Текст книги "Изменяю по средам"
Автор книги: Алена Левински
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Пока мы пили бесплатное вино, щедро наливаемое улыбчивыми юношами в белых рубашках с именами-бейджиками, столики застелили зелеными одноразовыми скатертями. На столе для начальников пузырилось и негодовало шампанское, тесно сгрудились коньячные бокалы на подносах. Разноцветные рыбки-нарезки, мяски-кусочки, толстые оливки с дырками вместо косточек, затейливые канапе и главный индикатор праздника – салат оливье! Чья-то печальная тушка доходила на вертеле – весьма душевно. Соленые печенюшки, крекеры, три вида конфет – мини-шоколадка, вишня в желе и слива в йогурте – тоже в пузатых коньячных бокалах. Я посмотрела на вишню. Она выглядывала блестящими оберточными хвостами из бокала и подмигивала мне.
Почему Антон говорит, что я схожу с ума? Разве я виновата, что вижу и слышу то, что не дано видеть и слышать ему, как, впрочем, похоже, и большинству людей. Нет, я конечно, понимаю, что конфета не смотрит на меня живыми глазами, не чихает и не шепчет призывно: «Съешь меня», – но если бы она могла, то обязательно бы чихнула. Именно сейчас, когда на нее села маленькая дрожащая мушка, дезориентировавшаяся в неожиданной людской толпе.
Появилось начальство. Труженики слова оживились. Разлили шампанские пузырики по бокалам. Самый главный босс – импозантный мужчина с охранником за спиной – заговорил о маркетинге, потом о политике и еще о положении дел в отрасли и на рынке. Переводчица ответственно переводила, внимательно взвешивая каждое слово, стараясь донести. Пузырики в бокалах задорно лопались, шампанское грелось.
Наконец нас поздравили с вечеринкой, поблагодарили за работу. Мы чокнулись, нерусский босс прошелся по рядам и самолично бумснул по бокалу каждого. Охранник тенью следовал за ним, жадно глядя в напиток начальника.
Выпили, босс спросил, есть ли вопросы. Я хотела спросить, можно ли взять конфету, но замешкалась, и на сладкое без спросу набросились коллеги. Пришлось поработать локтями. Ну, ничего, урвала две вишни в шоколаде и ни с кем не поделилась, о чем не пожалела ни минуты, ибо вишня, как зрелая дама, знающая толк в любви, таки оправдала ожидания.
Выступила «Галя» с блеском. Постановка Ганса «Три поросенка» сорвала шквал аплодисментов, два тоста «За искусство» и три коллективных приступа хохота. В первый раз, когда появилась Лидочка, еще ничего не сделала – просто вышла на сцену с поросячьим носом. Во второй – когда Марина, убегая от волка-Дениски, зацепилась за картонный домик и, чуть не упав посреди сцены, громко произнесла короткое русское ругательство. И в третий раз – когда я запела. Нельзя сказать, что дружный гогот коллег стал для меня неожиданностью. Но к столь бурному выражению эмоций я оказалась не готова. Нервно захихикала, кокетливо подергивая стрекозьими крыльями, и, глухо прокашлявшись, начала сначала.
После моего соло по сюжету следовала сцена борьбы двух ленивых поросят и волка. Лидочка с брошкой на груди и Надюха в узком ящеричном платье с визгами, имитирующими поросячьи, скрылись в утлом картонном домике. Дениска, рыча и шевеля усами под душной велюровой маской, стал рваться в закрытую дверь. Домик на сцене располагался так, что зрителям были хорошо видны как жертвы, так и преследователь. Несмотря на численное превосходство поросят и мощную конституцию Лидочки, волк оказазлся сильнее: дверь держалась на последнем издыхании. Надька, раскрасневшаяся, как дорогая роза в цветочной лавке, разыгралась не на шутку – вцепилась в дверь и визжала очень натурально. Лидочка, вероятно, поддавшись настроению молодой коллеги, тоже возбудилась и в пылу борьбы вдруг выкрикнула в зал: «Помогите! Помогите!» В ту же секунду из последнего ряда на сцену устремился высокий седой человек в полосатом костюме и бабочке. Он взобрался на дощатый помост и решительно, в два прыжка, настиг волка, пыхтящего у податливой двери картонного домика. Еще пара секунд – и крепкий кулак неожиданного участника постановки врезался в велюровую челюсть несчастного Дениски. Тот был нокаутирован – мотнул головой и упал на сцену, раскинув руки в велюровых же перчатках с пластмассовыми когтями. Зрители страстно зааплодировали, послышались крики «Ура!» и «За Родину!» Ганс вскочил со своего места, нервно перебирая листы со сценарием, Сусанна Ивановна рванула к сцене.
– Козел! – выкрикнула Лидочка из домика. – Пошел вон, животное!
– Козел? – переспросил Ганс, роняя листы с распечаткой сказки. – Я не делал козел…
Надюха опасливо приоткрыла дверь, увидела неподвижное тело волка, вскрикнула и тут же захлопнула ее обратно.
Мужик всплеснув руками, опустился на колени перед несчастным Дениской, приподнял маску и потрепал поверженного по щекам.
– Денисушка, простите… – промямлил он.
Лидочка решительно вышла из домика.
– Что ты себе позволяешь? Что ты тут устраиваешь? – заклокотала она справедливым негодованием. – Что ты мне жизнь портишь? Развелись так развелись!
По рядам зрителей прокатился гул неодобрения.
– Лида, прекратите это! – донесся грозный шепот Сусанны Ивановны, спрятавшейся в углу сцены.
– Пошел вон! – царственно сказала Лидочка седому.
Дениска сел, снял маску и обалдело оглядел зрителей.
– Что это было? – спросил он слабым голосом.
– Это мой бывший муж, – ответила Лидочка, помогая ему встать. – Козел!
– Лида, – взмолился седой в костюме, – вернись… давай попробуем еще раз…
– Никогда! – отрезала Лидочка, надевая Дениске маску.
– Прекратите! Немедленно прекратите! – шипела из угла Сусанна Ивановна.
– Я не уйду! – по-детски обиженно выкрикнул седой.
Зрители зааплодировали. «Три поросенка» из сказки для малышей превращались в семейную драму.
– Я сказала – вон! – крикнула Лидочка.
– Я люблю тебя! – решился седой на последний аргумент.
Ганс, отбросив бумаги, захлопал в ладоши, а за ним и весь зал.
Лидочка мрачно обвела взглядом собравшихся, поправила пятачок и грозно обратилась к зрителям:
– Смерти моей хотите? Бесчестья?
Зал взорвался, Сусанна Ивановна топнула ногой:
– Лидия Валерьевна, вы будете виноваты в срыве корпоративного мероприятия!
– Лида! – седой упал на колени, чем вызвал бурю восторженных возгласов. – Я умоляю тебя! У нас же дети…
– И внуки, – добавила я из-за ширмы, где скрывались актеры, не задействованные в этой душераздирающей сцене.
– Надо пробовать еще раз! – кричал, хлопая Ганс. – Эх, раз, еще раз!
– Попробуй еще раз! – скандировал зал стоя.
Седой пополз на коленях к Лидочке, собирая в дорогие брюки деревянные занозы.
Лида растерянно оглядела буйствующую аудиторию, посмотрела на мужа, потом в угол – на Сусанну Ивановну.
– Ну… – начала тихо.
Все замерли.
– Ладно, – произнесла гордо, с высоко поднятой головой.
Седой вскочил и запрыгал по сцене. Потом попытался обнять Лидочку, но охранники увели его под бурные аплодисменты благодарных зрителей.
Несмотря на всеобщее возбуждение, нам удалось доиграть триллер про трех поросят. Успех был ошеломляющим, публика начинала вскакивать с мест, как только появлялась Лидочка.
Ганс был совершенно счастлив. Он выскочил на сцену, когда мы закончили, и кланялся зрителям, словно неваляшка. Это был его звездный миг, его успех, воплощение его детских грез. Наверняка этот скромный немецкий юноша всю жизнь мечтал стать великим артистом или, на худой конец, модным режиссером. Глядя на его лучистые глаза и ликующую улыбку, я с тревогой подумала, что «Поросята» – это только начало. Вероятно, нам придется еще не раз воплощать детские фантазии Ганса и реализовывать его тайные мечты.
Потом мы пили коньяк, ели щедрые сочные ломти мяса и веселились. Я даже танцевала. И впридачу разодрала локоть, то ли когда от ветра рухнул большой зонт и я пыталась спасти часть еды в легких одноразовых тарелках, то ли когда завалился мой партнер по танцу и увлек меня за собой на сырую затоптанную траву. Так или иначе, я решила считать праздник вполне удавшимся. Тем более, что Лидочка с мужем весь остаток вечера просидели за столиком вдвоем – разговаривали. Потом я краем глаза видела, что она всплакнула, а он обнимал ее нежно и вытирал слезы клетчатой салфеткой.
Когда время близилось к десяти и зажглись мутные пузатые фонари с завитушками, мы с Надькой, расчувствовавшись, пошли обнимать Ганса и благодарить его за все. Тот, не ожидая такого счастья, сначала засмущался и зарделся алым румянцем, однако быстро сориентировался и ущипнул Надьку за попу.
Она возмущенно вскрикнула, а немец игриво подмигнул и сказал:
– Платье – я, я, дас ист фантастиш.
«Вот, оказывается, какая он сволочь! – подумала я. – А ведь Лидочка говорила, что он ко мне неровно дышит… Все мужчины одинаковы. Мы им верим, а они…»
Надька нервно хихикнула и убежала в темные кусты.
– И ты тоже – яя, – повернулся ко мне Ганс, сверкая хмельными глазками. – Я помню, – продолжал он, – Германия, колокольчик. Ты его любишь?
– Кого? – опешила я.
– Я все понял, ты воровал колокольчик… – заговорщески зашептал Ганс, потирая влажные ручки. – А я платил, платил…
– Я могу вернуть, – быстро сказала я, в ужасе вспоминая дикую сцену в сувенирном магазине.
Черт меня тогда дернул вцепиться в эту сову. Сейчас валяется дома, никому не нужная.
Где-то рядом бибикнула машина. Мы повернулись. В темноте загорелись фары, и я увидела наш старенький жигуль. Антон ждал меня на узкой дорожке перед калиткой в парк. И, кажется, все слышал.
Глава 24
Плененные в супермаркете
Когда я прохожу таможню, меня посещает странное чувство. Возникает иллюзия, что с моих костлявых плеч сбрасывается пара-тройка лет или даже целых пять, и становится легче дышать и передвигаться в пространстве. Не кардинально, но чуть-чуть – и то уже хлеб.
А главное, вдруг начинает казаться, что впереди не все ясно. Не столь очевидны повороты судьбы, ее ординарность и изматывающая круговерть. И стоя у карты-схемы своей жизни, где разноцветными стрелками холодных тонов расписаны все ходы, вдруг теряешь четкость изображения, и уже ни в чем не уверен, ничего не можешь предугадать и внутренне готовишься к сюрпризам судьбы. Хорошо это или плохо – неизвестно, как и неизвестно, можно ли применить к судьбоносным переменам категории оценки «хорошо» и «плохо».
Антон был тих и печален. Привез нас в Шереметьево, долго обнимал Гришку, как будто прощаясь на год. На меня почти не смотрел, бросил пару осторожных взглядов исподлобья. Потом снял наши чемоданы с тележки, поставил на черную ползучую ленту и вздохнул:
– Хорошо вам отдохнуть. Звоните.
– Ладно, – тихо сказала я. – Ты тоже звони. Мобильный всегда со мной.
– Только не потащи его в воду, – не удержался муж, и его лицо стало привычным и родным.
– Ясен пень – не потащу, – огрызнулась я. – Пойдем, Гриша, а то самолет улетит в Турцию без нас.
Гришка был страшно возбужден. Ему нравилось все – от гидроперитной таможенницы до отвратительного дорогущего лимонада в ресторации у терминала. Малыш болтал без умолку, приставал к людям с вопросами: «А вы тоже едете в Турцию? Нет? А почему?»
Когда самолет начал взлетать и заложило уши, он развеселился еще больше и стал тыкать пальцем в иллюминатор:
– Мама, смотри, земля упала!
Гришка был счастлив, я – пребывала в задумчивости.
Трудовые редакционные будни все еще не хотели отпускать, в голове крутились как назойливые мухи варианты заголовка к материалу об измене. Пока я буду загорать, с моими рубриками станут мучиться Надька и Лидочка. Блок по психологии достался Лидочке, и мне ужасно интересно, что она теперь посоветует жене неверного мужа.
Перед посадкой в аэропорту Антальи Гришка уснул. Дети вообще имеют обыкновение засыпать в самый неподходящий момент, например, когда у тебя два разбухших тяжелых чемодана и полная дезориентация в пространстве.
Так, со спящим Гришкой на одном плече, с тяжелой сумкой – на другом и волоча за хвост высокий чемодан, который подпрыгивал на каждом «шве» на полу, я и ступила на турецкую землю.
Полтора часа Гришка спал в трансферном автобусе, время от времени безуспешно пытаясь вытянуть ножки и вспотев, как мышонок. А потом мы попали в рай. Кстати, я поняла, что это такое. Рай – это когда тепло, но не душно. Когда из окна отчетливо видно море, в котором по ночам блестит белая круглая луна, и слышен мягкий ненавязчивый шум волн. Когда кормят четыре раза в день и наливают без ограничения пахучий напиток а-ля «Зуко» и легкое белое вино. Когда не надо думать о том, что приготовить и не надо мыть посуду, а в меню всегда баклажаны и цветная капуста в кляре. И самое главное – ничего не нужно делать. Совсем! Поесть, на море, поесть, поспать, на море, поесть, поспать… Лениво посмотреть капустник аниматоров и запить его белым. Или скукситься, что не хватило пирожного с вишенкой по центру.
Основной контингент отеля – пожилые немецкие пары и восточноевропейские семьи с большим количеством детей, говорящие на не поддающихся идентификации языках. Примерно часов с пяти утра немки загорают в одних трусах вокруг бассейна. Он прекрасно виден с балкона нашего номера, и мое утро начинается с вида на скопление морщинистых немецких грудей. Немецкие мужчины все больше худы и жилисты, носят очки и смеются, отпустив нижнюю челюсть. Восточноевропейские мамаши на удивление нетерпеливы, лупят детей по попам и галдят.
На пляже разносится запах турецких лепешек, что печет женщина в платке рядом с пляжным бесплатным кафе. Женщине принято давать доллар на чай. За эти деньги можно посмотреть, как она ловко раскатывает из белого пресного теста блин, раскладывает на нем соленый творог скупой ложкой, а потом сворачивает блин в колбасу, быстро жарит на горячей черной поверхности и бросает небрежно в тарелку очередному страждущему. Ее движения точны и бесстрастны, она никогда не смотрит на клиентов и даже на пластиковую коробочку с чаевыми – работает машинально.
Вдоль моря по мелкой гладкой гальке потный абориген таскает на веревке туда-сюда верблюда в женском платке и осла в красном стеганом покрывале. Надеется, что кто-то из туристов захочет сняться с животными.
– Мама, давай сфотографируемся с верблюдиком, – заканючил Гришка, щурясь на солнце.
– Еще чего не хватало! Не стоит изображение этого унылого верблюда целых пяти долларов. В твоем возрасте уже нужно начинать ориентироваться в соотношении цены и качества.
Гришка обиделся, но не надолго, и начал сосредоточенно копать в крупном сером песке глубокий канал. Потом бегал к морю и носил из пенистых волн красным ведерком соленую воду – заполнял траншею.
Мужчины-отдыхающие предаются всевозможным экстремальным удовольствиям. Никогда не понимала этой страсти заплатить кровно заработанные деньги и потом орать благим матом из-под квадратного парашюта, который тащит над морской пучиной хлипкий турецкий катер. Дамы носятся под парашютом значительно реже, все больше предпочитают кататься на желтом надувном банане. На этот банан предприимчивые турки сажают по пять разомлевших на солнце теток в спасательных жилетах и волокут по морю при помощи все того же катера, вывалив в конце потерявших бдительность туристок с желтого банана в воду. То есть опять же за собственные деньги – в пучину.
Нет, мне этого никогда не понять. Я лежала на прибрежной гальке, и ласковые волны боязливо подлизывались мне под… гм… А ронять меня в море – пусть только кто-нибудь попробует.
Два раза звонил Антон. Говорил в основном с Гришкой, расспрашивал, научился ли он плавать и что делает мама. Пришло смс-сообщение от Надьки: «Ганс сделал мне предложение. Я выхожу замуж. Что делать?» Я ответила: «Занимайся сексом. Поздравляю Ганса».
Через три дня такой жизни захотелось перемен. Я внимательно изучила путевки и обнаружила, что нам положена бесплатная ознакомительная экскурсия в Аланью. Выяснила, что каждое утро приезжает автобус с экскурсоводом и все желающие заранее записавшись могут ознакомиться с красотами города, а заодно и с ювелирными красотами, которые в обязательном порядке предлагаются после экскурсии.
На следующий день мне удалось поднять Гришку в восемь обещаниями настоящей пиратской крепости и кока-колы. Стремящихся приобщиться к турецкой культуре оказалось немного: мы с Гришкой, молчаливая молодая мама с грудным младенцем и суетливой бабушкой, две шумные загорелые тетки, отчаянно кокетничавшие с турками, и лысоватый мужик лет сорока в джинсовых шортах, которого провожала мать.
– Не садись у окна, – настойчиво повторяла она громким шепотом, поправляя великовозрастному дитяти воротничок рубашки с пальмами, – и возле кондиционера не садись. Иначе у тебя опять будет насморк. И гланды…
Мужик морщился, но молчал. Видно было, что он держится из последних сил, чтобы не ответить гадостью.
Высокий белый автобус величаво подкатил к отелю, испустил серое облако и замер, медленно открыв двери. Женщина-экскурсовод, появившаяся из недр автобуса, была полненькая и низенькая, с крупными кудрями. На толстеньких ухоженных пальчиках блестели золотые перстни и отполированные розовые ногти. Она пересчитала нас длинным карандашом, нацарапала в блокноте вязкие каракули и представилась. Ее имя не поддавалось звуковому воспроизведению, но было очень похоже на слово Мурзя. Так я ее и запомнила.
Салон оказался уже заполненным примерно на треть русскими туристами из других отелей. Мамашу с младенцем и бабушкой посадили впереди, нас с Гришкой за ними, лысый мужик направился прямиком к свободному месту у открытого окна, где аккурат над головой мерно гудел кондиционер. Громкие тетки скрылись в хвосте.
– Турция имеет большую историю, и вы это увидите, – начала Мурзя, как только автобус тронулся. – Мы посетим пиратскую крепость и будем любоваться на залив. Потом поедем в супермаркет и вы все купите золотые украшения, которыми славится моя великая родина.
Сзади раздалось неодобрительное квохтанье.
– Вас не предупредили? – тонкие щипаные брови пухлогубой экскурсоводши плавно поползли вверх. – Очень жаль. Но поехать в супермаркет все-таки придется. Это бесплатная экскурсия, и вы не имеете права отказаться от нашей бесплатной услуги. Кстати, жизнь в Турции очень дорогая, очень… Особенно в курортной зоне. И если вы все захотите оставить на чай нашему замечательному водителю, который несет ответственность за ваши жизни и жизни ваших детей здесь, на этих опасных горных дорогах, то он будет еще более внимателен и осторожен.
У Мурзи был весьма приличный русский, она даже практически не путалась в падежах. Выдавали только интонации – южный распев, характерный для черноглазых продавщиц персиков на московских рынках.
За окном мелькали турецкие деревни, кудрявые голопопые дети гоняли пыльных кур. Навстречу, поднимая темные тучи мусора, мчались туристические автобусы и катились неуклюжие скрипучие велосипеды. Все отчаянно гудели друг другу. Видимо, здоровались. Мальчик младшего школьного возраста старательно вымывал струей из шланга грязищу, собравшуюся под старенькими столиками летней ресторации.
– Турция очень богатая страна, – монотонно пела Мурзя, пристроившись на откидном стульчике рядом с водителем. – Вы, наверное, думаете, что здесь все нищие и необразованные, но это не так. Земля очень дорого стоит в этих местах, здесь имеют виллы шейхи и мафиози. Для того чтобы содержать два дома, мне приходится трудиться с утра до вечера. И только летом, в туристический сезон, у нас есть работа, но зато мы можем обеспечить себе за это время жизнь на год вперед.
Интересно, она скажет хоть слово о пиратах или так и будет рассказывать о ценах на электричество и нормы чаевых?
Автобус полез вверх, очередной поворот на краю бездны привел Гришку в восторг, он запрыгал и захлопал в ладоши:
– Мама, смотри, мы скоро будем падать! Ура!
– Сиди тихо, – вжалась я в кресло, – не раскачивай автобус…
Крепость, которую мы так ждали, оказалась бесформенными развалинами на безжизненной скале. Солнце палило страшно, каменная труха под ногами поднималась тяжелой пылью при каждом шаге. Вид на залив, однако, открывался со скалы сказочный. Передать это нельзя было ни словами, ни фотоаппаратом. До горизонта – величавая водная гладь. Осознавая свою красоту замерли большие теплоходы. Разноцветные паруса на воде и у пристани. Ряды высоких роскошных домов спускались к берегу стена к стене. Людей не видно, но все дышит жизнью, неспешной и беззаботной, яркой и теплой. Ближе к берегу – круглая башня с бойницами и площадкой для часовых-лучников. Это было пристанище пиратов. Ну наконец-то.
– Отсюда вы можете посмотреть на Аланью, на ее самую фешенебельную часть. Здесь живут только очень богатые люди, – доносились Мурзины распевки, – а гектар земли стоит баснословные деньги. Но каждый год, каждый день приезжают новые гости и скупают дома…
– Мама, а где же пираты? – разочарованно спросил Гришка.
Видимо, он ожидал увидеть флибустьеров в полном обмундировании, с черными повязками на глазах и с длинными кремневыми пистолетами.
– Они ассимилировались, – улыбнулся мужик без мамы. – Вот эта тетя, которая рассказывает нам сказку, внучка старого пирата.
Гришка недоверчиво посмотрел на Мурзю, потом на мужика в джинсовых шортах:
– Она же без оружия…
– А ты уверен? – спросил мужик, хитро улыбаясь Гришке. – Мне кажется, что у нее в кармане пистолет.
– Скорее всего, он у нее за пазухой, – заметила я, – судя по тому, как эта пазуха топорщится.
Мужик засмеялся тихо, как закудахтал.
– Меня зовут Гриша, – сказал мой сын и протянул мужику ручку.
– А меня – Лев, – ответил тот и серьезно, по-мужски пожал детскую ладошку.
– Мама, правда, смешно дядю зовут? – хихикнул Гришка.
Мне стало неловко:
– Гриша, прекрати. Не вижу ничего смешного. Меня, например, Маша зовут. Знаешь, тоже многие смеются.
– Очень приятно, – наклонил голову мужик и снял солнцезащитные очки. – Хотите я вас сфотографирую? С мальчиком.
– Меня Гриша зовут, – на всякий случай напомнил малыш.
У Льва были маленькие подвижные глаза, умный и цепкий взгляд.
– Хотите я вас сфотографирую? – повторил он.
– Давайте, – согласилась я, передавая ему фотоаппарат. – На фоне залива.
Мы с Гришкой пристроились на колючей глыбе так, чтобы чудная панорама города облагородила снимок. Лев повертел фотоаппарат в руках, потом долго пытался взять ракурс поудачней и наконец нажал на кнопку.
– Надеюсь, что эта дивная надпись все же не попала в кадр, – сказал он, кивая на граффити – короткое матерное слово.
– Мама, тут пахнет как у нас в лифте, – сморщился Гришка.
– Ну, не всегда же у нас так пахнет, – сказала я.
Было неудобно, что попутчик подумает, что мы живем бог знает каком доме и вообще наш ребенок растет в зловонных миазмах.
– Нет, не всегда, – согласился Гришка. – Только когда там кто-то писает.
Лев опять закудахтал и спросил, возвращая мне фотоаппарат:
– А вы из Москвы?
– А что, еще где-то писают в лифтах? – поинтересовалась я.
– Да, – кивнул Лев, – в Стокгольме.
– Не может быть! – искренне удивилась я.
– Сам бы не поверил, если бы не бывал в Стокгольме.
На обратном пути Мурзя поведала нам о турецких налогах, о тяжелой жизни жителей отдаленных деревень, которые вынуждены вахтовым методом трудиться за гроши в туристических оазисах, и о средней стоимости съемного жилья в Аланье.
Мы сделали небольшую остановку у памятника Великому Президенту Турции, который ввел светский закон и разрешил женщинам работать наравне с мужчинами, не пряча при этом лицо. У ног строгого каменного мужчины журчал ряд низеньких фонтанчиков. Гришка, естественно, залез в воду и промочил сандалии, отчего те раскисли и стали квакать и скользить. Гришка тут же разулся и хотел идти босиком, но завизжал, что «дорожка жжется». Я попыталась было взвалить ребенка на плечи, но подоспел Лев и предложил свои услуги. Так мы и гуляли в маленьком парке вокруг светского президента: я – помахивая детскими сандалиями, чтоб быстрее высохли, а Гришка – на широких покатых плечах у лысеющего Льва.
Последним пунктом нашей развлекательной программы было посещение супермаркета. Сначала автобус петлял по неприступным горам с крутыми обрывами и бездонными пропастями. Тетки в хвосте верещали, бабушка грудного младенца с первого сиденья приняла лошадиную дозу снотворного и захрапела как прапорщик. Юная пара молодоженов из соседнего отеля слилась в чавкающем поцелуе.
Лев рассказывал о своих загранкомандировках. Он побывал не только в Стокгольме, но и в экзотическом Вьетнаме и в Южно-Африканской Республике. Впрочем, допускаю, что он врал, но так или иначе его басни отвлекали меня от созерцания бездн.
Наконец автобус остановился у высокого круглого строения, нового и чистого, однако закрытого и с темными окнами. Мурзя вылезла и велела всем покинуть автобус, ибо это и есть конечная цель нашего пути – супермаркет!
Притихшие туристы вышли, озираясь на окружающие скалы. Бабку решено было оставить, потому как разбудить не представлялось возможным. Только ее храп разрезал окружающую тишину грозными раскатами.
– Дама не будет покупать золото? – хмуро поинтересовалась Мурзя у молодой мамаши.
– У дамы все равно нет денег, – сурово ответила та.
Мурзя вздохнула и нажала черную пимпу звонка в магазин. Раздались ласковые переливы, из недр строения что-то быстро ответили по-турецки, и в следующий миг случилось волшебство. Заиграла, запела радостная мелодия, распахнулись тяжелые двери, в одно мгновение загорелся во всем здании свет, и оно замигало окнами, завеселилось, приветливо раскрывая богатые щедрые объятья навстречу потенциальным покупателям, окончательно обалдевшим от такого чуда. Выбежал суетливый грузный турок, начал кланяться, простирать руки навстречу и приговаривать:
– Прошу вас, прошу вас…
Увидел младенчика на руках у грозной мамаши, умилился и попытался пощекотать ему живот. Младенчик выпучил глаза, скукожился, как печеное яблоко, и пронзительно заверещал.
– Вах! – резво отпрыгнул турок. – Не буду, не буду…
Тут он обратил внимание на Гришку.
– Какой мальчик! – немедленно расцвел в темной морщинистой улыбке. – На втором этаже детские курточки, хорошие кожаные курточки. Лучшие кожаные курточки в городе!
Я на всякий случай взяла Гришку за руку и поискала глазами Льва. Тот недовольно теребил барсетку чуть поодаль.
– Не отставайте, – помахала ему Мурзя, – заходим организованно, идем все вместе. Сначала золото, потом кожа и дубленки.
– Я не хочу дубленку, – взмолилась юная жена, прижимаясь к тонкому, не менее юному мужу.
– И золото не хочешь? – грозно сказала Мурзя.
– Это не музей, это магазин, проходите господа, – меж тем старался турок, пропуская туристов внутрь.
Тяжелые двери за нами закрылись.
Я в первый раз видела супермаркет, где за группой покупателей тщательно запирались замки. Похоже, больше клиентов здесь не ждали, что и понятно, ибо только безумец будет целый час взбираться по высоким горам в лавку, чтобы приобрести турецкую кожаную куртку или пару золотых серег с сомнительной пробой.
Сначала нас взяли в оборот служащие ювелирного. Но при мне только высокий мужик в шляпе и мнущихся парусиновых брюках купил позолоченные часы без цифр. Худого безусого молодожена юная супруга увела за руку от знойной девушки за прилавком с цепочками.
Когда стало ясно, что финансовые возможности туристов в этом отделе исчерпаны, нас повели на второй этаж. Гришка боязливо притих, глядя на усатых продавцов с мохнатыми руками. Мне и самой они напомнили иллюстрацию к поэме про Бармалея Чуковского, где кровожадный разбойник разводит под пальмой костер, собираясь жарить непослушных детишек, а что уж там говорить о пятилетнем ребенке. Лев надел солнцезащитные очки, чтобы не видно было его глаз и некуда было подобострастно заглядывать приставучим продавцам.
Но отбиться от их атак было не так-то легко. Через три минуты я обнаружила своего ребенка одетым в девчачью дубленку с вышивкой ласково-персикового цвета.
– Мама, мне нравится эта шубка, – сказал Гришка, пытаясь вытащить ладошку из длинных не по росту рукавов.
– Гриша, это для девочек, – прошипела я.
– Ну и что, мне нравится, – упрямо сказал малыш. – Я буду девочкой.
– Что? – я стащила с ребенка персиковый ужас. – Немедленно уезжаем! Прочь отсюда, турецкие метаморфозы меня пугают.
– Эта юбочка очень подойдет вашей жене, – вцепился в Льва брюнет с золотым зубом.
– Я не женат, у меня мама… – начал было Лев.
– Смотрите, как хорошо будет вашей маме в нашей юбочке, – брюнет прилепил мне на попу нечто короткое с широким стеганым ремнем и массивной пряжкой.
– Я не его мама, – возмутилась я, брезгливо отстраняясь от навязчивого продавца, – я мама вон того маленького мальчика в девчачьей дубленке.
В углу громкие тетки воодушевленно мерили мешковатые кожаные куртки, молчаливая мама пыталась отцепить ручки своего ребенка от каракулевой шубы: «Брось каку!»
Через полчаса нас выпустили на волю. В закрытом автобусе металась проснувшаяся бабушка.
Мурзя обвела неторопливым взглядом туристическую группу. Половине из заключенных супермаркета все-таки удалось всучить товар.
– Сейчас наш внимательный водитель отвезет вас в отели, – ласково сказала Мурзя. – Можете спокойно отдыхать дальше, только не забудьте оставить чаевые в железной тарелочке возле руля.
