Текст книги "Лоренцаччо"

Автор книги: Альфред де Мюссе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Сцена 5

Зал во дворце Строцци. Филиппо Строцци; приор; Луиза, занятая работой; Лоренцо лежит на диване.

Филиппо. Дай бог, чтобы это кончилось ничем. Сколько раз начиналась именно так неутолимая, беспощадная ненависть! Пустые речи, чад попойки, злословящий толстыми губами развратник, – и вот – война между семьями, и вот уже в ход идут ножи! Тебя оскорбили, и ты убиваешь; ты убил, и убивают тебя. Вскоре ненависть пускает корни; сыновей баюкают в гробах дедов, и целые поколения вырастают из земли с мечами в руках.

Приор. Пожалуй, я напрасно упомянул об этой злостной клевете и об этой проклятой поездке в Монтоливето, но разве можно терпеть этого Сальвиати?

Филиппо. Ах, Леоне, Леоне, спрошу тебя, что изменилось бы для Луизы и для нас всех, если бы ты ничего не сказал моим сыновьям? Разве добродетель дочери Строцци не может забыть то, что говорил какой-нибудь Сальвиати? Разве обитатель мраморного дворца должен знать все те непристойности, которые чернь пишет на его стенах? Что значит болтовня какого-то Джулиано? Разве дочь моя не найдет из-за этого честного мужа? Разве ее дети будут меньше уважать ее? Вспомню ли об этом я, ее отец, целуя ее вечером перед сном? До чего мы дошли, если дерзкая выходка первого встречного извлекает из ножен такие мечи, как наши? Теперь все пропало; Пьетро в ярости от всего того, что ты рассказал нам. Он ополчился; он пошел к Пацци. Бог знает, что может произойти! Если он встретится с Сальвиати, прольется кровь, моя кровь, моя, на камни флорентийских улиц! О, зачем я стал отцом!

Приор. Если бы мне передали сплетню о моей сестре, какую бы то ни было сплетню, я повернулся бы и ушел, и все бы этим кончилось; но он обращался ко мне; клевета была так груба, что можно было подумать, будто невежа не знает, о ком говорит; но он отлично знал.

Филиппо. Да, они знают, подлецы! Они знают, куда направлен удар! Ствол старого дерева слишком крепок; им не надрубить его. Но они знают, что нежное волокно трепещет в его недрах, когда притрагиваются к его самому хрупкому побегу. Моя Луиза! О, что есть благоразумие? Руки мои дрожат при этой мысли. Боже правый! Благоразумие – неужели это старость?

Приор. Пьетро слишком необуздан.

Филиппо. Бедный Пьетро! Как бросилась краска ему в лицо! Как он вздрогнул, когда слушал твой рассказ об оскорблении, нанесенном сестре! Безумец я, ведь это я позволил тебе сказать. Пьетро ходил по комнате большими шагами, взволнованный, взбешенный, потеряв голову; он ходил взад и вперед, как я теперь. Я молча смотрел на него; какое прекрасное зрелище, когда чистая кровь бросается в безупречное лицо! О моя родина! – так думал я, – вот это человек, и это мой первенец. Ах, Леоне, ничего не поделаешь, ведь я – Строцци.

Приор. Быть может, опасность не так велика, как вы думаете. Он только случайно может встретить Сальвиати сегодня вечером. Завтра мы более здраво взглянем на все это.

Филиппо. Сомнений быть не может, Пьетро убьет его или сам будет убит. (Открывает окно.) Где они теперь? Уже ночь; город погружен в глубокий мрак; эти темные улицы пугают меня; где-то льется кровь, я уверен.

Приор. Успокойтесь.

Филиппо. По тому, как вышел мой Пьетро, я уверен, что он вернется отомщенный или его принесут мертвого. Я видел, как он снимал со стены свою шпагу и хмурил брови; он кусал себе губы, и мускулы его рук были напряжены, как тетива лука. Да, да, теперь он умирает или он отомщен; сомнений быть не может.

Приор. Не волнуйтесь, закройте это окно.

Филиппо. Ну что же, Флоренция, пусть камня твоих улиц узнают, какого цвета моя древняя кровь! Она течет в жилах сорока твоих сыновей. А я, глава этой огромной семьи, не раз еще в смертельной отцовской тревоге склоню из этих окон мои седины! Не раз еще эта кровь, которую ты, быть может, равнодушно пьешь в этот миг, будет высыхать на солнце твоих площадей! Но сегодня вечером не смейся над старым Строцци, которому страшно за свое дитя. Побереги его род, ибо наступит день, когда мы будем наперечет у тебя, когда ты тоже станешь со мной у окна и сердце твое тоже будет биться при звоне наших шпаг.

Луиза. Отец! Отец! Вы меня пугаете.

Приор(тихо Луизе). Не Томазо ли бродит там под фонарями? Я, кажется, узнаю его по маленькому росту. Вот он ушел.

Филиппо. Бедный город, где отцы так ожидают возвращения своих сыновей! Бедная родина, бедная родина! А много есть в этот час и таких, которые взяли плащ и меч, чтобы потонуть в этом ночном мраке; и те, кто ждет их, вовсе не тревожатся: они знают, что завтра им суждено умереть от нищеты, если в эту же ночь их не убьет холод. А мы в этих роскошных дворцах, мы ждем оскорбления, чтобы обнажить мечи! Болтовня пьяницы приводит нас в бешенство и рассеивает по этим темным улицам наших сыновей и наших друзей. Но бедствия народа не могут отряхнуть пыль с нашего оружия. Филиппо Строцци считают честным человеком, ибо он делает добро, не препятствуя злу; а я, отец, чего бы не дал я теперь, если б нашелся на свете человек, который вернул бы мне моего сына и наказал по закону оскорбление, нанесенное дочери? Но кто защитит меня от беды, если сам я не защищал других тогда, когда это было в моей власти? Я сидел согбенный над книгами и мечтал для моей родины о том, что восхищало меня в древности. Стены вокруг меня взывали о мести, а я затыкал себе уши, погружаясь в размышления; надо было тирании нанести удар мне в лицо, чтобы я сказал: «Будем действовать», – а у моего мщения седые волосы.

Входят Пьетро, Томазо и Франческо Пацци.

Пьетро. Сделано; Сальвиати мертв. (Обнимает сестру.) Луиза. Какой ужас! Ты в крови!

Пьетро. Мы подстерегли его на углу улицы Стрелков; Франческо остановил его лошадь; Томазо ранил его в ногу, а я…

Луиза. Молчи, молчи! Я содрогаюсь от твоих слов; твои глаза выступают из орбит, твои руки ужасны; ты весь дрожишь и бледен, как смерть.

Лоренцо(вставая). Ты прекрасен, Пьетро, ты велик, как само мщение.

Пьетро. Кто это говорит? Ты здесь, Лоренцаччо! (Подходит к своему отцу.) Когда же вы закроете нашу дверь для этого подлеца? Или вы не знаете, кто он, не говоря уже об истории его поединка с Маурицио?

Филиппо. Довольно, все это я знаю. Если Лоренцо здесь, значит, у меня есть причины принимать его. Мы поговорим об этом в свое время.

Пьетро(сквозь зубы). Гм! Причины, чтобы принимать эту сволочь! И у меня тоже в одно прекрасное утро могла бы отыскаться причина, достаточная причина, чтобы выкинуть его в окно. Что бы вы ни говорили, я не могу дышать здесь в комнате, когда эта проказа валяется по нашим креслам.

Филиппо. Довольно! Молчи! Ты так горяч! Дай бог, чтобы твой поступок не имел дурных последствий для нас. Прежде всего ты должен спрятаться.

Пьетро. Спрятаться! Но, ради всех святых, зачем мне прятаться?

Лоренцо(к Томазо). Так вы ударили его в плечо? Скажите-ка… (Отводит его в нишу окна; оба разговаривают вполголоса.)

Пьетро. Нет, отец мой, я не стану прятаться. Оскорбление было всенародно, он нанес его нам среди площади. А я убил его на улице и завтра утром расскажу об этом всему городу. С каких пор принято прятаться после того, как отомстишь за свою честь? Я был бы рад ходить всюду с обнаженной шпагой, не стирая с нее ни капли крови.

Филиппо. Иди за мной, мне надо с тобой поговорить. Ты ранен, дитя мое? С тобой ничего не случилось? (Уходят).

Сцена 6

Герцог полуобнаженный; Тебальдео пишет с него портрет; Джомо играет на гитаре.

Джомо (поет).

 
Когда умру, о кравчий мой,
Снеси к подружке вздох последний;
Пусть к дьяволу пошлет обедни
И всех монахов черный рой.
Вода – не больше – слезы милой.
Откройте бочку вы, друзья,
Да спойте хором над могилой —
Подтягивать начну из гроба я.
 

Герцог. Я же помню, мне надо было о чем-то спросить тебя. Скажи-ка, Венгерец, что тебе сделал тот мальчик? Я видел, как весело ты его колотил.

Джомо. Право, не мог бы вам сказать, да и он не может.

Герцог. Почему? Разве он умер?

Джомо. Это мальчишка из соседнего дома; когда я сейчас проходил там, его как будто хоронили.

Герцог. Уж если бьет мой Джомо, так бьет по-настоящему.

Джомо. Это вы только так говорите; я сам не раз видел, как вы одним ударом убивали человека.

Герцог. Да? Значит, я был пьян. Когда я навеселе, самый слабый мой удар – смертелен. Что с тобой, малыш? У тебя рука дрожит? Ты страшно скосил глаза.

Тебальдео. Ничего, сударь, простите, ваша светлость?

Входит Лоренцо.

Лоренцо. Подвигается дело? Довольны вы моим живописцем? (Берет с дивана кольчугу герцога.) У вас, мой милый, очаровательная кольчуга! Но в ней, должно быть, очень жарко.

Герцог. Право же, если б в ней было неудобно, я бы не носил ее. Но она из стальной проволоки, самое острое лезвие не разрубит ни единого колечка, а в то же время она легка, как шелк. Пожалуй, во всей Европе нет другой такой кольчуги; зато я и расстаюсь с ней очень редко, вернее, никогда не расстаюсь.

Лоренцо. Она очень легкая, но очень крепкая. Вы думаете, что кинжал не пробьет ее?

Герцог. Конечно, нет.

Лоренцо. Да, да, припоминаю теперь; вы всегда ее носите под колетом. Недавно на охоте я сидел позади вас на лошади и держал вас за талию – я прекрасно чувствовал ее. Это привычка благоразумная.

Герцог. Не то чтобы я остерегался кого-нибудь; это, как ты говоришь, привычка, всего лишь привычка воина.

Лоренцо. Ваше платье великолепно. Что за аромат от этих перчаток! Почему вы позируете полураздетым? Эта кольчуга очень шла бы к вашему портрету; напрасно вы не надели ее.

Герцог. Так захотел художник; впрочем, всегда лучше позировать с открытой шеей – посмотри на мастеров древности.

Лоренцо. Где, черт возьми, моя гитара? Надо бы мне подыграть Джомо. (Уходит.)

Тебальдео. Ваша светлость, на сегодня я кончаю.

Джомо(у окна). Что там делает Лоренцо? Вот он остановился в созерцании перед колодцем, среди сада; казалось бы, не там ему надо искать свою гитару.

Герцог. Дай мне мое платье. Где моя кольчуга?

Джомо. Не нахожу ее, как ни ищу: исчезла.

Герцог. Ренцино держал ее каких-нибудь пять минут назад: он, верно, по своему похвальному обыкновению бездельника, забросил ее, уходя, в какой-нибудь угол.

Джомо. Невероятно; кольчуги нет как нет.

Герцог. Полно, что ты! Да это невозможно.

Джомо. Посмотрите сами, ваша светлость; комната не такая большая!

Герцог. Ренцо держал ее тут, на этом диване.

Лоренцо возвращается.

Что ты сделал с моей кольчугой? Мы не можем ее найти.

Лоренцо. Я положил ее туда, где она лежала. Погодите… Нет, я положил ее на это кресло… нет, на постель. Не знаю, но я нашел свою гитару. (Поет, аккомпанируя себе.) Госпожа аббатиса, здравствуйте…

Джомо. Она, верно, в садовом колодце? Ведь вы только что стояли над ним, и вид у вас был такой сосредоточенный.

Лоренцо. Плевать в колодец и глядеть на разбегающиеся круги – для меня величайшее наслаждение. Если не считать питья и сна, у меня нет другого занятия.

Аббатиса, госпожа моего сердца, здравствуйте. (Продолжает играть на гитаре.)

Герцог. Неслыханно, неужели кольчуга пропала? Кажется, я не снимал ее и двух раз в жизни, разве только ложась спать.

Лоренцо. Полно вам, полно вам. Не хотите ли сына папы обратить в лакея? Ваши люди ее найдут.

Герцог. Черт бы тебя побрал! Это ты потерял ее.

Лоренцо. Будь я герцогом Флорентийским, меня беспокоило бы что-нибудь другое, а не мои кольчуги. Кстати, я говорил о вас с моей бесценной теткой. Все обстоит как нельзя лучше; подите-ка, сядьте здесь, я скажу вам на ухо.

Джомо(тихо герцогу). Это по меньшей мере странно; кольчугу похитили.

Герцог. Найдут. (Садится рядом с Лоренцо.)

Джомо(в сторону). Покинуть общество, чтоб идти плевать в колодец, – это неестественно. Хотел бы я найти эту кольчугу, чтобы выбросить из головы одну давнюю мысль, которая порой словно покрывается ржавчиной. Да нет же! Какой-то Лоренцаччо! Кольчуга где-нибудь на кресле.

Сцена 7

Перед дворцом. Входит Сальвиати, окровавленный, хромает; двое поддерживают его.

Сальвиати(кричит). Алессандро Медичи! Открой-ка окно и погляди, как обращаются с твоими слугами.

Герцог(в окне). Кто это барахтается там в грязи? Кто ползает у стен моего дворца с такими ужасными криками?

Сальвиати. Строцци меня убили; я умру у твоей двери.

Герцог. Кто из Строцци? За что?

Сальвиати. Я сказал, что сестра их влюблена в тебя, мой благородный герцог. Строцци считают, что я оскорбил их сестру, сказав, что ты ей нравишься; трое из них напали на меня. Я узнал Пьетро и Томазо; третьего не знаю.

Герцог. Пусть тебя внесут во дворец. Клянусь Геркулесом, убийцы проведут ночь в тюрьме, а завтра утром их повесят!

Сальвиати входит во дворец.

Действие третье

Сцена 1

Спальня Лоренцо. Лоренцо, Скоронконколо фехтуют.

Скоронконколо. Господин, не довольно ли игры?

Лоренцо. Нет, кричи громче. – Вот! Парируй этот удар! Вот тебе! Умри! Вот тебе, подлец!

Скоронконколо. Помогите! Убивают меня! Режут!

Лоренцо. Умри! Умри! Умри! – Топай же ногами!

Скоронконколо. Ко мне, моя стража! На помощь! Меня убивают! Дьявол Лоренцо!

Лоренцо. Умри, презренный! Я пущу тебе кровь, свинья, пущу тебе кровь! В сердце, в сердце! Вспорю брюхо! – Кричи же, стучи, бей! – Выпустим ему потроха! Разрежем его на куски и будем есть, будем есть! Я запустил руку по локоть. Вороши в горле, валяй по полу, валяй! Будем грызть, будем грызть его, будем есть! (Падает в изнеможении.)

Скоронконколо(вытирая себе лоб). Нелегкую игру ты затеял, господин, и берешься за нее, как настоящий тигр. Гром и молния! Ты рычишь, словно целая пещера, полная пантер и львов.

Лоренцо. О день крови, день моей свадьбы! О солнце, солнце! Давно уже ты сухо, как свинец; ты умираешь от жажды, солнце! Кровь его опьянит тебя. О моя месть, как давно уже растут твои когти! О, зубы Уголино! Вам надо череп, череп!

Скоронконколо. Уж не бредишь ли ты? Горячка у тебя или сам ты бредовая греза?

Лоренцо. Трус, трус, – развратник, маленький худой человечек, – отцы, дочери, – разлуки, разлуки без конца, – берега Арно полны слез разлуки! – мальчишки пишут это на стенах. Смейся, старик, смейся в своем белом колпаке; ты не видишь, что мои когти растут! О! череп! череп! (Лишается чувств.)

Скоронконколо. Господин, у тебя есть враг. (Брызгает водой ему в лицо.) Полно, господин! Не стоит так бесноваться. Благородные чувства не всякому знакомы; но я никогда не забуду, что тебе я обязан некой милостью, без которой я был бы теперь далеко. Господин, если у тебя есть враг, скажи, я избавлю тебя от него так, что никто не узнает.

Лоренцо. Пустяки. Говорю тебе, я только люблю наводить страх на соседей.

Скоронконколо. С тех пор как мы беснуемся в этой комнате и переворотили в ней все вверх дном, они, должно быть, привыкли к нашему шуму. Кажется, ты мог бы зарезать в этом коридоре тридцать человек и катать их по полу, а в доме и не заметили бы, что случилось что-то. Если ты хочешь нагнать страху на соседей, то плохо берешься за дело. Первый раз они испугались, это правда; но теперь они всего только злятся и даже не побеспокоятся встать с кресла или открыть окно.

Лоренцо. Ты думаешь?

Скоронконколо. Господин, у тебя есть враг. Разве я не видел, как ты топал ногой, проклиная день своего рождения? Разве нет у меня ушей? И разве я не слышал, как среди твоих неистовств прозвучало маленькое словечко, четкое и звонкое: месть! Слушай, господин, поверь мне, ты худеешь; ты больше не шутишь, как прежде; поверь мне, ничто не переваривается с таким трудом, как настоящая ненависть. Когда два человека греются на солнце, одному из них разве не мешает тень другого? Твой врач – в ножнах моей шпаги; позволь мне вылечить тебя. (Вынимает шпагу.)

Лоренцо. А тебя этот врач когда-нибудь вылечивал?

Скоронконколо. Раза четыре или пять. Была в Падуе девочка, она говорила мне…

Лоренцо. Покажи мне эту шпагу! О! это славный клинок.

Скоронконколо. Испробуй – и ты увидишь.

Лоренцо. Ты угадал мой недуг – враг у меня есть. Но для него я не пущу в дело шпагу, которая служила другим. Шпага, которой он будет убит, получит только одно крещение; она сохранит его имя.

Скоронконколо. Как зовут этого человека?

Лоренцо. Не все ли равно? Ты мне предан?

Скоронконколо. Для тебя я бы распял Христа.

Лоренцо. Открою тебе тайну: я нанесу удар в этой комнате. Слушай внимательно и не ошибись. Если я убью его первым же ударом, ты не вздумай его трогать. Но я щуплый, как блоха, а он кабан. Если он станет защищаться, я рассчитываю на тебя – ты схватишь его за руки, больше ничего, понимаешь? Он принадлежит мне! Я извещу тебя в свое время.

Скоронконколо. Аминь!

Сцена 2

Во дворце Строцци. Входят Филиппо и Пьетро.

Пьетро. Как вспомню об этом, готов отрезать себе правую руку. Промахнуться по этой сволочи! Удар был верный, и все же – промах! Кому бы я не оказал услуги, если б люди могли сказать: «Одним Сальвиати стало меньше на улицах!» Но плут взял пример с паука, он упал, поджал свои крючковатые лапы и прикинулся мертвым – из страха, как бы его не прикончили.

Филиппо. Не все ль тебе равно, что он остался жив? Твоя месть лишь выиграет от этого.

Пьетро. Да, знаю, так вы смотрите на вещи. Послушайте, отец, вы хороший патриот, но еще лучший отец семейства, – не вмешивайтесь во все это.

Филиппо. Что у тебя на уме? Ты и четверти часа не можешь прожить спокойно, все замышляешь недоброе!

Пьетро. Клянусь адом, не могу! Я и четверти часа не в силах прожить спокойно в этом отравленном воздухе. Небо давит мне голову, как своды тюрьмы, и мне кажется, что я вдыхаю прибаутки и икоту пьяниц. Прощайте, у меня есть дело.

Филиппо. Ты куда?

Пьетро. Почему вы хотите это знать? Я иду к Пацци.

Филиппо. Подожди меня, я тоже туда пойду.

Пьетро. Не теперь, отец; для вас теперь не время.

Филиппо. Говори со мной откровенно.

Пьетро. Это останется между нами. Нас там человек пятьдесят, Руччелаи и другие, и мы не слишком долюбливаем незаконнорожденного.

Филиппо. Итак?..

Пьетро. Итак, лавина срывается порой благодаря камешку не больше ноготка.

Филиппо. Но у вас ничего не решено? У вас нет плана, вы не приняли мер предосторожности? О дети, дети! Играть жизнью и смертью! Вопросы, которые волновали мир! Мысли, от которых тысячи голов покрывались сединой или скатывались к ногам палача, как песчинки! Замыслы, на которые провидение само смотрит в молчании и с ужасом и которые дает осуществлять человеку, не смея притронуться к ним! Вы говорите обо всем этом и тут же фехтуете, пьете испанское вино, как будто дело идет о лошади или о маскараде! Да знаете ли вы, что такое республика, что такое ремесленник в своей мастерской, земледелец на поле, гражданин на площади, что такое вся жизнь государства? Счастье человека, боже правый! О, дети, дети! Да умеете ли вы считать по пальцам?

Пьетро. Хороший удар ланцетом исцеляет от всех болезней.

Филиппо. Исцеляет, исцеляет! Знаете ли вы, что удар ланцетом, даже самый легкий удар ланцетом, должен наносить врач? Знаете ли вы, что нужен опыт, долгий, как жизнь, и познания, обширные, как мир, чтобы из руки больного выдавить одну каплю крови? Разве я не чувствовал себя оскорбленным, когда прошлой ночью ты ушёл с обнаженной шпагой под плащом? Разве я не отец моей Луизы, как ты – ее брат? Разве это не было справедливым мщением? А знаешь ли ты, чего оно мне стоило? О, это знают отцы, но не дети!

Пьетро. Вы, умеющий любить, вы должны бы уметь ненавидеть.

Филиппо. Чем прогневали бога эти Пацци? Они приглашают своих друзей на заговоры[5][5]
  Смотри заговор Пацци (прим. автора).


[Закрыть], как приглашают играть в кости, и друзья, входя во двор, скользят в крови своих дедов.

Пьетро. А зачем вы сами противоречите себе? Разве я не слышал сто раз, как вы говорили то же, что говорим мы? Разве мы не знаем, чем вы заняты, когда слуги по утрам видят в ваших окнах свет, зажженный еще с вечера? Тот, кто проводит ночи без сна, проводит их не в молчании.

Филиппо. Чего вы хотите достичь? Отвечай.

Пьетро. Медичи – чума. Тому, кого укусила змея, не стоит звать врача; он должен лишь прижечь себе рану.

Филиппо. А когда вы уничтожите то, что есть, чем вы хотите его заменить?

Пьетро. Во всяком случае, мы уверены, что хуже не будет.

Филиппо. Говорю вам, сосчитайте по пальцам.

Пьетро. Головы гидры сосчитать легко.

Филиппо. И вы хотите действовать? Это решено?

Пьетро. Мы хотим подрезать поджилки убийцам Флоренции.

Филиппо. Это решение не изменится? Вы хотите действовать?

Пьетро. Прощайте, отец; пустите, я пойду один.

Филиппо. С каких пор старый орел остается в гнезде, когда орлята улетают за добычей? О, дети мои! Храбрая, прекрасная молодежь! В вас та сила, которую я утратил, вы стали тем, чем был юный Филиппо! Пусть старость его послужит вам на пользу! Веди меня, сын мой! Я вижу, вы будете действовать. Я не буду говорить вам длинных речей, я скажу вам лишь несколько слов; в этой седой голове может оказаться дельная мысль; два слова – и кончено. Я не заговариваюсь еще; я не буду вам в тягость; не уходи без меня, дитя мое; подожди, я возьму свой плащ.

Пьетро. Пойдемте, мой благородный отец; мы будем целовать подол вашей одежды. Вы, наш патриарх, пойдете смотреть, как воплощаются мечты вашей жизни. Свобода созрела, идите же, старый садовник Флоренции, смотреть, как всходит растение, любимое вами. (Уходят).