Текст книги "Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского"
Автор книги: Алексей Щербаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Царевич Алексей. Неудачная эмиграция
Алексей Петрович – человек совершенно иного рода, нежели князь Курбский. Последний прекрасно понимал, что он делает и зачем. А вот царевич – не очень. Он пал жертвой интриг других людей. Однако был человеком такого уровня, что его поступки являлись политикой вне его желания.
Сторонник мира
Большинство представляет себе облик царевича Алексея по знаменитому фильму Владимира Петрова «Петр Первый». Поэтому о классической советской картине стоит упомянуть. Фильм замечательный, а царевич в исполнении Николая Черкасова очень убедителен. Однако образ сына царя в фильме не совсем соответствует действительности. В фильме мы видим эдакого убежденного ретрограда, мечтающего порушить все отцовские начинания: отдать шведам устье Невы (то есть Петербург) и так далее. И жить «по старине».
Но тут я немного отвлекусь, чтобы рассказать о том, что происходило в России. На самом-то деле сторонники «старины» сидели по углам и старались быть как можно незаметнее. И дело не только в крутом нраве Петра Алексеевича, который с несогласными разбирался весьма сурово. Есть и иная причина. Любые революционные преобразования, а петровские реформы – это типичная «революция сверху» – имеют успех лишь тогда, когда имеется достаточно многочисленная социальная группа, которая их поддерживает. В петровское время такой группой были незнатные дворяне. Хотя местничество было официально отменено в 1682 году, но психологию-то указом не отменишь. До Петра «худородные» не имели никаких шансов занять более-менее высокие должности. Не говоря уже о таких людях, как Александр Данилович Меншиков, который был вообще никто и звать его было никак[13]13
Между прочим именно Меншиков построил Санкт-Петербург. Да, он воровал, и методы при постройке города были чудовищными. Но город-то вот он – стоит!
[Закрыть]. А Петру на знатность было наплевать. Дворянам был дан ещё ряд привилегий – именно при нем дворянские поместья перешли в собственность их владельцев (до этого поместья давались лишь в пользование). При нем же окончательно оформилось крепостное право, что дворянам очень нравилось.
Так что эти люди просто порвали бы в клочки любого, заговорившего о «возврате к старине».
Кстати, не являлась сторонницей «старины» и главная соперница молодого Петра, его сводная сестра царевна Софья Алексеевна. Хотя бы потому, что по русским традициям царевнам был один путь – в монастырь, куда Софье совсем не хотелось. Она была по тем меркам весьма образованной и передовой дамой и даже писала стихи (что по тогдашним представлениям о женщине было «невместно»). Не говоря уже о её связи с князем Василием Голицыным, о которой, разумеется, все знали. Это сейчас для незамужней женщины иметь любовника – обычное дело. Но не для царевны XVII века. Так что Софья была, в общем, вполне прогрессивной дамой, тоже стремившейся к переменам. Но при ней политическая ситуация складывалась так, что ни о каких реформах и речи быть не могло.
При Петере далеко не все были довольны его деятельностью. С одной стороны, он заставлял всех приближенных работать как проклятых – вместо того чтобы спокойно наслаждаться приобретенным положением. С другой – преобразования Петра были хаотичными и непродуманными. К тому же до 1711 года, то есть до образования Правительствующего Сената, власть в стране осуществлялась царской канцелярией, мотавшейся по стране вместе с Петром. Руководство Россией осуществлялось, по сути, «в режиме ручного управления». То есть не существовало никакой внятной системы власти. В случае внезапной смерти Петра это грозило обернуться таким хаосом… А государь ведь не особенно себя берег. Он и лез под пули, и пил без меры. А что будет после него? Так что недовольные имелись не только среди «ретроградов».
Но вернемся к царевичу Алексею.
«Известно, что наследник получил неплохое образование, хорошо знал немецкий и французский языки, латынь, очень любил читать.
Петру была ближе северная, протестантская культурная традиция с ее рационализмом, ориентацией на практические знания и навыки и предпринимательским духом. Царевич же тяготел к более мягкой, спокойной и „игровой“ культуре южно-европейского барокко. В каком-то смысле Алексей мог считаться человеком даже более европейски образованным, чем его отец. Во всяком случае, никакой культурной или религиозной пропасти между ними не существовало».
(Игорь Христофоров, кандидат исторических наук)
То есть, говоря проще, Петр I рассматривал европейскую культуру как «инструмент» для модернизации России, а его сын – как приятный стиль жизни. Кроме того, царевич был человеком слабовольным и легко попадавшим под чужое влияние.
Политические же взгляды Алексея Петровича были следующие: «Старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле; когда буду государем, буду жить в Москве, а Петербург оставлю просто городом; корабли держать не буду; войско стану держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться старым владеньем, зиму буду жить в Москве, а лето в Ярославле».
Правда, основной источник сведений о взглядах царевича – это показания его любовницы Ефросиньи. Но это подтверждает их истинность. Чтобы такое выдумать, у неграмотной крепостной девицы не хватило бы кругозора. А допрашивающие при желании могли бы подсказать ей что-нибудь покруче…
Как видим, царевич был намерен вести миролюбивую политику, хотя это России никогда не удавалось. Ей всегда приходится воевать. Русские – народ миролюбивый. Тысячу лет в войнах и походах. Но это не понимали – и не понимают – многие.
Царевичу симпатизировали князья Долгорукие, Голицыны, фельдмаршал князь Б. П. Шереметев и дипломат Б. И. Куракин. Активным членом алексеевского окружения был А. В. Кикин, некогда любимый денщик царя, родственник самого царя граф П. М. Апраксин, М. М. Самарин, московский губернатор Т. Н. Стрешнев, граф
И. А. Мусин-Пушкин. Обратите внимание на лиц графского звания. До Петра I в России их просто не было! То есть это петровские выдвиженцы, а никакие не ортодоксы.
Конфликт
Между тем много лет между Петром и его сыном нарастал конфликт. Иногда его корни объясняют личными причинами – первые годы Алексей находился при матери, первой жене Петра, Евдокии Лопухиной, которую тот сперва бросил, а потом и вовсе сослал в монастырь. Впрочем, психологических объяснений можно найти сколько угодно.
Еще в 1703 году Петр сказал сыну: «Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить все, что служит к благу и чести отечества, должен любить верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить трудов для общего блага. Если советы мои разнесет ветер, и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном».
Петр, пытаясь приохотить сына к государственным делам, давал ему разные, не самые важные и трудные поручения. Алексей проваливал все, что ему поручали. То же самое вышло и с учебой за границей. Помимо учебы, царевич должен был там жениться на Софии Шарломе Брауншвейг-Вольфенбюттельской, внучке герцога Браунлвейгского, сестре жены будущего австрийского эрцгерцога и императора Священной Римской империи[14]14
Священная Римская империя германского народа – очень рыхлое объединение многочисленных разнокалиберных германских государств. Собственно владения Карла как эрцгерцога занимал так называемый Австрийский округ, примерно соответствующий территории будущей Австро-Венгрии.
[Закрыть] Карла VI. С женитьбой дело получилось, хоть Алексей всячески уклонялся. С учебой вышло хуже. Перед «экзаменом», который обычно проводил лично Петр, царевич даже попытался совершить… «самострел» – прострелил себе руку, чтобы не делать чертежи. Самострел вышел неудачным. Царь страшно разгневался и запретил Алексею появляться при дворе.
Интересно, что сегодня имеются и защитники Алексея. Дескать, бедный мальчик, учиться его заставляли, служить заставляли. Кошмар…
«В октябре 1715 года Алексей получил от Петра письмо, в котором тот писал, что если царевич не будет во всем следовать ему, то Петр лишит его наследства. Получение письма совпало с рождением у царя второго сына, Петра. Алексей по совету близких ему Вяземского и Кикина решил отказаться от наследства. Такой же совет дал ему и князь Василий Долгорукий. Ответ не удовлетворил Петра, и в январе 1716 года он отписал царевичу: „Последнее напоминание еще. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах…“ По совету Вяземского и Кикина, рассудивших, что „вить, де, клобук не прибит к голове гвоздем: можно, де, его и снять“, царевич на следующий день ответил: „Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения“».
(О. Козлов, историк)
Попытка к бегству
Однако по какой-то причине Петр дал Алексею полгода отсрочки, а сам отбыл в армию. В это время Алексей Петрович под влиянием прежде всего Кикина начал собираться бежать.
Трудно понять, какие у них были планы. Точнее, у царевича их не было вообще. Кикин с друзьями запугали слабовольного и внушаемого Алексея чуть ли до галлюцинаций. А они-то на что рассчитывали? Возможно, надеялись, что царевичу удастся отсидеться за границей до смерти Петра. Здоровье на тот момент у царя было неважное. Никто не знал, что он проживет ещё девять лет…
Царевич решился. Путь его лежал в Вену. Кикин убедил Алексея, что Карл VI как-никак является его родственником. Никаких предварительных переговоров не велось.
26 сентября 1716 года он покинул Петербург. 10 ноября добрался до Вены и направился в дом австрийского вице-канцлера графа Шенборна, которому и заявил: «Я прихожу сюда просить цесаря, моего свояка, о протекции, чтоб он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону… а я ни в чем не виноват, ни в чем не прогневил отца, не делал ему зла; если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили мое здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления…»
Для Карла VI эти события были как снег на голову. К тому же он оказался в очень двусмысленном положении. Появление в качестве беглеца так и не отрекшегося наследника России открывало заманчивые перспективы для различных политических игр. Да вот с другой стороны, Австрия вела тогда очередную войну с Турцией. И ссориться еще и с Россией, которая тоже регулярно воевала с турками, ей было совсем ни к чему. Тем не менее, некоторое время Карл VI попытался вилять. На русские требования австрийское правительство отвечало: Алексей приехал добровольно, поэтому о выдаче речь не идет. Потом стали утверждать, что не знают, где царевич находится. Австрийская зона влияния была огромной территорией, на ней не только Алексея Петровича, а целую дивизию можно было спрятать. Вот его и спрятали в замок, находившийся в Тироле. Кстати, в это время он установил ненадежную, но всё же связь со своими сторонниками.
Между тем Петр перешел от дипломатических нот к более решительным действиям.
«Инструкция Петра I тайному советнику Толстому И капитану от гвардии Румянцеву
Курорт Спа, 10 июля 1717
…Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно чрез капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец.
Буде позволит цесарь им с сыном нашим видеться, того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот поступок простим и примем его, паки в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения. Буде же к тому весьма он не склонится, объявить ему именем нашим, что мы за такое преслушание предадим его клятве отеческой и церковной…»
Личности были направлены колоритные. Капитан был представителем распространенных в то время «людей для особых поручений». То есть таких дел, о которых в приличном обществе говорить не принято. Его коллегой, кстати, был реальный, а не литературный Шарль д’Артаньян[15]15
Шарль д’Артаньян (1611–1673) – абсолютно реальный исторический персонаж. Только занимался он не всякими пахнущими государственной изменой поездками за подвесками, а разными тайными делами на службе сперва у кардинала Мазарини, потом у Людовика XIV. Интересно, что д’Артаньян сам себя произвел в графское достоинство. Когда кто-то попытался возмутиться по этому поводу, король задним числом подтвердил его титул.
[Закрыть].«За царевичем Алексеем отправлялся еще и Петр Андреевич Толстой, тайный советник, государственный человек по сути – в ранге министра (между прочим, прапрадед Льва Николаевича Толстого). Этого посылали для официальных переговоров с высокими персонами венского двора. Толстой тоже все мог, за что его и держали. В молодости когда-то был в заговоре против Петра, но уцелел; однажды царь сорвал с него парик и хлопнул по голове: „Эх, голова, головушка! Если бы ты не так была умна, то давно б была отсечена!“
Капитан Румянцев был придан Толстому для таких действий, которые производить самому министру и тайному советнику было бы не совсем прилично. Кроме инструкции им было вручено секретное и весьма грозное письмо Петра I императору Карлу VI с требованием „решительной резолюции“ насчет возвращения Алексея, „дабы мы свои меры потом воспринять могли“».
(Натан Эйдельман, историк)
Но для начала Румянцев провел большую разведывательную работу и точно установил местонахождение Алексея. Вот тогда пришла пора действовать Толстому.
«Венский двор был напуган. Министры на тайном совещании решили, что „по своему характеру царь может ворваться в Богемию[16]16
Сегодняшняя Чехия.
[Закрыть], где волнующаяся чернь легко к нему пристанет“. В конце концов император разрешил Толстому и Румянцеву отправиться в Неаполь для свидания с беглым наследником: „Свидание должно быть так устроено, чтобы никто из московитян (отчаянные люди, на все способные) не напал на царевича и не возложил на него руки, хотя того и не ожидаю“».(Натан Эйдельман)
Алексей стал догадываться, что «кесарь», как в России называли императора Священной Римской империи, его выдаст. С точки зрения Алексея, ему стоило бы подаваться в Англию. Англичане были сильно обеспокоены появлением России в качестве европейского игрока – так что, учитывая пацифистские взгляды царевича, они не выдали бы его никогда и ни за что. Но вот не сложилось.
Он же не придумал ничего умнее, чем начать писать письма в Швецию. А вот это уже была измена в чистом виде. Дело в том, что эта страна находилась в очень неприятном положении. Шведский король Карл XII (запутаешься тут в этих Карлах) в Полтавском сражении потерпел не просто поражение. Это был полный разгром. От шведской армии не осталось вообще ничего. Так что Карл утратил свой главный политический капитал – славу непобедимого полководца. Риксдат (парламент) был против войны[17]17
Швеция являлась парламентской монархией. Обойти королю риксдат было можно, но сложно.
[Закрыть]. Да и продолжать её было уже нечем. Денег не было, солдат тоже… Так что дело сводилось только к тому, чтобы поменьше потерять при заключении мира. А тут выпадал такой джокер!
Неизвестно, чем бы это закончилось, но искусный дипломат Толстой при встрече с Алексеем применил буквально все способы убеждения. Он говорил и о том, что царь его простит в случае добровольного возвращения. И о том, дескать, кесарь его всё равно выдаст. Была Толстым запущена «деза» о скором приезде Петра. Запустил Толстой и ещё одну «дезу» – о том, что Карл намерен разлучить
Алексея с Ефросиньей, крепостной его друга П. Вяземского, которую царевич сильно любил. Позиция Ефросиньи тоже пришлась кстати. Она была за возвращение. Скорее всего, она-то не так уж и любила царевича – так что Толстой её просто-напросто подкупил.
Так или иначе, Толстой и Румянцев свою задачу выполнили. Алексей Петрович согласился на возвращение.
Дальнейшее известно. «17 ноября царевич получил письмо от отца с извещением, что ему будет дано разрешение на брак с Ефросиньей, когда он окажется в пределах Российского государства. 31 января 1718 года царевич приехал в Москву. Несколько дней спустя он был введен в Кремлевский дворец без шпаги и предстал перед Петром, духовенством и знатью, Алексей повинился в содеянном и просил прощения. Петр обещал это сделать, если Алексей откажется от наследства и выдаст своих единомышленников. Царевич, удалившись с отцом в соседнюю комнату, назвал имена сообщников. Затем все перешли в Успенский собор, где царевич перед евангелием отрекся от престола и подписал в том клятвенное обещание».
(О. Козлов)
Сообщников быстро повязали и привезли в село Преображенские. Туда вызвали и Алексея, который показал, что писал им письма из Австрии. Однако потом допросили Ефросинью, которая дала показания, приведенные выше. (О флоте, Петербурге и так далее.) Алексея обвинили в неполной даче показаний – и тоже арестовали.
Было ли так задумано изначально или Петр I и в самом деле изменил свои намерения под влиянием всплывших сведений? На этот счет есть разные версии. Главное – процесс пошел.
«Во время дальнейшего розыска в Петербурге выяснилось, что царевич намеревался свергнуть Петра и захватить власть с помощью войск, расквартированных в Мекленбурге и на Украине. Чтобы не было никаких кривотолков в связи с делом царевича Алексея, материалы о том специально публиковались».
(О. Козлов)
Насчет свержения Петра военной силой – вопрос темный. Ну, не тот был человек Алексей, чтобы всерьез планировать такие авантюры! Хотя сболтнуть мог. Кстати, его переговоры со Швецией так и не всплыли. О них стало известно уже после смерти Петра.
В итоге Алексей был осужден и приговорен к казни. 26 июня 1718 года царевич то ли умер, то ли казнен, то ли убит. О том, как именно он ушел из жизни, спорят до сих пор, но для нашей темы обстоятельства смерти не очень важны…
Разбуженный декабристами
Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию
В. И. Ленин
В XVIII и в первой половине XIX века российских политических эмигрантов, можно сказать, и не было. На дворе стоял век дворцовых переворотов. Когда все вопросы решаются с помощью пары рот гвардии – иные способы политической борьбы не имеют смысла. Да и борьба-то шла исключительно вокруг того, кто будет самым главным.
Конечно, на другом фланге шли совсем иные дела, самым крупным проявлением которых было восстание Пугачева. Но оно в России началось и в России закончилось.
Даже восстание декабристов не оставило после себя эмигрантской публицистики. Хотя кое-кто из лидеров декабристского движения, например Н. И. Тургенев, оказались за границей (точнее, Тургенев там и просидел все основные события). Но они предпочитали помалкивать, дожидаясь прощения. Никакого идейного противостояния с их стороны не было замечено.
Интересно, что в конце XVIII века Российская империя сама стала одним из центров политической эмиграции. После начала Великой французской революции оттуда в Россию массово набежали сторонники свергнутой королевской власти. Они-то как раз были весьма активны. Но это совсем иная тема.
Зато в следующем столетии эмигранты развернулись по-настоящему…
Триумф столоначальников
Я начну с характеристики эпохи, которая была очень своеобразной.
Новые времена начались в 1825 году, со вступления на трон Николая I. Его царствование, как известно, началось с восстания декабристов. Точнее, восстаний было два: одно – в Санкт-Петербурге, другое – на Украине. Во главе их стояли, прежде всего, гвардейские офицеры. А нити от заговорщиков тянулись наверх, в среду высшего руководства. До сих пор не очень понятно, кто поддерживал декабристов, на эту тему есть разные версии[18]18
Подробнее об этом в моей книге: «Декабристы. Заговор против России». Спб.: Нева, 2005.
[Закрыть]. Но что в верхах имелись силы, которые их поддерживали, – сомнений не вызывает.
Неудивительно, что гвардии после этого Николай не доверял. А гвардия – это были не только привилегированные войска, но и кузница кадров для государственной службы. Которые мало того что имели своеобразные взгляды на жизнь, так и к практической работе были не очень пригодны. Да и вообще в управлении страной царил бардак, особенно в провинции. Главной причиной была некомпетентность местных чиновников. Новый император, раздавивший мятеж, внимательно ознакомился со следственными делами – и схватился за голову. Настроение среди опоры империи – дворянства были аховые. Одни были готовы «разрушить все до основанья». Другие не хотели ничего рушить, но с ними дела обстояли не лучше. Как отмечал современник, «дворянство находилось тогда в таком блаженном положении, что не желало обременять себя службой и всеми способами уклонялось от нее». То есть опираться на такие кадры было сложно.
Вот Николай Павлович и решил создать новую систему, которая обеспечивала бы четкую работу государственного механизма. Именно тогда была создана российская бюрократическая система, которая в общем и целом и просуществовала до 1917 года.
Николай I полагал, что справится с руководством чиновничьей армией. Император обладал феноменальной памятью и исключительной работоспособностью, он
«проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных».
(А. Ф. Тютчева)
В задачу Николая входило создать из административного аппарата идеальный инструмент для реализации своих целей.
Что же касается милых особенностей бюрократии… Это сейчас мы такие умные. Но ведь наверняка через сто лет потомки, изучая историю конца ХХ – начала XXI века, будут удивляться: как же эти придурки таких простых вещей не понимали… В XIX веке люди воспринимали все общественные структуры как механизмы. Соответственно, сбои в работе администрации объясняли двумя причинами. Чиновники плохо работают. Значит, надо их либо сменить, либо кнутом или пряником заставить работать хорошо. Если же это не помогает – «усовершенствовать конструкцию» механизма. Что административный аппарат живет по собственным законам, никому и в голову не приходило.
Николай взялся за дело. И с самого начала пошел по очень скользкому пути. Он стал прилаживать к административному аппарату дополнительные детали. В министерствах увеличилось количество департаментов, внутри них – отделов и прочих структурных единиц. Кроме того, возникло также множество комитетов, комиссий и новых прочих органов. Между тем чиновники размножались и сами по себе. В итоге за время царствования Николая I количество чиновников выросло в четыре раза.
Справедливости ради стоит отметить, что это не предел. В Пруссии того же времени соотношение чиновников и населения было в сто (!) раз больше, чем в России.
Причем чиновники начинают множить оборот бумаг. Это делается хотя бы для того, чтобы оправдать свое существование. В начале царствования император пришел в ужас, узнав, что только по ведомству юстиции во всех служебных местах произведено 2 800 000 дел. Он попытался исправить положение созданием новых структур и увеличением штатов существовавших. Исправил, блин. В 1842 году министр юстиции представил Николаю отчет, в котором значилось, что во всех служебных местах империи не очищено (то есть не закрыто) еще 3 300 000 дел, которые изложены по меньшей мере на 33 миллионах писаных листов.
Тут подверстывается нежелание чиновников брать на себя ответственность. Любой чиновник пытается спихнуть бумагу куда-нибудь ещё. Отсюда-то и знаменитая бюрократическая волокита.
Еще одной всеобщей особенностью бюрократии является то, что чиновники очень не любят любых перемен. Зачем они им нужны? Особенно в николаевской России, где человек, попав в какой-либо департамент, мог уже ни о чем не беспокоиться. Согласно докладам Инспекторского департамента, 90 % продвижений чиновников по службе осуществлялись по выслуге лет и лишь 10 % – за отличие по службе.
А притормозить бюрократия может что угодно, и способов тут много. Так, два раза, в 1842 и 1847 годах были фактически провалены предложенные лично императором законы, являвшиеся первым и очень серьезным шагом к освобождению крестьян. Сделали всё в лучшем бюрократическом стиле – законы были так отредактированы и дополнены, что стали «неработающими». Еще несколько раз Николай I пробовал создавать комиссии по этому же вопросу. Все они быстро выродились в бессмысленную говорильню.
Ну, и, конечно же, воровали.
«В конце 20-х годов и в начале 30-х производилось одно громадное дело о некоем откупщике; это дело вели 15 для того назначенных секретарей, не считая писцов; дело разрасталось до ужасающих размеров, до нескольких сотен тысяч листов. Один экстракт дела, приготовленный для доклада, изложен был на 15 тыс. листов. Велено было, наконец, эти бумаги собрать и препроводить из Московского департамента в Петербург; наняли несколько десятков подвод и, нагрузив дело, отправили его в Петербург, но оно все до последнего листа пропало без вести (выделено мной. – А. Щ.), так что никакой исправник, никакой становой не могли ничего сделать, несмотря на строжайший приказ Сената; пропали листы, подводы и извозчики».
(В. О. Ключевский)
Разумеется, исчезли подводы не просто так. Разгула бандитизма в николаевской России не наблюдалось – особенно по дороге
Москва – Петербург. Да и вряд ли романтикам с большой дороги понадобились судебные бумаги. Просто кому-то хорошо заплатили, чтобы бумаги растворились в воздухе.
В итоге в стране сложилась обстановка, которая называется… «застоем». Никто не хотел ничего менять, всех всё устраивало. Итог – очень печальный. В позоре Крымской войны виновата прежде всего бюрократия – как военная, так и штатская.
Возвращаясь же к нашей теме – в такой обстановке начинают расти оппозиционные настроения. Пока ещё, в основном, не революционные. Самое главное – не в появлении деятелей вроде Герцена и иже с ним. Такое время породило их читателей.
Тут есть ещё одна тонкость. Бесчисленные чиновники работали, интриговали друг против друга, воровали… Словом, были при деле. Но у них росли дети! Которые учились в гимназиях. Эти заведения не были «заточены» под подготовку к практической деятельности, зато давали неплохое гуманитарное образование и привычку к чтению. Этим подросшим деткам далеко не всегда нравился образ жизни их родителей и то, что происходит в стране. Так родилось знаменитое «поколение разночинцев» – будущих потребителей эмигрантской литературы. И это самое важное. Подобное явление не спишешь на вражеские происки. Нечто похожее наблюдалось в семидесятые годы ХХ века. Проблема СССР ведь была не в том, что существовали радиостанции вроде «Свободы» и «Голоса Америки» – а в том, что их слушали и им верили…
Но для разгона начались знаменитые дебаты между западниками и славянофилами. Причем оппозиционными были оба направления. И позиция западников была сильнее. Ведь что говорили славянофилы? О том, что Петр I свернул Россию с её исторического пути на неверную дорогу. Хорошо, пусть так. Но что делать-то? Возвращаться в допетровскую Россию?
Западники в этом смысле выглядели лучше. Ведь их идеал имелся. Надо просто следовать по «пути прогресса и цивилизации». Правда, оказалось, что и на Западе не всё так красиво. Но это поняли те, кто там оказался. В том числе и Александр Герцен.
Увидеть революцию и…
Александр Иванович Герцен родился 25 марта (6 апреля) 1812 года. Он был сыном богатого и знатного помещика Ивана Алексеевича Яковлева и немки Генриетты-Вильгельмины-Луизы Гааг, с которой Яковлев жил, говоря современным языком, в гражданском браке. Так что по тогдашним понятиям Герцен был «незаконнорожденным». Что, впрочем, не помешало ему получить обычное «дворянское» образование, а потом и закончить Московский университет. Впоследствии сам Герцен писал, что на него, двенадцатилетнего, большое впечатление произвело восстание декабристов. Это вряд ли. О реальных целях декабристов тогда практически ничего не было известно, все воспринимали их выступление как очередную попытку дворцового переворота. (Напомню, «официальным» лозунгом мятежа было «хотим Константина на царство!» Имеется в виду брат царя Константин Петрович). В любой биографической справке о Герцене длиннее двадцати строчек, обязательно рассказывается, как в возрасте четырнадцати лет он в компании с другом детства и будущим соратником по борьбе Николаем Огаревым дал на Воробьевых горах клятву «бороться за свободу». А вот это может быть. Разговоры о «свободе» были тогда общим увлечением, а Герцен был воспитан на раннем Пушкине и Шиллере.
Как бы то ни было, но уже в университете Александр Иванович связался с группой фрондирующих молодых людей, так называемым кружком Н. В. Станкевича. В него же входил и будущий знаменитый революционер-анархист М. А. Бакунин.
Я уже упоминал о спорах между западниками и славянофилами. Так вот, Герцен был убежденным западником. Говоря современным языком – либералом. Нужна конституция + всякие демократические свободы. И тогда всё будет хорошо.
По большому счету члены кружка занимались обычной свободолюбивой болтовней.
Однако Николай I к подобным настроениям относился очень серьезно – он-то отлично знал, чем это всё может закончиться. Так что в 1834 году членов кружка повязали – и Герцену пришлось девять месяцев смотреть на небо в клеточку. Впрочем, в итоге ничего особо страшного ему не сделали. По большому счету власти ему велели как в бессмертной поэме Грибоедова: «пойди-ка послужи». Герцен был выслан сперва в Пермь, а потом в Вятку, где и начал службу в канцелярии генерал-губернатора. Логика властей понятна – займется парень делом, глядишь – и выкинет из головы всякие глупости. Кстати, университетский диплом позволил Герцену начать службу с чина титулярного советника. Это чин IX класса, соответствовавший армейскому штабс-капитану (по сегодняшнему – капитан). Большинство чиновников его достигали лишь к старости или не достигали вовсе.
В 1840 году Герцену разрешили вернуться в Москву. Как оказалось, ненадолго. Через два года его снова настойчиво попросили переехать в Нижний Новгород – на этот раз на должность советника губернского правления. Как видим, «сатрап и тиран» Николай I в приказном порядке пытался заставить Герцена работать. Причем не с кайлом в руках, а на очень хорошо оплачиваемых должностях. Да только вот не на того напали! Вернувшись в Москву, Герцен после смерти отца уехал за границу. Кстати, папа его не обидел – в эмиграцию Александр Иванович отбыл весьма состоятельным человеком.
В то, что это была именно эмиграция, а не турпоездка, свидетельствуют следующие строки Герцена:
«Непреодолимое отвращение и сильный внутренний голос, что-то пророчащий, не позволяют мне переступить границу России, особенно теперь, когда самодержавие, озлобленное и испуганное всем, что делается в Европе, душит с удвоенным ожесточением всякое умственное движение и грубо отрезывает от освобождающегося человечества шестьдесят миллионов человек, загораживая последний свет, скудно падавший на малое число из них, своей черною, железною рукой, на которой запеклась польская кровь. Нет, друзья мои, я не могу переступить рубеж этого царства мглы, произвола, молчаливого замиранья, гибели без вести, мучений с платком во рту. Я подожду до тех пор, пока усталая власть, ослабленная безуспешными усилиями и возбужденным противудействием, не признает чего-нибудь достойным уважения в русском человеке!»
