Текст книги "Дьявольский интерфейс (The Computer Connection)"

Автор книги: Альфред Бестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ТЕРМИНАЛ. ГОТОВ?

ГОТОВ. ВВЕДИТЕ НОМЕР ПРОГРАММЫ.

147

ЗАГРУЗКА ФАЙЛА «ФЕ».

ЗАГРУЗКА ЗАКОНЧЕНА. РАСПЕЧАТАТЬ?

ДА.

РАСПЕЧАТКА ЗАКОНЧЕНА.

Пулеметом затрещал принтер, и через несколько секунд я протянул Хрису распечатку той самой переписки – разумеется, на двадцатке, потому как я не хочу, чтобы посторонние совали нос в мой личный архив. Хотя изначально письма были на испангле, я их перевел.

Ридактору «Всячины».

Я хачу напесать заметку оп изтории меншинств в нашей стране. Про то как интейцы и сибирцы аткрыли Америку в 1492 гаду кагда проплыли на караблях из Расии. Калумб был врун.

С увашением Фе-5 Тиатра Граумана, Мексифорния, США.

Уважаемый мистер Граумана, Спасибо за Ваше любопытное предложение, К сожалению, предложенная Вами тема не укладывается в круг сюжетов, которым наш журнал уделяет свое внимание. Мы отдаем все пространство рекламе, комиксам, сексу и насилию.

С уважением, Редакция.

Ридакции.

Ваш атвет никуда не гадица. Интейцев и искимосцев угнитали в Саидиненых Штатах как малые нароты с 1492 года. Вы их грабели и не увашали 320 лет. Стелали их грашданами втарово сорта. Гинирал Кастер палучил па заслугам.

Фе, Мексифорния.

Дорогой мистер Фе, Если из нынешнего 2080 года вычесть 1492, то, по нашим подсчетам, получится 588 лет. Если, согласно вашему мнению, индейцев и эскимосов третировали на протяжении 320 лет, то что же происходило в остальные 268 лет? Или вы хотите написать заметку именно об этом периоде?

С уважением, Редакция.

Ридакции.

Ваш атвет никуда не гадица. Вы не жилаете ничиво делат для изправленея нисправидливасти протиф интейцев, каторыи делало правитильство Саидиненых Штатав Америки и Мексики. А значит вы не держетесь правельных ценостей и наше БПО будит бароца с вами.

Фе, Мексифорния.

Дорогой мастер Фе, Что такое БПО? Будет Плохо Очень? Или БесПардонное Общество? Так или иначе, нам ни с кем не хочется вступать в конфликт.

С уважением, Редакция.

Вонючей и глупой ридакции.

БПО – это Барцы за Прабуждение Опчества. Мы займем вашу дуратскую ридакцию и выбрасим вас чирис акно на улицу. Мы будим настоясчей ридакцией навсигда. Принисем хлеп, арахесовое масло и ананасовое варение и будим спать на палу.

Фе.

Дорогой мистер Фе, Не могли бы вы точнее сообщить, в какой конкретно день борцы за пробуждение общества возьмут приступом редакцию? Мы бы хотели знать заранее. Видите ли, наша редакция располагается на двадцатом этаже, и нам не хотелось бы покидать помещение через окно, как это делают иногда рассеянные профессора и некоторые очень умные и очень рассеянные студенты.

С уважением, Редакция.

Вы ваабражаите Барцы за Прабуждение Опчества придупридят вас зараниэ штопы вы позвали свиней палицейских и поступить с нами как фашисты. Мы нападем на вас когда ришим если вы не найдете на диалох тогда найдете вон чирис акно хотя бы вы были на 268 итаже.

Фе, преситент БПО.

Дорогой господин президент, Вот мы и обнаружили недостающие 268?

С уважением, Редакция.

Акей. Вы праигнариравали димакратичиские працыдуры. Вы получите те што хотели. БПО поднимет на борьбу всех интейцев, искимосцев и все остальные меншинства.

БЕРЕГИТЕС!!!

На этом переписка заканчивалась.

Хрис таращился на меня с таким растерянным видом, что я не мог не расхохотаться.

– И в итоге к нам явилась девочка десяти лет. Агрессивная, как черт. Мы угостили ее бутербродами с арахисовым маслом и ананасовым вареньем, и она уплетала их с таким аппетитом и в таком количестве, что ей даже плохо стало. Я проводил ее домой. И с тех пор не могу от нее отвязаться. Она меня усыновила или упапила – называй это как хочешь.

– Давно она у тебя?

– Три года.

– Разве у нее нет семьи?

– Родители были рады-радешеньки избавиться от нее. Ее предки – заурядные обыватели, и выходки девчонки ставили их в тупик. Ведь она, в сущности, ляпсус природы – егоза, бунтарик, чудачка. Своими силами освоила грамоту и чтение. В ней сидит бездна способностей.

– А здесь она что делает?

– На побегушках.

– Гинь!

– Нет, упаси Господи! Она уже зрелый персик, но ей только тринадцать. Соплячка. Такие меня не интересуют. Тут не то, что ты думаешь, Хрис. Постыдился бы!

– И не подумаю извиняться. Знаю твою репутацию. Живешь только для того, чтобы срывать плоды удовольствия.

И это он говорит мне, изгнавшему из дома всех женщин во имя Посещений! Беда с этими убежденными реформаторами – они все вроде бы и замечательные ребята, но совершенно без чувства юмора. Благоуханная Песня гласит, что Конфуций был вроде Хриса – всегда серьезный, как чайник. А Шеба точно так же характеризует пророка Мухаммеда. Приятно послушать часок их замечательно глубокие истины, но потом так и тянет на свежий воздух – хочется посмеяться и похулиганить. Никто из нас не был знаком с Моисеем, однако держу пари: он был точно такой же зануда.

Именно Хрисов «серьез» довел его до беды, но мне жаловаться негоже, потому как именно благодаря тому случаю я в первый раз успешно пополнил нашу группу бессмертных.

Шла самая обычная кампания протеста студентов Юнион Карбид, нашего местного университета. Традиционная катавасия: митинги, ломка мебели, крик и ор, поджоги и убийства. Новым во всем этом была только причина протеста, и студенческие группы, почувствовав «свежак», за много месяцев записывались в очередь на погромы. Хрис заявил, что направляется в студгородок и попробует остановить безобразия. Он полностью поддерживал цели студентов, но решительно возражал против их методов добиваться своего.

– Ты просто не врубаешься, – сказал я ему. – Они обожают свои традиции – убивать и разрушать. Им плевать, за что убивать профессоров и полицейских и громить университетские строения. Они упоенно малюют транспаранты и кропают листовки, а потом показывают их на демонстрации, как эксгибиционисты – свое хозяйство случайным прохожим. У них оргазм, когда они убивают и крушат. Счастливы от возможности удовлетворить кровожадные инстинкты.

– Истребление Божьего творения есть попытка истребить самого Господа,

– сказал Хрис с истинным негодованием в голосе.

– Возможно. Давай выясним, что они крушат сегодня. Эй, Фе!

Фе вплыла в комнату – на сей раз в роли женщины-вамп.

– Поцелуй меня, мой дурашка, – томно протянула она и мазнула меня по губам искусственной розой.

– Спустись на землю, – сказал я. – Какие новости со студенческого фронта?

Фе покорно наклонила головку и стала напряженно вслушиваться.

– Что это она делает? – изумленно спросил Хрис.

– Старина, ты постоянно гостишь у членов Команды и до сих пор не в курсе того, что творится в окружающем мире. Стыдно! Мы живем в эпоху тотальной наркоманизации и жучкизации. Это мир наркотиков и подслушивающих устройств. Из каждых десяти новорожденных девяти еще в роддоме вживляют под череп жучок – мини-передатчик. Когда ребятки подрастут, за ними будут следить двадцать четыре часа в сутки. Так что воздух вокруг пронизан и иссечен тысячами и тысячами сигналов. А Фе – уникум. Она может воспринимать все эти сигналы голым ухом, без специальных устройств. Не спрашивай меня, каким образом. Просто такой вот вундеркинд, и баста.

– Сегодня борются за права белого меньшинства, – сообщила Фе.

– Ну вот, полюбуйся, – продолжил я. – Разве могут нормальные люди спалить университетскую библиотеку, протестуя против ущемления прав белых? Во всем мире остался едва ли миллион якобы чистокровных белых, да и те – помесь серых с буро-малиновыми.

– Подойди ко мне, дитя мое, – сказал Хрис.

Фе незамедлительно припопилась на его колени, обвила ручонками и одарила сладострастнейшим поцелуем. Он не оттолкнул ее, но так целомудренно и нежно обхватил мою девочку руками, чтобы ей было удобнее сидеть, что сценка из пошлой вдруг превратилась в подобие «Пьеты»[5]5
  Пьета – в изобразительном искусстве сцена оплакивания Христа Богоматерью.


[Закрыть] Микеланджело. Хрис мастер таких волшебных преобразований.

– Ты употребляешь наркотики, душа моя?

– Нет. – Шалунья сердито покосилась на меня. – Он не позволяет.

– А хотелось бы?

– Нет. Скучища. Все кругом на наркотиках.

– Отчего же ты сердишься на Гиня?

– Потому что он взял моду приказывать. Чтоб я делала, чего он хочет. Я теряю индивидуйность,

– Ты хочешь сказать – индивидуальность. Ну и почему же ты не уйдешь от него, раз он такой тиран?

– Потому что… – Тут эта егоза чуть не сверзилась на пол. Устроившись поудобнее на коленях Хриса, она договорила: – Потому что в один прекрасный день я буду вертеть им, как я хочу. Жду этого прекрасного дня.

– А у тебя, голубушка, есть жучок в голове? – вкрадчиво спросил Хрис.

– Нет, – ответил я за нее. – Она родилась в сточной канаве и отродясь не бывала в больницах. Она чистая.

– А вот и не в канаве! Мое полное имя Фе-Пять Театра Граумана, потому что я родилась в пятом ряду в театре Граумана, – подчеркнуто гордо произнесла Фе.

– Господи, помилуй! Это почему же?

– Потому что моя семья живет в пятом ряду театра Граумана. Совсем рядом со сценой!

Хрис удивленно воззрился на меня.

– Она так пыжится от гордости – ее семейка сумела со временем перебраться с балкона в партер, – пояснил я.

Все это было выше его разумения, и он сдался, не стал выяснять дальше, просто поцеловал Фе и спустил ее со своих колен. Но прежде она нежно обняла его и на пару секунд повисла на нем. Ничего не попишешь. У этого парня есть-таки харизма!

Хрис спросил у Фе, начались ли беспорядки, и узнал, что чуть ли не половина полицейских занята прослушиваем сигналов от жучков в головах студентов, и копы жутко злятся. Им осточертел вялый митинг с повторением одного и того же. Один легавый предложил послать к студентам провокатора, дабы тот взбодрил их и спровоцировал на действительно впечатляющий погром – чтоб было на что поглядеть.

Тут Хрис, доброе сердце, конечно же, так и взвился и рванул из дома. У него были волосы ниже плеч и бородища, да и внешне он выглядел мужчиной за тридцать – сохранив тот молодой вид, в котором он превратился в Молекулярного человека. Но для студентов он уже «старпер», а для полиции – солидный обыватель. Поэтому я не боялся за Хриса, но все же двинул следом – так, на всякий случай. Студенты его вряд ли тронут, а вот полиция может, смеха ради, использовать подвернувшегося прохожего для раскрутки по-настоящему крутых беспорядков. А Хрис, надо заметить, способен на многое. Все мы помним, какой шорох он навел в иерусалимском храме, когда турнул оттуда торговцев.

В студенческом городке традиционный бардак был в разгаре: в ход шли ракеты и лазеры, не говоря о гранатах и петардах. Все горело и взрывалось, и народ был счастлив до опупения. Студенты плясали и горланили:

– Раз, два, три, четыре, пять, я ежу ее опять!

Только они пели не «ежу», а другое слово.

– Шесть, семь, восемь, девять, десять, надо всех за хрен повесить!

Только они пели не «хрен», а другое слово.

Тут их песенка спотыкалась, потому как арифметика теперь не входит в обязательный курс обучения, и они затягивали снова: «Раз, два, три…»

Полицейские, как повелось, суетились с барьерами или, взявшись за руки, выстраивались в цепочки, чтобы куда-нибудь студентов не пустить и побыстрее начать драку. Они сговаривались, кому достанется честь арестовывать, чья очередь сегодня бить морды парням, а чья – насиловать самых смазливых телочек.

Блажной Хрис вперся в самую гущу событий.

Мне невольно подумалось: «Сейчас выдаст, как в тот раз на горе![6]6
  Имеется в виду Нагорная проповедь Иисуса Христа.


[Закрыть] Эх, дурак я, что не захватил магнитофон!»

Однако случай распорядился так, что до проповеди дело не дошло. Двадцать воинствующих студентов навалились на ни в чем не повинный припаркованный у кромки тротуара аэромобиль. Они раскачали машину и опрокинули ее на бок. Разбили лопасти пропеллера, покорежили шасси и пытались с помощью кувалд оторвать кабину от рамы. Для удобства они хотели поставить аэромобиль на попа и снова стали раскачивать его. Но тяжелая машина стала опрокидываться не в том направлении. Прямо на замешкавшегося Хриса.

Я помчался к машине, которая упала на покореженное шасси. Вокруг нее стояла дюжина студентов – они были в ступоре, потому как полицейские пустили на них слезоточивый газ (как принято в наше время – с примесью ЛСД), и сукины дети вместо того, чтобы делать ноги – застыли, поглубже вдыхали газ и балдели. В меня тоже пальнули струей газа, но я был как сумасшедший – подскочил к проклятому аэромобилю и пытался в одиночку приподнять эту махину. Черта с два. Тут как из-под земли рядом выросли три дюжих копа и стали выкручивать мне руки.

– Помогите поднять машину! – прохрипел я, задыхаясь. – Там человека придавило.

Копы отпустили меня, и мы вчетвером налегли на аэромобиль. Никакого результата. И тут к нам подскочил долговязый меднокожий детина, скуластый, с глубоко посаженными глазами. Он подхватил машину за край рамы, крякнул и поднял ее, как детскую игрушку. Иисус Христос поднялся вместе с рамой – он был распят на обломках шасси. При таких вот обстоятельствах я и познакомился с первым человеком, которого я успешно превратил в бессмертного.

2

Что он эпилептик, это я усек сразу, как только увидел этого долговязого гиганта. Отличный кандидат для бессмертия: крупный, широкоплечий, мускулистый. Он взвалил Хриса себе на спину и потащил его в университетскую больницу. Бедолага стонал и бормотал что-то на древнеарамейском, которому научился еще лежа на коленях своей матери.

В приемной травматологического отделения перед детиной прямо-таки расшаркивались и стелились: «Да, профессор. Разумеется, профессор. Будет немедленно сделано, профессор». Я решил, что мужик не хухры-мухры, а изобрел что-нибудь потрясное – например, вернул на планету чуму, чтобы обуздать демографический бабах. Что ж, мне это на руку. Не только мускулы, но и светлая голова.

Мы проследили, как Хриса укладывают на постель. За него я почти не волновался – Молекулярного человека не так-то легко угробить, при обычных ранениях он всегда выдюжит. Но я жутко боялся лепсера. Это наш страшный и постоянный бич. Я попозже растолкую вам, что такое лепсер.

Хрису я прошептал в ухо:

– Старик, я записал тебя под именем И.Христмана. Не дуйся. Я назвался твоим ближайшим родственником и позабочусь, чтоб за тобой был хороший уход.

Меднолицый профессор все же расслышал кое-что и сказал на двадцатке:

– Э-э, да ты шпаришь на прежнеанглийском. Каким таким образом?

– То же самое хочу спросить у тебя.

– Может быть, как-нибудь и отвечу.

– Обещаю то же самое. Сообразим по маленькой?

– Да, можно опрокинуть по одной. Только мне нельзя сильно набираться. Огненную воду пить не стану – работаю над важным госпроектом.

– Не беда. Закажу и на тебя, а ты тихонько выплеснешь на пол. Как ты назвал напиток?

– Огненная вода.

– А разве такая штука существует?

Его лицо затучилось. Он угрожающе выдвинул челюсть.

– Я что – похож на зубоскала?

– Ты – вылитый вождь с витрины табачной лавки.

– А разве такая штука существует?

– Была когда-то. Где приземлимся?

– В баре «Клевый Хмырь». Я покажу, как туда дойти.

Это была типичная для студгородка забегаловка – психоделическая атмосфера, приглушенная сексуальная музыка с оргазмическими хрипами, на полу спотыкаешься о парней и девушек, которые или трахаются, или в полной отключке, или трахаются в полной отключке, а у входа стоит рекламный фантом, в котором и трезвый не сразу узнает объемную проекцию.

– Привет, – весело прокричал рекламный великан. – Я лучший в мире банк, ваш доброжелательный друг. Мигом прокручу ваши денежки. Если вас тревожит экологическое состояние планеты – благодаря нам ваши деньги будут работать на очистку Земли. Давайте ваши денежки и – эх, прокручу с ветерком!..

Мы прошли сквозь него внутрь бара.

– Две двойных порции огненной воды, – сказал я. – Моему другу с двойной порцией содовой.

– Что в содовую? – осведомился бармен. – Гашиш? Колеса? Травку?

– Без ничего. Он тащится от одной содовой.

Разумеется, разговор шел на испангле, я просто перевожу. Я получил двойную огнянку и сделал хороший глоток. Меня чуть кондрашка не хватила – так всего и затрясло.

– Похоже, у меня судороги, – констатировал я вслух.

– Еще бы, – сказал меднокожий спокойно. – Мы туда подсыпаем стрихнину. Белолицым это нравится.

– Что ты хочешь сказать этим «мы»?

– Мы, индейцы, делаем этот самогон в резервации у озера Эри и продаем бледнолицым. Забористая штука, да? Вот так мы и богатеем. Продаем огненную воду и опийный мак. Хорошо башляем.

– Сявая житуха. Меня зовут Принц. Нэд Принц. А тебя как?

– Угадай.

– Попробую, только дай подсказку.

– Да нет. Это мое имя – Угадай. – Он мрачно посмотрел на меня, и я не осмелился ухмыльнуться. – Ты, часом, пс слыхал про покойного великого Джорджа Угадая?

– Ты хочешь сказать?…

– Мой предок. Так его нарекли бледнолицые. Но по-настоящему его звали Секвойя.

– В честь дерева?

– Нет. Это дерево назвали в его честь.

Я присвистнул.

– Он такой знаменитый? Чем?

– Первый индейский ученый. Среди прочего он изобрел алфавит языка индейцев чероки.

– Так ты – профессор Угадай?

– Ну.

– Медик?

– Физик. Но в паши дни это, считай, одно и то же.

– Здесь, в Юнион Карбиде?

– Я здесь преподаю. А исследовательскую работу веду в ЛРД.

– В лаборатории ракетных двигателей? И над чем трудишься?

– Штатный сотрудник проекта «Плутон».

Я опять присвистнул. Теперь понятно, откуда все эти «да, профессор, конечно, профессор, всенепременно, профессор», ЛРД сжирает около миллиона в неделю – там работают над самым престижным и самым разрекламированным проектом НАСА, который финансирует Объединенный Всепланетный Фонд, озабоченный всемерным освоением Солнечной системы – аж до самого Плутона. «Сделаем Солнечную систему уютным домом человечества». Я бы добавил: или сдохнем от перенаселения на Земле.

– Небось, Угадай, хорошую деньгу зашибаешь, а? – сказал я. – Как насчет еще по одной?

– Ага.

– Только на этот раз полпорции, не больше. Этот ваш стрихнин злобноватенький. Эй, бармен, еще два двойных огневки… У тебя есть имя?

– Да. Я С. Угадай.

– «С» – это Сэм?

– Нет.

– Сол? Саул? Стен? Салварсан?

Он рассмеялся. Вы, считай, ничего в жизни не знаете, если не видели, как смеется этот мистер Угадай: непроницаемой лицо, как у игрока в покер, и только губы дергаются.

– Ты настоящий залепушник. Принц, стоящий парень! Какого черта твой друг ввязался в эту дурацкую потасовку?

– Он всегда ввязывается. Никак ума не наживет… Какого черта ты скрываешь свое имя?

– Далось оно тебе. Зови меня Проф.

– Мне ничего не стоит узнать твое имя в справочнике.

– Хренушки. Я везде С. Угадай, профессор. Бармен! Повторить. Я плачу.

Бармен запротестовал против того, что мы так налегаем на спиртное, и предложил что-нибудь пореспектабельнее – например, мескалин, – с чем мы согласились.

В бар ввалилась объемная фигура, имитирующая Христофора Колумба – даже с подзорной трубой в руке. Она заговорила сладким басом:

– Друзья, вы задумывались над судьбой любого ноу-хау без должного финансау? Помните, что вы оказываете щедрую поддержку Фонду Промышленных Исследований, покупая продукцию, выпуск которой поддерживает наш фонд. А именно: Миги, Гиги, Пуны и Фубы…

Мы проигнорировали рекламный призрак.

– Если я покажу тебе свой паспорт, – сказал я, – ты покажешь мне свой?

– А у меня нет паспорта. В космосе обходятся без паспортов. Пока что.

– Разве ты не путешествуешь по Земле?

– У меня подписка о невыезде из Мексифорнии.

– Как тебя угораздило?

– Знаю больно много. Боятся, как бы я не попал не в те руки. В прошлом году пытались похитить нашего сотрудника Кона Эда.

– Не могу больше лгать. На самом деле я шпионю для «АТ и Т».[7]7
  Одна из старейших и крупнейших американских компаний в сфере средств коммуникации.


[Закрыть] Моя настоящая фамилия Лидер.

Он опять рассмеялся – одним ртом.

– Ты клевый чувачок, мистер Лидер. Это так же верно, как то, что я – чистокровный чероки.

– В наши дни мы все дворняги.

– А я все-таки чистокровный. Моя мать нарекла меня Секвойей.

– Ага, теперь понятно, почему ты скрываешь свое имя. Зачем она сыграла с тобой такую злую шутку?

– Романтическая душа. Хотела, чтобы я всегда помнил, что я двадцатый в ряду прямых потомков великого вождя.

В дверях бара появилась Фе. Сейчас она играла роль интеллектуалки: очки в массивной роговой оправе – без линз, на теле – ни нитки, зато от плеч до пят исписана похабными лозунгами – эти надписи, в том числе и пьяные буквы на спине, она сделала сама при помощи баллончика с краской.

– А это чудо что продает? – спросил Секвойя Угадай.

– Нет, она настоящая.

Фе проворковала бармену:

– Неразбавленное виски.

Затем повела своими темно-томными глазищами в нашу сторону.

– Бонни диас, геммум, – сказала она.

– Не старайся, Фе. Парень говорит на двадцатке. Просвещенный. Знакомься: профессор Секвойя Угадай. Можешь звать его просто Вождь, Вождь, это Фе.

– От великого вождя исходит божественная и жуткая эманация, которая превращает проклятых в путных, – изрекла Фе замогильным голосом,

– Что оно говорит и о чем оно тоскует? – осведомился Секвойя у меня.

– А шут ее знает. Может, она имеет в виду Ньютона, или Драйдена, или Бикса, или фон Ноймана, или Хайнлайна. Она ляпает, что попало. А вообще-то она моя Пятница.

– А также суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда и четверг, – сказала Фе, одним духом осушая стакан виски. Окинув Вождя до неприличия пытливым взглядом, она изрекла: – Ты облизываешься на мои титьки? Валяй, погладь. Не подавляй в себе самца.

Секвойя снял с нее очки и приладил их на одну из недавно проклюнувшихся грудок Фе, которые были предметом ее величайшей гордости.

– Эта слегка косит, – сказал он. Меня он спросил: – Что это за имя такое – Фе? Сокращение от Фе-нтифлюшки?

– Скорее, от Фе-лиздипендии или от Фе-тюльки.

– Нет, от Фе-мины, – поправила Фе с горделивым видом.

Вождь покачал головой.

– Нет, лучше я потопаю обратно в родную лабораторию ракетных двигателей. Там, у компьютеров, больше разума и здравого смысла.

– Напрасно сердишься. В ее имени есть смысл. Дело в том, что она родилась…

– В партере театра Граумана, – чванливо подхватила Фе.

– У ее тупой мамаши не хватило ума даже на то, чтобы придумать девочке имя. Поэтому демограф, шутки ради, записал новорожденную под именем Фемина. Мамаше понравилось, и она стала звать дочку Фема, Фемиша. А Фе называет себя Фе-Пять.

– С какой стати – «Пять»?

– Потому, – с терпеливым видом объяснила Фе, – что я родилась в пятом ряду. Любой дурак уже давно бы сообразил, но против глупости некоторых сами боги бессильны. Бармен, еще виски!

Из стены бара вылетела сверкающая капсула космического аппарата, рассыпая искры из тормозного двигателя. Она остановилась в центре помещения, и из нее вывалился астронавт – голубоглазый блондин, писаный красавчик.

– Дуу! – произнес он по-калликакски. – Дуу-дуу-дуу-дуу-дуу.

– А этот что продаст? – спросил мой новый меднокожий друг.

– Он продаст «дуу», – сказала Фе. – Язык беломазых только это способен произнести из длинного названия, поэтому продукт и назвали таким именем. По-моему, что-то вроде вакуумного увеличителя пениса.

– Сколько лет этой скво?

– Тринадцать.

– Для своего возраста она знает чересчур много. Только не говори мне, что она и считать умеет!

– Умеет, умеет. Она буквально все умеет. Перехватывает радиосигналы жучков – голыми ушами. Совсем как летучая мышь. Прослушивает своими лопухами весь эфир планеты Земля.

– Каким образом?

– Если бы я знал! Впрочем, она и сама не знает.

– Очевидно, особый случай интерференции волн, – изрек Вождь, извлекая из своего саквояжика отоскоп. Я имел возможность заглянуть внутрь саквояжика – похоже, там содержалась целая передвижная лаборатория. – Позвольте мне взглянуть, Фе-Пятка.

Она покорно подставила ухо. Через несколько секунд он крякнул и произнес:

– Фантастика. У нее там такие дикие извивы канала и имеется статолит,[8]8
  Статолиты – мелкие твердые образования в статико-акустическом аппарате многих животных, известковое образование, служащее для ориентации в пространстве.


[Закрыть] который выглядит как самый настоящий импульсный повторитель!

– Когда я откину копыта, – сказала Фе, – то завещаю свои уши научному институту.

– Какая длина волн Фраунхофера у кальция? – внезапно спросил Секвойя у Фе.

Она склонила голову к плечу и стала внимательно слушать эфир.

– Ну? – поторопил он се немного погодя.

– Мне надо найти кого-нибудь, кто в данный момент говорит об этом. Ждите… Ждите… Ждите…

– Что ты слышишь, когда прислушиваешься?

– Как будто ветер шуршит в тысяче проводов. Ага! Нашла, 3968 ангстрем, в ультрафиолетовом спектре.

– А пацанка-то – сущее сокровище, – заметил Секвойя.

– Не нахваливай ее. Она и без того хвост распускает.

– Она мне нужна. Я могу использовать ее в нашей лаборатории ракетных двигателей. Будет идеальной ассистенткой.

– У вас в голове нет жучка, – сказала Фе. – И за вами нет дистанционной слежки. Вы это знаете?

– Да, знаю, – кивнул Секвойя. – А вот за вами наверняка следят.

– Нет, – сказал я. – Ни у меня, ни у Фе нет жучка под черепом, потому как мы ни разу не оказывались в больнице. Она родилась в театре, а я в вулкане.

– Возвращаюсь в лабораторию и на улицу – ни ногой, – пробормотал индеец. – Здесь кругом одни чокнутые. «В вулкане»!.. Так ты отпустишь ее работать в моей лаборатории или нет?

– Если ты выдержишь характер этой сумасбродки. Но чтоб ночевать она приходила ко мне! Я воспитываю ее в консервативно-традиционном духе. Впрочем, ты, конечно же, просто шутишь насчет лаборатории?

– Я серьезен как священник на похоронах. Мне лень учить неотесанных ассистентов элементарным вещам – тому, что они обязаны знать, прежде чем вообще соваться в ассистенты. А эта девчушка способна набираться ума прямо из воздуха, прослушивая радиосигналы в эфире. Господи, скольких помощников я выпер за вульгарную неграмотность! Образование в Амермексике никуда не годится. Брр! И говорить-то на эту тему противно!

– Если все так хреново с образованием, откуда же ты взялся – такой гра-а-амотный!

– Я получил образование в резервации, – угрюмо пояснил Секвойя. – Индейцы блюдут традиции. Мы по ею пору безмерно чтим Секвойю и стараемся, чтобы наши школы были лучшими в мире. – Он покопался в своем воистину бездонном саквояжике, вынул серебряный медальон и протянул его Фе. – Имей при себе, когда пойдешь в лабораторию. Этот медальон – пропуск для проходной. Найдешь меня в секции крионики. И лучше надень на себя что-нибудь. Там чертовски холодно.

– Русские соболя, – сказала Фе.

– Значит ли эта реплика, что мисс Фу-Ты-Ну-Ты придет?

– Если захочет. И если тебя устроит мое условие, – сказал я.

Он снял очки без линз с ее грудки.

– Ну, она-то уже хочет. Ее титьки ворочаются за мной, как подсолнухи за солнцем, но без особого успеха, а эта девочка настырна и привыкла добиваться своего.

– Фи! Меня посылали куда подальше парни намного лучше тебя, – надменно процедила Фе.

– Так что ты хочешь за нее, Нэд? – спросил Секвойя.

– Продай мне свою душу, – сказал я. Сказал весело и внятно.

– Бери даром, черт возьми, если сумеешь уволочь ее подальше от проклятущих Соединенных в кучу мерзопакостных Штатов.

– Давай сперва поужинаем. Остается выяснить только один вопрос: когда будем кормить девок – до или после ужина?

– А я? Я! Я! – завопила Фе. – Я хочу быть одной из девок.

– Девственницы, они такие капризные, – сказал я.

– Целку нашел! Меня изнасиловали еще в пятилетием возрасте!

– Желание – мать всех мыслей, дорогая Фе-Изнасилованная-в-Пять!

Вождь пристально посмотрел на мою чересчур языкатую «дочурку» и спросил ее серьезным тоном:

– Ну-ка, скажи, чьи это слова: «Желание – мать всех мыслей».

– Секундочку. Сейчас, – так же серьезно отозвалась Фе, по-петушиному наклонив голову. – Сейчас. В настоящий момент никто об этом не… Ага! Поймала. Шекспир, «Генрих IV».

– Крутой замес! Прямо фокусница! – восхищенно ахнул Секвойя. – Господин Юнг был бы в отпаде. Деваха выхватывает, что хочет, из коллективного бессознательного человечества! Я просто обязан работать с ней!

– А если я соглашусь ходить в лабораторию, вы исполните мое желание?

– спросила Фе.

– Какое?

– Мечтаю, чтоб в извращенной форме.

Он потерянно оглянулся на меня. Я подмигнул: дескать, ты еще с пей наплачешься, старичок.

– Хорошо, моя Фе-номенальная. Я все обставлю самым преступным образом. Можно в центрифуге, которая крутится со скоростью тысячу оборотов в минуту. А можно в вакуумной камере попкой на тонком слое ртути. Еще лучше – в гробу для криоконсервации, при температуре минус сто и с закрытой крышкой. Торжественно обещаю быть гением извращенности.

– Ур-ра! Я тащусь! – завизжала наша Фе-ерическая наверху блаженства и бросилась мне на шею с таким же счастливо-триумфаторским видом, с каким она висла на мне, когда восемь месяцев назад спереди у нее появились долгожданные холмики.

– Моя Фе-шенебельная, – сказал я, – мне досадно, что ты такая нудная конформистка. В наше время по-настоящему эпатирует только традиционный секс, без извращений. А теперь марш в больницу ухаживать за Хрисом. Чтоб он там не тосковал в одиночку. Он записан под именем И.Христмана. Скажи персоналу, что ты личный ассистент профессора Угадая, и увидишь, как они будут ползать перед тобой на брюхе.

– Итак, Фе, – сказал Секвойя, – если ты согласна, жду тебя завтра утром в восемь.

Она шлепнула ладошкой по его ладони, прощебетала: «Заметано!» – и умотала из бара, пройдя сквозь рекламную фигуру Луи Пастора, который, размахивая пробирками, навязывал посетителям «самое эффективное в мире» средство против тараканов.

Мы сняли пару девиц – студенток, по их собственным словам. Впрочем, они и впрямь могли быть студентками – одна из них была такой грамотной, что всю дорогу твердила алфавит – правда, на «Л» спотыкалась и начинала снова. Все было бы хорошо, если бы ее можно было остановить хотя бы на шестом круге.

Мы повели телок на хазу Секвойи – в просторный вигвам, вход в который охраняли три дрессированных волка. Когда мы осторожненько прошли внутрь, наполовину протрезвев от близости свирепых тварей, я просек, зачем волки: вигвам был набит таким антиквариатом, какого я и в музеях сроду не видал.

Мы с Секвойей трахнули студенточек, махнулись ими и обслужили себя еще по разу. Потом Вождь приготовил ужин в большой микроволновой печи: кролик и белка, сдобренные луком, перцем и томатами – с кукурузной мукой и бобами. Это блюдо он называл «мсикаташ» – мировая закусь, скажу я вам. Девицы прохрюкали, что это «атас». Я проводил фифочек домой – они ютились в фюзеляже «Мессершмитта» на складе декораций и бутафории местной телестудии.

После этого я связался с Полисом, который находился в Париже.

– Привет, Сэм. Это Гинь. Можно я спроецируюсь к тебе?

– Валяй.

Его парижская хаза утопала в лучах утреннего солнца, Пепис вкушал завтрак. Вы можете подумать, что, будучи историком Команды бессмертных, он воображает себя Тацитом или Гиббоном. Ничего подобного. Ему больше нравится корчить из себя Бальзака. Особенно потому, что Бальзак дома не вылезал из свободного балахона наподобие монашеской рясы. Вот и сейчас Пепис сидел в буром мешке до пят. У всех бессмертных есть свои причуды, каждый с прибабахом.