355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алейхем Шолом- » В маленьком мире маленьких людей » Текст книги (страница 1)
В маленьком мире маленьких людей
  • Текст добавлен: 4 апреля 2017, 02:30

Текст книги "В маленьком мире маленьких людей"


Автор книги: Алейхем Шолом-



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Шолом-Алейхем
В МАЛЕНЬКОМ МИРЕ МАЛЕНЬКИХ ЛЮДЕЙ
Перевод с идиша

Слушай, сын мой, наставление отца твоего, и не отвергай завета матери твоей.

Притчи 1, 8


Издание этой книги посвящается светлой памяти родителей моей матери, любимых мною бабушки и дедушки МАНИ ИСААКОВНЫ И МИХАИЛА ИСААКОВИЧА КОРЕНБЛИТ

Живя на Украине, в Виннице, они никогда не забывали о своем еврействе и передали детям и внукам свою любовь к еврейскому народу и преданность ему.

Пусть память о них послужит путеводной нитью нашей семье и всем нашим друзьям и близким.

ИГОРЬ РЕМПЕЛЬ



«Listen, ту son, to your fathers instruction and do not forsake your mother’s teaching.»

Proverbs 1:8


The publication of this volume is dedicated in memory of my beloved maternal grandparents MANYA ISAAKOVNA and MIKHAIL ISAAKOVICH KORENBLIT z’l

Living in Vinnitsa, Ukraine, they never forgot their Judaism, transmitting their passion and commitment for the Jewish people to their children and grandchildren.

May their memory forever serve as a blessing and guide to our family and to all those who surround us.

Dedicated by

IGOR REMPEL


В МАЛЕНЬКОМ МИРЕ МАЛЕНЬКИХ ЛЮДЕЙ
РАССКАЗЫ

Город маленьких людей

Перевод И. Гуревича

Город маленьких людей, куда я ввожу тебя, друг читатель, находится в самой середине благословенной «черты». Евреев туда натолкали – теснее некуда, как сельдей в бочку, и наказали плодиться и множиться; а название этому прославленному городу – Касриловка.

Откуда взялось название Касриловка? Вот откуда.

В нашем быту бедняк, всякому известно, имеет великое множество названий – и человек скудного достатка, и впавший в нищету, и просто убогий, и до чего же убогий, нищий, побирушка, бродяжка, попрошайка и бедняк из бедняков. Каждое из этих перечисленных названий произносится со своей особой интонацией, со своим особым напевом… И есть еще одно обозначение бедняка: касриел, или касрилик. Это название произносится с напевом уже совсем другого рода, к примеру: «Ой и касрилик же я, не сглазить бы!..» Касрилик – это уже не просто бедняк, неудачник, это уже, понимаете ли, такой породы бедняк, который не считает, что бедность унижает, упаси Боже, его достоинство. Наоборот, она – даже предмет гордости! Как говорится, нужда песенки поет…

Забитый в уголок, в самую глушь, отрешенный от всего окружающего мира, сиротливо стоит этот город, заворожен, заколдован и погружен в себя, словно никакого касательства к нему не имеет весь этот тарарам с его кутерьмой, суетой, сумятицей, кипением страстей, стремлением подавить один другого и всеми прочими милыми вещами, которые люди удосужились создать, придумав для них всякие названия, вроде «культура», «прогресс», «цивилизация» и другие красивые слова, перед которыми порядочный человек с величайшим благоговением снимает шапку. Маленькие, маленькие люди!.. Не то что об автомобилях, о воздухоплавании – они долгое время не знали и о нашей обыкновенной железной дороге, слышать не желали, верить не хотели, что где-то на свете существует поезд. «И слушать нечего, – говорили они, – пустые вымыслы, сущий вздор, небывальщина – медведь летел по поднебесью…» Отпускали и иные язвительные словечки. Пока не случилось, что одному касриловцу понадобилось в Москву. Он съездил и, вернувшись, клялся всеми клятвами, что самолично ехал до самой Москвы три четверти часа поездом… Его, разумеется, смешали с грязью: как может уважающий себя человек подкреплять клятвой такую неудобоваримую ложь? Оказывается, его не так поняли: он и впрямь ехал поездом не больше чем три четверти часа – остальную часть пути шагал пешком. Как бы то ни было, но эта история с поездом представляла собой факт, против которого ничего нельзя было возразить: если почтенный человек клянется такими клятвами, он, вероятно, эту историю из пальца не высосал. Тем более что он толком дал им понять, каков из себя поезд, изобразил на бумаге, как вращаются колеса, а труба свистит, и вагон летит, и евреи едут в Москву… Маленькие люди его выслушать выслушали, для виду утвердительно покивали головой, но про себя смеялись от всей души и говорили: «Что же получается – колеса вертятся, труба свистит, вагон летит, евреи едут в Москву и – возвращаются назад…»

Таковы, как видите, все они, эти маленькие люди, – не мрачные ипохондрики, не слишком озабоченные делами воротилы. Наоборот, они славятся на свете как недюжинные выдумщики, как краснобаи, как неунывающие души, живые создания, убогие достатком, но веселые нравом. Трудно сказать, чем они так, собственно, довольны! Ничем особенным – живем, не тужим!.. Живем? А ну, спросите их, к примеру: «На какие доходы вы живете?» И они вам ответят: «На какие доходы мы живем? Вот видите же, ха-ха, живем…» И примечательно – когда бы вы их ни встретили, они мечутся как угорелые – этот сюда, тот туда, и вечно им некогда. «Куда вы бежите?» – «Куда мы бежим? Вот видите же, ха-ха, бежим, все надеемся – не удастся ли что-нибудь урвать, чтобы достойно справить субботу…»

Достойно справить субботу – это предел их мечтаний. Всю неделю готовы они трудиться, работать до седьмого пота, не есть, не пить, грызть землю, почернеть от забот – только бы справить субботу. И поистине, когда наступает милая святая суббота – пропадай Егупец, пропадай Одесса, пропадай даже Париж! Говорят – и это, возможно, действительно так, – что с тех пор, как существует город Касриловка, не было там случая, чтобы еврею пришлось, не приведи Господь, голодать в субботу. Ибо возможное ли дело, чтобы у еврея на субботнем столе не было рыбы? Если нет у него рыбы, есть у него мясо; а нет у него мяса, есть селедка; а нет у него селедки, есть хала; а нет у него халы, есть хлеб с луком; а нет у него хлеба с луком, он займет у соседа; в следующую субботу сосед займет у него. «Весь мир – это колесо, и оно вертится…» – приводит пословицу касриловец и рукой изображает, как вертится колесо… Когда у маленьких людей дело доходит до острого словечка, их ничто не остановит, ради красного словца они не пожалеют, как говорится, ни мать, ни отца. На белом свете про них рассказывают такие истории, которые подчас кажутся небылицами, но можно смело поручиться, что это сплошь подлинные происшествия.

Рассказывают, к примеру, об одном касриловце, которому осточертело голодать в Касриловке, и он пустился в поисках счастья странствовать по свету, стал эмигрантом и пожаловал аж в Париж. Разумеется, загорелось ему попасть там к Ротшильду. Ибо возможно ли, чтобы еврей был в Париже и не повидался с Ротшильдом? Но вот незадача – не допускают. «В чем причина?» – «Рваный кафтан». – «И умники же вы! – толкует еврей. – Будь у меня цел кафтан, каких таких благ ради стал бы я приезжать в Париж?» Словом, дело плохо. Но наш касриловец не теряется и находит выход. Он набирается духу и обращается к стражу, стоящему у дверей: «Иди, скажи барину, что к нему прибыл не попрошайка, упаси Бог, а еврей-купец и привез ему такой товар, какого не раздобыть в Париже ни за какие сокровища мира».

Услышав такие речи, Ротшильд, любопытства ради, повелевает ввести к нему этого самого купца. «Шолом алейхем!» – «Алейхем шолом![1]1
  Здравствуйте! (иврит)


[Закрыть]
Садитесь. Из какого вы края?» – «Из Касриловки». – «Что скажете хорошего?» – «Что мне вам сказать, пан Ротшильд? Дело заключается вот в чем: у нас толкуют про вас, что вы находитесь, не сглазить бы, при недурном достатке, про меня будь сказано – иметь бы мне хоть половину того, трети – и той, пожалуй, хватило бы. Ну а до почета, надо думать, вы тоже не очень жадны, ибо – у кого денег полон ящик, тот миру и указчик. Так чего вам не хватает? Одной вещи – вечной жизни. Ее-то я и привез, чтобы продать вам».

Услышав про вечную жизнь, Ротшильд говорит ему: «А дорог ли товар, во сколько это обойдется?» – «Это вам будет стоить ни много ни мало (тут наш касриловец призадумался), ни много ни мало – три сотни». – «Может, будем торговаться?» – «Нет, пан Ротшильд, не пойдет. Пусть Бог пошлет мне столько благословений, на сколько больше, чем три сотни, я мог бы вам назвать, – но так и быть, сказано – пропало». Так говорит ему касриловский еврей, и Ротшильд, разумеется, вынимает и отсчитывает ему наличными три сотни – одна в одну. Наш касриловец прежде всего опускает эту толику наличных в карман и обращается к Ротшильду с этакой речью: «Ежели желаете жить вечно, мой вам совет – покиньте вы этот шумный Париж и махните-ка лучше со всем своим скарбом к нам, в Касриловку, и тогда вы вовеки не умрете, потому что с тех пор, как существует наша Касриловка, не было случая, чтобы у нас умер богач…»

Приключилась и другая история – одного из касриловцев занесло аж в Америку… Но если бы я собирался посвящать вас во всякие истории о выдумках и затеях маленьких людей, мне пришлось бы сидеть с вами три дня и три ночи, и рассказывать, и рассказывать, и рассказывать. Давайте лучше перейдем к описанию самого города.

Вам хочется, конечно, знать, как выглядит Касриловка? Хороша неописуемо! А уж если посмотреть издали – и того лучше! Издали город живо напоминает… Что мне вам такое, к примеру, назвать?.. Подсолнух, густо усаженный семечками, доску, покрытую мелко накрошенной лапшой. Как на блюде, лежит он перед вами, и вы за версту можете разглядеть все его прелести, потому что город, понимаете ли, стоит на горе, то есть на город надвинулась гора, а под горой скучилось множество лачужек, одна на другой, как могилы на старом кладбище, как ветхие черные накренившиеся памятники. Об улицах говорить не приходится, потому что дома строились как попало, их не рассчитывали, не измеряли при помощи циркуля; свободного места между домишками тоже нет: почему ни с того ни с сего пустовать месту, если на нем можно поставить дом? Ибо сказано: «Для обжития сотворена», что означает: земля создана посада ради, дабы на ней сидеть, а не глядеть на нее… С чего бы на нее глядеть?..

И тем не менее не огорчайтесь, имеются и улицы, большие улицы и малые улички, тесные переулки и закоулки. Но они, скажете, не так прямы, малость извилисты – то ползут в гору, то бегут под гору, а то вдруг перед вами на самой дороге дом, или погреб, или просто яма? Ну и остается вам не ходить одному ночью без фонаря! О маленьких людях не тревожьтесь – касриловец в Касриловке среди касриловцев никогда не заблудится; каждый попадает к себе домой, к своей жене и детям, как птичка в свое гнездо…

А далее, в середине города, имеется широкая полукруглая, а может, четырехугольная площадь, на которой находятся магазины, мясные лавки, лабазы, рундуки и ларьки. И каждое утро открывается там базар, на который съезжается множество крестьян и крестьянок со всякого рода товарами, снедью – рыбой, луком, хреном, петрушкой и прочими овощами. Распродав свою зелень, они покупают у евреев нужные им вещи, и это приносит евреям доходы, не такие уж, правда, обильные, но все-таки доходы. Во всяком случае, это лучше, чем ничего… И там, на этой же самой площади, днем лежат, растянувшись, все козы города и греются на солнышке, именно там находятся, да простится мне, что рядом помянул, и все синагоги, молельни, хедеры, где еврейские дети изучают Тору, обучаются молитвам, чтению и письму… Ребе с учениками поют и кричат во все горло – оглохнуть можно!.. А еще тут есть и баня, где женщины моются, а также богадельня, в которой евреи умирают, и всякие прочие укромные места, которые дают себя почувствовать еще издали… Нет, Касриловка еще не знает канализации, водопровода, электричества и других подобных предметов роскоши. Но велика ли важность? «Умирают всюду, слышите ли, одной и той же смертью, закапывают всюду, слышите ли, в одну и ту же землю, засыпают и прибивают, слышите ли, всюду той же самой лопатой!» – так частенько говаривал мой учитель реб Исроел Малах во время празднества, как раз тогда, когда он бывал основательно навеселе, что называется, под мухой, и готовился, задрав кафтан, пуститься танцевать «немца» или сплясать «казачка»…

А уж чем Касриловка может похвастать – это своими кладбищами. Двумя роскошными кладбищами обладает этот благословенный город; старым кладбищем и новым кладбищем. То есть новое кладбище, вообразите себе, уже тоже достаточно старо и достаточно богато могилами – скоро некуда будет «класть», если, упаси Бог, случится погром, холера или вообще какое-нибудь несчастье из нынешних несчастий.

Главным образом гордятся касриловские маленькие люди старым кладбищем. Старое кладбище, хотя оно уже заросло травой, деревцами и нет на нем почти ни одного целого памятника, они считают тем не менее своим сокровищем, украшением города, жемчужиной и оберегают его как зеницу ока. Так как, кроме того что там покоятся предки их предков – мудрецы, праведники, ученые, гении, великие люди, – есть основание полагать, что там находится и немало могил жертв гайдаматчины времен Хмельницкого… Это «святое место» – их единственная кроха собственности на этом свете, которой они, маленькие люди, – единственные безраздельные хозяева, это их единственная пядь земли, их единственный клочок поля, где зеленеет травка, растет деревцо, а воздух свеж и дышится свободно…

Посмотрели бы вы, что там творится, когда наступает конец лета и в первых числах месяца элула[2]2
  Элул – последний месяц еврейского религиозного календаря (август – сентябрь) перед наступлением «грозных дней», то есть периода между Новым годом и Судным днем. В эти дни верующие евреи начинают каяться в своих грехах и обращаться за помощью к «могилам предков».


[Закрыть]
начинаются «дни плача», – ай-яй-яй! Мужчины и женщины – главным образом женщины – валят валом, нескончаемой вереницей – шутка ли, «могилы предков»! Со всего света являются сюда, чтобы немного выплакаться, излить наболевшее сердце перед святыми могилами. Знаете, что я вам скажу? Нигде не плачется так самозабвенно и так сладко, как в Касриловке на «Божьей ниве». То есть в синагогах тамошних тоже плачется не так уж плохо. Но какое тут может быть сравнение с плачем на могилах предков?

«Могилы предков» – это еще и приличный заработок для касриловских резчиков по камню, содержателей заезжих домов, канторов и синагогальных служек, и первые дни месяца элула для тамошних нищих, женщин и калек – настоящая страдная пора.

«А вы уже побывали на нашей „Божьей ниве“?» – спросит у вас касриловец с такой важностью, как если бы он вас, к примеру, спросил, побывали ли вы в его родовом винограднике? Если вы там еще не были, доставьте ему удовольствие и пройдите на кладбище, прочитайте старые, почти стершиеся надписи на полуповалившихся памятниках, и вы найдете часть истории целого народа… И если вы человек, которому доступно изумление и вдохновение, то, обозрев этот бедный город с его богатыми кладбищами, вы не сможете удержаться, чтобы не повторить старое изречение: «Как хороши твои шатры, Иаков, места твоего покоя, Израиль!..»

Человек родился!

Перевод И. Гуревича

– Вот бестолковая! Нашла время рожать – накануне праздника!

– Еле дождалась этой радости!

– Если удостоимся Божьей милости, это ко всему вдобавок окажется мальчик, вот увидите!

– Она родит на свет Мессию, не иначе!

Такие и подобные разговоры слышались весь день в доме столяра Генеха, а Рейзл корчилась, стонала, не могла себе места найти.

Бывали минуты, когда она пряталась в уголок, щипала себе лицо, впивалась ногтями в тело и призывала к себе смерть:

– Боже милостивый! Отец небесный, родимый, сердечный, помоги мне умереть!..

У Рейзл схватки начались еще рано утром, но она пряталась от всех, хотела, чтобы никто о том не знал. Ближе к вечеру, когда подступили нестерпимые боли, она упала на кровать, заломила руки, стиснула зубы, вся посинела, почернела и закричала не своим голосом:

– Мама дорогая! Дай мне силы, чтоб не тяжко было умереть!!!

Не беспокойтесь, бабка Соре-Рохл, стоявшая у ее кровати, уже видывала подобные вещи. С закатанными до шершавых локтей рукавами она склонилась к ней и зашептала:

– Кричи, кричи, дитя мое! Роженица должна кричать. Еще один крик, и ты, Бог даст, переможешься на доброе здоровье. Твоя мать теперь на том свете усердствует ради тебя. Твой отец стоит сейчас перед судией небесным и молит за тебя. Бог даст, переможешься на доброе здоровье и родишь сына в утешение своим горестям…

Боли утихают, и Рейзл лежит, словно пришибленная, одурманенная, в ушах звенит, она не спит, но оглушена и не знает, на каком она свете. Что-то с ней творится, что-то произойдет. Может, настанет конец ее несчастьям? Может, она умирает? Рейзл не хочет умирать. Нет! Она еще надеется на милость того, кто живет вечно, – ее Зетл вернется, приедет из далекой Америки, и она еще вкусит настоящую жизнь со своим любимым, дорогим Зетлом.

Где же Зетл?

Портной Зетл через несколько месяцев после свадьбы пустился на поиски заработка. В Америку уехал. Все теперь едут в Америку. Уехал Зетл – нет его, как в воду канул.

«Наверное, объявился там женихом, взял заново приданое, пусть оно ему боком выйдет, Владыка небесный!»

Так толковали о нем в Касриловке, в доме столяра Генеха, так толковали все, кроме Рейзл.

Рейзл иначе думала о своем Зетле, она знала его лучше всех, хотя прожила с ним вместе не больше чем четыре месяца.

Рейзл ждала его каждую минуту, каждое мгновенье: если только он жив и здоров, он, несомненно, вернется или письмо напишет; напишет письмо и пришлет ей свой портрет. Ах, если бы только Бог помог и пришло это желанное письмо с портретом, кто с ней тогда сравнится?

Рейзл все глаза проглядела, много ночей не спала, много слез пролила втихомолку, уткнув голову в подушку, чтобы люди не видели, чтобы друзья не огорчались, чтобы недруги не радовались ее горю.

А горе было немалое – она почувствовала, что должна стать матерью. Горе, горе, что ей делать? Куда денется, к кому обратится? Не страшись Рейзл Бога и ада, она бы сама над собой расправу учинила!

И очень возможно, что в тот день, когда она стирала белье у реки, ей захотелось кинуться в воду. Но, вспомнив о страшных муках на том свете, Рейзл ухватила узел с бельем и пустилась, ни жива ни мертва, бежать домой. Бежит она, и встречается ей бабка Соре-Рохл.

– Почему ты так бежишь, доченька моя? – спрашивает Соре-Рохл.

Рейзл расплакалась, как малое дитя. Соре-Рохл, имевшая «наметанный глаз», тотчас разглядела, что тут кроется, а молодая, как умела, излила перед ней свою душу.

– Все в руках Божьих, – сказала ей Соре-Рохл, – все от Бога; кто знает, может, Он зачтет тебе твои страданья и вернется твой Зетл?..

При упоминании имени Зетла вся кровь прихлынула к лицу Рейзл. Обе женщины уселись на чью-то завалинку, пошушукались-пошушукались, посчитали на пальцах и разошлись.

Рейзл, сколько могла, хранила глубоко в себе свою тайну, пока в одно прекрасное утро все не обнаружилось и тайна перестала быть тайной. И с той поры дом столяра Генеха стал для нее адом. Ей казалось, что все глядят на нее, все судачат о ней, а невыносимей всего было, что все проклинают Зетла; каждый, кому только не лень, всячески поносит его.

Больше других донимала ее пекарша Лея. Пекарша Лея полна сострадания к ней, подносит частенько свежую булочку, кусок халы, поскребыш и при этом говорит:

– Возьми, Рейзл, отведай моих изделий, чтоб ему, твоему шарлатану, там, в Америке, подавиться первым куском, Боже милостивый!

– Знал бы он хоть, душа окаянная, что вот-вот станет отцом! – подхватывает жена меламеда Фрума.

– А если и узнает, он истерзается там, что ли, этот портняжка, пропади он пропадом! – подливает масла в огонь Асна Куролапа.

Все эти женщины – соседки, живущие вместе с Рейзл в доме столяра Генеха. У каждой из них своя каморка, свое хозяйство, свои одеяла и подушки, свой муж, свои детишки. А детишек у них, слава Богу, предостаточно. И в доме вечно сутолока, крик, галдеж: дети дерутся между собой, хозяйки стряпают и пекут, толкутся у одной печи, сплетничают, оговаривают друг дружку, ссорятся и мирятся, одалживают одна другой и занимают одна у другой, только было бы что, все вместе веселятся на торжествах друг у друга и живут почти одной семьей.

Рейзл, словно пробудившись от сна, вскочила с истошным криком:

– Боже! Боже! Боже!

– Вот так, вот так, доченька! – ободряет ее Соре-Рохл. – Сейчас вот и подступают настоящие боли. Еще один, два, три таких крика, и ты, с Божьей помощью, управишься на доброе здоровье… Вот так, вот так… Поздравляю, доченька, ты родила мальчика!

Когда у Рейзл родился мальчик, первым делом было искупать ребенка, запеленать и выяснить, на кого он похож. И все три женщины воскликнули в один голос:

– Опухнуть бы «его» роже! Вылитый «он», как две капли.

Потом стали толковать о бульоне для роженицы. Одна упрекала другую, что та загодя не приготовила хотя бы курицу. Град язвительных упреков обрушился, конечно, на Асну Куролапу.

– Ведь вы та самая женщина, которая торгует птицей… По молодости лет, что ли, вы не могли догадаться еще две недели назад посадить для Рейзл курицу на откорм? Просо мы сами купили бы, взяли бы на себя и расходы на резника…

Пекарша Лея засучила рукава и принялась за изготовление сдобы для роженицы, а жена меламеда Фрума побежала к своему мужу, к меламеду реб Хаиму-Хоне, и упросила написать на листках охранные заклятья – талисманы от нечистого, чтобы развесить их вокруг роженицы.

И меламед реб Хаим-Хоне засучил рукава и написал такие охранные заклятья, каких не увидеть у самой богатой роженицы. На середине листка была изображена затейливая пирамида:

С обеих сторон были написаны известные заклинания:

 
Ведьму сживи со свету
Со свету ведьму сживи
Сживи ведьму со свету.
 

А внизу буквами покрупнее:

 
Сини весансини усмананглаф.
 

Знаменитые таинственные слова, которые являются средством от сглазу и всяких иных напастей. В общем, было сделано все, что следовало.

Роженица лежала и дивилась в душе на этих женщин: «Да вознаградит их Бог! Чем заслужила я такое? Какими такими добрыми делами?..»

А когда мужчины управились со своей работой, они завели разговор о том, чтобы справить обрезание.

Столяр Генех, хотя он не богач и в собственных сыновьях у него нет недостатка, тем не менее заявил, что, поскольку торжество происходит у него в доме, он хочет выполнить святой долг и взять этот брис на себя. Тогда все остальные сочли себя оскорбленными.

– Почему ему одному должна достаться честь выполнить святой долг? Он лучше всех нас, что ли? Этот брис – наш общий брис!

Когда дошло до распределения почетных обязанностей в совершении обряда, произошла небольшая заминка.

Столяр Генех полагал, что, поскольку он хозяин, его, вероятно, удостоят обязанности сандика[3]3
  Сандик – человек, держащий на коленях ребенка во время обрезания.


[Закрыть]
, но он постыдно ошибся. Обязанность сандика, сказали все, причитается меламеду реб Хаиму-Хоне из того соображения, что меламед реб Хаим-Хоне – человек, который, понимаете ли, поднаторел в Талмуде. Тут столяру Генеху уже ничего не оставалось, как со всеми сообща впрячься, так сказать, в телегу и заявить, что он и сам иначе не думал…

Суть да дело, его самого удостоили укладывать ребенка на кресло Ильи-пророка[4]4
  Кресло Ильи-пророка – почетное место рядом с креслом сандика, на которое кладут младенца перед брисом и где, согласно верованиям, незримо присутствует Илья.


[Закрыть]
.

Заживить ранку после бриса пришлось поручить мужу Куролапы, потому что муж Асны Куролапы – человек злобный. Он может устроить скандал!

Словом, с распределением почетных обязанностей кое-как уладили.

Осталась только одна забота, самая приятная: где раздобыть хмельного?

– Хмельного? – откликнулась бабка Соре-Рохл. – Пусть у вас вовеки не будет забот более тяжких, чем эта!

И Соре-Рохл, накинув на себя свой кошачий бурнус, отправилась к своему зятю виноделу Юдлу, изготовляющему сладкие вина, и привела его на брис с двумя бутылями красной водки, которую называют «крамбамбули». Сразу все ожили, повеселели, и полетели здравицы.

– Лехаим! – проговорил сандик меламед реб Хаим-Хоне, человек с черным лоснящимся платком на шее и выщипанной с одной стороны бородой. – Лехаим! Пусть нам, с Божьей помощью, приведется пить на его совершеннолетии.

– Лехаим! – сказал представитель Ильи-пророка столяр Генех. – Лехаим! Дай нам Бог дожить и пить на его свадьбе!

А «заживитель» муж Асны Куролапы, отставной николаевский солдат с толстыми черными губами, опрокинул одну за другой подряд три рюмки и пошел в своих пожеланиях еще дальше:

– Лехаим! Дай нам Бог дожить и пить на брисах, на совершеннолетиях и на свадьбах у него, и у его детей, и у его внуков, и у его прапраправнуков!

Приложились к рюмке в меру и женщины, они стали румяны и безудержно говорливы, лопотали все вместе, словно гусыни.

Потом мужчины вынесли столы и скамьи, скинули с себя кафтаны и в одних, извините, портках пустились в пляс, как, простите за сравнение, в праздник Торы.

А на кровати, за старой рваной простыней с нацепленными сверху донизу охранными листками-талисманами сидела роженица Рейзл, прижимая к груди крошечного, завернутого в лохмотья ребенка. Она смотрела на этих добрых людей, которые пожелали ей столько добра, – она сама не знает, за какие такие заслуги, – и любовалась своим ребенком, своим единственным утешением.

– Вылитый он! Как две капли!

И две слезы из ее красивых синих глубоких глаз покатились по бледному измученному лицу и упали на белую молодую грудь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю