Текст книги "Здесь водится таймень (СИ)"

Автор книги: Алексей Заревин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Сашкина мать направилась к соседкам, судачившим неподалеку, но сын дернул ее за руку, и она остановилась.

– Мам, пожара нет. – сказал Сашка веско.

– И что?

– Ма, давай ты с ними постоишь, поговоришь, а я сбегаю дальше, разузнаю что там, а? Видишь, все спокойно, все уже закончилось, а?

– Не полезешь? – мать посмотрела Сашке в глаза.

– Не полезу.

– Обещаешь?

– Слово даю.

– Ладно, беги. – улыбнулась мать. – Но смотри мне!

Сашка рванул так, что рубашка на спине вздулась пузырем. Навстречу шли люди – знакомые и не очень. Какой-то дядька попытался ухватить Сашку за рукав, да где ему!

– Стой! Нельзя! – крикнул дядька вслед.

Чего это нельзя? Еще как можно!

Деревья поредели, расступились, Сашка стремглав вылетел к берегу Ташлянки. Здесь, на обширной поляне, поросшей пыреем и боярышником, стояли две желто-синие милицейские машины и РАФик неотложки. Пожарный ЗИЛ съехал по лесной просеке вниз, к самой воде. Его раздвижная лестница уперлась концом в свежий, влажный песок противоположного склона.

Около одной из милицейских машин в окружении детворы стоял молодой лейтенант. Он улыбался, трепал ребят по макушкам, что-то спрашивал и сам отвечал на вопросы. У другой машины тоже собралась толпа, там опрашивали свидетеля. В роли очевидца выступал Артемка Самохвалов – шестилетний, черноволосый и важный. В волосах у него был песок, песок был в складках одежды, в носу и ушах. Он надувался, как рыба-мяч, и каждому вновь прибывшему объявлял заученную фразу:

– Это был оползень. Я спасся чудом и слышал душераздирающий крик «помогите».

Слово «душераздирающий» Артемке очень нравилось, хотя давалось с трудом.

– Здорово, Санек. – раздалось над ухом.

Сашка обернулся, увидел Вовчика.

– О! Здоров, – они пожали руки, – что случилось?

– Обвал. Ну, то есть оползень. Пацаны на противоположном склоне песок рыли…

– Зачем?

– Ну… Как бы пещеры выкапывали.

– А… Там? – Саня поглядел в сторону пожарного ЗИЛа.

– Ну да. Копали, копали… Вроде все было нормально, а сегодня поехало дерево…

– Как это?

– Кто-то из пацанов копал под деревом, чтоб в пещере были корни, как в кино. Дерево упало, потащило за собой песок, получился оползень.

– Ни фига себе…

– Вот тебе и ни фига. Теперь пожарные копают, говорят, кого-то засыпало насмерть.

– Со двора был кто?

– Не, не было. Все с Ботаники. О! – воскликнул Вовчик внезапно, – Здрасьте, теть Наташ!

– Здравствуй, Вова. – ответила Сашкина мать, незаметно подошедшая к беседующим приятелям.

Она кивнула головой и пояснила:

– Надоело там ждать.

– Пацанов с Ботаники песком засыпало. – бодро отрапортовал Вовчик. – Кого-то даже насмерть.

– Да, мне уже рассказали… Сколько их было?

– Не знаю. То ли пять, то ли семь… Кто испугался, домой убежал, кто-то побежал звать на помощь…

Тут в тихий омут ворвался небольшой смерч в виде Артемкиной матери. Невысокая, бледная с изможденным лицом и дулей на бесцветной голове, она сходу отшлепала сына по пыльному заду и утащила ревущего героя домой.

– Ладно, старик, я пошел. Дел на завтра куча, – объявил Сашка. – Пошли, ма?

– Идем, сынок. До свидания, Володя.

– До свидания, теть Наташ.

Домой вернулись около шести.

Поужинав, Сашка было принялся за уроки, но позвонила староста Ленка Алефирова и сообщила, что уроков завтра не будет, а будут похороны, поэтому завтра все приходят к десяти и приносят цветы. Четное количество.

От этих известий мать потемнела и попыталась взять слово, что ноги Сашкиной не будет на речке, но сын решительно пресек пустопорожний разговор, объяснив, что на Ташлянку не ходит даже и без всяких глупых клятв. А если она хочет, чтобы он дал зарок заведомо невыполнимый, то можно поговорить про Мохнатый остров или Лягушье озеро.

Мать выслушала сына поджав губы, но возражать не стала. Выдала два рубля, и Сашка, пробежав три остановки до торгового пятачка, купил четыре гвоздики по сорок копеек и большой стакан семечек за двадцать.

Утро выдалось солнечным, но прохладным и ветреным. Учеников кое-как построили на школьном дворе буквой П. Сколь ни пытался Сашка узнать имя жертвы, ответа не добился. Никто ничего толком не знал, но всем были известны страшные подробности. Девчонки смахивали слезы и говорили про оползень и дерево, и что на вскрытии обнаружили песок в желудке и легких, и как страшно гибнуть в песочной могиле… Все прикрывали цветы от ветра, чтоб не сломались стебли, заправляли пионерские галстуки за вороты пиджаков и фартуков, шипели и цыкали на Сашку, мол, подожди полчаса, все прояснится.

Около одиннадцати к школе зарулил чахлый ПАЗик с черной полосой по борту и табличкой «Ритуальные услуги» под ветровым стеклом.

Задние двери распахнулись, из них выскочили дядьки с табуретами и побежали в центр двора; табуреты установили буквой Т и снова убежали. Открылась передняя дверь, на улицу стали выходить люди в черном.

Разговоры разом смолкли, наступила тишина, какой не бывает на городской улице рядом со школой. Только ветер шумел верхушками старых тополей, хлопал надорванным краем линялого транспаранта «Добро пожаловать в мир Знаний» и разносил обрывки фраз людей из автобуса.

– Стульев надо, Веру с Пашей посадить…

– Портрет кому?

– Витя! Витя, придержи…

– Захвати там… Да-да, за чехлом!

Гроб, однако, вынесли тихо и без лишней суеты установили на табуреты. Кто-то приволок из школы стулья, усадили мужчину и женщину. В мужчине Сашка узнал вчерашнего нелепого бегуна. В изголовье стал Ромка Фомин из седьмого «Б». В его руках был нецветной портрет с лентой через уголок. Неудачно встал этот Фомин, никак не разглядеть лица на снимке!

Наконец все как-то устаканилось, и на первый план вышел директор. Длинный, в толстых очках, он долго не мог справиться с кнопкой на микрофоне. К нему проскользнул трудовик, щелкнул пальцами, и сразу над собранием прогремело:

– Кхм…

Директор прокашлялся, развернул бумажку и начал:

– Товарищи! Сегодня мы со скорбью в сердцах прощаемся с нашим учеником и товарищем Денисом Гурцевым…

Гурцевым.

Гурцевым!

Гурцевым! – зазвонили колокола под куполом.

Сашка огляделся, его окружали серьезные лица одноклассников.

– Кого? – тупо спросил он у Сереги Дмитриева.

Тот скосил глаза и шепнул:

– Гурцев… – и потом прошевелил губами, – глухая тетеря…

– Гурцев? – ошеломленно повторил Сашка.

Толстая Светка Разводова одним движением руки вырвала его из строя, оттащила за спины ребят и зашипела:

– Чо ты орешь? Чего тебе не ясно? Денис Гурцев из седьмого «Б», понял? Он с дружками уже неделю копал песок на обрыве. Хотели подземные ходы сделать и играть в партизанов, как в катакомбах! Чтобы лазать из одного коридора в другой. Берег теперь обнесут забором, чтоб никто больше не лазал, чтоб никого не убило…

– Гурцева не могло убить, я с ним дрался вчера. – убедительно сказал Сашка.

– Кто? Ты? Почему не могло? Почему дрался? – заинтересовалась Разводова.

Но Сашка не мог объяснить, почему не могло убить именно Гурцева, он лишь растерянно смотрел на подрагивающие щеки Разводовой. На короткий миг вспыхнула в груди и тут же угасла жгучая обида на врага, так ловко избежавшего справедливого возмездия, а вместо обиды, в том самом солнечном сплетении, исподволь зародилась предательская легкость, и гадкая подлая радость вытеснила тревогу и страх. Сашку бросило в жар, он мучительно покраснел, выпалил вибрирующим щекам Разводовой: «Дура!» и быстро отошел за ближайший тополь.

Кулак, в котором он сжимал цветы, вспотел, и стебли неприятно скользили в руке. Он аккуратно положил гвоздики на толстые корни, выпирающие из-под земли, вытер ладони о курточку и пошел домой.

Он шел медленно, размышляя о старом подсохшем дереве, не удержавшем собственный вес; и о том, что вообще-то затея с катакомбами хороша, но требует серьезного, вдумчивого подхода. Если уж копаешь шахту, будь любезен сделать крепеж, усилить потолок, стены – тогда и не обрушится ничего, и оползня не будет. К речке он, конечно, не ходок, потому что обещал матери, но когда-нибудь…

Проходя через сад, он неожиданно столкнулся с братом Гурцева, и волна былого страха пробежала по спине, а в груди заныло и стало тесно. Но враг не замечал Сашку. Он сидел под деревом, тер кулаками глаза, громко шмыгал носом и судорожно всхлипывал. В руке он крутил яблоневый цветок и отрывал от него лепестки. Сашка остановился, выжидающе посмотрел на противника. Гурцев-старший тускло поглядел на Сашку, лицо его перекосилось, и он горько, отчаянно зарыдал.

ОРДЕНОНОСЕЦ

рассказ

Жека с Лешкой висели на крепком дощатом заборе и глазели на проходящую колонну.

Комбайны шли парадным строем, врубив всю наличную иллюминацию. Ревели моторы. Августовская полночь разлеталась в клочья под натиском технического прогресса и человеческого гения. Из труб рвалась черная копоть и брызги неотработанной соляры. Красные флажки на крышах хлопали встречному ветру. Первым шел единственный «Дон» (председатель два года выбивал), следом – четыре новые «Нивы» со скошенными кабинами, потом тоже «Нивы», но старые. За комбайнами двигались колхозные ЗИЛы.

Ровно.

Грозно.

Битва за урожай.

Жека, плотный деревенский паренек, сохранял внешнее спокойствие, а его двоюродный брат Лешка, городской мальчик на каникулах, был потрясен и раздавлен. Ничего более величественного в свои десять лет он не видел, разве только Парад на Красной площади, но это по телевизору, не считается.

Жека дернул брата за короткий рукав:

– Батя! – закричал он, – Вон! Батя! – и ткнул пальцем куда-то в колонну грузовиков.

– Где? Где?

– Да вон, вон машина его, дурак!

– Какая?

– Вон та!

– Ага!

В кабине третьего ЗИЛа угадывалась светлая рубашка водителя. Мальчишки изо всех сил махали руками.

– Батя! – надсаживал басок Жека.

– Дядь Вов! Дядь Вова! – тонко кричал Лешка.

Жекин отец махнул приветственно рукой и дал короткий гудок.

– Видал?!

– Ага!

– То-то!

– Ага!

– Не то, что в городе!

– Ага.

Колонна прошла.

Жека сидел на крыльце, степенно жевал помидор с грядки, Лешка суетился рядом, не мог успокоиться. Рев колонны затихал в темноте, уступал стрекотанию сверчков.

– Как они, Жека, а?! Как они: ррррээээнннчччщщщщ! – Лешка топил педаль в пол, и клыкастый ЗИЛ устремлялся в поле, сминая степные травы и разгоняя облака пыли.

Над крыльцом горела лампочка, вокруг нее толкались мошки и ночные бабочки.

– Пошли в комнату, – Жека отер руки о широкие шорты, – вставать рано.

– Пошли.

– Ноги помой.

– Ага.

Легли.

Жека на правах хозяина спал на полу. Лешка лежал на его кровати и тихо завидовал.

– Жек, слышь, Жек, а почему ночью работают?

– Днем тоже работают.

– А когда спят?

– Зимой.

– Я понимаю, а зачем ночью работать?

– Скоро дожди пойдут, не покосишь. Надо успеть до дождей.

– А почему комбайны, когда косят, медленно едут, если надо быстрей?

– Спи.

– Жек, а дядь Вова может меня в поле взять?

– Нет.

– Почему?

– Последний день уборки сегодня.

– А-а… Жалко.

Лешка проснулся часов в семь. Высокое солнце уже припекало. В сенях Галина Ильинична, Жекина мама, высокая, красивая женщина, процеживала утреннее молоко.

– Проснулся? Сепарировать молоко будешь?

– Буду… Теть Галь…

– На вот, садись. Подвинь табуретку. Вот так.

– Теть Галь, сегодня уборку заканчивают, да?

– Да.

– Праздник будет?

– Будет.

– А нам можно?

– А кто будет по хозяйству управляться? Кролям травы надергайте и воды налейте. Курям тоже воды. И Борьку не забывайте. Все, я в школу, – она улыбнулась племяннику и быстро вышла за калитку.

Тетя Галя преподавала историю в сельской восьмилетке. Лешка не понимал, зачем учитель ходит в школу летом. Он строил догадки и сосредоточенно крутил ручку сепаратора. Надо держать ритм, иначе молоко польется куда-то не туда и ручка встрянет намертво. Тогда придется разбирать сепаратор и прочищать всю конструкцию. Сам Лешка разбирать не умеет, теть Галя ушла, а Жека будет глумиться, поэтому крутить надо посильнее, вот так.

Молоко показалось на стоке. Сначала несколько капель, потом потекло тонкой струйкой, и, наконец, голубоватая обезжиренная струя мощно полилась в эмалированное ведро, взбиваясь в пушистую пену. На противоположном стоке появилась тонкая полоска сливок. Лешка подставил под них кастрюлю, долил молока в приемную емкость и снова налег на ручку.

К десяти жара стала нестерпимой на термометре было под пятьдесят. Жека и Лешка валялись в большой комнате на паласе. Каждые два часа, накрывшись с головой толстой рубахой дядь Вовы, они по очереди бегали во двор, доливали воды в поилки кроликам, курам и хряку Борьке. В доме было прохладно, еще с мая все окна заклеены фольгой. Несмотря на полумрак, включать электричество днем категорически запрещалось. Жека объяснил запрет просто: отпустил Лешке щелбан и, ткнув пальцем в потолок, назидательно сообщил: «Это что? Это – лампа накаливания. От нее воздух тоже греется». Дом был совсем новый – трехкомнатный, с магистральным газом, летней кухней и большим участком. Но Лешке больше нравилось в старой хате жекиной бабушки. Дом старый, дореволюционной постройки. Стены толстые, не пускают ни холод, ни жару. Весь дом обвит виноградом, и добавляют тени три вишни, пара яблонь и черный тутовник. Никакой фольги на окнах не надо.

– Жека… Жек…

– Чего.

– А сколько дядь Вова зарабатывает?

– Вообще? Или за уборку?

– А он что, по-разному?

– Конечно.

Лешкина мама работала на заводе и всегда зарабатывала одинаково. Иногда отец, калымивший где-то на северах, получал сверх обычного, и тогда приходили большие алименты.

– Ну, за уборку сколько получит?

– С тыщу должен.

– Да ладно! Таких зарплат не бывает, – убежденно сказал Лешка.

Вообще-то сосед Семка хвастал, что отец привез из загранки двухкассетный «Шарп» за полторы тысячи, но Лешка не очень-то верил: откуда у нормального человека полторы тысячи? Столько может быть только у бандита после ограбления. А Семкин отец не бандит, работает где-то в Агропроме (это дом такой серый на пересечении Мира и Коминтерна), ходит с портфелем и носит Семке красивые ручки с английскими надписями и цветными фигурками.

– Это в городе у вас не бывает. А кабы батю на комбайн допустили, так и все две тыщи заработал бы.

Получить две тыщи за месяц было настолько нереально, что Лешка сразу поверил.

– Ого… Это можно мотоцикл купить…

– Мотоцикл, – передразнил Жека, – в остальной год у него семьдесят в месяц, понял? Так что дели эти тыщи на весь год.

– А… Тогда мало получается. Мама и то больше зарабатывает.

– Ну и езжай в свой город, раз не нравится.

– Ну и поеду.

– Ну и езжай.

Теть Галя вернулась в четыре часа. Через ее руку было перекинуто длинное расшитое узорами красное платье. Она кивнула ребятам и сразу удалилась в свою комнату. Жека спросил через дверь:

– Петь будешь?

– Буду, сынок.

– А батя там?

– Там. В первой бригаде. Все уж там. Готовятся. За мной в пять автобус заедет. Вернемся часов в девять с отцом. Вы тут не голодаете?

– Не. Борща поели, салат…

– Вот и молодцы, – она появилась в дверях, – в деревне, Лешка, трудно умереть с голоду! – и подмигнула племяннику. Лешка смотрел на нее и улыбался во весь рот: теть Галя была очень красивая в концертном платье; из густых русых волос она соорудила затейливую прическу. Получилось здорово.

– Проводите?

– Ага.

К вечеру жара спала. Солнце было еще высоко, но уже не изнуряло, не гвоздило в макушку.

Дом фронтальной стороной выходил прямо на дорогу, а за ней только пыльная ставропольская степь с чертополохом да полынью.

Колхозный ПАЗик привез теть Галю в восемь. Лешка с Жекой сидели на лавочке, лузгали недозрелые семечки из мягкого подсолнуха. Автобус остановился напротив дома, теть Галя сошла на горячий асфальт и стала осторожно спускаться по каменистой насыпи. Туфли держала в руке. Жека бросил подсолнух и рванул к ней, только голые пятки замелькали. Лешкины ноги, городские и мягкие, к таким испытаниям были не готовы. Он аккуратно выбирал куда ступить, больно шипел, если попадался острый камешек.

Жека взял у матери сумку, она обняла его одной рукой за плечи, и так они пошли к дому.

– Лешка! – крикнула теть Галя издалека, – не ковыляй, лучше принеси воды из колодца!

Лешка принес ковшик с водой. Теть Галя выпила половину. От нее вкусно по-городскому пахло косметикой, и этот запах смешивался с раскаленными степными ароматами.

– Фух! Спасибо, Лешик. Жека, а отцу-то знаешь что?

– Что? – насторожился Жека.

– Орден дали…

– Какой орден?

– Обыкновенный. Красного Знамени.

– Настоящий?

– Настоящий.

Жека с Лешкой переглянулись и дружно заорали:

– Ура!!!

– А за что, теть Галь?

– Мам, за что?

– А когда он приедет?

– А он его привезет?

Галина смотрела на ребят вроде с радостью, но как-то тревожно.

– Привезет, конечно. А когда приедет не знаю. Праздник-то закончился, да он с мужиками там остался, орден обмывать…

– У-у-у, – протянул Жека, – это надолго.

– Не должно, там же начальства разного понаехало. С района, со Ставрополя даж.

– Ему за уборку что ль?

– Ну что ты, сын. За уборку такое не дают. Это за Афганистан.

– Так это ж давно, – удивился Жека.

– Ну вот и нашла награда героя. Как бы он за руль не сел после праздника…

– Ой-ёй, – встревожился Жека. Отца уже лишали прав на два года. Права-то давно отдали, но на комбайн до сих пор не допускают.

Солнце клонилось к закату и красиво подсвечивало легкие перистые облака. Где-то на краю горизонта угадывались облака посерьезней, кучевые. Галина Ильинична переоделась в домашнее, и теперь уже все семейство лузгало семечки, ожидая отца. В половине десятого на дороге показался ЗИЛ. Все трое встали и вытянули шеи. Лешка полез на забор. Машина приближалась. Несмотря на светлое еще время, водитель включил дальний свет, противотуманки, габариты – короче, все что светится.

– Ой-ёй, – произнес Жека.

– Чего? – спросил Лешка.

– Орденоносец… – зло сказала теть Галя и зашевелила губами.

– Пошли на зады? – спросил ее Жека.

– Пошли. Лешка, слезай.

Проехать к заднему двору на ЗИЛе – дело непростое. Заборы стоят вплотную друг к другу, так что и на жигулях-то не очень покатаешься. «Как же он там поедет?» – удивлялся Лешка про себя.

Тем временем ЗИЛ поразительно ловко лавировал меж изгородей и металлических сеток, натянутых на деревянные столбы.

Из соседнего дома вышла тетя Люба, молодая светлая баба, и звонко крикнула:

– Галь! Героя-то встречаешь?

Теть Галя на ходу махнула ей рукой: некогда, мол.

Втроем навалились на задние ворота, ЗИЛ взрыкнул, плавно вошел в створ и остановился посреди двора. Галина вдавила кнопку и потянула ручку водительской двери. Дверь открылась, и ей на руки скользнуло бесчувственное тело мужа. Тело было длинным, худым и жилистым. Дядь Вова был мертвецки пьян. Он спал и улыбался во сне широкой детской улыбкой. В правой руке дядь Вова сжимал коробочку красного атласа и книжку-удостоверение.

Галина подхватила мужа и кивнула Лешке на коробочку:

– Возьми у него. Жека, помогай.

Вдвоем с сыном они попытались поставить отца на ноги. Дядь Вова приоткрыл правый глаз, мутно глянул на жену и улыбнулся еще шире и радостней. Ноги его не держали. Галина с Жекой потащили его в дом.

Лешка захлопнул дверь машины, пошел было следом, но остановился. Коробочка была приятной на ощупь. Он хотел ее открыть, но не открывал. Просто смотрел.

Он подумал, что обязательно поедет к отцу на север, и вдвоем они будут ловить загадочную рыбу хариус, про нее отец писал в письмах. А во дворе Лешка расскажет, что его дядя – орденоносец. И если лысый хмырь Киря опять не поверит, то огребет по полной. Лешка погладил атлас и вздохнул.

Свежий ветер поднял желто-серую глинистую пыль и закружился маленьким смерчем по остывающей степи. Издалека с запада долетел глухой рокот, и порыв ветра хлопнул незапертой дверью сарая.

Ночью пошел дождь.

Н А С Р А М Б Е К

Рассказ

Рота поднялась среди ночи по тревоге, хотя команды не было. Сигналом к побудке послужил истошный женский крик, от которого оконные стекла расцвели побежалостью, а капитан Ланчёв спросонья влетел в торец открытой двери, приняв вопль за визг бомбового стабилизатора.

Причиной беспорядка, как выяснилось, был рядовой Насрулла Насрамбеков, исполнявший обязанности дневального.

Насрулла с арабского – победитель. Так вот, победитель взгромоздился на тумбочку дежурного и откуда дико озирал собравшуюся толпу. Лицо его было бледным, он тихо поскуливал, временами истерически икал и скрюченными пальцами непроизвольно царапал беленую стену старой казармы. Его испуг был искренним, полным и неподдельным.

– Что, Насрамбек! Что?! – спрашивали мы.

– Мищин папа! – рыдал Насрулла.

– Что? Кто? Кого? – недоумевали сонные бойцы.

– Мищин папа побежаль! – причитал дневальный.

Вообще-то, Насрамбек не должен был служить в советской армии. (Мы его называли Насрамбек, это так же смешно, как и Насрулла, только кличка). Год шел девяносто первый, Союз трещал, военкоматы Советской Киргизии на призывы Большого Брата еще кивали, но уже не исполняли. Кроме того, Насрулла был признан негодным к строевой службе по причине инвалидности: в детстве он получил множественные ожоги, и навсегда повредил сухожилия. С тех пор его руки не разгибались в локтях и не вытягивались вверх.

Но год шел девяносто первый, Союз трещал, жрать было нечего. Насрамбек-отец с кем-то договорился, и Насрамбек-сын отправился отдавать долг издыхающей Родине за гарантированное трехразовое питание.

В армии Насрамбеку сразу не понравилось. В первый же день он не смог подтянуться на перекладине. Собственно, он на нее даже не запрыгнул: руки не тянулись. Младший сержант Мосюк попытался компенсировать недоработки советской медицины ударной дозой кренделей. Насрамбек уточнил, каждое ли утро случается зарядка, получил положительный ответ и тут же сбежал в санчасть. И уже оттуда стал проситься домой, напирая на тяжелое детство. Он еще не знал, что Родина должников живыми не отпускает.

Санчастью заведовал младший лейтенант медицинской службы. Он осмотрел новоявленного пациента, удивился и затребовал личное дело, из коего узнал, что рядовой Насрамбеков годен к строевой службе без ограничений. Железный диагноз медкомиссии напрочь отменял фактическую инвалидность бойца. Младший лейтенант явился с рапортом к командиру части, и тот, надо отдать должное, проникся. Потому что на хрена ему инвалид в строю? Лейтенант предложил комиссовать это недоразумение, но старый полковник инициативу снизу не поддержал: чтобы комиссовать бойца, нужна веская причина – увечье, например, которое воин должен получить во время службы, а не до ее начала. Оно бы и ладно, покалечить одного киргиза – тоже мне проблема, но кому-то придется за это отвечать, и первым дернут командира части и вышибут по выслуге без пенсии.

Круг замкнулся.

Решили, полгода учебки продержать Насрамбека в санчасти, а после сбагрить в войска от греха подальше.

Но безупречный план не сработал. Первая же проверка обнаружила воина, который пять месяцев своей службы филонил, поливая цветочки вокруг армейского лазарета.

– Если боец болен, отправляйте в госпиталь, если здоров – ставьте в строй!

Насрамбек вернулся в казарму и мгновенно угодил в наряд.

– Мищин папа! – орал он с тумбочки дневального.

– Куда?! Кого?! Зачем?! – кричали сослуживцы.

– Насрамбек! – гаркнул капитан Ланчев, протолкавшись к месту происшествия. – Прекратить хуйню!

Насрамбек замолчал и с надеждой уставился на командира.

– Ну?! – потребовал объяснений Ланчев.

– Мища! Мища знаешь? – спросил Насрулла и раздвинул большой и указательный пальцы. – А это не мища! Это мищин папа! – Насрамбек развел руки в стороны, словно матерый карпятник на товарищеском застолье.

Ланчев побледнел, потом над воротом форменной рубашки появилась красная полоска и поползла вверх. Через секунду физиономия офицера стала бурой и покрылась белыми пятнами:

– Сука! – сдавленно просипел Ланчев.

Он застегнул кобуру, примерился и точным ударом ноги выбил тумбу из-под ног приговоренного.

В окружном госпитале у Насрамбека диагностировали сложный перелом правой руки и многочисленные ушибы. Перелом стал следствием падения, а ушибы причинил дежурный по роте.

Из госпиталя наверх пошел рапорт, делу дали ход, военная прокуратура начала расследование.

В курилках судачили, жалели батю-полковника, посмеивались над Ланчевым. Но прокуроры в процессе дознания выявили забавную вещь. В то время как Насрамбек поливал цветочки в санчасти, его товарищи отстрелялись на полигоне и приняли военную Присягу. Про Насрамбека же просто забыли, пострелять не дали и к Присяге не привели. Выходило, что пять месяцев на территории части ошивается гражданский, не попадающий под военную юрисдикцию. Его нельзя комиссовать и нельзя держать в войсках. И вообще, все, что с ним произошло, не имеет никакого отношения к Советской Армии.

Насрамбека по-тихому вытурили домой, батю с почестями проводили на пенсию, а Ланчева отправили в Абхазию. Там бравый капитан принял участие в боевых действиях, проявил себя, как решительный и грамотный офицер, был награжден орденом Красной Звезды и пошел на повышение.

Через двадцать лет, будучи преподавателем тактики в N-ском военом училище, он говорил курсантам:

– В современной войне, товарищи, как никогда остро, стоит вопрос нанесения превентивного удара. Главное, братцы, вовремя выбить опору из-под ног предполагаемого противника.

Начальство его ценило.

Я – ВАРИАНТ ПОЛУЧШЕ

рассказ по мотивам реальных событий, имевших место в жизни Иры П

За Верой Андреевной вился сладковатый шлейф польского парфюма. Она пятилась из прихожей на лестничную клетку, ласково улыбалась и нежно перебирала окольцованными пальцами тридцать тысячных купюр. В уголках губ скопились излишки красной помады.

– Всего хорошего, Ирочка. Дай бог тебе жениха богатого. Все наладится, все исправится, жизнь она такая…

– Спасибо Вера Андреевна, вам не хворать.

– И ты будь здорова. Здоровье – это главное. Ты молодая, – голос резонировал в пустом подъезде. – Все у тебя еще будет, вот увидишь…

– До свидания!

– До свидания, до свидания…

Ирина закрыла дверь и ткнулась лбом в прохладный дерматин: за квартиру деньги отдала, месяц можно жить. Вопрос «на что жить» остается открытым. Денег нет, в кошельке мелочь, недостойная булки «Бородинского». Занимать не у кого – и так всем должна – кому трешку, кому пятерку, родителям вообще полтинник. Стыдобище.

Ирина сбросила халат, неглиже прошлепала в кухню. В результате тщательной ревизии в шкафчиках обнаружила чай, кофе, сахар, сигареты. Ай да умница Ирка! Сигареты – это совсем круто. Без курева пропала бы, а на кофе и сигаретах она способна продержаться минимум неделю. Вот бы еще бутылочку мартини с грейпфрутовым соком… Ладно, перетопчемся. Это что за мешок? Остатки муки. Масло растительное, полбутылки. Негусто, но тоже кое-что.

Теперь холодильник. В ящике для овощей обнаружилась подсохшая пачка обезжиренного творога. В дверце два яйца. Интересно, почему яйца продают десятками, а ячеек для них всегда восемь? Ладно, инвентаризация завершена, в остатке имеем сырники на завтрак. Жаль, творог подкачал: мало того, что сухой и крошится, так еще обезжиренный. ЗОЖница хренова, в следующий раз надо брать нормальный. Господи, если бы не платить за квартиру… Тридцать тысяч на тридцать дней – целое состояние.

Под сырники и кофе Ирка набросала два макета и отправила заказчикам на утверждение. Как была в трусах и майке вышла на балкон, сощурилась на полуденное майское солнце, щелкнула зажигалкой, затянулась. Надо прикинуть что в перспективе.

Волобуев заплатит недели через две, не раньше, и просить бесполезно: этот биоробот даже уборную посещает по часам. Кобзев, сука бессовестная… Олигарх хренов. Говорили же добрые люди: без предоплаты даже не думай. Овца доверчивая, ничему жизнь не учит…

Можно поискать срочные заказы на профильных ресурсах, но там шансы, как и деньги, мизерные. Между тем, жрать больше нечего. Остается либо напроситься в гости, либо пригласить гостей.

Ирина взяла телефон, открыла вотсап и отправила сообщение Ленке:

«Чо вечером»

«Ничо а чо» – квакнуло в ответ.

«Давай ко мне»

«По делу или так»

«Или так»

«Ок. Буду в 7»

«Супер. Жрать нечего, вези с собой»

«Клуша. Ок»

«Жду»

Хе-хе, вопрос с ужином решен.

Ирина повеселела и запустила третий сезон «Фарго». Черт, почему нет мартини…

В середине второй серии запел телефон. Звонящий идентифицировался как Вадик Ленин. Ирина провела пальцем по экрану.

– Аллё!

– Ир, ты?

– Нет! – рявкнула Ирка не своим голосом.

– А кто? – осторожно осведомилась трубка.

– Капитан Кусто!

Трубка замолчала. Ирка мысленно обругала себя за неуместный юмор.

– Вадик, это я, привет, – ясно проговорила она. – Что ты хотел?

– Ира, это Вадим, – неуверенно отозвалась трубка.

– Да, Вадим, я тебя узнала. Говори.

Четкая команда возымела действие.

– Ир, мне Ленка поручила завезти тебе продукты. Тебе удобно минут через двадцать?

– Удобно, удобно! – заверещала Ирка в восторге. – Что ты взял?

– Ленка сказала, что у тебя ничего нет, поэтому взял все.

– Мартини и грейпфрутовый сок есть?

– Что? Мартини… Н-нет, нету.

– Обязательно возьми.

– Хорошо. Что-нибудь еще?

– Оливки или маслины.

– Оливки или маслины?

– Да!

– Что, да? Оливки или маслины?

– Маслины. Черные. С косточкой.

– Принято. Еще что?

– Нет, больше ничего. Спасибо тебе!

– Ладно. Буду через полчаса.

– Давай!

Ирка нажала отбой и дала тур одинокого вальса по комнате.

Вадим действительно явился через полчаса с двумя пакетами, набитыми продуктами. Он, смущаясь, отнес их на кухню, начал было раскладывать, но Ирка его остановила.

– Я справлюсь, спасибо, дорогой мой товарищ Ленин! – она с чувством чмокнула его в щеку.

– Помаду на мне не оставь, – проговорил Вадим.

– Я не пользуюсь помадой, твой брак вне опасности! – заявила Ирка. – Боже, что это!

– Паштет. Хороший. Там еще багет и красное полусухое, я знаю, ты любишь, – проговорил Вадим.

– Ленин, ты лучший друг детей, – Ирка чуть не прослезилась от чувств. – Выходи за меня замуж, а?

Вадим застыл посреди кухни, осмысливая.

– Я не могу, – наконец ожил он. – Я замуж… женат на Ленке.

– Умеешь ты отшить девушку.

– Во сколько вы это…

– Часам к одиннадцати приезжай. Верну тебе супругу.

– Ага. Пойду. Дел до черта. Да… это… У тебя денег нет. Я там положу на тумбочку, когда будут вернешь.

Вадим потоптался в прихожей, утрамбовывая ноги в туфли, вздохнул и вывалился за дверь. Ирка в состоянии легкой прострации постояла в прихожей, пялясь на радужную бумажку, потом вернулась в кухню к драгоценным пакетам. Не удержалась, свинтила пробку с бутылки, приложилась к горлышку, сделала большой глоток. Потом вскрыла аккуратную баночку с петухом, сунула в нее палец, подцепила паштет и сладострастно облизала.

– Ммммм… О май гадыбыл… – простонала она, разгоняя паштет языком по небу. – Фак май лайф, вот э найс дэй!