Текст книги "Синяя Борода, или Художница и Чернокнижник (СИ)"
Автор книги: Алена Нехищная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
На цыпочках прокралась мимо дома, выскользнула через калитку, а дальше бросилась бежать и перешла на шаг только у самой деревни, уже спящей, только где-то блеяла корова да возле таверны матерились заплетающимися языками два пьяных мужика, тщетно пытаясь помочь друг-другу встать. Как только поднимался один, падал другой. Двери таверны были заперты, Адель колотила очень долго, пока изнутри не послышались угрозы набить морду.
– Это Аделаида Ребер! Дочь художника! Откройте пожалуйста, это очень срочно!
Звякнул засов. Сонный слуга, недоуменно моргая и покачивая головой, все-же согласился проводить девушку в комнату к барону.
Дверь отворилась прежде, чем она успела постучать. Он стоял на пороге, обнаженный по пояс, со свечой в руке.
– Что случилось? – в его голосе звучала неподдельная тревога.
– Нужно поговорить – задыхаясь от волнения, сказала Аделаида.
– Проходи – он посторонился. Выдернул из ее руки ножницы и стал задумчиво их рассматривать.
Аделаида ступила внутрь, некоторое время молча озирала маленькую, тонущую в темноте комнатку, собираясь с мыслями.
– Это правда, что вы были женаты четыре раза? – выпалила она наконец.
Его лицо, единственное освещенное пятно в комнате, застыло.
– Правда – сказал он.
– И… почему? То есть… как это случилось? То есть… они все умерли?
– Одна… умерла в родах… Другая – от чахотки… Еще одна – от сердца…
– От сердца? Да?
– Да.
– Одна – в родах, а другая от сердца? Скажите!
– Да!
– Неправда… – прошептала Аделаида – Неправда… У вас голос другой, и глаза по-другому смотрят, когда вы врете… Я не могу ошибиться… это всегда очень заметно, когда пытаются соврать… Пожалуйста, скажите мне правду…
– Это единственная правда, которую я могу вам сказать.
– Пожалуйста… – шепнула Аделаида умоляюще.
– Вы не находите, что ваше поведение несколько неуместно, мадемуазель? Устраивать сцены еще до того, как на вас успели жениться…
– Вы совершенно правы. У меня больше нет никаких прав вас допрашивать. Прошу прощения за мою… эм, импульсивность – сказала Аделаида спокойным, хоть и несколько надтреснутым голосом.
Он поймал ее за руку у двери.
– Подождите, я оденусь, я должен вас провести.
– Не утруждайте себя, вы ничего мне не должны.
– Мне не нравится ваш тон. Я надеюсь, вы не собираетесь отменить наше соглашение?
– Я надеюсь, вы не думаете, что мне настолько обрыдла моя жизнь, чтобы стать вашей женой?
– А жизнь ваших близких? Как насчет нее?
– Что?
– Признаться, я слышал имя вашего отца и раннее… Правда другое имя, не то, под которым он скрывается сейчас… Знаете, его до сих пор не забыли некоторые высокопоставленные особы и до сих пор за его голову значится награда… Эти господа будут очень рады…
Свеча расплылась перед глазами, дыхание замерло, Аделаида схватилась за спинку кровати, чтобы не упасть.
– Даже сейчас… даже только что… я считала вас способным на что угодно, только не на такую подлость… – пробормотала она, когда тишина трескающейся в свече лучины стала невыносимой.
– Вероятно, вы не настолько хорошо понимаете в людях, как воображали, и это послужит вам хорошим уроком. Отучит доверять.
– Не-еет… Вам я никогда не доверяла – скрипуче усмехнулась Адель.
– Да?
– Не думайте, что вы меня слишком испугали – сказала она, изрядно кривя душой – Мы спаслись один раз, выживем и теперь.
– О-о нет, от меня еще никто не уходил – даже засмеялся барон – Вы узнали о моих четырех браках, так неужели сплетникам, кроме этого, было нечего обо мне рассказать? Не верю… Я могу отдать вашу семейку герцогу, но это далеко не все, что я могу… Скажите, кто из вашей семьи вам наименее дорог, чтобы я мог взять наименьшую плату за ваш отказ? Отец, ваша благоразумная маменька или кареглазая птичка Бьянка? За чью смерть вас не будет слишком мучить чувство вины?
– Вы этого не сделаете. Существуют же еще в нашем мире законы… И дом наш завтра же освятят, придет священник, Кликуша…
Он тихо смеялся.
– Кликуша ваша – это страшная защита, конечно же! Страшнее только закон…
– Не надейтесь меня запугать!
– О да, я уже понял, вы на редкость бесстрашны. Прийти ночью, в одиночестве, к мужчине, чтобы сообщить ему о своем отказе… – Барон отставил подсвечник и подошел так близко, что Адели в попытке отступить пришлось вжаться в стену. Коснулся пальцами Аделаидиной щеки, губ…
– И часто вы таким образом навещаете знакомых мужчин?
– Да, часто! – дерзко сказала Адель – Как видите, я слишком испорчена, чтобы быть вашей женой!
– То есть, вам уже нечего терять?
Его дыхание касается лица. Его пальцы уже расплетают шнуровку на платье, скользят в вырез корсажа, под нижнюю рубашку, Адель шипит, пытается вырваться, отпихнуть дерзкую руку – все-равно, что биться в железном капкане. Кричать бесполезно, сбегутся местные – позора не оберешься, брыкаться бы, кусаться, но наползает мерзкое, парализующее бессилие загнанной волком овцы, выходит только жалкое:
– Пожалуйста… Я вам верила…
Хватка мгновенно слабнет, Адель бросается к заветной двери, но ее вновь сцапывают. Притягивает к себе так плотно, что она утыкается носом в его голую грудь. От него пахнет кожей, железом и еще чем-то терпким. Держит долго, гладит по голове, перебирает волосы – успокаивает?
– Вы мне нужны. Я не могу вас отпустить. Простите.
– Зачем вам я? Почему именно я?
– Вы похожи на ту, кого я давно ищу. И я вас удержу любой ценой. Не заставляйте меня делать вам больно. Вам и вашей семье. Я это умею.
– Почему они умерли?
– Просто будьте хорошей женой и с вами ничего не случится. Верность и послушность – вот все, что я прошу.
– Выпустите меня!
– Не надо бояться. Ничего не случится. Вы ведь будете верной женой?
Да, мрачно подумала Аделаида, буду очень верно раз в год приносить на вашу могилку цветы и ставить за упокой свечечку в церкви. Но только одну, чтобы ни в коем случае лишнего гроша на вас не потратить.
– Пойдемте, вам пора домой. Завтра у вас очень важный день и вы должны выглядеть самой красивой, а для этого надо хорошенько выспаться.
* * *
Бьянка долго не хотела просыпаться, но Аделаиде очень нужно было чье-то общество. Лежать в своей комнате и молча пялиться в потолок, ожидая рассвета, оказалось невыносимо.
– Ну поговори со мной, ну поговори, не смей спать!
– Почему ты улыбаешься? Даже мне грустно, – сказала сестра.
– Это нервное…
– Как ты думаешь, что будет завтра? Мне страшно. Я думаю, это будет огромный скандал…
– Давай оставим завтрашнее завтру. Давай поговорим о чем-нибудь…, например… О чем ты мечтаешь? Ты бы хотела куда-нибудь отсюда уехать? Путешествовать?
– Да, пожалуй, но только чтобы потом обязательно вернуться… Знаешь, может это нехорошо, но я рада, что ты останешься с нами…
– Тебе нравится Валентин? – торопливо спросила Аделаида, спеша переменить тему.
Бьянка смутилась. Спрятала лицо в подушку.
– Не знаю… Зачем ты опрашиваешь… Я. Когда его не было, я много о нем думала… А, когда он приехал, я обрадовалась… Но стала думать меньше… Он сказал, я стала еще красивее, чем он помнил, а я так смутилась, что не нашлась, что ответить… Он ужасно милый, правда?
– Да, он хороший мальчик. И это, наверное, важнее всех других достоинств…
– А разве существуют еще какие-то достоинства? – поддернула сестра.
Нет ты права. Если человек нехороший, ум и шарм превращаются в опасное качество… – печально сказала Адель. – Но иногда я все-таки думаю, ты слишком красива для Валентина. Ему не птичка нужна, а лошадка. Серенькая, работящая…
– Зачем ты так… Он тоже красивый… Красота – это ведь не главное. Он умный, начитанный, во всем понимает… А, папа часто говорит, что я глупая, и Энни говорила, что я очень легкомысленная, "поверхностная", как она сказала… и что у меня нет никаких талантов, это папа тоже говорил, я слышала…
Аделаида схватила ее руку, больно сжала:
– Не смей так говорить! Да кто сказал… Доброта – это тоже великий талант! И он мало у кого есть! У той же Энни его нет, хоть она и прикидывается очень благонравной! И какой дурак сказал, что красота – не главное?! Что за удовольствие было б жить на свете, если б в нем не было красоты! Мы б все издохли от тоски! Не верь им никому! Кто бы этого не сказал! Поклянись мне! Поклянись мне здоровьем наших родителей, что ты никому не позволишь обесценить себя, унизить себя, что ты всегда будешь помнить, что у тебя есть таланты! И будешь требовать к ним уважения! Клянись!
– Ну что ты…
– Вот! И теперь всегда помни – ты поклялась нашими родителями! Так что соблюдай.
Некоторое время они лежали молча.
– А знаешь, – вдруг засмеялась Аделаида. – В душе ты, наверное, больше художник, чем я. Ведь говорят, что художники видят мир по-другому… Меня часто обвиняют, что я слишком много фантазирую… Но ведь на самом деле – это ты. Ты видишь мир ярче и людей лучшими, чем я. Я никогда не боялась темноты, а ты в коряге могла увидеть чудовище, дерева какого-то испугаться… Валентин для тебя красивый и умный. Тебе и Нил нравился, я знаю, не спорь! Ты умеешь видеть в людях что-то хорошее, великое даже, а я.
С каждым годом жизни знакомые мне люди кажутся все смешнее, все жальче… я и над собой смеюсь. Мне говорят – умен, а я вижу в человеке глупость. Говорят – смиренность, а я вижу – безвыходность. Доброта – а я вижу боязнь дать сдачи. Набожность… Бьянка, я боюсь, что больше не считаю веру… чем-то хорошим. Не плохим, нет, просто… Есть в ней что-то от беспомощности… Верить и плохой человек может. Верить, что уж он-то кругом прав, а все вокруг сволочи и гореть им в адском огне… Нет, я и хорошее в людях вижу, ты не думай… Хорошее – но не великое. Не знаю… Чего-то такого… Смелости, гордости жить с верой в себя только, ничего не прося и не перед кем не ползал на коленях…
Он – единственный, в ком я увидела и силу, и тайну…
Знаешь, Бьянка, ты мудрее меня. Ты ищешь хорошее в окружающем, а я. я пытаюсь найти несуществующее в. в.
Да просто хочу обмануться…
– Ты его любишь?
– Я не знаю, что такое любовь… – медленно сказала Аделаида. – Когда я смотрю на него, когда я думаю о нем. Я чувствую, как моя душа обретает крылья, я чувствую в себе неодолимую потребность создать что-то великое… Он – мое вдохновение. Это любовь?
– И. ты до сих пор это чувствуешь? Несмотря на то, что он колдун и вообще… может, жен своих убил?
– Кто сказал, кто вдохновение непременно питается из светлого источника? К тому же… Я никогда не верила в магию и колдовство, хотя мне так хотелось поверить… А если он действительно колдун… Это ведь так интересно!
– И тебе не страшно?
Страшно, – вздохнула Адель и пододвинувшись ближе, обняла сестру. – Мне очень страшно, Бьянка.
* * *
На землю нескончаемым потоком рушился ливень, осенне-холодные серые струи смывали горизонт, делая будущее еще более неясным, Адель сочла бы это плохой приметой, если бы только все не было очевидно и без примет. Дороги размыло в болото, два шага от подножки кареты до церковного крыльца предстояло сделать по луже, на что Аделаида решилась не сразу. Жених в траурно-черной одежде подал ей руку. Следом из кареты выскочила женихова псина.
Раннее утром Теодор вышел встречать барона с дрыном в руке, но упал в обморок прежде, чем Аделаида успела отнять, как раз ей на руки.
– Я вас убью! – закричала Адель после того, как убедилась, что отец жив и дышит.
– Он вскоре очнется, – хладнокровно сказал жених, ничуть не удивленный столь негостеприимным приемом. – Давайте помогу затащить его в дом. Видите, как губительно сказывается на здоровье попытка не сдержать данное мне обещание?
– То есть это вы сделали! Вы признаетесь!
– Признаюсь – в чем?
– Убью! – злобно шипела Адель и трясла отца, пытаясь привести его в чувство. Мама прибежала с нюхательными солями, Бьянка – с кружкой холодной воды.
Вы приносите в наш дом горе! – крикнула мама барону отчаянно.
– Напротив, я у вас его забираю, – кивнул Себастьян на Аделаиду.
– Да как вы смеете! – в мгновенном приливе неожиданной для самой себя ярости Адель широко, от души размахнувшись, влепила ему пощечину. Черные глаза мгновенно стали узкими щелями с сочащейся изнутри яростью, но тут пришел в себя Теодор.
– Что со мной случилось?
– Папа! Что ты помнишь? Как тебя зовут?
– Чего ты мелешь, я еще не выжил из ума! Я помню все! Надин! Бьянка! Что стоите, действуйте!
– Сейчас, сейчас… – Бьянка схватилась за стоящий в углу на столике графин с заранее подготовленной святой водой:
– Отче наш…
От воды зло успело увернуться, от большого деревянного креста в руках служанки – не совсем.
– Вы тут все с ума сошли, что вы делаете?!
– Старинный свадебный обычай, – пояснила Адель едко. – В наших краях много всякой нечисти шляется, приличными людьми прикидывается… По традиции вы не должны укорачиваться, это значит, что вы святого креста боитесь. Стойте смирно! Надин, еще раз!
– Сударь, прошу вас покинуть мой дом. Я никогда не отдам свою дочь такому человеку, как вы, – поднялся с кресла Теодор.
– Сударь, я уже чувствую себя женатым человеком в доме любящих родственников. Не успел я переступить порог, как мне начали угрожать, обвинили во всех несчастьях и даже побили. Если мне придется признать, что это не дом моей семьи, я буду вынужден счесть это оскорблением своей чести, которое, увы, можно смыть только кровью… – говоря это, барон почему-то смотрел не на Теодора, а на Адель.
– Ну, крови я никогда не боялся, – сказал Теодор с угрозой.
– Папа!
– А ты молчи!
Спорить было безнадежно, Адель уже попробовала. И уговоры, и мольбы только еще больше разъярили отца. Аделаиду даже хотели запереть наверху.
Уходите. – сказала она громко, и, приблизившись, барону на ухо:
– Ждите под вязом, там, где был обед. Десять минут.
Отец с рычанием дернул ее за руку, отволакивая от жениха. Барон взглянул на кривящуюся Адель, молча поклонился и, к удивлению всех присутствующих, вышел.
– Что ты ему сказала? – нетерпеливо подпрыгнула Бьянка.
– Я хочу побыть в одиночестве. Оставьте меня, – резко сказала Адель, взбегая по лестнице наверх. Заперлась в своей комнате, торопливо переоделась в серое дорожное платье, выглянула в окно – барон уже стоял там. Положила на видное место заранее составленное письмо. Уйдя от Бьянки, весь остаток ночи и все утро она только его и обдумывала. Не была уверена, что уезжать все-таки придется, да еще и вот так, бегством, но все думала. Как сказать мягче, как успокоить, чтоб меньше переживали… А, что сказать? Люблю. Его. И вас. Буду писать. Каждый день. И рисовать картинки нового дома и новых людей и присылать. Горевать не надо, пожалуйста, жизнью и судьбой своей довольна. Неубедительно. Но лучше не придумалось.
Дорожный сундук с самыми необходимыми вещами Адель за полчаса до этого, как раз после скандала с родителями припрятала в кустах.
Прижалась ухом к двери, прислушалась. Кто-то шуршит… а дверь все-равно открыть надо, тихонько, неслышно ключик повернуть…
Беглецов заметили, когда они уже садились в карету. Адель, высунувшись из окна, помахала рукой и закрыла руками уши, чтобы не слышать отчаянных родительских воплей. Бывают такие моменты – чувствуешь, что совершаешь глупость, знаешь, что глупость, и, кажется, еще можешь остановиться – но продолжаешь, то ли не хватает ловкости притормозить, то ли назло всему миру…
– А свидетели? – спросил священник.
Жених кивнул на слугу.
– Собаку из храма уберите! – продолжал возмущаться поп.
– Как, прогнать с собственной свадьбы лучшего друга?! – запечалился барон.
– Да начинайте вы уже! – не выдержала Аделаида – давайте наконец проведем эту скучную церемонию, чтобы я могла приступить к главному!
– Это к чему же? – внезапно заинтересовался поп.
– К отмщению за мою сломанную жизнь!
Ей все казалось, что она попала в какой-то слишком долгий, странно реалистичный сон, но вот-вот потускнеют и размоются иконы, алтарь, витражи, исчезнет запах ладана и сквозь монотонную речь священника пробьется мамин голос "Просыпайся!" и Аделаида проснется с облегчением и некоторым разочарованием и весь день проходит под впечатлением…
– …берете ли вы в мужья этого мужчину…
– Адель!
– Что? А…
Она молчала очень долго, оценивающе рассматривая жениха.
– А вы вправду так богаты, как говорите?
– Вы не могли этот вопрос раньше прояснить?! – возопил священник.
– Вправду, вправду.
– А ко двору вы, когда собираетесь меня представить?
– Боюсь, тот двор, к придворным которого я принадлежу, вам не понравится.
– Это не вам судить!
– Вы даже не подозреваете, о чем просите… Не переживайте, они сами вас найдут.
– Кто – "они"?!
– Господа, вам не кажется, что для подобных разговоров вы выбрали несколько неуместное…
– Ну ладно, ладно, заинтриговали. Давайте сюда это кольцо…
"Интересно, я все-таки проснусь или нет?"
– Теперь вы можете поцеловать невесту…
– Это не вам решать, святой отец!
* * *
Улыбка, самая неприятная на свете. Адель не видела ее, чувствовала, донельзя мерзкую, плавающую в воздухе у самого ее уха. Улыбка снилась, не переставая, сливалась с явью, с шумом дождя и стуком колес. «Глупа-я» – шептал дождь голосом отца – «Глу-па-я.»
– Куда мы едем? Когда мы приедем? – спрашивала Адель, ненадолго просыпаясь.
– К ночи будем дома.
– Отчего умерли ваши прежние жены? Почему вы опять молчите? Ну и я тогда тоже не буду с вами разговаривать, сударь. Вы отказали мне в доверии, и я тоже не буду вам доверять. Например, я никогда не доверю вам имя того, кто будет отцом вашего сына…
– Ого! Мадемуазель, вы наедине с мужчиной, о котором ходит весьма скверная молва, едете в его дом в забытую Богом глушь, где у вас не найдется ни единого защитника – и вам не страшно бросаться такими обещаниями?
– Это вы меня запугать пытаетесь?
– Да нет, пока просто любопытствую.
– Ну так расскажите же, расскажите, чего мне бояться? Почему вы улыбаетесь? Уже придумываете пытки?
– Я хотел бы верить, что мое чутье меня не обманывает… но не знаю, это чутье или надежда? Всего-лишь надежда?
– Я вас не понимаю.
– И не нужно.
– Вы можете хотя бы на один вопрос ответить, не увиливая?
– А вы сначала спросите.
– Вы колдун? Моего отца вы ведь заколдовали как-то? Ответьте честно!
– Разве вы верите в колдовство? Если я отвечу "да", это что-то для вас изменит?
Если бы вы ответили "да", я бы попросила вас научить меня… Ужасно интересно, как это работает…
– Ай-яй, кого я взял в жены… Хорошая верующая девушка должна была обеспокоиться моей душой и постараться вырвать мужа из лап Сатаны, а вы просите посвятить вас в ведьмы. Меня это начинает беспокоить…
– Просто я здраво оцениваю свои возможности. Спасти можно того, кто ищет спасения. Спасти душу человека, который не желает, чтобы его спасали… какой-нибудь святой, возможно, это было бы под силу, но моя собственная душа, увы, не столь чиста… Кол осиновый в сердце – самое большее, что я могу в спасении от нечистого… – Адель зевнула. Дождь стих, но мир за окошком кареты все также сливался в серую марь. Лошади, с виду – четыре худые унылые клячи, неутомимо мчали ровной, упругой рысью без передышек наверное, уже очень долго – Аделаида потеряла счет времени, она видела себя как будто со стороны, в каком-то безвременье, в картине с рамочкой, нарисованной художником явно с больным воображением: бескрайний и жуткий серый туман, карета, в струи праха запряженная, которой правит человек с мертвыми глазами и только внутри, только окошки кареты – пятна тепла и жизни, бледное девичье лицо и тонущее во мраке мужское, а между ними эта проклятая плавающая в воздухе мерзкая улыбочка… Мороз по коже продирал от этого полотна и временами Аделаида даже смутно думала "как хорошо, что я не там, что только смотрю…", как будто сознание ее пыталось выбраться отсюда, закрыться хоть воображаемой стеной…
– В чем ваша душа не чиста? Вы уже успели нагрешить? – негромкий, вкрадчивый голос барона.
Здесь, в безвременье она не могла ответить неискренне.
– Гордыня. И алчность, пожалуй.
– Объясните.
– Мне часто говорили о смирении. О долге. О принятии своей участи и благодарности за то, что тебе послано… а меня всегда влекло к чему-то… Все ведь было хорошо. Наш дом обходили несчастья, мы не были бедны… Мама, папа, Бьянка, они все оставались со мной.
Я могла рисовать и выращивать цветы… В наших краях теплые зимы и чудесные весны, соловьи… А, мне порой хотелось плакать, хотелось сбежать… Я ревела по океану, по пирамидам Египта и пагодам Китая, и, быть может, по волшебной стране Эльдорадо… И по столице, по королевскому двору тоже… Да, я мечтала там блистать, мечтала, что весь мир склонится перед моим талантом и короли Европы наперебой станут приглашать меня к своим дворам и что какой-нибудь красивый пэр в меня влюбится и предложит сердце и титул – мечтала тоже! Несколько лет за мной ухаживал сын старого папиного друга-лавочника, Клод. Он хороший человек, как я теперь признаю и даже красивый, белокурый и хрупкий, как девушка… В детстве мы дружили. А потом я его возненавидела. Мне казалось я его… да отравить готова! Особенно когда родители пытались меня уговорить, они оба его любили… Уютный домашний очаг, говорили они, дети, много детей, небольшой, но достаток, вечера у камина, купеческие балы, все это не мудреное мещанское счастье… Кухня, люлька, прялка, половая тряпка… на это мне предлагали променять мое небо, картины, мечты! Потому что такова женская участь, так деды жили и прадеды, так род человеческий выживает. Надо быть смиренной. И благодарной.
Как же я его ненавидела… Он хотел навсегда отнять у меня океан, он решил, что его простецкая физиономия и фамильный с тусклым рубином перстенек – сокровище дороже чудес Рима и Венеции, ничтожество…
Я надеюсь, теперь он счастлив. Мне нравилось над ним издеваться, однажды он даже разрыдался, как девчонка… что мне оставалось делать, если он не хотел слышать "нет"?
А я вот теперь здесь. И сегодня день моей свадьбы. Кто вы? Куда мы едем?
– Я был в Египте. И в Тибете, – тихо сказал барон. – Там много удивительного, но Чуда я нигде не нашел. Не надейтесь. Чудес не бывает.
– Может, вы плохо смотрели? Почему я вам это все рассказала… Это опять ваши штучки? Гипноз?
– Это женская болтливость. Аделаида… я не знаю, кем вы меня считаете, но не надейтесь. Я не умею творить чудеса.
* * *
Она почти ничего не узнала о своем новом доме в ночь приезда. Строения тонули во мраке. Слуги выстроились в большом холодном зале, слабо освещенном несколькими канделябрами, барон называл их имена и должности, но она не запомнила ни имен, ни лиц. В этот же зал им принесли холодное мясо и вино, после короткой трапезы барон кивнул пожилой женщине:
– Устрой госпожу.
– Опять привез… Еще одну… – бормотала старушка, поднимаясь по узкой винтовой лестнице.
– Что с ними случилось? – спросила Адель.
Служанка оглянулась и вмиг умолкла. Они вошли в небольшую спальню, которую занимали кровать, сундук и трехногий столик. За узким зарешеченным окошком зловеще поскрипывала и пошуршивала безлунная ночь. Адель насилу отбилась от старушки, желавшей помочь ей раздеться, выставила из комнаты. На двери, к своей радости, обнаружила задвижку. Не раздеваясь, легла на кровать, уставилась в потолок широко раскрытыми глазами. Она выспалась в карете, но почему-то устала так, что болело все тело, особенно невыносимо – голова. Никогда раньше в сознательном возрасте она не путешествовала так долго, так далеко… А, главное – домой из этого путешествия ей уже не вернуться. Никогда. Эта узкая комната с незнакомыми пыльными запахами, зарешеченное окно и напряженное ожидание чужих шагов за дверью – навсегда.
Вспомнилось так отчетливо, будто в явь: старый вяз царапает веткой окно, откуда прохладный ночной воздух колышет легкую занавесь… Запах родных подушек, мамиными руками сшитых… Тявкает шпиц. Слезы в маминых глазах, искаженное лицо Теодора, извечный беспорядок мастерской, целых три недописанные картины, которые теперь никогда не будут завершены…
Аделаида разревелась. Впервые за последние тревожные недели. Не до тоски тогда было – две домашние плаксы, две приходящие и папа.
Задремала в слезах, проснулась от ощущения чужого взгляда. Сердце забыло биться. Тьма. Тишина. Свечи в канделябре погасли. Отчетливо помнила, как закрывала дверь на задвижку. Показалось? Не дышать. Не двигаться. Ужас полз по телу холодной змеей.
Дверь закрыта. Показалось. Ну же, наберись смелости, приподнимись, пошарь рукой, убедись, что нет никого! Дотянись до колокольчика, пусть кто-нибудь из слуг явится, зажжет свечу!
Запах. Едва уловимый, но знакомый по вчера и сегодня, по плечу, на котором Аделаида без зазрения совести дрыхла в карете. Определенно, запах есть.
Не двигаться. Затаить дыхание. Канделябр должен стоять совсем близко, на столике, можно дотянуться рукой, хорошее оружие, тяжелое…
А глаза лучше закрыть. Он должен чувствовать взгляд. Он наверняка его почувствовал.
Адель почудилось горячее дыхание, скользнувшее по шее, по щеке. Отчетливо скрипнула половица. Потом еще более отчетливо – дверь.
Ощущение чужого присутствия пропало.
Она долго еще лежала, не смея вдохнуть. Потом сорвалась с места, бросилась к двери. Открыта!
Совершенно точно закрывала на задвижку. Никаких сомнений.
Закрыть еще раз. Подтащить к двери столик, судорожно искать, чем бы зажечь свечу, не найти… Начать вспоминать все знакомые молитвы…
* * *
Утро. Столб солнечного света сквозь грязноватое зарешеченное окно. Ее спальня больше напоминала чуланчик служанки. Стены без какого-либо украшения, с уже успевшей посереть и потрескаться выбелкой. Между узкой кроватью и столиком невозможно даже протиснуться к окну. Ее собственный дорожный сундучок остался лежать поверх тяжелого, украшенного резьбой с цветочным орнаментом, явно очень-очень старого сундука.
Плохой признак. Любимых жен в таких клетушках не селят.
Вопрос: "И что дальше?"
Вообще-то отвечать на него должен был барон. Как-никак, большой опыт! Но он даже не соизволил явиться в спальню… Или?
"Что это было? Приходил? Приснилось?"
Явь со сном смешалась – не разберешь. Ночь оставила отчетливый привкус жути. Аделаида слышала чьи-то крики о помощи, убегала от кого-то по бесконечным черным коридорам замка, видела сочащуюся из-под дверей кровь. Под утро приснилось, как Адель с огромными садовыми ножницами наперевес подкрадывается к барону сзади, точно зная – эту тварь непременно надо прикончить, чтобы выжить самой. Барон почему-то оказался огромной кляксой мрака.
После таких снов хотелось прочитать "Отче наш".
Или отыскать поскорее супруга, заглянуть в глаза, услышать спокойный рассудительный голос – разве бывают такими душегубы?
Разные совпадения происходят в жизни. И четырежды подряд. И настолько несчастливые – тоже. Но Адель везучая, ее удачи хватит на двоих! Или, быть может, призрак первой его возлюбленной бродит по коридорам, ревниво тянет костлявые руки к белым шейкам новых жен? От встречи с привидением Аделаида бы не отказалась.
Однажды, тайно сбежав из дома, она всю ночь провела в засаде у могилы Розали Томас, отравленной, по слухам, собственной невесткой и якобы замеченной не раз в променадах по кладбищу.
Но ночные кошмары, они такие. Змеей пробираются в сердце и уютно сворачиваются там, чтобы испортить предчувствиями весь грядущий день.
Она переоделась в свое любимое светло-зеленое, очень простого покроя платье, причесалась настолько тщательно, насколько это было возможно, глядя лишь в крохотное ручное зеркальце, и вышла из комнаты. Спустилась по узкой лестнице, оказалась в большой, пыльной и абсолютно пустой комнате с несколькими дверьми, толкнула наугад одну, прошла сквозь длинную анфиладу, роскошно обставленную, но давным-давно нежилую – изукрашенная причудливой резьбой и позолотой, явно дорогая мебель, ковры, меха, гобелены – все было покрыто пылью, Адель даже расчихалась. В конце уткнулась в запертую дверь и повернула обратно. Поплутала по каким-то лестницам, попыталась найти дорогу хотя бы обратно в свою комнату – и поняла, что вконец заблудилась. И, как назло, ни одной живой души, вымер этот замок, что ли!
Полдень уже, а ее до сих пор даже не хватились, это в первый день после свадьбы-то! Адель чувствовала нарастающую злость. Зачем же было жениться, если настолько не нужна! Засунули в какую-то каморку и благополучно забыли!
Какой-то коридор, Адель толкнула ближайшую дверь и наконец очутилась в жилой комнате. Кровать, сундук, камин, свежие цветы в глиняной вазе, серая шаль на спинке стула, шитье какое-то на столе… Здесь жила женщина, явно не последний человек в доме. Внимание девушки привлекла блестевшая под небрежно брошенной вышивкой связка ключей.
Наверное, нельзя упустить такой шанс. Адель перевязала ключи ниткой, чтобы не звенели и привязала к своей ноге выше колена. Вроде-бы под платьем не заметно. Торопливо вышла. Прислушалась. В одной из соседних комнат кто-то шебуршал. Аделаида постучала.
– Кто там? Проваливай! Ой, простите, простите, госпожа… – служанка, толстая некрасивая девка с рябым, покопанным оспой лицом неуклюже поклонилась.
– Проводи меня к барону, – приказала Адель.
* * *
Себастьян д’Аделард нашелся на первом этаже в большой зале. Сидел за длинным пустым столом, устремив взгляд в пустоту, только пальцы лежащих на столешнице рук беспокойно двигались, как будто он жестикулировал, беззвучно с кем-то разговаривая. В зале царила прохлада и тьма – все окна были закрыты ставнями. Заметил вошедших не сразу, обернулся и вскочил так порывисто-резко, что Аделаида попятилась.
– Доброе утро, баронесса. Как спалось? Призраки убиенных мною дев вас не тревожили?
Адель не нашла ничего лучше, чем спросить:
– Вы серьезно?
Если это и была шутка, то, в свете Аделаидиного сна – крайне неудачная.
– В комнате, где вы спали, ничем не закрыто окно. Я об этом не подумал. Больше такого не повторится.
– Эта комната отныне будет моей спальней? – зло спросила Адель.
– Нет. Нет, конечно, я не успел… Ваши покои уже готовят. Это было единственное подходящее помещение… Вам ведь не хотелось бы спать там, где уже… хм… умерла женщина?
– Нет, конечно.
– Да, и напишите список вещей, которые вам необходимы. У вас небольшой багаж… Я съезжу в город. Вы, надеюсь, обучены грамоте?
– Вы хотите меня обидеть?
– Вот и хорошо… – сегодня он выглядел непривычно рассеянным, даже каким-то больным. Аделаиде захотелось подойти к нему, взъерошить не расчёсанную черную гриву, чмокнуть в щеку, но она не осмелилась и за это на барона обиделась.
– Здесь вообще кормят? – мрачно осведомилась.
– Ах, да… Я сейчас распоряжусь… Я привык завтракать рано. Вы проспали… Я приказал слугам вас не беспокоить…
* * *
Это было почти невозможно, но кухарке барона это удалось. Она готовила хуже, чем Адель. Хлеб оказался не выпечен, от супа отчетливо несло гарью, холодная зайчатина по вкусу напоминала подошву башмака.
