне пришлете или сами вручите вещичку, которую я у вас прошу и которою вы, видимо, не так уж дорожите?

– Как знать? – ответила Жавотта, несколько смягчившись. – Вообще мы, актрисы, мало чем дорожим; а вот у меня такой характер – я очень привыкаю к своим вещам.

– Но ведь этот браслет не стоит и десяти луидоров, и, судя по всему, отнюдь не подпись придает ему такую ценность в ваших глазах?

Мужское тщеславие с одной стороны,' женское кокетство с другой – черты столь естественные, что они так или иначе всегда проявляются вовне: отсюда понятно, что Тристан, задавая эти вопросы, невольно подсел поближе к Жавотте и нежно обвил рукой тонкий стан своей бывшей подружки, а та, томно улыбаясь, склонила головку на веер и начала едва слышно вздыхать. Усы молодого гусара уже коснулись ее золотистых волос, уже память о минувших днях и мысль о новом браслете заставили ее сердце биться Сильнее.

Говорите, Тристан, – молвила она, – откройте мне все без утайки. Я ведь добрая; не бойтесь, скажите мне, куда вы денете мою голубую змейку?

. – Ладно, дитя мое, – сказал Тристан, – я признаюсь зам _во всем: я влюблен.

– А хороша она собой?

– Вы красивее; а она ревнива, вот она и требует этот браслет; до нее дошло, уж не знаю как, что я любил вас…

– Лгунишка!

– Нет, это – святая правда, милочка, у вас был… нет, у вас и теперь еще такой прелестный кокетливый, свежий вид, вы – настоящий цветок; ваши зубки – словно жемчужины, упавшие в чашечку розы; ваши глазки, ваши ножки…

– Ну что ж, – сказала Жавотта, все еще вздыхая.

– Ну что ж, – подхватил Тристан, – а наш браслет?

Возможно, Жавотта сказала бы нежнейшим голоском: «Ну что ж, мой друг! Сходите к Фоссену», но вместо этого она вскричала.: «Осторожно! Вы меня оцарапали!»

Тристан все еще держал в руке визитную карточку Ла Бретоньера, и твердый картон действительно пребольно задел плечо госпожи Розанваль. В ту же минуту в дверь тихонько постучали: портьера приподнялась, и в комнату вошел не кто иной, как Ла Бретоньер.

– Клянусь богом, – воскликнул Тристан, не в силах скрыть свою досаду, – без вас, сударь, видно, так же не обойтись, как без поста в марте месяце.

– Скажите лучше – как без бога Марса, для которого все времена года хороши, – ответил Ла Бретоньер, сам восхищаясь своим остроумием.

– Это следовало бы проверить, – заявил Тристан.

– Когда вам будет угодно, – ответил Ла Бретоньер.

– Завтра я дам вам знать о себе.

Тристан встал, отозвал Жавотту в сторону и шепнул ей:

– Я рассчитываю на вас, не так ли? Через час я пришлю вам кое‑что.

Затем он вышел, не поклонившись, и на ходу повторил: «До завтра».

– Что это означает? – спросила Жавотта.

– Понятия не имею, – ответил Ла Бретоньер.

V

Легко себе представить, с каким нетерпением Арман ждал возвращения брата; ему хотелось поскорее узнать результат разговора с Жавоттой. Тристан пришел домой превеселый.

– Победа, милый мой! – закричал он. – Мы выиграли сражение, мало того – завтра мы получим все удовольствия разом.

– Вот как! – отозвался Арман. – Что же случилось? У тебя такой радостный вид, что смотреть приятно!

– Для этой радости есть основания, и далась она мне нелегко. Жавотта долго колебалась, болтала без умолку, врала невесть что; но я уверен, в конце концов она уступит, я рассчитываю на нее. Сегодня вечером браслет будет у нас, а завтра утром мы, для разнообразия, будем драться на дуэли с Ла Брето– ньером.

– Опять ты придираешься к бедняге! Видно, ты уж одень на него зол!

– Нет, по правде сказать, я уже не питаю к нему злобы. Я встретился с ним, обругал его; раз – другой кольну его шпагой – и прошу.

– Где же ты его видел? У своей красотки?

– Ах, ты, господи, да, у нее; ведь этот субъект всюду суется.

– Из‑за чего началась ссора?

– Говорю тебе, никакой ссоры не было; обменялись двумя словами – сущий пустяк; мы еще побеседуем с тобой об этом. А сейчас прежде всего пойдем к Фоссену и купим что‑нибудь для Жавотты, я с ней уговорился насчет обмена; ведь когда женщина зовется Жавоттой и даже когда она зовется как‑нибудь иначе, от нее ничего не получишь даром.

Ну что ж, – сказал Арман, – я не меньше тебя радуюсь тому, что ты достиг своей цели и можешь теперь пристыдить маркизу. Но по пути к Фоссену, дорогой друг, обсудим серьезно, прошу тебя, вторую половину той мести, которую ты задумал. Это дело представляется мне более чем странным.

Напрасный труд, – возразил Тристан, – это решено. Прав я или неправ – безразлично; сегодня утром мы еще могли спорить об этом; сейчас вино нацежено, надо его выпить.

– Я неустанно буду твердить тебе, – продолжал Арман, – что я не понимаю, как человек твоего склада, военный, всеми признанный храбрец, может находить удовольствие в этих дуэлях без повода, этих ребяческих ссорах, этих озорных выходках, которые, возможно, когда‑то были в моде, а сейчас высмеиваются решительно всеми. Ссоры из‑за принадлежности к той или иной партии, дуэли из‑за разницы в цвете кокарды понятны во времена политических потрясений. Республиканцу может казаться забавным полязгать оружием в поединке с роялистом только потому, что они не сходятся во взглядах; когда бушуют страсти, все простительно. Но тут я даже не намерен давать тебе советы, я безоговорочно осуждаю тебя. Если ты твердо решил драться, я, не задумываясь, скажу тебе, что при таких обстоятельствах я бы отказался быть секундантом у самого близкого друга.

– Я не прошу тебя об этой услуге, а только прошу молчать; пойдем к Фоссену, __ Пойдем куда захочешь, но я буду стоять на своем. Не– любить навязчивого человека – такое может случиться с каждым, избегать его, трунить над ним, это еще куда ни шло, но Стремиться его уничтожить – это ужасно.

– Уверяю тебя, я его не убью; я тебе это обещаю, я ручаюсь тебе в этом. Оцарапаю его кончиком шпаги, вот и все.

Я хочу, чтобы у верного рыцаря госпожи де Вернаж рука некоторое время была на перевязи, а ей самой я намерен смиренно поднести браслет моей гризетки.

Подумай хорошенько, это ведь совсем не нужно. Если ты хочешь драться на дуэли, чтобы смыть пятно с твоей чести, при чем тут браслет? А если для тебя всего важнее браслет – к чему тогда дуэль? Если ты хоть каплю меня любишь, она не состоится.

– Я очень тебя люблю, но она состоится.

Продолжая спорить, братья дошли до магазина Фоссена. – Тристан хотел, чтобы Жавотта не пожалела о том, что согласилась на мену. Поэтому он выбрал красивую цепочку для часов и велел тщательно ее упаковать; он решил сам отнести ее Жа– вотте и, в случае., если она его не примет, дождаться ответа во что бы то ни стало. Видя, как брата радует мысль, что он скоро вернется со своим браслетом, Арман, думавший о другом, не предложил сопровождать его. Они условились встретиться вечером.

Когда они прощались, колесо открытого экипажа, мчавшегося с изрядным шумом, едва не задело тротуар улицы Ришелье. Необычайные, бросавшиеся в глаза ливреи кучера и слуги привлекали внимание прохожих, они оборачивались. В экипаже, небрежно развалясь, сидела г – жа де Вернаж, одна. Маркиза заметила обоих братьев и с покровительственным видом слегка кивнула им головой.

– О! – сказал Тристан, побледнев. – Видно, неприятель решил обозреть театр военных действий. Прекрасная дама отказалась от пресловутой охоты ради того, чтобы прогуляться по Елисейским полям и подышать парижской пылью. Пусть едет с миром! Она явилась вовремя. Я очень польщен тем, что вижу ее здесь. Будь я самовлюбленным фатом, я вообразил бы, что она приехала узнать, как мне живется. Отнюдь нет! Смотри, с каким аристократическим пренебрежением, превосходящим даже надменность Жавотты, она соблаговолила заметить нас. Бьюсь об заклад, она сама не знает, зачем приехала; эти женщины ищут опасности, как мотыльки – света. Пусть спит спокойно нынче ночью! Завтра я явлюсь к ее утреннему выходу, и тут мы посмотрим! Я заранее ликую при мысли, что такая гордыня будет сломлена таким оружием. Если б только маркиза знала, что сейчас я несу какой‑то девчонке подарочек, который даст мне право сказать: «Маркиза, ваши прелестные уста лгали, от ваших поцелуев веет клеветой», – что бы она сказала? Быть может, стала бы менее чванна, но не менее красива… Прощай, дорогой, до вечера.

Если Арман не стал больше отговаривать брата от дуэли, то отнюдь не потому, что счел невозможным предотвратить ее; но зная горячность Тристана, он решил, что всякая попытка воззвать к его рассудку, особенно в такой момент, окажется бесполезной, и предпочел избрать иной путь. Ему думалось, что Ла Бретоньер, его давнишний знакомый, – человек более спокойного нрава и что с ним легче будет сговориться. Арман замечал, что на охоте Ла Бретоньер ведет себя осмотрительно. Поэтому молодой человек тотчас отправился к нему, чтобы выяснить, не окажется ли с этой стороны больше шансов на примирение. Ла Бретоньер сидел один в своей спальне, обложенный связками бумаг; видно было, что он занят приведением в порядок своих дел. Арман выразил ему свое глубокое сожаление по поводу того, что два храбреца из‑за нескольких необдуманных слов (каких именно – оговорился Арман – ему неизвестно) будут драться на дуэли и затем угодят в тюрьму.

– Чем же вы задели брата? – спросил Арман Ла Бре– топьера.

– Честное слово – не знаю, – ответил Ла Бретоньер; как всегда серьезный, он казался несколько смущенным и то вставал, то снова садился. – Мне уже давно казалось, что ваш брат меня недолюбливает, но уж если говорить откровенно, то я должен вам признаться, что причина его нерасположения мне совершенно неведома.

– Не являетесь ли вы соперниками? Не ухаживаете ли Ьба за одной и той же женщиной?

– Честно скажу, нет; что касается меня, я ни за кем не ухаживаю и никак не пойму, чем объяснить то нарушение правил вежливости, которое позволил себе ваш брат.

– Вы никогда не ссорились?

– Никогда; впрочем, один раз мы повздорили; это было во время холерной эпидемии. За десертом господин де Бервиль стал утверждать, что заразная болезнь всегда приобретает характер эпидемии и пытался основать на этом ошибочном принципе общепризнанное различие слов «эпидемический» и «эндемический». Как вы сами понимаете, я не мог с этим согласиться, и я неопровержимо доказал ему, что эпидемическая болезнь может стать весьма опасной, не передаваясь путем соприкосновения. Спор был жаркий, это верно.