Текст книги "Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение"
Автор книги: Альфред Барков
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Это читали все, многие комментировали. И все же, когда автор упонямул об «обыкновенном хамстве», многие, небось, подумали про себя: «Загнул!» Теперь вот перечитали и убедились, что Воланду присуще не только хамство, но даже какой-то садизм. Вкрадчиво-нагловатое вступление «Виноват», предвещающее язвительные приемы типа «позвольте же вас спросить»; сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие; жмурясь, как кот, повторил он звучное слово; странный смешок и вот это «кхе… кхе…». Да и можно ли иначе расценить и такие моменты как «… громко и радостно объявил: – Вам отрежут голову!», «снисходительно улыбнувшись»? Бросается в глаза и неподобающая положению Воланда переходящая в ерничание фамильярность, которая присутствует в его рассказе о завтраке с Кантом, в таком обращении как «досточтимый Иван Николаевич», в авторских ремарках «развязно ответил и подмигнул», «Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки такой вопрос нельзя не признать неделикатным» (в беседе с буфетчиком Варьете).
Согласен, сатана… На то он и лукавый… Но все же…
»… Надо отметить и то, что Ленин был особенно груб и беспощаден со слабыми противниками: его «наплевизм» в самую душу человека был в отношении таких оппонентов особенно нагл и отвратителен. Он мелко наслаждался беспомощностью своего противника и злорадно и демонстративно торжествовал над ним свою победу, если можно так выразиться, «пережевывая» его и «перебрасывая его со щеки на щеку». В нем не было ни внимательного отношения к мнению противника, ни обязательного джентльменства».
Ценность этой характеристики заключается в том, что ее автор, дворянин и большевик Г.А. Соломон (Исецкий), стоявший у истоков зарождения социал-демократии в нашей стране и занимавший крупные руководящие посты в советском правительстве, хорошо знал не только Ленина на протяжении более чем двух десятков лет, но и был дружен с его семьей 16
[Закрыть]
. В качестве иллюстрации этого тезиса Соломон описывает имевший в начале века случай беседы в Брюсселе Ленина с молодым социалистом по имени Александр. Вот лишь некоторые выдержки из нее:
» – Ха-ха-ха! – злобно рассмеялся Ленин, заранее торжествуя легкую победу… Ха-ха-ха! Нам вынь да положь сию же минуту «Красную звезду» моего друга Александра Александровича» (Малиновского; речь идет о его романе-утопии о социализме – А.Б.) … по выражению моего друга «его величества Божьей Милостью Николая II»… Да, прав Иисус Христос, – что ни говорите, а он был не дурак, – и вам, милейший, следовало бы помнить, что он говорил… Хе, – злорадно снова заговорил Ленин, – эк-хе… Так вот я вам скажу, мой мудрый и почтеннейший Сократ, чем это чревато… Ха-ха-ха!… Ха-ха-ха!…» 17
[Закрыть].
Не правда ли, при сопоставлении двух текстов просматривается много общего? И ерничание, и фамильярное «мой друг Николай II», и язвительный смешок… Но вот Соломон пишет далее: «Ленин как-то мелко торжествовал. Его маленькие глазки светились лукавством кошки, готовой сейчас броситься на мышонка». У Булгакова: «Тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, – да, саркома, – жмурясь, как кот, повторил он звучное слово».
Хотя Булгаков уже жил в Москве, когда Соломон еще работал в Наркомате внешней торговли, трудно сказать, были ли они лично знакомы. Но то, что у них были общие знакомые, сомнений нет. Вересаев, например, о творчестве которого Ленин, по словам Соломона, отзывался весьма язвительно. Напомню, что Вересаев был не только близок с Соломоном по социал-демократической деятельности, но и являлся его дальним родственником. Трудно представить, чтобы Соломон не делился с ним своими впечатлениями от общения с Лениным, которое продолжалось и после революции. И, несмотря на то, что Соломон не был профессиональным писателем, из содержания его книг видно, что он был весьма общительным и наблюдательным человеком, превосходным психологом. Длительное общение с Луначарским, давняя дружба и совместная работа в наркомате с Красиным, дружба с М.Т. Елизаровым, мужем А.И. Ульяновой, знакомство с Андреевой, неприятие целей Октябрьского переворота, резко негативное отношение к коррупции в кремлевских коридорах власти… То есть, ему было чем делиться с Вересаевым. Ну а уж об отношениях Булгакова с Вересаевым напоминать вряд ли стоит…
И последнее. Давайте вспомним, что писал Ленин о Толстом: «Помещик, юродствующий во Христе», «Юродивая проповедь «непротивления злу насилием», «Проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно – религии» 18
[Закрыть] ; «Движению вперед мешают все те, кто объявляет Толстого общей совестью, учителем жизни» 19
[Закрыть] ; «Идеологией восточного строя, азиатского строя и является толстовщина в ее реальном историческом содержании» 20
[Закрыть].
«Старый софист»…
Итак, совокупность представленных Булгаковым деталей достаточно четко указывает на личность Ленина как прототип образа Воланда. Но ответа на поставленный вопрос – о причинах отсутствия в нем булгаковской диалектичности – этот вывод пока не дает.
Примечание к 44 главе:
1. А.М. Горький. В.И. Ленин, с. 13.
[Закрыть]
2. И.А. Бунин. Воспоминания… с. 183.
[Закрыть]
3. А.М. Горький. Несвоевременные мысли, с. 149.
[Закрыть]
4. Литературная газета», 22.4.92, с. 6.
[Закрыть]
5. Дмитрий Волкогонов в статье «С беспощадной решительностью… В. Ленин» приводит эти слова социал-демократа А.Н. Потресова, который хорошо лично знал Ленина. – «Известия», 22 апреля 1992 г.
[Закрыть]
6. «Князь тьмы», с. 90.
[Закрыть]
7. М.О. Чудакова. Архив Булгакова… С. 148.
[Закрыть]
8. С Государственной библиотекой имени В.И. Ленина связан еще один эпизод в романе – описанный в главе 29: Воланд и Азазелло находились «на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад». Это – помещение бывшего Румянцевского музея, где ныне помещается отдел рукописей РГБ (ГБЛ). И.Л. Галинская расценивает этот факт как подтверждение своей версии о том, что прообразом Мастера явился… украинский философ Г. Сковорода. Потому, полагает она, что именно в ГБЛ хранятся рукописи его работ!
Да, но чьи рукописи не хранятся в ГБЛ? Кстати, как имя того, чьи работы занимают больше всего полок в хранилищах этой библиотеки? Имя, которое носила до недавнего времени сама библиотека? Если вспомнить, что по прибытии в Москву Воланд заявил, что будет работать с материалами чернокнижника Герберта, то не идет ли речь о первейшем чернокнижнике нашей страны – Ленине?
[Закрыть]
9. «Князь тьмы», с. 39.
[Закрыть]
10. «Черный маг», М., 1992, с. 31.
[Закрыть]
11. «Огонек», № 4 -1990; при жизни Булгакова опубликовано в журнале «Наша Искра».
[Закрыть]
12. «Князь тьмы», с.20.
[Закрыть]
13. Б.В. Петровский. Власть и здоровье. «Огонек», 2-1990, c. 4.
[Закрыть]
14. Louis Fisher. The life of Lenin…….. Harper and Row, Publishers, New York, Evanston, London. 1964. Цитируется по изданию: Луис Фишер. Жизнь Ленина: Перевод Омри Ронена. «Overseas Publications Interchange, Ltd». London, 1970, c. 872).
[Закрыть]
15. Н. Валенитинов (Н. Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии. Вспоминания. Москва, «Современник», 1991, с. 88.
[Закрыть]
16. Г.А. Соломон (Исецкий). Ленин и его семья (Ульяновы). В книге: Среди красных вождей. М., Современник, 1995, с. 453.
[Закрыть]
17. Там же, с. 456-462.
[Закрыть]
18. В.И. Ленин. Лев Толстой, как зеркало русской революции. ПСС, т.17, с. 206-213.
[Закрыть]
19. В.И. Ленин. Толстой и пролетарская борьба. ПСС, т. 20, с. 71.
[Закрыть]
20. В.И. Ленин. Толстой и его эпоха. ПСС, т. 20, с. 100.
[Закрыть]
Глава XLV. От Иегудила Хламиды до Воланда
Изложенные построения вряд ли можно считать завершенными без ответа на вопрос, суть которого сводится к следующему. Поскольку «роман в романе» и образ Иешуа явились продуктом пародирования, то, по законам жанра, мы вправе рассчитывать на наличие адекватной пародии и в данном случае.
Как показано выше, многочисленные штрихи указывают на личность В.И. Ленина как прототип образа Воланда. Однако отмеченная его парадоксальность свидетельствует, скорее всего, что писатель замыслил нечто большее, чем тривиальную сатиру на «злодейски гениального Ленина». К одному из парадоксов, связанных с этим образом, можно отнести, в частности, явно преднамеренное, хотя и лишенное диалектических переходов переплетение в одном персонаже сатанинского с божественным, что выливается в конечном счете во взаимный обмен функциями между Спасителем и антихристом (чего стоит, например, исполнение сатаной-Воландом во время шабаша причастия – функции Сына Божия; с другой стороны, пассивное всепрощенчество Иешуа привело к гибели Москвы, которую, как и Иерусалим когда-то, накрыла тьма).
О наличии этого парадокса в романе отмечал в свое время А.З. Вулис: «Явный парадокс, единогласие непримиримых – по Священному писанию – оппонентов: сатаны и Христа, Христа и сатаны» 4
[Закрыть].
Как оказалось, трудности с трактовкой значения этого образа определяются в первую очередь тем, что, не вписываясь в булгаковскую систему образов, он тем не менее безусловно воспринимается исследователями как чисто булгаковская креатура; несмотря на значительное количество работ, посвященных пародии в творчестве Булгакова, ни в одной из них даже не ставится вопрос о том, что образ Воланда является пародийным.
Однако, как только такая гипотеза принимается за основу анализа, тут же выясняется, что факт переплетения в Воланде сатанинского с божественным соответствует горьковской религиозной диалектике, в которой сатана, по его мнению, – великий революционер; со временем он приобретает у Горького все более положительный смысл, часто меняясь местами с Богом настолько, что трудно понять, кто Христос, а кто Антихрист, кто Бог, кто сатана. Эти моменты подробно разбираются в работе М. Агурского «Великий еретик (Горький как религиозный мыслитель)» 5
[Закрыть].
В 1918 году Горький пишет в «Новой жизни»: «Сегодня – день рождения Христа, одного из двух величайших символов, созданных стремлением человека к справедливости и красоте. Христос – бессмертная идея милосердия и человечности, и Прометей – враг богов, первый бунтовщик против Судьбы, – человечество не создало ничего величественнее этих двух воплощений желаний своих. Настанет день, когда в душах людей символ гордости и милосердия, красоты и безумной отваги в достижении цели – оба символа сольются в одно великое чувство». Именно эта идея вложена в уста дьякона-расстриги Егора Ипатьевского («Жизнь Клима Самгина»): «Не Христос – не Авель нужен людям, людям нужен Прометей-Антихрист».
…Итак, Христос и антихрист у Горького часто меняются местами, «перехватывая» функции друг друга… Но разве не эта же ситуация описана в «Мастере и Маргарите», где Воланд творит добро, а всепрощенчество Иешуа приводит к глобальной трагедии?
…Сатана Горького – революционер, положительный герой… Разве не таким является булгаковский Воланд?.. И уж поскольку фигура Ленина определилась как прототип этого образа, то разве не интересно знать, что писал о Ленине Горький – разумеется, кроме трижды переделывавшегося по указке Системы злополучного очерка?
Читаем – ноябрь 1917 года: «Ленин, Троцкий … отравились ядом власти»… «Слепые фанатики и бессовестные авантюристы» … «Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления»… «Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет?» … «Рабочий класс должен знать, что чудес в действительности не бывает, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею – не менее кровавая и мрачная реакция» … «Ленин вводит в России социализм по методу Нечаева – «на всех парах через болото». И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к погибели в трясине действительности, очевидно убеждены вместе с Нечаевым, что «правом на бесчестье всего легче русского человека за собою увлечь можно», и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей» … «Грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина – Троцкого, эти «вожди» оправдывают деспотизм власти, против которого так мучительно долго боролись все лучшие силы страны» … «Он обладает всеми свойствами «вождя», а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс»… «Ленин – «вождь» и – русский барин» … «Неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы» … 6
[Закрыть]
Тогда же, 6/19 ноября 1917 года дневниковая запись Гиппиус приводит такие слова Горького: « Я… органически… не могу… говорить с этими… мерзавцами. С Лениным и Троцким» 7
[Закрыть].
А теперь сопоставим эти горьковские высказывания 1917 года о «мерзавце» с его же более поздними: «Мы в стране, освещенной гением Владимира Ильича Ленина, […] в стране, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина!» И вот такое суммирование прямо противоположного, что в разное время писалось Горьким о Ленине, дает не что иное, как образ … Воланда! Иными словами, Булгаков не просто создал первичный образ Воланда-Ленина, а спародировал то, что вышло из-под пера Горького.
Становится понятным и лишенный диалектических переходов набор положительных и отрицательных качеств Воланда: Булгаков не мог не следовать манере пародируемого им Горького, отношение которого к Ленину едва ли можно назвать амбивалентным – привлекательное в этой личности не сочеталось в его сознании с отталкивающим; эти качества не сосуществовали для Горького одновременно как нечто целое, неразделимое и противоречивое; они составляли два крупных самостоятельных (и по-горьковски доведенных до крайности, если говорить об их пафосе) блока, не просто разделенных во времени, а, скорее, пристроенных Горьким к различным этапам своей биографии.
Образ Воланда как раз и есть та самая «по Сеньке шапка», как характеризовал «малодаровитость» и «внутреннюю тусклость» самого Горького К.И. Чуковский; если продолжать пользоваться его меткими характеристиками, то трудно не признать, что его мнение о непсихологичности, несложности и элементарности Горького как нельзя более характеризуют именно ту неамбивалентность образа Воланда, в качестве кальки для которого Булгаков удачно использовал и характерные черты личности самого Горького.
И как теперь не вспомнить его ранние журналистские пробы под кощунственным псевдонимом «Иегудил Хламида», объединившим в себе инициалы Христа и имя предавшего его Иуды! Получается, что истоки образа Воланда восходят к началу девяностых годов девятнадцатого столетия…
Нет, безусловно прав был Воланд, предрекая, что роман преподнесет нам неожиданности… Хотя, если вдуматься, то вывод о том, что образ Воланда пародирует горьковскую интерпретацию исторической фигуры Ульянова-Ленина, не является таким уж неожиданным. Ведь по фабуле, Воланд является креатурой Мастера, вышедшей со страниц романа в реальную советскую действительность; с другой стороны, Воланд является не только персонажем романа, но и его соавтором. Это, как и факт генетической связи между личностью Горького и образом Мастера, уже дает основание для версии о том, что прототип образа Воланда следует искать в творчестве Горького.
… Как бы подытоживая все сказанное выше, М. Агурский пишет: «Можно понять, почему Ленин называл Толстого «зеркалом русской революции». Ленин хорошо знал силу еретических религиозных движений, направленных против церкви и государства, и несомненно опирался на эту силу в своей практической политике в годы революции и гражданской войны. Но именно Горький в гораздо большей степени заслуживает, чтобы его называли «зеркалом русской революции», причем зеркалом чистым и незамутненным. Без Горького невозможно понять глубинные народные корни большевистской революции, которую нельзя рассматривать только через марксистскую призму».
М. Агурский, вовсе не имея в виду роман Булгакова, фактически объяснил причину пристального интереса писателя к поднятой в «закатном романе» проблеме «Толстой – Горький».
Но, оказывается, этот пласт может содержать еще одну, весьма интересную грань. Уже после выхода в свет первого издания этой книги ко мне с некоторым опозданием попала еще одна работа Н.Н. Примочкиной: «Горький и Булгаков: из истории литературных отношений». Ее материал настолько интересен, что с удовольствием помещаю выдержку из него именно в эту главу:
«Следует сказать несколько слов о перекличках и параллелях в творчестве Горького и Булгакова начала 30-х годов. Любопытен, на наш взгляд, следующий факт: в самый разгар работы Булгакова над «романом о черте» (позднейшее название «Мастер и Маргарита») у Горького рождается замысел пьесы о черте, причем одного из возможных воплотителей этого замысла он видит в Булгакове. 4 февраля 1932 г. он писал заведующему литчасчью МХАТа П.А. Маркову: «У меня есть кое-какие соображения и темы, которые я хотел бы представить вниманию и суду талантливых наших драматургов: Булгакова, Афиногенова, Олеши, а также Всев. Иванова, Леонова и др… Есть у меня и две темы смешных пьес, героем одной из них является Черт – настоящий!..» Замыслом пьесы о черте Горький поделился также с гостившим у него А. Афиногеновым, записавшим этот сюжет в своем дневнике: «Тема сатирическая, бытовая. Перед занавесом черт. Он в сюртуке, он извиняется за свое существование, но он существует. Он здесь будет организовывать цепь, заговор случайностей, чтобы люди через эти случайности пришли в соприкосновение и обнаружили тем самым свои внутренние качества, свои бытовые уродства. Черт передвигает вещи, подсовывает письма, черт создает внешние мотивировки для развития поступков людей в их бытовом окружении. Он порой язвительно усмехается и спрашивает публику: «Каково, хорошо ведь работаю, вот как людишки сталкиваются, вот какая чертовщина разыгрывается». К тому же времени относится горьковский набросок плана будущей пьесы под названием «Правдивый рассказ о злодеяниях черта», близкий по содержанию к тому, что записал Афиногенов.
Сам Горький понимал, что этот сюжет ему «не по зубам». Когда-то, в начале 20-х годов, он хотел сочинить произведение «о черте, который сломал себе ногу, – помните, «тут сам черт ногу сломит!». Затем написал стилизованный рассказ о черте, живущем у почтмейстера Павлова, однако остался им, видимо, недоволен и никогда не публиковал. Его реалистический метод сопротивлялся условности, связанной с появлением подобного «героя» на сцене. Черт как реальное лицо невозможен в эстетической системе Горького. Дьявольское, темное начало жизни может воплощаться здесь либо в человеческом облике (например, столяр в «Голубой жизни»), либо в образе двойника («Жизнь Клима Самгина») – в обоих случаях в виде галлюцинации, вызванной расстроенным воображением героя. Каково же было бы удивление (и смеем предположить, восхищение) Горького, если бы он узнал, что Булгаков работает над романом, по замыслу довольно близком горьковскому» 8
[Закрыть].
Горький, возможно, и не знал; но Булгаков мог знать о подобных его замыслах, хотя бы от П.А. Маркова, с которым тесно общался. Конечно, для того, чтобы рассматривать в свете этих данных какую-то грань фабулы «Мастера и Маргариты» как рефлексию творческих замыслов Горького, основания имеются. Не менее интересно и то, что в процессе создания романа Булгаков читал его как раз тому кругу лиц, который был знаком с этими планами Горького, и соответствующие ассоциации у слушателей не могли не возникнуть. Возможно, на первой стадии и не знал – ведь цитируемое Н.Н. Примочкиной письмо Горького было написано через три года после того, как Булгаков уже приступил к созданию романа о дьяволе; значит, узнал позже, возможно даже в процессе чтения первых редакций в кругу друзей. Повлияло ли это как-то на развитие замысла Булгакова? Гадать не буду, напомню только один факт: образ Мастера был введен в роман уже после 1932 года… Хотя, впрочем, еще до этого Горький уже присутствовал в романе в образе Феси.
Но возвратимся к основной теме этой главы. Итак, два антагониста: в жизни – Толстой и Горький, в романе – их двойники Левий Матвей и Мастер; два созданных ими образа – Христос в «Четвероевангелии», антихрист с чертами мессии – в горьковской лениниане; наконец, две булгаковские пародии на эти образы – Иешуа и Воланд, ни один из которых, кстати, Москву от «тьмы» не спас. Причем обе эти булгаковские пародии побуждают нас смотреть на исторические личности Ленина и Толстого не только с позиций самого Булгакова, но и глазами Мастера-Горького.
В соответствии с диалектическим законом, все крайности сошлись. И Булгаков особо подчеркивает это схождение казалось бы непримиримых позиций – вспомним, кто дал разрешение Мастеру-Горькому на лживую концовку того, что было так хорошо им начато, – Иешуа. Это уже – не Иешуа, персонаж созданного Мастером и Воландом «романа в романе», а сошедший с его страниц и уже действующий самостоятельно, вне их замысла, чисто уже в рамках собственно булгаковского романа Иисус, передавший в Москву свое «добро» на ложь и трагедию через породившего «козлиный пергамент» Левия Матвея. То есть, в «московской» грани романа, в реалиях уже советской эпохи, образ Льва Толстого должен восприниматься как креатура уже самого Булгакова; иными словами, элементы пародии на видение этой личности Горьким на данный случай уже не распространяются. То есть, Булгаков проводит четкую грань: вот Вам, читатель, восприятие толстовской философии Мастером-Горьким и Сатаной-Лениным, а вот, в «московских» главах, – чисто мое, булгаковское видение.
И если оценивать финал романа с учетом этого, булгаковского видения, то получается, что московская трагедия была предопределена не только и не столько сатанинской сущностью Воланда-Ленина, давшего на своем шабаше волю «звериным инстинктам» народа, но, скорее, безразмерным всепрощенчеством «навеянного нашими юродивенькими и блаженными, которых исстари почитали на Руси за святых» толстовского Иисуса, который оказался как раз «по недугу русского народа». Если исходить из фабулы романа в такой интерпретации, то позицию Булгакова следует расценить так, что оба «зеркала русской революции» – и Толстой, и Горький – отражают под разными углами «недуги» нашего национального менталитета.
«Лишние люди» по-булгаковски? – Возможно, это так… Но следует еще раз подчеркнуть, что Булгаков не опровергает Евангелие от Матфея, не привлекает антихриста к решению российских проблем, в чем его упрекают патриотические издания, а, наоборот, осуждает Горького за пособничество сатанинской Системе, одновременно с этим выражая и свое несогласие с толстовской концепцией «непротивления». Роман «Мастер и Маргарита» – это видение Булгаковым причин нашей национальной трагедии 9
[Закрыть].
Поскольку такой вывод может вызвать протест тех, кто считает жизненное кредо Михаила Афанасьевича «созерцательным» и кто склонен видеть в его «закатном» романе только фарс, позволю себе сослаться на мнение самого, пожалуй, авторитетного человека во всей современной России – академика Д.С. Лихачева: «Историзм проникает в литературу все больше: от малоисторичных Тургенева и Чехова к «историчному» Бунину, а затем и сугубо историчным советским писателям – как Булгакову и др.» 10
[Закрыть]
Действительно, Михаил Булгаков с полным правом мог бы повторить о себе слова другого русского сатирика, М. Салтыкова-Щедрина: «Писания мои до такой степени проникнуты современностью, так плотно прилаживаются к ней, что ежели и можно думать, что они будут иметь какую-нибудь ценность в будущем, то именно и единственно как иллюстрация этой современности» 11
[Закрыть].
…"Чтобы знали…» – такими были предсмертные слова Булгакова о назначении своего «закатного романа».
Примечания к 45 главе:
1. «Дни», Берлин, 27 января 1924 г., №371. «Московские новости», № 3, 16-23 января 1994 г.
[Закрыть]
2. Эта выдержка – из ответа Горького редактору французского журнала «Европа»; приведена М. Агурским в статье «Великий еретик (Горький как религиозный мыслитель)» – «Вопросы философии», № 8-91.
[Закрыть]
3. А.В. Луначарский. Максим Горький. СС, том 2, с. 64.
[Закрыть]
4. А.З. Вулис. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». М., «Художественная литература», 1991, с. 40.
[Закрыть]
5. М. Агурский. Указ. соч.
[Закрыть]
6. А.М. Горький. Несвоевременные мысли, сс. 149-151.
[Закрыть]
7. З.Н. Гиппиус. Указ. соч., с. 395.
[Закрыть]
8. Н.Н. Примочкина. Горький и Булгаков: из истории литературных отношений. Известия РАН, серия литературы и языка, том 53, № 6, 1994, с. 55-56.
[Закрыть]
9. Эти причины – в нашей психологии, в нашем отношении к своей истории. Этот момент был отмечен М.Д. Гефтером, который, полемизируя с П.В. Палиевским, не без иронии писал: «Не раздражайся, читатель […] Вот мы с тобою, к примеру, наслаждаясь романом и переходя не раз, не два от смеха к раздумью, удивлялись бы тому, что переходим – так легко и без всякой задержки, без внутреннего сопротивления – от этого раздумья к этому смеху («… над чем смеетесь, над кем смеетесь?..»). А критик остановил нас, привлек внимание, разъяснил, уверил: потому именно нам так легко, что не о нас речь. Мудрость великая в том и состоит, что смеемся не над собою, а лишь над тем в себе, что не-наше, извне внесенное, и смехом же освобождаемся от этой застрявшей в нас «слабости», укрепляясь в подлинном, разложению не подлежащем «начале» («Классический русский смех», – разъясняет наш критик). Странно, правда, замечает читатель, что выправляется Коровьевским нагличаньем то, что «не пожелало само себя исправить»? С чего бы это не пожелало, если подлинное? И почему это Воландовской шайке, эпигонам этим, этим шутам гороховым, плагиаторам, перевертышам, дано то, что нам – c нашей подлинностью – не дано?» – М.Д. Гефтер. Указ. соч., сс. 145-146.
[Закрыть]
10. Д.С. Лихачев. Заметки и наблюдения, с. 206.
[Закрыть]
11. М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах. М., «Художественная литература», 1965, том 1, с. 67.
[Закрыть]
Copyright © Alfred Barkov, 2003
Last updated: Dec. 02, 2003
