Текст книги "Синяя Борода, или Художница и Чернокнижник (СИ)"
Автор книги: Алена Нехищная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Алена Нехищная
Синяя Борода, или Хуложница и Чернокнижник
Такого не бывает почти – ночная бабочка под солнцем. Золотые, серые, синие блестки – полупрозрачные капельки акварели, Аделаида роняла их торопливо, дрожащей от напряжения рукой. Одна неверная капелька испортит все, а мотылек вот-вот улетит.
И конечно же он улетел, и конечно, с кисточки сорвалась безобразная клякса, когда Аделаида вздрогнула от грубого мужского голоса:
– Эй, красавица!
Встряхнув кистью и печально проследив, как на испорченный рисунок лег веер серых точек, Аделаида неспешно отложила палитру, дощечку с альбомом и только тогда подняла глаза.
Незнакомец был не более уместен под ярким солнцем летнего утра, нежели ночной мотылек. Герой мрачного предания, рассказанного где-то в полуразрушенном древнем замке под предательским лунным светом – таким впервые увидела его Аделаида. Высокий мрачный мужчина, с головы до пят одетый в черное, даже на пальце блестело кольцо с черным камнем, пол-лица закрыто иссиня-черной короткой бородой, и из глаз смотрела тьма. Черты лица настолько правильные, что так и просится на холст этот высокий лоб, прямой и строгий нос, резкий изгиб бровей…
Некоторое время они беззастенчиво разглядывали друг друга.
– Я ищу селение Дерику, – наконец сказал незнакомец. – До него далеко?
– Нет, совсем нет. Идемте, я проведу вас, – Аделаида деловито собрала рисовальные принадлежности.
Незнакомец, однако, не спешил.
– А разве подобает приличной девушке бродить одной по столь безлюдным местам? Говорят, здесь водятся разбойники…
– Вы не бандит, – уверенно сказала Аделаида.
– С чего вы в этом так уверены? – усмехнулся мужчина и свистнул наконец своему спутнику, стоявшему неподалеку и державшему под узды двух коней. Они медленно двинулись вниз по тропинке.
– Я всегда вижу, что у человека на душе, – заявила Аделаида.
Незнакомец хмыкнул.
– Ведьму, что ли, я повстречал?
– Нет, всего лишь художницу.
– И что же вы увидели в моей душе?
Аделаида даже остановилась, чтобы посмотреть на него внимательней.
– Вы не злой. Вы всего лишь… темный.
– А это не одно и то же?
– Не знаю…
Откуда-то сбоку, из кустов, выскочила собака, большая, черная и курчавая, виляя хвостом, ткнулась носом в руку мужчины и стала внимательно обнюхивать Аделаиду.
– Сино, ко мне! Как вас зовут?
Вопросы он задавал резким, властным тоном господина, разговаривающего с холопом, или судьи, допрашивающего подозреваемого. Грубиян, даже не соизволивший представиться первым, как того требовала вежливость!
– Вот Дерика, – вместо ответа сказала Аделаида – Доброго пути.
И свернула на боковую тропинку. Дом ее отца стоял на отшибе, у самой реки, маленькой и прыткой, но не сказать, чтоб чистой – вверх по течению меньше чем в получасе пути раскинулся шумный городок Прува. Отец часто рисовал на берегу, Аделаида и сейчас углядела меж ив ярко-белое пятно его рубашки. С парадного входа дом приветствовал гостей роскошным цветником. Само крыльцо обрамляли кусты сирени и роз, а дальше пестрым многоцветным одеялом расползлись маки, ирисы, гвоздики и все-все-все другие цветы, саженцы которых только смогла добыть мама. По вынесенной из детства привычке Аделаида оглядела цветник придирчиво, тщась найти необычную расцветку, или форму лепестка, что-то такое, что захотелось бы зарисовать…
– А-аа, хитрюга! Прямо к обеду явилась, – закричала с крыльца сестра. – Как всегда, от готовки сбежала, а кушать – так тут как тут!
– Вы сами не хотите есть то, что я готовлю, – напомнила Аделаида, ныряя в блаженную прохладу передней комнаты. Пахло свежим хлебом и грибной похлебкой, заставив Аделаиду вспомнить, что у нее с самого утра крошки во рту не было
Сестра расхохоталась:
– О да! В прошлый раз твою стряпню смог сьесть только Нил и, по-моему, это был подвиг, достойный рыцарского звания…
– Давно я не пользовалась своим правом старшей сестры поколотить языкастую младшенькую!
Сестра показала язык и бросилась бежать по лестнице.
– Я тебя нарисую, – угрожала Аделаида – и это будет такой страшный портрет, такой страшный, что любой, кто его увидит, при одном упоминании твоего имени будет закрывать глаза и плакать, и вся женихи за пять миль станут обходить наш дом…
– Они уже за десять миль его обходят, учуяв запах твоей каши!
– Девочки, не ссорьтесь, лучше позовите папу! – закричала с кухни мать.
Когда обед уже подходил к концу, в дверь постучали.
Бьянка вскочила первая:
– Я открою!
Вернулась сестра как-то робко, бочком, на ее лице было смущение и растерянность, а следом вошел давешний незнакомец в черном.
Он умел производить неприятное впечатление, этот человек. Отец медленно поднялся из-за стола, его глаза расширились, а рука крепко, до набухших вен, сжала, как оружие, ложку. Мамино лицо сделалось неподвижным, со сжатыми губами, что значило тревогу, папин подмастерье Нил попятился на заскрипевшем стуле и даже у старой служанки Надин недоуменно оплыла вниз толстая нижняя губа.
– Я прошу прощения за столь неурочное вторжение, – первым заговорил незнакомец, отдав легкий поклон. Извинения в его басистом голосе не было, скорее снисходительная уверенность в оказываемой чести. – Я слышал, здесь живет художник Теодор Ребер?
– Это я, – наклонил голову отец. – Чем могу быть полезен, милостивый сударь?
– Я хочу заказать портрет.
– Что ж, что ж… – несколько растерянный, отец вышел из-за стола, сделал приглашающий жест – прошу в мой кабинет, там мы сможем обсудить детали… хм…
– Кто это? Он какой-то… страшный… – жалобно сказала Бьянка, глядя на закрывшуюся дверь.
– А по-моему, симпатичный.
– Никогда не понимала твоих вкусов. И что же в нем симпатичного?
– Ты заметила, какие у него яркие глаза? Ровный нос, вообще черты очень правильные, гордая осанка, сильные плечи… мне кажется, этот человек знаком с воинским искусством не понаслышке. Любопытно было бы посмотреть… Я хочу его нарисовать!
– А по-моему, ничего особенного, – поспешил высказать свое мнение Нил, папин подмастерье.
– Похоже, знатная птица, – сказала мама. – И одежда, и как держится… И не местный, судя по акценту. Видите, девочки, имя вашего отца уже известно даже за пределами Прувы…
Спустя довольно долгое время отец вышел с озабоченным лицом, отозвал Аделаиду в соседнюю комнату.
– Ты с ним знакома? – спросил тяжелым злым тоном, какой от него слышали редко.
– Сегодня утром мы встретились у Птичьего холма, он спросил, как добраться до Дерики, – пожала плечами Адель. – А что?
– Сколько раз тебе говорить, не смей одна ходить так далеко! Дома запру! Он хочет, чтобы его портрет писала ты!
Аделаида расплылась в улыбке и захлопала в ладоши, не обращая внимания на папину мрачность.
– Ты что, совсем дура? – спросил он – Или тебе мать плохо обьяснила, с какой целью знатные господа могут заинтересоваться хорошенькой поселяночкой?
– Отец, ну ты что? Я же буду работать в твоей мастерской, Бьянку приглашу для компании или Нила, если так боишься…
– Ненавижу эту сволочь титулованную, – прошипел отец.
Аделаида наклонила голову. Она хорошо поняла, о чем это он. Мама рассказала ей, когда она подросла, почему отец, знаменитый художник, был вынужден с женой и двухлетней дочерью бежать из столицы, из страны, прятаться, сменить имя… Нельзя бить морду герцогу. Даже если он пытается снасильничать твою жену.
Бьянка, родившаяся много позже, до сих пор оставалась в неведении относительно прошлого родителей. Сестренка такая наивная, впечатлительная… и, чего уж там греха таить, болтушка.
– Все будет хорошо, отец. Я буду осторожна…
Теодор резко сбросил ее руку.
– Не уговаривай! Я… я уже сказал „да“!
Его обрамленное светлой бородой загорелое лицо стремительно заливал румянец.
– Я не хотел! Я был возмущен, у меня кулаки чесались… Почему?! Как? Не понимаю… По-моему, он колдун, этот проходимец…
– Все будет хорошо, – повторила Аделаида. – Положись на меня. Ты ведь говорил, что я хорошо разбираюсь в людях?
– Ты, моя дорогая доченька, сейчас поднимешься в комнату Бьянки, найдешь альбом с ее детскими рисунками, предьявишь нашему гостю и этим обоснуешь свое „нет“.
– Хорошо, – легко согласилась Аделаида. Отец даже насторожился такой уступчивостью, но она уже взбежала наверх по лестнице.
Гость с отцом ждали ее в кабинете. Она вошла с неуверенной улыбкой, прижимая к груди старый альбом. Отмыть пальцы от пятнышек краски за столь короткий срок было невозможно, но Аделаида попыталась. Торопливо расплела короткую косу, стянула соломенно-желтые волосы в узел на затылке – прическу, более подобающую знатной даме. Открыла коробочку собственноручно изготовленной голубой пудры, совсем чуть-чуть коснулась ею век. Глаза так выглядели усталыми, но, по крайней мере, это подчеркивало их синеву.
– Прежде чем нанять меня, – сказала Аделаида незнакомцу, протягивая альбом. – Вы должны ознакомиться с уровнем моего мастерства, дабы потом избежать жестокого разочарования.
Мужчина неспешно открыл верхний лист. Аделаида сдерживалась, но улыбка то и дело пыталась запрыгнуть на ее губы. К чему ложная скромность? Если ты умеешь что-то делать действительно хорошо, этим сложно не гордиться. Не может же художник, по-сокольи зрячий ко всему вокруг, быть слеп в отношении мастерства собственных картин?
Отец, вначале тоже усмехавшийся в усы, вдруг посерьезнел, а потом с такой яростью взглянул на дочь, что ей стало не по себе.
Гость молчал, очень медленно перелистывая страницы. Лицо сделалось отрешенно-задумчивым.
– Да… – только и сказал он наконец.
– Что, простите? – не выдержала Аделаида.
– Когда мы сможем приступить к работе?
– А когда у вас есть время?
– Я совершенно свободен.
– Тогда я в вашем распоряжении, если хотите, можем начать сейчас… – пробормотала Аделаида, сокрушенная с одной стороны, холодной реакцией незнакомца, с другой – бешенством отца, жгучий взгляд которого она чувствовала даже спиной и вздрагивала, ожидая взрыва – Теодор дышал сипло и сквозь зубы так, будто вот-вот на кого-нибудь бросится.
В мастерской, как обычно, хозяйствовал бардак. Маме и Бьянке оскорблять уборкой священный Творческий Хаос строго запрещалось, а отцу с Аделаидой и так хорошо было. Теодор редко писал портреты, в последний раз год назад, дочку местного купца. Зарабатывал в основном пейзажами и натюрмортами, своими и Аделаиды, которые продавал в Пруве, где, пожалуй, даже стал знаменит. И церковь сельскую расписал, после чего в нее аж из самого городка зачастили гости. Проблема была в том, что гостя, чьего имени Аделаида до сих пор не знала, даже некуда было посадить.
„Это не будет лучшая из моих работ“ – мрачно подумала она, когда незнакомца наконец удалось усадить на притащенный Нилом стул с высокой резной спинкой в потоке света, льющемся с широкого окна мастерской.
– Обопритесь на спинку… да, вот так… – теперь она смущалась, обращаясь к незнакомцу. Ее оскорбляла его надменная снисходительность, этот прищур глаз и насмешливая складочка у рта. Отец был прав, конечно, на что этому человеку портрет кисти неизвестной девчонки… Аделаида уже негодовала, больше на себя, за то, что решилась на подобное „развлечение“. Подготавливала холст нарочно медленно, неохотно. Мастерская готовилась вступиться за честь хозяйки. В бок незнакомцу целился обломанный и острый край рамы из-под старого мольберта, на полу коварно ждали блестящий гвоздик, сломанная кисточка, парочка скользких абрикосовых косточек, над головою гостя с полочки собирался свалиться в лицо насквозь красками заляпанный фартук…
– Я ведь даже не спросила, чей портрет имею честь писать, – сказала Аделаида, когда молчание стало уже неприлично-долгим.
– О, конечно, я должен просить прощения за эту невежливость. Позвольте представиться – мужчина встал и церемонно поклонился – Себастьян Аделард, барон Анвенский к вашим услугам. Ваше имя мне уже знакомо.
– И что же ваша милость хочет увидеть на холсте? – Аделаида уже знала, что он увидит и чувствовала разгорающееся вдохновение. Чуть полнее щеки, чуть по-другому брови, но самое трудное – правильное выражение глаз. И да, работать надо быстро, чтобы поскорей избавиться от нежелательного знакомства. За несколько дней, пожалуй, управимся – непросто создать то, глядя на что замирают и молчат. На созданное для издевки много времени тратить не стоит.
– Вы сказали, что видите душу человека. Так нарисуйте, что вы видите.
– А вы не боитесь, что вам может не понравится то, что я увижу?
– Я мало чего боюсь, – заверил барон.
– Поверните ваше лицо к окну немного… Нет, не так, чуть-чуть или даже вот так… – Аделаида подошла и уже даже протянула руку, чтобы приподнять баронов подбородок, но вовремя опомнилась, отступила. Она привыкла к нахальной бесцеремонности семьи и ближайшего круга друзей и понятия не имела, как правильно следует держать себя художнику с посторонними господами, да еще с такими благородными. Смущенно спряталась за мольберт. Вначале – глаза, если уж они получатся, то об остальном беспокоиться не нужно. Глаза и еще лицо, которое должно быть живым и выразительным, на тщательную прорисовку всего остального времени нет, будет грубовато, впрочем, если погрузить во тьму всю картину, кроме краешка…
Нил неуютно крутился в уголке мастерской, что-то там размашисто докрашивал, косясь на барона.
– Брысь отсюда! – сказал тот подмастерью.
– А? Что? – растерялся парень.
– Брысь, я сказал! Ты здесь не нужен, – барон сверкнул черными глазами и подмастерье молчаливо предпочел оставить пост, который, как Аделаида подозревала, ему навязал Теодор.
– Чем вам помешал Нил, ваша светлость?
– Ваш отец мне не доверяет и приставил охрану. А вы?
– Я еще слишком мало вас знаю, чтобы судить, – уклончиво ответила Аделаида.
– А говорили, что видите душу…
– Да далась вам эта фраза! Я ж не ясновидица… – Аделаида закусила губу. Он задел ее самолюбие – Вы будто тоскуете о чем-то. Туча черная вокруг и не дает вам радоваться… Вы не преступник, вам не чуждо слово „честь“… но если кто-то встанет у вас на дороге, если вам, чтобы достичь цели, потребуется раздавить кого-то, вы… вы это сделаете. Ну, я угадала? Я же что-то угадала?
– Может быть.
Вбежала Бьянка с подносом, на котором стоял графин с компотом и тарелка со свежевыпеченным печеньем:
– Мама передала и велела спросить, возможно, вам еще что-нибудь нужно? А вы издалека к нам прибыли? У нас тут редко бывают путешественники. Наш трактирщик, говорят, скоро совсем разорится… – Бьянка любопытно, как птичка, склонив голову набок, рассматривала необычного гостя, держалась поодаль, но болтала охотно, барон отвечал вежливо, хоть и коротко, поглядывая то на нее, то на Адель, будто сравнивал. Непохожи… Бьянка – в мать. Курносая, каштановые завитки обрамляют круглое, с нежным румянцем белокожее личико, глаза – темно-карие, ярко блестящие. Птичка, чей талант – щебетать, так же, как Аделаидин – рисовать, заговорит любого, как в легендах русалочьи девы, вот уже и мрачный гость сверкнул в улыбке ослеельно-белыми на фоне черной бороды зубами.
Аделаида больше похожа на отца, высокая, худая, с темным загаром на лице, которое упорно не хотела прятать от любимого солнца под зонтами и шляпками, волосы желтые, но летом выгорают почти до белизны, отцовы синие глаза под длинными бесцветными ресницами. Если на Бьянку обращают внимание, как на хорошенькую, то на Адель – скорее как на странную.
Она была благодарна сестре за то, что та развлекала гостя за нее. Это позволило полностью сосредоточиться на работе, Аделаида терпеть не могла, когда ее отвлекали во время рисования. А в мастерскую постоянно кто-то заглядывал: мама, Нил, Надин, отец, каждый находил какой-то повод, все о чем-то переговаривались, Адель спешила все больше.
– Вот и все… Я, наверное, слишком надолго вас задержала… Надеюсь, мы продолжим завтра, если, конечно, вы найдете время…
– Вы позволите взглянуть?
– Нет, нет, ничего еще не готово, я не люблю, когда смотрят на мои незаконченные работы, нет!
Он все-равно посмотрел, решительно отодвинув Аделаиду в сторону. На холсте были только очертания фигуры и лицо – оно получилось именно таким, как Аделаида и задумывала. Барон смотрел долго, отец за спиной Аделаиды снова начал дышать с шипением, даже Бьянка тихо фыркнула.
– Да, вы талантливый художник, – наконец сказал барон. – Но в людях все-таки ничего не понимаете.
И вышел.
Нарисованный барон смотрел ему вслед, похожий, как две капли воды, но до того надуто-самодовольный, что удержаться от смеха, глядя на эту томную физиономию, было невозможно и Бьянка снова тихонечко прыснула.
– Ты что же это творишь, а? – вопросил отец мрачно. – Мало тебе, что ты с ним связалась, невзирая на мой запрет, так ты его теперь еще и оскорбляешь. А он, между прочим, не из простых, и человек опасный очень. Зачем ты это сделала, Аделаида?
– Прости, папа. Я извинюсь перед ним и отделаюсь от обещания.
– Мне придется извинятся. А я эту падаль блага-аародную ненавижу. Обьясни мне, зачем ты это сделала? – отец говорил ровным, трескучим от холода тоном, пробирающим до костей, уж лучше б кричал.
– Не знаю, почему я это сделала! Так получилось! А ты тут вообще не при чем, я сама попрошу прощения, скажу, это была глупая шутка, ну, что-нибудь наплету… Вот, сейчас же так и сделаю, а ты жди тут, пожалуйста, я сама…
– Ты „сама“, уже сделала все, что могла, довольно!
– Пап, ну не надо, пожалуйста, не ругай ее! Ты знаешь, он обещал прийти к нам вечером. Мы его накормим, напоим, мама говорит, что на мужчин это всегда действует, я сыграю, Адель споет, ты продуешь в карты и он все забудет! – вмешалась Бьянка умоляющим тоном.
– Что значит – обещал прийти? Я его не приглашал!
– Я пригласила! Пап, ну пожалуйста, не злись!
– После такой пощечины он уже вряд ли к нам придет. Адель, стой, я сказал! Я запрещаю тебе выходить из дома! Давно надо было! Все, довольно этих прогулок черт знает где молодой девке в одиночестве, хорошенького гостя привела! Просто удивительно, как до сих пор еще брюхо не принесла!
– Пап!
Аделаида молча вырвала у отца руку и побежала к себе в комнату.
* * *
– Адель! Ада! Открой! Он пришел! Ты слышишь?! Выходи! – Бьянка колотила в дверь Аделаидиной комнаты.
Адель бы вышла, но перед тем, как сбежать из комнаты, она закрыла дверь на задвижку и теперь попасть обратно не было ни единой возможности – вся компания расположилась прямо под ее окном, а взрослой девице прилюдно лезть по вязу в окно второго этажа…
– Бу!
– Ой! Ты здесь! Ой! Тебе надо переодеться и причесаться, – она вытащила из Аделаидиных волос застрявшую травинку.
– И так сойдет, – махнула рукой Адель. – Отец сильно зол?
– Уже нет. Где ты была?
– Гуляла, – сидеть в четырех стенах, будучи расстроенной, девушка не могла, а почему это происшествие столь сильно ее растревожило… Прогневила отца? Теодор отходчив. Опасение мести оскорбленного барона? Да нет, он не кажется настолько мелочным, чтоб за такое мстить всерьез, хотя, наверное, злопамятен… кто знает… Стыд. Аделаида нарисовала его таким, потому что сама хотела отомстить. За холодное молчание над ее рисунками без пары слов хотя бы вежливости, за явный сарказм в голосе и недовольный оценивающий взгляд, а больше – за собственное бьющееся сердце, когда у зеркала притрушивала веки голубым и с нервозной торопливостью расчесывала волосы…
Глупо это было и смешно.
Бьянка хватала ее за руки, дергала за растрепавшиеся волосы, требуя хоть чуточку привести себя в порядок.
– Там будет Валентин! – добавила она, как последний, решающий аргумент.
Аделаида только хмыкнула.
Согласно семейной традиции, теплыми летними вечерами ужинать надлежало во дворе, под вязом. Приходили друзья: местный землевладелец месье Моро с женой, сыном и тремя дочерями, Кликуша, реже из самой Прувы Нилова родня проведать, Теодоров друг-лавочник, помогавший ему с продажей картин, старый доктор, еще в детстве лечивший Адель и помогавший появиться на свет Бьянке…
Еще, наверно, было слишком рано – у стола сидела одна Кликуша, куталась в свою „торжественную“, в трех местах заштопанную синюю шаль, которую всегда надевала на „вечера у господ“. Адель не знала, каким уж образом мама сдружилась с этой старой, странноватой крестьянкой, но ее всегда приглашали то на обед, то на ужин, когда она болела, передавали корзинки с едой, монетки… Мама называла ее „несчастная“, Адель эту историю знала наизусть. Муж бил да утоп спьяну, дочка – „красавица“, как со всхлипом говорила Кликуша, лет в пятнадцать сгорела от оспы, сын „такой хороший, такой добрый был, говорил мне – не плачь, мама, вырасту, разбогатею, построю нам дворец и заживем“, уехал искать счастья в мир и сгинул безвести, лет десять уже как… А Кликуша все ждала. Она обожала рассказывать о сыне, сушила целебные травы, знала все простонародные приметы и суеверия, таскала всюду с собою потрепанный молитвенник и стоило только чему-то случиться: болезни, отьезду, обеду, ужину, ночи – тут же начинала шептать, кажется, смысла произносимых слов вовсе не понимая, но свято веря в их силу.
– Барыня, красавица, Господи, спаси, благослови и помилуй тя… – при виде Аделаиды тут же зашипела она вместо приветствия, осеняя девушку крестным знаменем.
– А вы не видели, у нас тут новый гость, только что тут был… – растерянно оглядывалась Бьянка.
– Черный, страшный, с твоим отцом туда ушел, – шепотом доложила бабулька, но Аделаида уже заметила их и решительно зашагала навстречу.
– Я рада, что вы пришли. Надеюсь, вы не обиделись на мою шутку. Это было грубо, я приношу свои извинения, – глядя Себастьяну д» Анвен в глаза, она протянула руку.
Он взял, но будто бы колеблясь, задержал в своей ладони.
– Вежливость не стоит ничего, если за ней не стоит искренность, мадемуазель. За что вы сейчас извиняетесь – за нарисованное или за подуманное?
– Я готова отвечать перед людьми за содеянное мною, но за подуманное спрашивать с меня имеет право только Бог, – ответила Аделаида после короткого молчания.
– В таком случае я не принимаю ваших извинений.
Адель заметила, как за спиною гостя нахмурился отец.
– Ваша милость, позвольте… Моя дочь любит рисовать шаржи, но она не подумала, что наша домашняя шутка может быть непонятна человеку постороннему, уверяю вас, намерения оскорбить у нее не было…
– В каждой шутке, как говорится, своя доля правды…
– Я за эту шутку – извинилась, – сказала Аделаида, уже раздражаясь. – Какого рода искренности вы от меня ждете, слезных покаяний?
– Адель, – отец все больше злился.
– Мне важно знать, что вы обо мне думаете на самом деле.
– Зачем?
Барон смотрел ей в глаза и молчал.
– Я слишком мало вас знаю, чтобы делать о вас какие-либо выводы.
– О, да когда это недостаток знания мешал людям осуждать? Я был знаком с одним инквизитором, который определял, шлюха женщина, святая или ведьма по походке, и с одним королем, судившим о преданности дворянина по количеству просьб, которыми донимали монарха, – барон за локоток увлекал Аделаиду все дальше вглубь сада, но отец упорно шел следом.
– И кто считался более преданным? Тот, кто щадил королевский покой?
– Нет, мадемуазель, тот, кто показывал большую зависимость от королевской милости.
– А вы? Вы были при дворе? Считались преданным?
– А я, увы, ненавижу выпрашивать милостыню, посему всегда был под подозрением и однажды даже арестован…
– Расскажете?
– Его величество давно искал повод и моим недругам не стоило усилий меня оклеветать. Чтобы меня наконец оставили в покое, довелось… хм… устроить королю встречу с особой более высокопоставленной, чем он, дабы за меня походатайствовали…
– Более высокопоставленной, чем король? Это с кем же, с самим Всевышним, что ли?
– О нет, связей в столь высоких сферах у меня нет – почти засмеялся барон. Оглянулся на по-прежнему стоящего за их спинами мрачного Теодора, наклонился к Аделаидиному уху и доверительно шепнул:
– С дьяволом.
Аделаида хихикнула от неожиданности, а потом уставилась на Себастьяна озадаченно. Какая-то слишком мрачная шутка, да и шутка ли?
– Адель! Папа! Они пришли! – закричала бегущая к ним навстречу Бьянка.
– Пойдемте, я представлю вас нашим гостям, – отрывисто и сухо сказал Теодор.
У стола уже все были в сборе: месье Моро с женою, три его дочки и и на днях вернувшийся с учебы сын Валентин, худой нервный юноша с нездорово-бледным лицом. Крохотный шпиц Бося на руках у Бьянки зло тявкал на черного курчавого пса барона, а когда увидел, что Адель погладила чужака, прямо-таки залился визгом.
– Очень, очень приятно… Добро пожаловать в наши края… – бормотал удивленный Моро. Все гости смотрели на барона недоуменно, а Кликуша так вообще крестилась. Надин тащила из дома поднос с одуряюще пахнущими печеными яблоками и так засмотрелась, что едва его не выронила. Адель хотела навсегда все это запечатлеть, пусть хоть не на холсте, а только в памяти: бледные летние сумерки с длинными тенями и белым, похожим на обрывок облака месяцем на розово-голубом, не успевшем еще проститься с солнцем небе, и зеленые до горизонта просторы по ту сторону речки, в которых тонули бегущие куда-то дороги, и белая стена дома с настежь распахнутыми окнами Аделаидиной комнаты, старый вяз с извивистыми, как скрученные ревматизмом пальцы старика, ветками, синий Кликушин платок, улыбающаяся чему-то мама в белом легком платье кажется совсем молодой, почти как Бьянка, которая, машинально целуя шпица в нос, глаз не сводит с Валентина, Бьянка сегодня нарядная, платье в розовую полоску, букетик фиалок приколот к груди, локоны кокетливо вьются по полуголым плечам… Закат золотит волосы и бороду отца, его хмурое лицо в сияющем ореоле, три дочери Моро, такие разные, все как одна склонив головы и приоткрыв рты смотрят на барона и черный пес виляет хвостом, тычется носом в хозяйскую ладонь. Пахнет печеными яблоками, начинают стрекотать сверчки, гость что-то говорит, улыбаясь, блеск белых зубов на фоне иссиня-черной бороды…
Просто еще один вечер, вот только Адель все почему-то кажется, что один-единственный. И все хорошо, и красиво, но отчего-то мучительно-больно сердцу. Ей надо все и всех запомнить! Навек оставить выжженной печатью на внутренней стороне век, ибо память осталась единственным способом сохранить… Ни точнее передать, ни обьяснить, что чувствовала сейчас, не могла. Едва шевельнула губами, приветствуя подружек, но всмотрелась в их лица жадно. Мама, разливавшая чай, взглянула на нее тревожно, ободряющее коснулась руки.
Барон, не дожидаясь приглашений, разместился на соседнем стуле. Он был одет почти до-неприличия свободно, рубашка тонкого черного шелка, красиво лежавшего на широких плечах, расстегнута на две пуговицы, приоткрывая смуглую грудь. Они сидели так близко, что их плечи почти соприкасались, а когда он поворачивал голову, Аделаида чувствовала на своем виске его дыхание. Эта близость ее смущала. Отец смотрел откровенно злобно, мама – озабоченно. Разговор вначале не клеился. При чужаке не поболтаешь так свободно и откровенно, как обычно. Мама начала расспрашивать Валентина об учебе, но парень отвечал столь сурово и кратко, что Бьянка наконец фыркнула:
– Ой, заважничал! Мам, смотри, да он на нас впечатление хочет произвести! Этому вас там учат? Впечатление производить? Ну, будущему чиновнику ведь это необходимо?
Валентин вздрогнул и заалел ушами. Ну, сестренка, язык без костей, на таких не женятся. Ведь влюблена же, ведь искренна… Такая она, Бьянка…
– Ой, а знаете, что я в деревне слышала? – в отместку за брата тут же вмешалась их средненькая, Энни. – Адель, представляешь, крестьяне считают тебя ведьмой!
– Энн, что ты такое говоришь? – строго оборвала дочь мадам Моро.
– Но, мам, я это слышала собственными ушами. Мужики уговорили трактирщика снять со стены потрет его покойной дочери, помнишь, ты ее в образе русалки написала несколько лет назад? Так знаешь, что они говорят? Якобы портрет мешает им пить, потому что она оттуда как живая смотрит! А кто-то из них, вероятно, спьяну, видел ее у воды ночью, русалкой, как ты написала. Они болтают, что это все из-за того, что ты ее нечистью нарисовала. Портрет выпил жизнь…
– Вот так-то, господа, никогда не знаешь, с кем ты за одним столом пьешь чай! Бойтесь меня! – сказала Аделаида.
– Бессовестные люди! Мы здесь никому в помощи не отказывали, хоть и сами не богаты, Адель этот портрет в подарок девочке, бесплатно… Бессовестные! Кто это тебе рассказал? – мама разволновалась, даже румянец на щеках выступил.
– Да многие болтают… – как-то смутилась Энни – вы знаете, эти необразованные люди так суеверны, стоит одному ерунду сказать, и все уже подхватывают…
– Бессовестный люд, ох… сами они все там ведьмы поганые, особенно Патька, сами небось сглазили, а на барышню скинуть грех хочут… – забормотала Кликуша.
– Я тоже это слышал – вмешался Моро – Я, конечно, строго выбранил суеверцев, но, не в упрек вам будь сказано… Аделаида – хорошая девушка, я много лет ее знаю, но, как бы это сказать… для человека невежественного эти… мистические картины… могут пугать и Аделаида… ее видели много раз гуляющей в одиночестве, вечерами… и то, что она всегда ходит с непокрытой головой… я не хотел вам говорить, но эти слухи ползли давно… если помните, она спросила Тибо, того молодого парня с кучей веснушек, сына гончарных дел мастера «Вы что, больны?» или что-то в этом роде, а через два дня он скончался, а был, говорят, здоров, как бык, и вот с тех пор-то начали говорить…
Мадам Моро наступила мужу на ногу и, как она думала, незаметно, указала глазами на внимательно слушавшего барона. Моро резко осекся. На минуту за столом воцарилась гнетущая тишина. Барон как-то странно усмехался. Неловкий момент наконец оборвал Нил:
– А я говорил, – пробурчал он с набитым ртом. – Не женское это дело – рисование. Того гляди, еще, гы, на костре спалят. А все потому что женщина не может увидеть и понять реальность правильно и потому рисует странно, а не так, как надо. Все фантазии какие-то… Нарисовала птицу, похожую не на птицу, а на Бьянку.
– В смысле – с головой Бьянки? – зачем-то спросил барон.
– Не, с головой птицы, но все смотрят и говорят – Бьянка! Она считает, что она настоящий художник и господин Ворогда тоже, но она же никогда ничего не делает как надо! – Нилу понравилось, что его слушает сам барон, подмастерье проглотил свой пирог и расправил плечи. Взгляд Теодора был тяжелым, как кулак, но он смолчал.
– Вот поверите или нет, ваша милость, она рисовала виноград, так она одну ягоду – два дня рисовала! Вот хоть верьте, хоть нет! Два дня! Да я за одну минуту могу! За полминуты! Я вообще очень быстро рисую, я за день две картины могу, и это я еще только учусь! А я научусь быстрее! Представьте, прихожу я такой к самому королю и говорю, не угодно, мол, ваше величество, вашу рожу благородную за час на фоне тронного зала, а завтра на коне в военном мундире, а послезавтра в королевском парке с королевой и фавориткой и каждый день по одному портрету, ха! Да я, пожалуй, стану так богат, что меня, как завидного жениха, с руками знатные всякие, дворянки оторвут, так что кое-кому следует поторопиться, пока я еще беден… – с улыбкой подмигнул Нил.
