Текст книги "Проблема очевидности"

Автор книги: Алексей Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Человеческий разум осуществляет свое стремление к достоверности различными путями, извлекая ее как "извне", так и "из себя". Между тем, разум полагает себя "здесь", а все, что не подходит под определение – "я сам" – "не здесь", а если "здесь", то в каком-то другом, соотносимом, но отличном от "я – здесь" смысле. Эти первичные интуиции, локализующие субъектное "Я" в определенном месте – месте, обозначаемом как "здесь" могут быть осмыслены по крайней мере в двух направлениях: пространственном и метапространственном – и могут получить соответствующие выражения, предполагающие как различия в понимании того, что есть "внутреннее" и что есть "внешнее", так и различия в осмыслении "достоверности" как таковой. "Я – здесь" в пространственном смысле означает указание на определенное место в окружающем мире. Здесь же, со мной, мое тело, здесь же могут находится другие предметы окружающего мира, тогда как остальные предметы – там. "Там" – это место, отличное от того, которое я занимаю; там располагается все остальное, что только я могу актуально "иметь в виду" и что не находится "здесь, со мной". Это различие может варьироваться: в том месте, где Я нахожусь, я могу полагать – реально или в качестве мысленного эксперимента, в воображении – различные предметы, которые уже были осмыслены как там-расположенные. И я сам могу менять свое местоположение, придавая значение пространственного "здесь" другому месту, бывшему "там", при этом мое прежнее местоположение, будучи зафиксировано как такое, становится относительно меня "там", но одновременно, в рефлексии, может быть понято как мое бывшее "здесь". Так, в "Картезианских Медитациях", описывая конституирование другого Я, указывает на возможность вариации своего местоположения и местоположения Другого так, что я могу полагать себя на его месте, а он – на моем, как на важный конститутивный момент интерсубъективного осмысления мира. Таким образом варьируя всякое доступное моему актуальному восприятию или воображению место окружающего мира я могу установить его потенцию быть моим "здесь". Однако, в обыденном смыслополагании мне как сущему в мире задан определенный предел относительно того, что может быть моим "здесь" в пространстве окружающего мира: так, моим "здесь" не могут быть в обыденном смыслополагании, например, звезды на небе. Здесь также могут иметь место вариации степени близости того, что находится "там", к моему "здесь" и, соответственно, отдаленности того, что "здесь" от меня: это суть вариации "на тему" принадлежности чего бы-то ни было из горизонта того, что вообще может быть "там", моему "здесь". В зависимости от того, в какой позиции по отношению к "миру" мы находимся, мы можем осмыслять эту "принадлежность" как принадлежность вещи мне как человеческому существу, как принадлежность мне моего собственного тела, моей души, моих мыслей и так далее; в предельном смысле мы здесь можем интуировать принадлежность чего-либо, осмысленного соответствующим образом, моему "Я" (безотносительно к тому, что именно мы актуально понимаем под "собственным Я"). Я – здесь, в этой комнате (например, в моей комнате), в этом городе, и так далее: соответственно, все, что также находится в этой комнате, городе..., каким-то образом принадлежит к моему "здесь", даже если оно мне актуально не дано. Соприсутствие со мной в одной комнате и в одном городе, разумеется, разного рода и объекты такого осмысления осмысляются по разному, но и те, и другие по характеру своего местоположения отличаются от предметов, не находящихся в этой комнате и в этом городе. Предельным образом к моему "здесь", так понятому, может относится все, что находится в "поле моего зрения", например, включая звезды на небе, или все, что относится к некоему умозрительному единству как его часть – к такому умозрительному единству как, например, "моя страна" или "вселенная". Понятно, что в зависимости от того, какое понимание различия между "здесь" и "там" лежит в основании конкретной ситуации удостоверения, будут различаться и методы удостоверения, первоначально (в качестве "имплицированных" в ней по принципу приемлемости) задействованные в ситуации. Различие местоположения в метапространственном смысле – это различие между моим "внутренним миром" и внешним – окружающим миром как таковым. Или по другому это различие может быть выражено как различие между "идеальным" и "реальным", при том, что "идеальное" локализовано "здесь", там, где я: более того, это мои переживания, мысли, чувства, интенции, и так далее, усматриваются как сущностные характеристики этого моего "здесь", понятого как "здесь" моего "внутреннего мира". С другой стороны, осмысление всего, что относится к моему "я" таким образом – не "внешним", как предмет сам по себе, но "внутренним", как содержание сознания, или как конституированный предмет – в свою очередь, может быть положено в основание различия между "идеальным", моим "внутренним миром" и "реальным" предметным миром. Мои мысли, чувства, желания, интенции, разнородные содержания моего сознания – это то, что всегда "здесь" со мной в некоем предельном смысле, отличном от того, в котором могут пониматься как находящиеся "здесь" со мной предметы окружающего мира.

Мое тело пространственно тоже всегда здесь, но оно в то же время "вовне". Я могу его частично видеть, более того – я имею определенный, регулярно практикуемый – "обыденный" – взгляд на мое тело, так что в "поле зрения" попадают определенные его части. Мое тело представляет собой расширение пространственного горизонта моего "здесь" – мое "здесь" оказывается пространственно распределенным между различными "местами", которые непосредственно телесно ощущаются как различные места. В противоположность этому расширению, "здесь", из которого осуществляется видение в собственном смысле этого слова ("место" зрительных впечатлений), представляет собой пространственное сужение горизонта моего "здесь". Даже мое собственное тело по отношению к этому "здесь" "там". Однако, уместно все же полагать, что именно ощущение собственного тела задает ближайший пространственный горизонт моего "здесь": в этот горизонт входит все то, до чего я могу телесно "дотянуться", на что могу "воздействовать", соответствующим образом – тактильно – воспринимать. Другой пространственный горизонт моего "здесь" задается непосредственным "полем видения": сюда попадает все, что я актуально могу видеть воспринимать соответствующим образом. "Здесь" того, что я сейчас вижу, и "здесь" того, что сейчас находится в пределах моей телесной досягаемости, различны. Каждый пространственный горизонт моего "здесь" заданный телесно, зрительно, звуковыми впечатлениями и так далее – имеет также свое инструментальное расширение.

В каждом из обозначенных горизонтов пространственной ориентации мы имеем свой способ удостоверения в истинности чего-либо. Имея некий предмет в "поле зрения" и сомневаясь в отношении каких-то его деталей (например, если это дверь, то плотно ли она закрыта, или приоткрыта), мы можем присмотреться внимательнее, вглядеться и, таким образом, достичь новой зрительной очевидности по отношению к данному предмету. В горизонте, заданном зрительным восприятием, у нас "под рукой" только один способ удостоверения, но мы обретаем дополнительные возможности зрительного удостоверения, достижения зрительных очевидностей, расширяя соответствующий перцептивный горизонт за счет использования инструментов. Например, мы можем посмотреть на дверь в бинокль. Этот метод также относится к числу отработанных для данного типа объектов удостоверения; более того, если с помощью самого совершенного из оптических приборов оказывается возможным увидеть что-то такое в предмете, что опровергает прежде достигнутые очевидности, связанные с его актуальной данностью, то, пожалуй, именно очевидности второго типа, достигнутые инструментально, будут полагаться для данной ситуации предельными, если только под рукой (и в ближайшей перспективе, пока еещ значима интенция удостоверения) нет более совершенного в "инструментальном" (приближающем к объекту) смысле прибора. В случае тактильности взаимоотношение между телесным удостоверением и его инструментальным расширением несколько иное: вернее сказать, в ситуации удостоверения инструментальное расширение пространственного горизонта телесности не будет расширением возможностей удостоверения как в случае зрительного удостоверения. Более того, если что-то дано нам чисто тактильным образом и мы не можем на ощупь определить, что это за предмет, то нам бессмысленно тыкать в него палкой или циркулем: инструменты, пригодные для их телесного использования не "приблизят" к нам предмет так, как приближает его, скажем, бинокль, расширяя горизонт видимости. С другой стороны, здесь имеет место чисто пространственное расширение, но также пригодное для удостоверения: скажем, если рука не достает до какой-то поверхности, а необходимо выяснить, поверхность это или нет, то, достав до нее палкой и ощутив "рукой" твердость, мы достигаем желаемого результата и в то же время обнаруживаем, что палка функционировала в этой ситуации "как рука". Однако, часто единственный способ достичь ясности в той же ситуации, когда имеют место чисто тактильные данные и их первоначальная интерпретация вызывает сомнение обратиться к другому источнику впечатлений: например, открыть глаза или расспросить кого-нибудь об этом предмете. Между тем, как правило, именно телесный способ удостоверения расширяет возможности удостоверения во множестве жизненных ситуаций, когда сомнительным оказывается что-либо видимое (тогда как, скажем увидеть что-то чаще означает идентифицировать какие-либо звуковые данные, чем наоборот). Сколько бы мы не вглядывались, мы можем так и не понять, реален ли очаг или только нарисован на стене – пусть мы даже разглядываем его в лупу. Мы исчерпали зрительные способы удостоверения и нам остается только подойти ближе и потрогать то, относительно чего мы находимся в сомнении. В каждом таком случае, как и в случае адекватного использования инструментов, удостоверение означает "приближение" предмета; предмет становится для нас "досягаемым". Удостоверяясь тактильно, я делаю "там" предмета своим "здесь" в пространственном смысле. Удостоверяясь зрительно или инструментально, я расширяю горизонт своего "здесь", при том, что сам предмет все-таки остается тем, что находится "там". В этом смысле тактильное удостоверение по отношению к другим способам пространственного удостоверения можно обозначить как удостоверяющее "ближайшим образом", как удостоверяющее посредством изменения предметного местоположения (его "там" становится моим "здесь").

Самой "напряженной" и проблематичной ситуацией удостоверения, несомненно, представляется удостоверение в метапространственном горизонте: тот способ удостоверения, который здесь имеет место, если его рассматривать в чистом виде, уместно будет обозначить как "умозрительный". Какими способами мы можем "приблизить" идеальный предмет с целью его прояснения? Рассмотрим сперва синтетический случай удостоверения: "атомы", которые непосредственно не представлены ни в каком пространственном горизонте – их бытие в этом смысле идеально – мы можем увидеть в электронный микроскоп, приблизив их, таким образом, инструментально. Мы в этом "приближении" делаем "атомы" пространственными объектами, вводим их в горизонт пространственного удостоверения. Однако, совершенной ясности, как представляется, в этом (синтетическом) горизонте можно достичь, когда есть перспектива варьирования пространственных способов удостоверения – например, если бы была возможность пощупать атомы руками. В противном случае, в отношении того, представляют ли собой атомы пространственную реальность или "иллюзию" (в пространственном же смысле), будет сохраняться неопределенность. Принадлежит ли наблюдаемый в электронный микроскоп атом событию "наблюдения в микроскоп"? Восприятие объекта "накладывается" на восприятие инструмента, но эта ситуация не есть просто феномен многонаправленности сознания, а представляет собой специфическое единство инструментальной данности. "Событие атома" в смысле его восприятия как объекта "внешнего" мира есть также и "событие микроскопа"; очевидности "атомной" данности основываются на очевидностях "микроскопной" данности, хотя и не только на них, но и на том, что, например, предполагалось "здесь" (в ходе такого рода наблюдения) наличие "атома". Микромир в нашем сознании также неотделим от специфических инструментов его наблюдения-конституирования, как цвет от "органов зрения" (имеются в виду, конечно, значения, обуславливающие понимание объекта как "внешнего"), и так далее. Эта ситуация отсылает к более общей ситуации: способ данности объекта – то, "как" (в том числе, и "посредством чего") он стал содержанием сознания – есть конститутивный "момент" осмысления объекта, то есть, составляет часть его "значения". Соответственно, и приемлемые методы удостоверения во многих случаях основываются на этом опосредующем характере человеческих органов чувств и инструментов: это, что касается пространственного удостоверения, но зачастую такие опсредующие методы применяются и в метапространственном контексте. В имманентном времени конституирования предметного смысла того, что инструментально воспринимается – "перцепт" наблюдаемого объекта – неразрывно связан с "перцептом" инструмента наблюдения, лишь на концептуальном уровне – в интерпретации – эта связь понимается как связь опосредующего данность и опосредованной данности. Таким образом, очевидности "атома" отсылают к очевидностям "микроскопа" как к своему достаточному основанию в не меньшей степени, чем к очевидностям самого чистого сознания. При этом "атом" остается идеальным объектом – но то, что является здесь объектом наблюдения в электронный микроскоп, также полагается как "атом". Означает ли такая, обоснованная инструментально материализация атома, что идеальный объект "атом" с его описанными идеальными свойствами – теперь ни что иное, как модель или даже образ того самого, что можно наблюдать в микроскоп? Проблема здесь состоит в том, что признаваемая связь микроскопа с объектом наблюдения как чисто опосредующая некую другую реальность актуально не верифицируема, поскольку никак иначе "проникнуть" в эту реальность мы не в состоянии (соответственно, не верифицируем и статус наблюдаемого в микроскоп как особой "реальности" – микромира): таким образом, микромир продолжает оставаться идеальным объектом. Во многих же случаях метапространственного удостоверения мы вообще не можем "приблизить" идеальный предмет путем его пространственной или инструментальной "материализации". Между тем, к "метапространственному удостоверению" мы вынуждены обращаться всякий раз, когда критический разум не удовлетворяется очевидностями, достигнутыми в отношении предмета в горизонте его пространственного удостоверения – очевидностями, которые можно обозначить общим термином (характеризующим их соответствующим образом по способу обнаружения этих очевидностей) – "очевидности присутствия". Эти очевидности говорят нам о том, что предмет "здесь" в специфическом смысле его актуального присутствия в нашем рассмотрении: это "здесь" имеет не пространственное, а скорее, метапространственное значение. Эти очевидности по существу – как показал Э. Гуссерль в "Идеях..." – ничего не говорят нам о реальности или идеальности предмета, о том, каким образом он есть, если мы не привлекаем в ситуацию, в которой актуально опираемся на очевидность реальности или идеальности существования соответствующего предмета, каких-либо других "очевидностей" – проясненных или нет, достигнутых в каком-либо критическом рассмотрении или просто принятых на веру. Эти очивидности суть предметные самоданности, которые в определенной критической ситуации сами представляют собой удостоверения в том, что предмет "имеет место".

Если относительно "реальности" или "иллюзорности" в пространственном смысле горизонт тактильности представляет собой актуальный предел наших возможностей удостоверения – дальше все зависит от принятой "системы верований" или от "установки сознания" по отношению к данному роду предметов – то относительно истинности некоего положения дел вообще (если вопрос о его истинности не подразумевает вопроса о его "реальности" в пространственном смысле) существующие "пределы" – иного рода. Это умозрительные пределы: в качестве примера такого предельного усмотрения можно привести очевидную внутреннюю непротиворечивость некоего положения дел. Независимо от того, какое значение мы придаем этому типу "чисто внутренних" (в отличие от "внешних", пространственных) усмотрений – придаем ли мы им значение интеллектуальных интуиций или дедукций или какое бы-то ни было еще (в смысле того, как соответствующая "очевидность" достигнута) – мы здесь имеем дело с предельным способом удостоверения. Он не "отработан" в обыденной практике так, как отработаны методы пространственного удостоверения, но он в некотором смысле универсален, поскольку применим фактически к любой ситуации удостоверения и представляет собой в каждом случае действительно предельное выполнение интенции удостоверения: дальше вопрос может быть только снят, если он не разрешен. Горизонт чисто умозрительных удостоверений, очевидно, не может быть расширен ни за счет обращения к пространственным способам удостоверения (поскольку чисто идеальный объект метапространственного рассмотрения не представлен пространственно), ни за счет применения инструментов. Единственный доступный здесь способ расширения горизонта удостоверения – его интерсубъективное расширение: обращение к опыту Других, к опыту сообщества мыслящих индивидуумов, наконец, к опыту общезначимости, имеющему смысл только в контексте бытия такого сообщества. Опыт Других значительно расширяет наш горизонт "мировидения", он указывает нам на новые предметы и, в частности, на новые аспекты того, что требует удостоверения. Но означает ли такое расширение горизонта также и "приближение" требующего удостоверения предмета, хотя бы в таком же смысле, в каком мы "приближаем" к себе видимый предмет, ощупывая его руками? Ответ на этот вопрос представляется взаимоувязанным с пониманием того, насколько вообще достоверной оказывается для нас общая аналогия и частные усмотрения "подобия" и "родства" моего Я и Других Я, лежащая в основании понимания "интурсубъективности" как конститутивной основы "окружающего мира" и как "внешнего" источника истинности.

Последнее различие между моим Я и Другим Я никогда не может быть устранено – это различие обособленности местоположения, телесной обособленности, обособленности ощущений и т.д. – я, например, не могу ощутить чужое тело такде как свое: изнутри. Всякое суждение, источником которого представляется Другой или сообщество Других, соответственно, поскольку оно "извне" воспринимается мною, не может быть непосредственно "со-высказано", "со-продумано", "со-помыслено", и так далее; я не могу, соответственно, иметь к нему и к тому, что высказывается то же самое (не такое же, а именно то же самое) отношение, что и тот, кто понимается мною как "источник" суждения (источник истинности). Я могу либо принять на веру предлагаемое мне в качестве истины мнение, либо удостоверится самому в том, что это действительно истина. Как? – либо снова обращаясь к интерсубъективному опыту общезначимости, где все значения мною воспринимаются подобно удостоверяемому и также должны быть с чем-то соотнесены в моем личном опыте, либо обращаясь "внутрь", к своему личному опыту, пытаясь усмотреть самостоятельно то положение дел, которое "внешним образом" (из "области" объективных истин) предлагается как истинное – то есть, пытаясь достичь "здесь" очевидности. То, что происходит в ситуации "интерсубъективного удостоверения", если это не простое принятие на веру чужого мнения, по сути есть соотнесение "общезначимых" истин с личным опытом очевидностей, в котором эти истины находят свое удостоверение (или не находят), и, таким образом, опосредовано подтверждается и их "общезначимость". Единственный остающийся "у нас под рукой" способ радикально "приблизить" предмет это относится и к пространственно представленным предметам, и к не представленным пространственно – это обратиться к внутреннему опыту чистого предметного присутствия "здесь", где я (в предельном смысле), и достигнутые в этом горизонте очевидности единственные обладают соответствующей (необходимой для радикального "приближения") удостоверяющей силой. Здесь контекст удостоверения как бы максимально расширяется: принцип приемлемости уступает свое место принципу наиболее радикального приближения. Однако, с другой стороны, такие "внешние" способы удостоверения истинности некоего положения дел как доказательства или чужие свидетельства выполняют вполне определенную проясняющую функцию в ситуации удостоверения – установления очевидностей. Расширяя наш "горизонт" предметной данности полученный нами извне чужой опыт создает дополнительные возможности для удостоверения в конкретной ситуации. Доказательство показывает нам, как изначально неясное суждение может быть ясным. То есть, чужой опыт, чужое, объективное знание в ситуации индивидуального удостоверения создают условия для достижения нами желаемой очевидности, каковые условия, разумеется, могут и не быть выполнены в личном опыте. В этом смысле обращение к чужому опыту, к "внешнему" знанию также представляет собой "приближение" предмета, требующего удостоверения – подобное инструментальному приближению. Но позиция радикального приближения предмета – а именно на этой позиции осуществляется, в частности, поиск оснований истинного знания – создает условия для наиболее полного рассмотрения аспектов: такого, при котором становится видно как одни аспекты из множества данных в конкретной ситуации удостоверения оказываются "замеченными", а другие нет.

в. Опыт "значимости".

Нам известно из опыта повседневности, что значит "отдавать предпочтение" чему-либо в ущерб чего-либо другого. Как "ситуация предпочтения" может быть описано событие такого соотнесения предметов и их актуальных представлений – предметных содержаний сознания – при котором один или некоторые из них (понятые как предметные аспекты) осмысляются как более значимые по отношению к другим в их актуальном соприсутствии. Предмет, ставший таким образом объектом "предпочтения", фундирует также и новую ценностную ситуацию, в которой он является "ценностным ориентиром" или, выражаясь менее точно, но более привычно, "критерием оценки" для всего, что "здесь и теперь" актуализовано вплоть до нового "предпочтения", как бы замещающего и кладущего предел предыдущему, поскольку одновременно актуализованные предпочтения, относящиеся к разным регионам предметности, могут не конфликтовать друг с другом подобным образом: например, когда нам достаточно сильно хочется есть, из всех попадающих в "поле зрения" предметов наиболее ценным (актуально значимым) оказывается "что-либо съестное" – соответствующий тип предметности становится объектом преимущественного внимания, если "на данный момент" у нас нет никакого другого ценностного ориентира кроме "чувства голода". Здесь мы имеем дело с (новым) смысловым единством "оценки", в котором ассоциированы "ценностный ориентир" и любой другой объект, могущий попасть в "поле зрения" в контексте, когда сам "ценностный ориентир", как данность, есть объект преимущественного внимания. На основании этого единства конституируется ценностное значение предмета, а сам предмет "затем" становится либо объектом преимущественной тематизации, либо частью "фона" – на основании этого факта предмет может быть понят как актуально значимый или не значимый в данной ситуации и как более или менее значимый, при том, что в расчет принимаются и другие актуальные на момент оценки характера значимости "ценностные ориентиры". Имея в виду, что актуально в любой момент конститутивной активности мы всегда имеем нечто в качестве "наиболее значимого" по сравнению с другим актуально данным, можно утверждать, что, фактически, весь повседневный опыт есть опыт значимости. Соответственно, можно выделить и интенциональные основания предметной значимости для ситуаций оценки и предпочтения: например, интенцию предпочтения. "Значимость" здесь – это не значение, которое придается предмету или какому-то его аспекту, это характер данности. Ситуации оценки предмета, выделенного на фоне других, и предпочтения в этом смысле представляют собой частные случаи опыта значимости: вообще же "актуальная значимость" предмета выражается тем, что предметная данность имеет последствия, и отсылает этот факт к интенциональной выделенности предмета или предметного аспекта на фоне – к такого рода выделенности, что по мере изменения фоновой данности объект в фокусе продолжает оставаться темой актуального рассмотрения. Когда объект уже выделен, "работает" интенция значимости и ее модификации. Эта активность выражается в том, что из числа актуально данных объектов преимущественно (с последствиями) выделяются некоторые уже в согласии с неким принципом, который можно обозначить, хотя не слишком удачно, как "заинтересованность": скажем, в ситуации, когда значимо желание есть, в согласии с этим принципом осуществляется преимущественный отбор предметов "пригодных для еды" и даже поиск таких предметов в окружающем пространстве, то есть преимущественная тематизация здесь эксплицирована в конкретных физических действиях. Некое "предметное поле" подлежащих преимущественной тематизации объектов при этом как бы имплицировано в ситуации предметной значимости интенцией значимости. Все, что попадает в "поле зрения", может быть объектом внимания: преимущественное внимание или предпочтение здесь означает, что некое содержание сознания полагается в основание новой жизненной ситуации, например, понятое как цель для некой активности (поиск пищи, решение проблемы) или как аксиоматический ориентир для ссылок, как основание для удостоверения все ситуации, когда некое положение дел актуализовано в качестве абсолютно достоверного базиса или ценностного ориентира, отсылают к "ситуации" (разумеется, отвлеченной от пространственно-временной реальности жизненных ситуаций) придания этому положению дел соответствующего значения, то есть к ситуации "предпочтения", в рамках которой только и возможно придание подобного значения.

Для целого класса ситуаций деморкации данности по принципу значимости мы, кроме того, можем установить некую априорную данность – а именно, данность "ценностного ориентира": затруднительно, однако, говорить о том, что так "ориентирована" всякая вообще интенция значимости – в частности, значимость "неожиданной" или "шокирующей" данности вряд ли можно с достаточным основанием определить, исходя из какой-то подготовительной данности или ссылкой на возможный ценностный ориентир: здесь "значимость" предстает коррелятом актуальности – но "неожиданная" данность всегда имеет последствия, это не обязательно удивление или какие-нибудь подобные "чувства", новая данность такогорода нуждается в соотнесении с остальным миром, с регулярным вообще и с типичным для данного типа ситуаций. Для прочих же случаев ценностного осмысления данного можно установить некую "исходную точку" ценностного конституирования ( для каждой ситуации, видимо, свою собственную): "первичное впечатление" (как в случае появления чувства голода) или "концептуальное" усмотрение (как в случае некритического принятия на веру какого-либо тезиса), инициирующее появление "ценностного ориентира", задающего собственный горизонт актуализаций. Уместно предположить, что сама возможность осмысления некой данности как "ценностного ориентира" для прочих данностей в установленном контексте коренится в прошлом опыте, "из глубин" которого как бы тянутся цепочки непрестанного конституирования ценностных ориентиров наряду с конституированием предметного мира как такового, и в этом смысле каждый объект, функционирующий в сознании в качестве ценностного ориентира может отсылать к "предшествующим" ситуациям соотнесения с "ценностными ориентирами" и, таким образом, быть аксиологически внутренне мотивированным, каковую мотивированность представляется, однако, возможным проследить только для конкретных ситуаций. Вообще же установление подобных частных связей означает только усмотрение возможности для данной конкретной ситуации быть ценностно ориентированной, но не аксиологии как таковой. Идти по такому пути значит с необходимостью проблематизировать ситуацию появления "первого" ценностного ориентира.

Осуществив эйдетическую редукцию в отношении ценностной ситуации и ситуации "становления" аксиологического априори, с какими сущностными усмотрениями мы можем здесь "столкнуться"? Прежде всего, объект, который мы называем "ценностным ориентиром", есть объект среди других объектов также конституирован. Далее, его констиутуирование представляет собой презентацию некоего предмета (некой данности) с новым значением, то есть, это по существу конституирование нового – аксиоматического объекта или предметного значения, который ассоциирован в некой жизненной ситуации. Можно ли говорить о том, что эта ассоциация и, соответственно, "аксиологическое единство", мотивирована ближайшим образом "фактом" констиутирования некой предметности, и, в пределе, предметной интенцией, обозначающей как бы общее начало конституирования данного предметного смысла? Несомненно, имея в виду, соотнесенность данного с "ценностным ориенитиром", то есть в контексте определенной жизненной ситуации. "Оценить" объект – не то же самое, что оценить "положение дел": оценка объекта – это определение перспектив его актуализации, то есть, иначе говоря, определение того, будет ли в ближайшем конститутивном "будущем" данный объект занимать внимание и насколько полно? Здесь "оценка" означает усмотрение актуально заданной в опыте значимости перспективы тематизации объекта, исходя из ситуативной определенности "настоящего", то есть в горизонте возможных интенциональных актов, мотивированных наличным содержанием и наличными интенциями, в той степени, в какой этот горизонт возможно обозреть. Стало быть, актуализация некоего объекта как ценностного ориентира сама отсылает к некой предметной интенции как к своему актуальному основанию, а также – к интенции перспективных значений предмета в горизонте возможных тематизаций и уже заданных направлений тематизации, объекты которых уже оценены с этой точки зрения или еще только подлежат такой оценке.