Текст книги "Синяя Борода, или Художница и Чернокнижник (СИ)"
Автор книги: Алена Нехищная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Барон медленно поднялся из-за стола.
– Ты что же это, падаль холопская, так о короле своем смеешь говорить? – мрачно и грозно, с подобающей дозой театральности прогремел его низкий голос. – Ты это как в присутствии одного из знатнейших вассалов его величества смеешь обзывать лицо своего святейшего суверена рожей?! Да ты знаешь, что за такие выражения ты своей рожи вместе с головой лишиться можешь?!
– Ваша милость… – поднялся и отец.
– Я… я… простите… я это… – подмастерье с перепугу начал заикаться.
– На колени, – приказал барон.
Нил хлопнулся без возражений.
– Собаке с собаками бегать. Лови! – барон поднял с травы сухую палку и швырнул куда-то в сад – Ну! Взять! Давай, давай, побежал!
Пес барона сорвался в бег первым, Нил медлил на коленях, беспомощно оглядываясь на Теодора. Отец нахмурил брови.
– Простите, ваша милость, но в моем доме человек никогда не будет на собачьем месте, каких бы слов он не ляпнул сдуру.
– Да ваш подмастерье уже и так на собачьем месте. Человечьей гордости у него нет точно так же, как и уважения к королю, – бросил усмехающийся барон, усаживаясь обратно за стол. – А то если б не вы, он бы так и за палкой побежал, ей богу! Умница, Сино, хороший пес – курчавая псина барона вернулась, шумно дыша, с палкой в пасти. Нил поднялся с колен, красный, как рак, с дрожащими губами.
– Иди-ка лучше в дом – тихо сказал ему Теодор.
Опять все неловко молчали, переглядываясь. У Бьянки аж слезы на глазах выступили от сочувствия к Нилу.
– Ну что? – нарочно бодрым тоном сказала мама – Может, сыграем в карты, кто за? Надин! Надин!
Прибежала служанка, стали убирать со стола посуду.
– Ну что, вам это было приятно? – неожиданно громко спросила Адель – Вам нравится унижать другого человека? Вы от этого чувствуете себя лучше?
– Адель… – сквозь зубы выдохнул отец.
– Нет, что вы, мадемуазель. Созерцание таких проявлений человеческой натуры, как глупость и трусость, никогда не доставляло мне удовольствия, по правде говоря, это зрелище было омерзительно.
– Да? Тогда зачем?
– Я не позволяю Сино забираться лапами на стол и лакать из моей тарелки, отчего же я должен был позволить другому животному сидеть со мной за одним столом и облаивать вас?
– Вы так легко судите, кто животное, кто нет, вероятно, гордитесь своим происхождением… а вы никогда не задумывались, как непросто сохранить гордость простому человеку, что трусость и коленопоклонство иногда единственный способ сохранить жизнь свою и близких при встрече с такими, как вы? Пускай-ка крестьянин попробует не поклониться господину!
– Печально, если вы и впрямь считаете, что трусость способна кого-то спасти. За всю историю человечества миллионы людей выкопали себе вполне реальные могилы, спасаясь от призрачного страха. Я вам скажу даже больше… вся власть дворянства и королей, Дьявола и… Церкви зиждется на страхе. Крестьяне умеют бояться. Мы умеем быть страшными. Это далеко не всегда значит, что мы сильнее в действительности… Вы мне не верите? Могу и доказать, – барон пожал плечами и стремительно взлетел по крылечку к двери.
– Куда вы?
– Помирюсь с вашим Нилом и предложу ему сыграть партию. Вы ведь будете довольны?
Моро спешили распрощаться, хотя сгорали от любопытства.
– Кто он такой? Что ему от вас надо? – успела шепнуть Аделаиде их старшенькая, Элис, прежде чем барон вырисовался на пороге, таща за собой перепуганного подмастерья. Высокая темная фигура под десятком любопытных и настороженных глаз – родителей, сестры, Кликуши, семьи землевладельца, шпица Боси… «Свет против Тьмы» подумалось Аделаиде.
Дамы удалились первыми, Теодор задержал Моро, о чем-то с ним разговаривал у калитки, то и дело нервно косясь за плечо. Барон и Нил уселись за стол играть, подмастерье снова повеселел. Адель сидела рядом, молча наблюдая. Играли на желание. Барон выиграл поразительно быстро.
– Ну, пришло время расплачиваться. Карточные долги священны, так ведь?
Подмастерье разочарованно закивал. Барон оглядел стол и потянул к себе два бокала. Мама вынесла кувшин домашнего вина, так и оставшегося нетронутым. Барон наполнил оба, потом приказал обоим:
– Отвернитесь!
Они удивленно подчинились.
– У меня есть старая привычка, которая может показаться несколько странной… Я всегда ношу с собой яд. Вот в этом кольце, оно полое внутри. Только что я высыпал его в один из этих бокалов. Мое желание – чтобы ты выбрал один из них и выпил.
– Что? С ядом? Но я же… я же тогда могу умереть! – изумился Нил.
– Но можешь и выжить. Люблю играть с судьбой. Давай, давай, выбирай!
– Не буду!
– Трусишь?
– Да! Да! – крикнул Нил – Это же самоубийство!
– Карточный долг священен, мальчик. Ты знаешь, что делают с теми, кто его не отдает?
– Но… но…
Аделаида понимала, что должна вмешаться – и молчала. Однажды их пятнистая кошка Мирра поймала голубя и торжественно тащила через двор за крыло. Птица трепыхалась, ее еще можно было, наверно, спасти, но Аделаида почему-то не стала, хотя птиц любила. Просто стояла и смотрела с жадным любопытством на неравную борьбу, даже голову вытягивала, чтобы увидеть выражение глаз умирающего голубя – и сама себе удивлялась. Вот так и сейчас…
Побледневший Нил бросал умоляющие взгляды на нее, на Теодора, кусал губы…
– Выбирай! – рявкнул барон со зверским выражением лица и Нил дрожащей рукой схватил один бокал, второй, опять первый…
– Да пей уже, трус!
– Стой! – в последний момент Аделаида схватила парня за руку, но он успел сделать один глоток, закашлялся, выронил бокал, схватился за горло, согнулся:
– Печет! Там был яд! Я умираю!
Барон хохотал.
– Вам смешно?! – закричала Аделаида и начала трясти его за плечо – Смешно?! Что это за отрава? Противоядие есть?
– Я выпил отраву! Господи!
– Нет, мадемуазель, к сожалению, противоядия от несуществующего яда нет – сказал барон и снова согнулся в хохоте.
– В смысле – несуществующего? То есть… вы ничего не сыпали в бокал, вы только сказали? Отвечайте!
– Что случилось? – подбежал Теодор.
– Он заставил меня выпить яд! Я умру! Позовите священника!
– Что?
– Ничего, пап, это шутка.
– Какая шутка, я умираю-ууу…
– В каком месте конкретно ты умираешь? – уже раздраженно вопросил барон.
Нил откашлялся и задумался.
– Я бы хотел с вами поговорить наедине – мрачно сказал Теодор барону – Адель, пожалуйста, оставь нас. Нил, ты тоже.
– Доброй ночи – послушно кивнула Аделаида. Барон галантно поцеловал ей руку. Судя по всему, они собирались остаться под вязом и подслушивать оттуда со своей комнаты было бы чрезвычайно удобно, если б не, эх, Аделаидина непредусмотрительность… А в доме Адель уже ждала взволнованная и озабоченная мать. Адель вынуждена была клятвенно обещать гулять только возле дома, носить шляпку, никому не показывать своих картин, не заговаривать больше «с этими проклятыми людьми» И с подозрительным бароном тоже!
– Ох, чует мое сердце, беду в наш дом принесет этот человек…
– Мам, я устала. Можно я уже пойду спать?
Аделаида на цыпочках обошла дом, забралась в сад, затаилась за кустами сирени. Судя по голосу, отец был пьян. Прислушавшись, девушка поняла, что Теодор зачем-то рассказывает гостю печальный конец своей недолгой придворной жизни! Уж это-то постороннему человеку точно знать ни к чему! Никто не знал о прошлом родителей, кроме Аделаиды, и вот!
Она поднялась и решительно пошла к столу. Сино увидел ее первым, залаял, побежал навстречу.
– Ада! Доченька! – приветствовал ее отец, потянул за руку к себе и приобнял – Они говорят, что ты не художник… Эти бездари… Ведьма… Да! То у что у мужчины назовут даром Бога, у женщины – печатью дьявола… Мой прадед был художник, мой дед, мой отец был знаменит… Я написал короля… Но она… Она – золотой цветок на ветке моего рода… Если бы она родилась мальчиком, ей суждено было прославить наше имя во веки веков…
– Пап, уже очень поздно. Наш гость прибыл издалека и, наверное, устал. Давай не будем его больше задерживать и позволим наконец отдохнуть?
– Да… конечно… позволим отдохнуть… – поднимаясь, Теодор пошатнулся, Аделаида успела его подхватить и они оба едва не рухнули.
– Спокойной ночи, мадемуазель, – сказал барон. В отличие от отца он показался Аделаиде совершенно трезвым.
* * *
– Что за наваждение, он опять пришел, – чуть не плача сказала мама. Она уже понадеялась избавиться от неприятного знакомства – два дня барон ничем о себе не напоминал, хотя оставался жить в деревне. Надин донесла, что в трактире он встречался с каким-то монахом.
Отец хмуро молчал. Он вообще мало говорил с тех пор, как проснулся на следующее утро после пьянки. Адель понимала, почему, но не знала, как его утешить. Она чувствовала себя виноватой. И… с надеждой вскидывалась на каждый стук в дверь. Не то, чтобы она на что-то надеялась или о чем-то мечтала – наивной Адель никогда не была, да и не сказать, что поведение барона тем вечером пришлось ей по душе. Но запретить себе хотеть его увидеть снова она не могла.
– Доброе утро, – сказал Теодор тем тоном, которым обычно кричат «пошел вон!»
– Срочные дела заставили меня вчера пропустить сеанс, но сегодня я пришел требовать выполнения обещания.
– Ваша милость, я думаю, мы погорячились тогда и моей дочери недостанет умения для столь сложной работы…
– Как так? Вы же сами давеча мне сказали, что мадемуазель Аделаида превзошла в мастерстве даже вас…
Теодор до скрипа сжал зубы. Адель торопливо выступила вперед:
– Для меня большая честь писать ваш портрет, ваша милость, и хотя мои умения, увы, действительно далеки от уровня мастерства моего отца, я постараюсь выполнить работу как можно лучше…
Теодор молчал, опустив глаза. Адель еще сильней почувствовала свою вину. Но грубо выгнать барона теперь, пожалуй, могло быть просто опасно.
– Мастерская слишком скучна и тесна для вас. Может, лучше выйдем на улицу?
– Как скажете.
Они устроились на берегу реки. Аделаида попросила барона усесться на траву в небрежной позе, перекинуть руку через колено. Черный пес радостно носился вокруг и норовил утащить у Аделаиды палитру.
– Может, и Сино возьмем в картину, а?
– Пожалуй.
– Вы грустны сегодня, ваша милость. Что-то случилось?
– Нарисуйте веселого.
– Это будет неправда. А в искусстве нельзя лгать… Вы надолго в наши края?
– Теперь это зависит от вас.
– Каким образом? – растерялась Адель.
Барон промолчал. Он был хорош, ярчайший мазок на полотне бытия, самый яркий из всех, кого Адель в своей жизни встречала. Ему шел черный цвет. Он сидел на траве, как огромный, грациозный черный кот, черная грива волос прямо-таки сверкала на солнце синим, тьма глаз затягивала. Смуглые пальцы неспешно перебирали шерсть на холке пса, который вовсе не желал позировать и то и дело норовил перекинуться на спину. Аделаида думала о том, что у профессии художника много преимуществ. Например, можно беззастенчиво рассматривать мужчину в упор и даже не краснеть, как подобает благовоспитанной девице. Или еще можно…
Она подошла, наклонилась и решительно расстегнула три верхние пуговицы его рубашки. Подумала и расстегнула еще и четвертую.
– Так лучше. Ну, общая небрежность образа и все такое…
Уши у нее все-таки слегка покраснели.
– Как вам будет угодно, мадемуазель.
– Мне угодно, чтобы вы улыбнулись. Как можно быть таким пасмурным, когда так светит солнце?!
– Мое солнце давно угасло.
– Я нарисую вам новое!
Он как-то так взглянул на Аделаиду, что она умолкла. Зачем-то поднялся, подошел. Адель попятилась, нервно брякнула первое, что на язык пришло:
– А еще вам надо сбрить бороду, она вас старит и мрачнит!
– Выйдете за меня замуж – сбрею, обещаю.
– Что?
Барон Себастьян д 'Анвен медленно, торжественно опустился на одно колено перед растерявшейся Аделью.
– Мадемуазель Аделаида, согласны ли вы стать моей женой?
– Вы что, серьезно? – ошеломленно пробормотала девушка.
– Совершенно серьезно.
– Но… как же так? А как же… долгое знакомство, присматривания там всякие, спор с родителями о приданном… мое незнатное происхождение, кстати…
– Для меня это все не имеет значения.
– Но мы же вообще почти незнакомы! Как можно принять такое серьезное решение о человеке, которого видишь второй раз в жизни?!
Он поднялся с коленей, стряхнул со штанины прилипшую травинку.
– Признаться, я уже был женат на женщине, которую знал очень хорошо… думал, что знал. Это меня ни от чего ни уберегло… Вы – именно та, которую я хочу видеть рядом с собой. А чего хотите вы?
– Я не знаю… – пробормотала Аделаида – Вы для меня – темный лес… От вас никогда не знаешь, чего ждать… И я все-таки не понимаю ваших мотивов…
– Чувство для вас – не мотив?
– О чувствах говорят как-то по другому…
– Ах, вам не хватило комплиментов и серенад? Простите, совсем не умею петь и давно не читаю поэзию, но могу попытаться: О, прекрасная Адель, свет души моей, magnum opus сердца моего…
– Заткнитесь! Не смейте надо мной смеяться!
– Даже и не думал! Вот видите, совсем не умею говорить комплименты. Аделаида, подумайте: я могу предложить вам совсем другую жизнь, положение в обществе, любые капризы, которые только можно удовлетворить за деньги, я ведь отнюдь не беден…
– О чем я и говорю. О чувствах вам сказать нечего.
– А вам? Вам не надоело… все это? – он широким жестом обвел окружающий пейзаж – Вам никогда не хотелось уехать? Увидеть мир, других людей, другое общество, столицу, королевский двор? Море, горы, огромную южную луну на полнеба, чудеса архитектуры? Вы ведь художник, вы живете зрительными впечатлениями, а их источник так скуден…
– Зачем это мне, я понимаю. Я только понять не могу, зачем вам я?!
– Адель… Да, я тебя люблю! Ты это хотела услышать?
– Нет! – закричала Аделаида. Это "люблю", оно прозвучало пощечиной – Не смейте разговаривать со мной таким тоном!
– Каким тоном?!
– Как-будто деревенской дурочке милость оказываете! Я правду хочу услышать – или вон отсюда!
– Ого! А вас паршиво воспитали!
– Вы даже не представляете, насколько!
– Ну все, хватит. Давай поговорим разумно. Аделаида, подумайте, какие мне выгоды жениться на вас, кроме личной симпатии? Ваши родители настолько богаты, а я об этом ничего не знаю?
– Смотря что считать богатством. В конце концов, у меня нет никаких доказательств, что вы именно тот, за кого себя выдаете, а не какой-то проходимец…
– Меня не затруднит доказательства предоставить. Я признаюсь вам честно, в моей в прошлой жизни и в прошлой женитьбе не все гладко и безоблачно было… Я надолго разочаровался в женщинах… да и в людях вообще… А вы не похожи ни на одну женщину из тех, кого я знал прежде… и я хочу увезти вас с собой. Мне иногда бывает одиноко, знаете ли. Я давно не романтик и других слов для выражения чувств мне не найти, но вы же ведьма? Посмотрите мне в глаза и скажите – я был искренен?
– Я должна подумать, – буркнула Аделаида.
– Думайте. У вас еще примерно полминуты.
– К чему такая спешка?
– Сюда идет ваш отец, и я боюсь, он сможет вас отговорить – откровенно признался барон.
Теодор, кажется, что-то прочитал по их лицам, потому как заметно встревожился, но и слова не успел сказать, как Себастьян выступил вперед:
– Мне нужно поговорить с вами. Наедине.
– Как вам буден угодно – настороженно кивнул Теодор.
Оставшись в одиночестве, Аделаида прижала руки к бешено бьющемуся сердцу. Самое правильное, естественное, разумное – сказать решительное и окончательное "нет". Адель ему не верила! Он был странен, подозрителен целиком и полностью – до последнего слова, до кончиков двух седых волосин в синей бороде! Но…
Самое важное решение. Жизненно-важное.
Она поняла, что чувствовал Нил, выбирая между двумя бокалами.
Намотав сотню кругов возле девственно-чистого мольберта и искусав все ногти, Аделаида бросилась в дом.
– Адель! Дочь моя! – выскочивший из кабинета Теодор заключил ее в объятия – Господи! Радость то какая!
– Какая? – изумленно осведомилась Аделаида, высвобождаясь.
– Свадебку сыграем на следующей неделе, и правда, чего его медлить… – продолжал лучиться счастьем отец.
Адель утратила дар речи. Зная глубочайшую "симпатию", испытываемую Теодором к незнакомцу и вспыльчивый характер отца, она опасалась, что их разговор может закончится мордобоем, а уж в твердом категорическом "нет! и вообще моя дочь уже: давно помолвлена; собирается в монастырь; смертельно больна" – вовсе не сомневалась. Вначале она даже заподозрила со стороны отца издевку, потом обиделась. Это ж надо, вот значит как на самом деле он чаял сбыть старшенькую с рук, едва не плачет от радости, бедолага…
– Я вообще-то еще не дала своего согласия! – сказала она мрачно.
Но Теодор даже не обратил на ее слова внимания.
– Эй, мать! Бьянка! Все сюда! Все сюда! Я хочу представить вам моего зятя!
Мать с сестрой и даже Надин пораскрывали рты. Мама пыталась возражать:
– Но так неожиданно… Чему ты радуешься? Теодор… Между прочим я, как мать, тоже имею право голоса и я…
– Молчать! Это надо отпраздновать! Мать, неси вино!
– Поздравляю… – пролепетала ошеломленная Бьянка.
Аделаида больше не пыталась возражать. Отец принял решение, и, хотя ей очень хотелось стукнуть папашу по голове чем-то тяжелым, дабы привести в себя и стереть с его физиономии эту неестественную, дурацкую улыбку – в глубине души она была рада, что ей решать – уже не надо. Она ведь послушная дочь, а папа тут ведь самый умный?
И пусть все идет, как идет.
– За молодых! – сказал отец, салютуя бокалом.
Барон широко и нагло улыбался Аделаиде. Ты-то чему рад, дурак? Не видишь, что ли, как даже родной отец от "сокровища" издыхаться спешит, это тебя ничуть не настораживает?
Мама стояла в стороне, смертельно-бледная. Бьянка удивленно-недоверчиво улыбалась. Из кухни пахло горелым, но на это обратила внимание одна Адель.
– Надин! – закричала она, кивнула жениху. – Вы ведь согласитесь остаться у нас на обед?
* * *
Луна, почти полная, заливала сад своим тусклым, таинственным светом, не помогающим увидеть предметы ясно и в их истинном обличьи, а только создающим иллюзию видимости.
– Солнце. Я так хочу солнышка… – бессознательно бормотала сидящая у подоконника Адель, впервые в жизни осознавая, что одного зрения недостаточно. Во тьме нужна хотя бы свеча. Раньше она этого не знала, потому что тьма пришла в ее жизнь впервые. Раньше все было очевидно. Никогда еще она не знала такой мучительной неопределенности завтрашнего дня, такого внутреннего страха. Даже когда мама едва не умерла после рождения Бьянки, даже когда одной зимой какая-то страшная простуда свалила всю их семью – в глубине души Адель точно знала, что все будет хорошо. После недель страха, противных микстур и слез в уголках маминых глаз дни потекут по-прежнему, будет лето и будут вечера за столом под старым вязом и запах красок в папиной мастерской, самый любимый запах после маминых волос и свежесорванной земляники…
В дверь постучали, вошла мама, села на кровать, растерянно и горестно глядя на Аделаиду.
– Я даже не знаю, что сказать… Я не могу вот так просто тебя отдать кому попало! – почти крикнула она.
– Мам – Адель пересела к ней, обняла, уткнулась в плечо – Послушай, если бы ты отдавала Бьянку, тебе следовало бы волноваться, а я… Я еще та зараза. Видишь, меня даже крестьяне боятся. Если мне не понравится замужем, через год я вернусь к вам домой веселой и очень богатой вдовой, обещаю.
– Глупая моя девочка…
– Я уже взрослая, мам. Мне двадцать шесть, меня все считают старой девой. Так случается со всеми родителями – дети уезжают. Я буду писать тебе письма каждый день…
– Так ты поэтому? – отстранилась мать – Потому что тебе двадцать шесть? А теперь послушай, что я тебе скажу. Когда я рожала, я завидовала всем своим незамужним подругам. Ты вообще знаешь, что такое эта проклятая женская доля… До Бьянки двое родились недоношенными, один уже мертвый, один умер на следующее утро. Как я рыдала… А потом я уже не могла забеременеть, к счастью, наверное. Доктор сказал, следующие роды я не переживу… И хорошо, когда рядом человек, который любит, который все поймет, мне было ради кого… Я даже представить не могу, какой это ужас, если тебя еще дополнительно унижают, издеваются… Ты не представляешь, сколько я знаю историй, ужасных историй, сколько я видела…
– Мам, хватит, пожалуйста! Жизнь вообще полна опасностей и страхов, что ж, из-за этого отказываться жить?
– Моя сводная сестра вышла замуж в двадцать пять за человека, которого любила. Ей тоже все кричали: старая дева, хватай первого попавшегося, пока не поздно!
– Если б я цеплялась за первого попавшегося, я б уже давно была замужем за Клодом.
– Может, и хорошо бы было! Хороший мальчик, и мы эту семью сколько знаем, и жили бы недалеко… У него уже сын родился, образцовый муж, говорят! Мог бы у меня уже внук быть!
– Я не хочу замуж – сказала Аделаида резко – Я… если честно, я иногда всерьез задумывалась остричься под мальчика, одеться в мужской костюм и отправиться в путешествие… Стать странствующим художником…
– Что за бред! – воскликнула мать.
– Это для тебя – бред. Мы все-таки с тобой разные, мам. Папа меня всегда понимал лучше…
– С ним я завтра поругаюсь – деловито решила мать – Допонимался, ишь ты!
– Слушай, ну чем тебе мой жених не нравится?
Мать пожала плечами. Барон остался не только на обед, но и на ужин, был на удивление разговорчив и успел переменить мамино мнение о себе в несколько лучшую сторону, Бьянка заливисто хохотала над его шутками, краснела от комплиментов и потащила смотреть цветник, шпиц Бося, недружелюбный к чужакам, милостиво разрешил себя погладить, а уж отец весь день лучился благодушием. Одна влюбленная невеста оставалась холодна и держалась поодаль, предпочитая молча наблюдать. Как ни странно, даже будучи самым говорливым из присутствующих, барон умудрился выведать всю их семейную историю с момента переезда сюда, детские шалости Адель, папины политические воззрения и даже вкусовые пристрастия Боси – и почти ничего не рассказать о себе. Мимолетно упомянул, что был женат, ныне вдов и бездетен, о своем большом, но довольно неблагоустроенном и решительно нуждающемся в женской руке поместье на севере страны, особенно охотно говорил о младшем брате, капитане военного судна. Брата он, кажется, любил. Адель показалось, что о родственнике ему говорить намного приятнее, нежели о себе.
– Я не знаю. Я боюсь тебя так далеко отпускать. Может, я все придумала. Он вроде неплохой человек, очень здраво рассуждает… Я думала о нем хуже. И богат, и титулы, конечно, хоть и не в этом счастье… На сердце неспокойно, и все. Я весь день стараюсь себе успокоить, уговорить – и не могу. Просто он меня чем-то настораживает…
* * *
Минуло четыре дня. День свадьбы был назначен на завтра. Барон уехал в город, договариваться с католическим священником, должен был вернуться нынешним вечером. Со дня помолвки они виделись всего один раз, на следующее утро, мимолетно – он торопился. В доме кипели лихорадочные приготовления. Мама с Бьянкой то и дело рыдали. Никогда еще призрак настоящей и долгой разлуки не колотился в дверь их семьи. Отец ходил задумчивый, все ронял, что-то бормотал под нос и был сам на себя непохож. Адель все-таки стукнула его по голове самой тяжелой книгой, какая нашлась.
– Я не понимаю… – сказал тогда Теодор, глядя на дочь беспомощными синими глазами – Все ведь хорошо, да? У меня так болит голова, я с трудом соображаю… Ты рада? Скажи мне, я ведь сделал правильно, что дал согласие?
Аделаида ужасно переживала за отца. За себя как-то не очень. Все вокруг суетились, бегали, шумели и только она одна в центре этого водоворота оставалась неподвижна и внешне невозмутима. Она могла остановить весь этот балаган. Ей хотелось заорать "Прекратите! Свадьбы не будет!" Она останавливала себя каждый раз в последний момент.
"Я как заблудившийся путник иду на болотные огоньки за призраком счастья… Ведь призрак же, не больше… Люблю ли я? Разве? Зачем это все со мной случилось, как такое могло быть?"
Прибежала Бьянка:
– Пойдем, Адель! Там посыльный от барона! С подарками!
– А сам он где?
– Говорят, еще задержался в городе, приедет к ночи…
Аделаида неохотно спустилась вниз. Там копошилась куча народу – пришли три дочки Моро под предлогом помочь с приготовлениями и любопытствующими своими расспросами Адель вконец достали, а уж когда обе старшенькие за компанию с мамой тоже прослезились… Счастливой невесте нестерпимо хотелось кого-нибудь придушить, она уже готова была на брак хоть с самим дьяволом, хоть просто сбежать из дому куда глаза глядят – только бы все это наконец закончилось!
– Ты только посмотри… Чудесно… – с отчетливой завистью вздыхала Энни. На черном бархате шкатулки сияла нить молочно-белого крупного жемчуга. Адель подошла к зеркалу, поднесла ожерелье к лицу и покачала головой:
– Нет, совсем нет. У меня слишком загорелая кожа, эти жемчужины будут смотреться только на снежно-белой… Бьянка!
Она застегнула ожерелье на шее сестры и отошла, прищурилась:
– Да, именно так! Идеально! О, здесь еще и серьги! А ну-ка… Ма, взгляни, ведь правда Бьянке хорошо?
Они доставали кружевные веера, золоченные черепаховые гребни, зеркальце в серебряной оправе и прочую драгоценную дребедень, которую Аделаида тут же радостно раздаривала:
– Нет, ты что, это слишком дорого, мы не можем это взять! Твой жених покупал это для тебя, он наверняка рассердится… – сопротивлялась Элис.
– Он ведь богат, для него это должно быть мелочью… А если соврал, что богат, так для него же хуже! – беззаботно пожала плечами Адель. Все происходящее казалось настолько нереальным, что она просто не могла беспокоиться о судьбе каких-то золоченных побрякушек.
В самый разгар пиршества жадно, как гарпии кости и кишечки жертвы растаскивающих кружево и шелка дам явился Нил. Все удивились, потому что подмастерье, как всегда, в воскресный день навещал родителей и в церковь на венчание должен был явиться прямо от них, благо жили они в городе.
– А что я про вашего жениха узнал! – прямо с порога торжествующе крикнул он – Где господин Теодор?! Я буду рассказывать только при нем!
Сгорая от любопытства, они столпились вокруг подмастерья.
– Барон Себастьян д' Анвен, он это, птица известная – Нил так торопился, что сбивался с мысли и глотал окончания слов – Что я узнал в городе… Это не просто сплетня, это все знают… Все говорят…
– Ну!!! – закричали слушатели хором.
– Барон был женат! Четыре раза! И все четыре жены того, и полгода не прожили, всех похоронил! – выпалил Нил – Вот такого-то жениха Аделаида выбрала! Выбирала-выбирала да и выбрала!
– Повтори, что ты сейчас сказал – неожиданно твердым и уверенным голосом потребовал подошедший Теодор.
Подмастерье охотно повторил.
– Говорят, прокляли вашего барона-то, что женки умирают! А еще люди бают, может, он сам их… того… со свету сживает? Знаете что про него мне еще один человек сказал? Что его сама святейшая Инквизиция однажды судить хотела за колдовство!
– Колдун! – закричал отец – Колдун!
И бросился к подаренному сундуку, перевернул, стал топтать содержимое.
– Колдовство! Дьявол! Нечисть проклятая! Наваждение! Магия! – рычал он, пока Бьянка с дочерями Моро пытались его оттащить.
– Кажется, он сошел с ума! – испуганно крикнула Энни.
Мама стояла неподвижно, в беззвучном крике закусив кулак.
– Молчать! Тихо! – завизжала наконец Аделаида, стараясь всех переорать – Заткнулись все, я сказала, черт вас побери!
Подскочила к отцу, встряхнула за плечи:
– Угомонись!
– Я не знаю, что со мной было – задыхаясь, обернулся Теодор к ней – Все эти дни… Я понимал, что не так что-то, но будто в тумане брел и никак не мог выбраться на свет… А тут Нил сказал "колдовство" и меня как огрели, как удар молнии…
– Пап – негромко сказала Адель, гладя его по волосам – Я думаю, нам лучше поговорить об этом в узком семейном круге, без посторонних. Давай-ка ты сейчас выпьешь водички и посидишь, успокоишься, а я пока выпровожу подружек и потом ты все расскажешь, хорошо?
Она даже не была удивлена. Она с самого начала будто знала, чувствовала.
– Ублюдок… – бормотал отец – Наваждение… Нечистая сила… Ну пусть мне явится… Увижу – застрелю… Застрелю тварь! Придет он завтра за невестой. Женишок из ада. Я его прямой дорогой домой и отправлю…
– Отец, ты погодь судить. Людская молва еще и не такое принесет. Вспомни, как меня ведьмой назначили. А Нил – он болтлив и перекрутит все так, что из белого черное выйдет. Тем паче, что он на барона зол, помнишь, как его унизили, он выдумать мог из мести, и сплетню переврать…
– Что Нил?! Что со мной было?! Ой, как плохо мне было! Я ж чуть сума не сошел! Господи… Никогда не верил, что оно может быть так, инквизиторов живодерами считал, над Кликушей смеялся… пока на своей шкуре… Он сам демон, не мог человек такого сотворить… Рассудком тронусь, думал… Хочет тебя забрать… Вот ему! Вот! – закричал Теодор, демонстрируя увесистую дулю – Святой водой весь дом окроплю! Священника приведу! Я его встречу, ружьем! Мать! Воду святую неси, свечку церковную зажигай, за Кликушей пошли! Спасаться надо! Да за что ж это к нам в дом нечистый пришел, никого не обидели, никого не грабили, в церковь ходим…
– Что ты говоришь? О чем ты?! – вскричала мать.
– Околдовал меня демон, вот что! Три дня в тумане ходил, имя свое едва помнил! Ты думаешь, я бы в здравом рассудке дал свое согласие, чтобы Аделаида абы с кем… с чужаком каким-то неизвестным, впервые в жизни виданным… А ты, мать! Что ж ты меня не остановила, что ж ты мне по голове не дала, чтоб пришел в себя, дурень!
– Я сама удивилась… я не хотела… но ты выглядел таким уверенным… а в этой глухомани как ты жениха найдешь, я думала, может, повезло, богатый, знатный…
– Повезло, ой как повезло! Еще б один день и все! Фьють! И нет у нас дочки! О-ой, как повезло!
Как ни странно, Аделаида, слушая заполошные вопли отца, испытывала… неимоверное облегчение. Ужас, грызший ее неотступно и ночью и днем, ужас, что отец, кажется, сходит с ума, исчез и глядя на прежнего, буйного, злого Теодора, она была действительно счастлива.
Только ближе к полуночи ей удалось кое-как успокоить родителей и скрыться в своей комнате. Соврала, что у нее сильно разболелась голова, попросила не будить, не тревожить, и их уговорила лечь спать – завтра предстоит трудный день. Теодор, видя как спокойно и благоразумно реагирует дочь на случившееся, слегка угомонился.
В спальне Адель быстро переоделась в серое платье, накинула на голову темный платок. Кто бы он ни был – она даст ему возможность объясниться! И хотя она сама любовалась собственным бесстрашием, и старалась убедить себя в смехотворности всей этой мистики и суеверий – сердце стучало, как сумасшедшее, по спине пробегали мурашки, привычные с детства очертания сада теперь казались зловещими, каждый сухой сук – вытянутой лапой чудовища, шелест листвы – вздохом не упокоенного мертвеца. В последний момент перед тем, как покинуть комнату, она огляделась и схватила первое, что под руку попалось – садовые ножницы. Смешное оружие, но с их тяжестью в руке девушка почувствовала себя немного увереннее.
