Текст книги "Владимир Святой (3-е издание)"

Автор книги: Алексей Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Алексей Карпов
ВЛАДИМИР СВЯТОЙ

ОТ АВТОРА

Писать книгу о Крестителе Руси, святом князе Владимире, очень трудно. Слишком многим мы обязаны этому человеку, слишком величествен совершенный им подвиг, слишком ослепительно, даже ослепляюще сияние, исходящее от его имени. Книжники прошлого – митрополит Иларион, мних Иаков, преподобный Нестор, «грешный» Феодосии, списавший «Слово о крещении Владимира», а также многие другие, чьих имен мы не знаем, безвестные составители летописи и переписчики княжеского Жития – потрудились за нас и для нас, воссоздав образ святого князя. И вправе ли мы сегодня придирчиво ворошить исписанные ими страницы, отыскивая в их словах якобы скрытый подтекст, подозревая их в незнании, тенденциозном умолчании или, напротив, домысливании тех или иных эпизодов биографии князя Владимира? И более того, вправе ли мы вообще с присущими нам высокомерием и скептицизмом оценивать жизнь и деяния нашего великого предка, обсуждать закономерность и обоснованность каждого совершенного им шага? Мы, отделенные тысячелетием от его земного подвига, погрязшие в ханжестве и неверии, самоуверенности и цинизме?

Наверное, не вправе. Но примем этот грех на себя. Историк по своей природе циничен и в той или иной степени безнравствен. «Не судите, да не судимы будете» – увы, эта евангельская заповедь отнюдь не соблюдается им, бесцеремонно рядящимся в одинаково неуместную тогу обвинителя или адвоката.

Но, может быть, в какой-то мере оправдывает нас то обстоятельство, что подлинная биография князя Владимира не написана до сих пор^{1}. Масштаб его деяний не определен. Даже о главном событии его жизни – Крещении – мы знаем слишком мало – и главным образом из поздних легенд и преданий, которые, кажется, сильно расходятся с исторической действительностью. А потому прежде, чем обсуждать факты биографии святого Владимира, их надо, по крайней мере, установить.

Исследователь древней Руси поставлен в заведомо сложное положение. В его распоряжении очень мало источников, подлинных свидетельств прошлого. Так, от времени Владимира до нас не дошло ни одного подлинного исторического документа, написанного на пергамене – тогдашнем материале для письма^{2}. В летописях, а может быть, и в других произведениях древнерусской письменности («древнейшем Житии», Прологе, «Церковном уставе» Владимира), возможно, сохранились следы каких-то древних записей, сделанных во времена Крестителя Руси. (Таковы, например, выписки из княжеских помянников, какие-то записи, сделанные при киевской Десятинной церкви, может быть, фрагменты первоначальной киевской летописи – хотя ее существование достаточно гипотетично.) Но все они сохранились в составе более поздних сочинений (XI–XIV и более поздних веков), а дошли до нас в рукописях не ранее XIV века, то есть отделены от времени Крестителя Руси по меньшей мере тремя или четырьмя столетиями.

Правда, существуют еще надписи на монетах князя Владимира (и эти монеты многое могут рассказать об их заказчике-владельце); существуют печати сыновей Владимира, скреплявшие какие-то документы еще при его жизни, монеты Святополка и Ярослава Владимировичей, отчеканенные вскоре после его смерти; сохранились различные предметы материального быта конца X – начала XI века, в том числе и имеющие на себе краткие надписи-обозначения или даже княжеский знак самого Владимира – его знаменитый «трезубец»; наконец, археологами открыты остатки древних зданий Владимировой поры – в том числе Десятинной церкви и его каменных дворцов в Киеве. И все же это ничтожно мало, если сравнивать с эпохой Московской Руси или, тем более, с нашей новой и новейшей историей.

Памятники же более позднего времени содержат иногда одни лишь случайные обмолвки, намеки, обрывки и фрагменты некогда существовавших текстов. Недостаток сведений еще в древности неизбежно порождал легенды, которые со временем становились все более и более подробными и красочными, но, очевидно, все менее и менее достоверными. Чем крупнее личность и чем громче имя – тем больше легенд возникает вокруг. Но в русской истории нет более значимого имени, чем Владимир Святой. Легенды, мифы окружают почти каждый его шаг, и за этой завесой очень трудно различить действительное и вымышленное, подлинное лицо князя Владимира и записанный позднейшими красками иконописный лик.

А нужно ли различать их – это каждый решает для себя сам.

Работу историка часто сравнивают с работой следователя, кропотливо разыскивающего новые факты, незаметные и ничего не значащие на первый взгляд, но способные в конце концов воссоздать подлинную картину случившегося. Иногда, наверное, это и в самом деле так. Но возможно и другое, куда менее привлекательное сравнение исследовательского труда – с манипуляциями заядлого игрока, раскладывающего некий сложный пасьянс. В его руках – зачастую случайный набор карт, он тщательно подбирает место для каждой из них – но вот появляется новая карта, и весь пасьянс рассыпается, и его приходится складывать заново. Пасьянс, конечно, сложится – но беда в том, что карты могут оказаться и краплеными, а некоторые из них и вовсе не вынуты из коробки.

Человеческая жизнь, конечно же, не карточная колода. Но свидетельства источников тоже могут быть подогнаны одно под другое, а все вместе – под некую заранее выстроенную схему, повернуты и так, и этак – не хуже, чем в детской мозаике или на карточном столе. Историка как раз и должно отличать в первую очередь критическое отношение к используемому им источнику – не голый, высокомерный скептицизм, но ясное понимание того, как именно появился и какую именно эпоху отражает тот или иной исторический документ. Работа с древнерусскими источниками в особенности требует кропотливого текстологического анализа в каждом конкретном случае – иначе мы вынуждены будем довольствоваться вьщуманнои историей, основанной на чьих-то догадках или даже недоразумениях, на поверхностных выводах и собственной фантазии. К сожалению, в отношении многих древнейших русских источников (в том числе и памятников так называемого «Владимирова цикла», то есть различных редакций Жития князя Владимира) подобная работа до сих пор по-настоящему не проведена^{3}. И это обстоятельство вынуждает автора, может быть, чрезмерно перегружать книгу чисто исследовательским, источниковедческим материалом (большей частью вынесенным в примечания в конце книги).

Всякая биография есть всего лишь гипотеза. Тем более это относится к биографиям людей, живших тысячу лет назад. Автор отдает себе отчет в том, что Владимир, изображенный на страницах книги, может оказаться весьма далек от Владимира настоящего, действительная жизнь которого столь мало известна нам. Те, кто будут писать о Владимире позже нас, несомненно, лучше нас поймут и объяснят великие деяния Крестителя Руси. Но, может быть, и настоящая книга поможет кому-то в познании нашего прошлого – не столь отдаленного от настоящего и по-прежнему влияющего на него? Если так, то автор будет считать свою задачу полностью выполненной.

Уподобился ecu купцу, ищущему доброго бисера, славнодержавный Владимире, на высоте стола седя матере градов, богоспасаемого Киева, испытуя же и посылая к Царскому граду уведети православную веру, и обрел ecu безценный бисер Христа, избравшаго тя, яко второго Павла, и отрясшаго слепоту во святей купели, душевную вкупе и телесную…

Из тропаря святому и равноапостольному князю Владимиру

Глава первая.
РОЖДЕНИЕ

^{На рис. – родовой княжеский знак Владимира Святославича. Сребреник Владимира IV типа. Оборотная сторона.}

Князь Владимир был сыном великого князя Киевского Святослава Игоревича – князя-воина, князя-завоевателя, самого, пожалуй, яркого и заметного героя нашей первоначальной истории. Известно нам и имя матери Владимира. Ею была Малуша, ключница, «роба» княгини Ольги, матери Святослава.

Ключница – это та, кто ведает княжеским добром, всем обширным хозяйством великой княгини. Многое на княжеском дворе и за его стенами зависело от одного ее слова, многие спешили угодить ей, искали с ней дружбы. Она же была тверда и рассудительна, исполнительна и по мере надобности жестока – иначе бы не пришлась по нраву властной и не терпящей прекословия Ольге. Но была она к тому же молода и красива – и лицом, и станом, горда и неприступна, и, надо думать, не одно мужское сердце начинало сильнее биться при ее появлении. Не стал исключением и Святослав. Равнодушный к роскоши и великолепию, казалось бы не знавший обычных житейских радостей, он не был частым гостем в княжеских покоях своей матери. Но чем-то заворожила его Малуша – молодостью ли, красотой ли, или удивительной своей судьбою. А может, и не было ничего между ними – может, по мимолетной прихоти, наспех, овладел князь нечаянно подвернувшейся ему служанкой. И так, наверное, тоже бывало нередко. Мы мало что знаем о тех давно ушедших днях, с трудом различая в тумане забвения и тишины лишь контуры событий и дат. Где уж нам угадывать чувства, которые влекли друг к другу наших далеких предков… Но так или иначе, а – свершилось. Нежданно-негаданно, вопреки обычаю, не по праву, но по нраву стала Малуша женой князя Святослава.

Имена древнерусских женщин, жен киевских правителей, редко появляются на страницах летописи. Случай с Владимиром – особый. Его биография вообще окутана множеством легенд – необычны были сами обстоятельства, при которых он появился на свет. Одна из таких легенд как раз и связана с происхождением его матери.

Малуша не была женой князя Святослава в полном смысле этого слова. Жены-полонянки – явление обыденное. Но Малуша была «робой» не самого князя, а его матери. Позднее предание рассказывает о жестоком гневе Ольги на свою чересчур пригожую ключницу. Ольга выслала ту из Киева в некое село Будутину весь. Здесь и родился Святославов сын^{4}.

Это предание сохранилось в знаменитой Никоновской летописи – крупнейшем летописном своде средневековой России, созданном в XVI веке. Для ее автора – книжника московской поры – образ «рабыни», простой девушки из народа, соединился с представлением о связи с нею князя Святослава, как о чем-то запретном и предосудительном. Многие и сейчас склонны считать Владимира незаконнорожденным сыном Святослава, «бастардом» (или, по-русски, байстрюком), изгоем, не имевшим прав на великокняжеский стол. Это не так. Древняя, языческая Русь совсем по-другому, нежели мы, смотрела на таинство брака. Владимир не мог считаться «незаконнорожденным» уже потому, что он был сыном князя, его продолжением и воплощением. Следовательно, он и сам был князем – с самого момента рождения. Как «семя княжеское» Владимир вобрал в себя все содержание и весь смысл княжеской власти. Он обладал княжеским именем – точнее, именем-титулом, дававшим его носителю право владеть людьми и землею.

Об имени героя нашего повествования следует сказать особо. Обычно имя Владимир кажется простым и понятным: его расшифровывают как «владеющий миром». Но в древнейших русских памятниках письменности – летописях, житиях, сказаниях – имя князя писалось через «е», а не «и»: «Володимеръ». Ученые объясняют это «меръ» как осколок древнего индоевропейского корня, означавшего величие, могущество, славу. (Слово существовало во многих ныне умерших языках. В готском «-mere» – «великий», то же значение имело ирландское «тог», «mdr», кимрское «mawr»; в древневерхненемецком «man» – «знаменитый».) Так что в буквальном переводе «Владимир» («Володимеръ») – «великий в своей власти»^{5}. Называя так своего сына, Святослав, конечно, видел его преемником славных деяний своих предков. Имя несло и сакральный, магический смысл: оно определяло судьбу человека, прямо влияло на него – названный им не мог не властвовать славой. Наконец, имя служило титулом – оно сразу, ясно и понятно для каждого, ставило его обладателя на недосягаемую для простых смертных высоту.

А вот о гневе Ольги и о ссылке Малуши память действительно могла сохраниться. Привыкшая властвовать всею землею, Ольга едва ли стала терпеть открытое нарушение обычаев в своем собственном доме. Так что родился Владимир скорее всего не в Киеве, а в сельце («веси»), принадлежавшем его бабке, – Будутине. Где оно было расположено, неизвестно. Иногда полагают, что в южной Руси, недалеко от Киева, иногда – что на севере, вблизи Пскова.

По обычаю русичей, до трех лет ребенок воспитывался матерью и неотлучно находился возле нее. Было ли так и с Малушиным сыном, мы не знаем. Но уже очень скоро Владимир окажется в Киеве, в княжеском тереме Ольги, куда путь Малуше был закрыт. Здесь будут проходить его детские, самые ранние годы. Как дальше сложилась судьба Малуши, нам неизвестно. Русские источники – и это понятно – о ней молчат^{6}. Имя матери Владимира еще однажды всплывет в истории – уже в Новгороде, в ту пору, когда Владимир будет княжить в этом славном русском городе. Скандинавские саги расскажут о ней как о ведунье и прорицательнице, высоко почитаемой сыном и его людьми. Но насколько достоверны эти сведения, мы поговорим позднее^{7}.

Во всяком случае, с трехлетнего возраста Владимир жил вдали от матери. Даже разговоры о Малуше в доме Ольги были, наверное, запрещены. Лишь людская молва, суды да перетолки да косые взгляды напоминали ему о ней. Хотя, как и любое дитя, Владимир многое должен был унаследовать от матери.

По своему происхождению Малуша была далеко не простолюдинкой. Само упоминание летописью ее имени свидетельствует об этом. Имя в язычестве – всегда знак определенной «особости», обособления от родового, общего для всех имени; оно появляется лишь при известном возвышении, возвеличивании человека. Древнейшая из дошедших до нас летописей – «Повесть временных лет», из которой мы и будем главным образом черпать сведения о жизненном пути киевского князя, – так рассказывает о происхождении Владимира: «Володимер был от Малуши, ключницы Ольгиной, та же была сестра Добрыне; отец же им был Малък Любечанин»^{8}.[1]1
  Здесь и в дальнейшем древнерусский текст цитируется в основном в облегченном, адаптированном виде, более понятном читателю; в то же время это и не совсем перевод – имена, названия, многие важные понятия и термины передаются так, как они сохранились в подлиннике.


[Закрыть] Собственно говоря, имя Малуша (как и большинство женских имен того времени) – не самостоятельное, а производное от имени ее отца, Малъка[2]2
  Во времена, о которых идет речь, буква «ъ» («ер») еще не потеряла своего звучания. Она произносилась как неопределенный гласный звук, вроде нынешних безударных «а», «о» или «ы». Имя отца Малуши звучало, вероятно, как «Малко» или, может быть, «Малык».


[Закрыть]. Хорошо известен и брат Малуши – Добрыня Малъкович, дядя Владимира и, судя по всему, его воспитатель, «кормилец». Добрыне будет суждено сыграть исключительную роль в жизни своего племянника. Сначала он – руководитель и наставник юного князя, затем – советчик и единомышленник, его правая рука и воевода.

Столь тщательно выписанная родословная женщины, не принадлежавшей собственно к княжескому роду, – явление исключительное в древнейшей летописи. Вероятно, поэтому имена Малуши и Малъка возбудили воображение историков, стремившихся связать их с какими-нибудь другими известными фигурами русской истории. И здесь внимание исследователей привлекла к себе личность знаменитого древлянского князя Мала – того самого, который в 945 году стал одним из главных зачинщиков убийства киевского князя Игоря, деда Владимира по отцовской линии. Сначала в виде осторожного предположения, а затем со все большей уверенностью историки стали отождествлять деда Владимира Малъка Любечанина с Малом Древлянским. Как известно, вдова Игоря княгиня Ольга жестоко отомстила древлянам за смерть своего мужа, предав огню главный город их земли Искоростень. Князь же Мал якобы не был убит ни во время сражения между древлянами и киевлянами, ни после осады и взятия Искоростеня, но был схвачен и приведен в принадлежавший Ольге город Любеч; дети его, Добрыня и Малуша, оказались при дворе киевской княгини. Так возникла гипотеза о древлянском происхождении князя Владимира, ставшая впоследствии весьма популярной^{9}.

Легко увидеть, сколь соблазнительна такая гипотеза для биографа. Какие поистине шекспировские страсти можно было бы обнаружить, присматриваясь ко взаимоотношениям внутри княжеской семьи. Как должен был смотреть на своих родных Владимир, и как те – на него. Ибо для Ольги он был бы прежде всего внуком убийцы ее мужа, живым укором и предостережением; но и Ольга для своего внука – губительницей (если не убийцей) его родного деда… Но оставим досужие рассуждения. С достаточно большой степенью уверенности можно сказать, что гипотеза эта сколь соблазнительна, столь же и несостоятельна. Во-первых, она не имеет под собой никаких оснований, кроме далеко не полного сходства в именах действующих лиц. Во-вторых, и это главное, выше описанное развитие событий просто-напросто не могло иметь место. Можно допустить, что, взяв Искоростень и убив Мала, Ольга решила сохранить жизнь дочери древлянского князя и даже приблизила ее к себе. По обычаю, та и в самом деле могла достаться в жены ее сыну. Но отцом Малуши назван Малък Любечанин – то есть житель (временный или постоянный) Любеча, старинного города на Днепре, несколькими километрами выше Киева по течению. Сохранение же Ольгою жизни главному убийце ее мужа кажется совершенно невероятным. Обычай кровной мести не мог быть нарушен. Ольга пролила море древлянской крови, и в этом море должна была течь кровь Мала Древлянского. Вообще завоевание чужой земли, чужого города и насильственное включение их в свою волость не мыслились в древности без убиения тамошнего правителя и искоренения его рода по мужской линии. Такое убийство носило в языческом обществе ритуальный характер. Так было не только на Руси, но и на Руси тоже – так поступил, например, при захвате Киева знаменитый Олег, предшественник Игоря; так поступит, захватив Полоцк, и сам Владимир, о чем речь еще впереди. Немыслимо было и оставлять в живых сына убитого князя – наследника поверженной династии в настоящем и кровного местника в будущем. (Впрочем, чаще встречалось добровольное присоединение земли и превращение местного правителя в наместника великого князя.)

Да и ничто в имеющихся в нашем распоряжении источниках не подтверждает «древлянское» происхождение Владимира или его дяди. Когда отец Владимира Святослав будет делить между тремя своими сыновьями Русскую землю, Древлянская область достанется не Владимиру, а его брату Олегу. Имя же Добрыни навсегда соединится с именем Великого Новгорода, где сначала будет посадником он сам, а затем – его сын Константин.

Генеалогия Владимирова рода по отцовской линии в X веке не шла, кажется, дальше его деда, киевского князя Игоря, так и оставшегося в русской истории под именем Игоря Старого, то есть «старейшего». Позже в летописи появится имя отца Игоря, варяжского князя Рюрика, призванного вместе с братьями Трувором и Синеусом и «с роды своими» править Новгородской землей.

Мы не будем разбирать сейчас знаменитую легенду о призвании варягов, как не будем вдаваться в дискуссию о том, кто такие варяги и какова их роль в складывании Древнерусского государства, с ожесточением ведущуюся в научном мире вот уже более двухсот лет. Скажем лишь о том, что появление этой легенды – даже если она и не вполне соответствует реальной исторической действительности – закономерно. Чем дальше отстоит правящий род от подвластного ему населения, чем меньше точек соприкосновения между ними в прошлом, тем выше (в глазах средневекового человека) его положение в настоящем. Князь-иноплеменник, завоеватель или просто пришлый находник – идеальная фигура для предка монарха во всей древней истории. (Реже в роли основателя династии выступает предок-изгой, безродный бродяга или даже просто обнищавший простолюдин – но в любом случае человек, стоящий вне обычного порядка вещей. Быть может, именно поэтому так волновало позднейших писателей-летописцев «плебейское» происхождение самого Владимира.) Да и в реальной истории чужеземец куда скорее своего, коренного сородича мог встать на недосягаемую высоту необходимого «царского» достоинства. Поэтому и мы примем Рюрикову генеалогию – тем более что другой у нас все равно нет – и будем звать потомков князя Игоря Старого привычным нам именем – Рюриковичи. Этническая отчужденность правящей династии от остального населения если и ощущалась при «вещем» князе Олеге, то ко временам Ольги и Святослава уже сходила на нет.

Нам неизвестна точная дата рождения Владимира. Летопись называет его третьим, то есть младшим, сыном князя Святослава: во всех перечнях Святославичей (а их в «Повести временных лет» два) имя Владимира идет после имен его братьев – Ярополка и Олега. Но это были дети от разных матерей. Малуша родила лишь одного сына, имя матери Ярополка и Олега до нас не дошло^{10}. Так что насколько Владимир был младше своих братьев, неизвестно. Да и был ли он вообще младше Олега? Порядок перечисления сыновей Святослава мог определяться не их возрастом, а их происхождением от той или иной жены великого князя. Именно так перечислены, например, в летописи многочисленные сыновья самого Владимира. Правда, некоторые позднейшие летописи прямо именуют Владимира младшим из Святославичей, но к такому выводу их авторы могли прийти чисто логическим путем, исходя из известного нам текста «Повести временных лет».

Время рождения князя Владимира можно установить лишь приблизительно. По летописи, его отец, князь Святослав, родился около 942 года (6450-го по принятому на Руси счету лет «от Сотворения мира»[3]3
  Заметим сразу, что многие даты начальной русской летописи ставятся исследователями под сомнение – ведь записи о событиях той далекой поры делались много позже их самих; к тому же летописцы пользовались разными космическими эрами, то есть по-разному считали число лет от Сотворения мира до Рождества Христова. Поэтому там, где мы не можем проверить летописную датировку иными источниками, нам придется, пользуясь ею, помнить о ее известной относительности.


[Закрыть]), в действительности же, наверное, немного раньше^{11}. Еще ребенком, после гибели отца, он становится – конечно, только по названию – киевским князем и даже возглавляет киевское войско в походе на древлян. Посаженный на коня, согласно обычаю, Святослав начинает битву, бросив своей детской рукой копье в сторону врага. Копье пролетело между ушами коня и ударилось тому в ноги. Но почин был сделан и обычай соблюден. «Князь уже начал, потягнете, дружина, по князе!» – воскликнули киевские воеводы.

Мы не знаем определенного времени начала супружеской жизни в древней Руси; скорее всего, такого срока просто не существовало. И все же, зная приблизительную дату рождения Святослава, легко высчитать, что Владимир не мог появиться на свет раньше второй половины 950-х годов (напомню, что он не был первенцем). Сам же Владимир в первый раз женился, вероятно, около 978 года, еще будучи новгородским князем. Под 980 годом в «Повести временных лет» рассказывается о том, как Владимир силой взял за себя полоцкую княжну Рогнеду, дочь князя Рогволода. (На самом деле это произошло, видимо, зимой или весной 978 года.) Руководил им в этом насилии его дядя Добрыня: «и повеле быти с нею пред отцом и матерью». Руководство в деле такого рода обнаруживает несомненную юность князя – едва ли ему могло быть тогда многим больше 17–18 лет, и уж во всяком случае, не меньше 14–15. Так определяется примерное время его появления на свет – где-то между 959 и 964 годами, скорее всего – между 960 и 962-м^{12}. Это время утверждения в Киеве и начала самостоятельного правления отца Владимира князя Святослава Игоревича. Летопись относит первые походы Святослава к 964 году. Надо полагать, что связь князя с ключницей его матери пришлась на киевский, «домашний», период его биографии.

Так появился на свет князь Владимир. Его происхождение, несомненно, выделяло его среди братьев. Не то чтобы оно делало его меньшим князем, чем те, – конечно, нет. В смысле обычного княжеского права все они были равны и в равной степени наследовали отцовскую и дедовскую власть. Но обидное прозвище «робичич» долго будет преследовать юного княжича. Единоутробные Ярополк и Олег не могли не чувствовать превосходства перед своим единокровным братом, и, стало быть, с самой ранней поры между ними не могло не возникнуть отчетливого отчуждения. Едва ли братья даже воспитывались вместе и в равной степени, хотя мы и увидим всех троих в Киеве при дворе великой княгини Ольги. Сын прежней слуги неизбежно вызывал у княгини чувство досады и раздражения; это чувство передавалось другим, более любимым ее внукам. Судя по тому немногому, что рассказывают нам летописи о характере сыновей Святослава, с наибольшей силой влияние Ольги сказалось на старшем из братьев – Ярополке. И менее всех подвержен был влиянию княгини-христианки Владимир.

Но и для Святослава Владимир не стал любимым детищем. Малушин сын напоминал князю не столько о сладости любви (которой, может быть, вовсе и не было), сколько о горечи и унижении разрыва. Позже мы столкнемся с явным проявлением пренебрежения к Владимиру со стороны отца. Да и вообще Святослава мало волновали дела семейные. В Киеве он бывал редко и своими детьми почти не занимался. В свою очередь, и Владимир, вероятно, не чувствовал привязанности ни к кому в своей семье – ни к отцу, ни к бабке, ни к братьям.

Главным событием, произошедшим с ним в эти, самые первые его годы, был обряд «постригов», перехода из женской половины семьи и дома в мужскую. В три года дитя становился мальчиком, будущим мужчиной. Обряд перехода сопровождался срезанием пряди волос, почему и получил название «постриги». Обрезание волос безвозвратно вырывало ребенка из мира женщин, обозначало его принадлежность к мужскому роду – ведь в ту пору волосы стригли только мужчины. С этого времени мальчика воспитывал отец или, как это всегда бывало в княжеских семьях, особый воспитатель, «кормилец». Таким «дядькой» стал для Владимира его родственник со стороны матери Добрыня. В его лице Владимир и нашел человека, чье доброе отношение к себе он ощущал постоянно, на чью поддержку мог рассчитывать. Стоит ли удивляться, что именно его влияние сказывалось на Владимире сильнее всего.

Так с самого раннего детства определилось особое положение Владимира в княжеской семье.

Впервые имя Владимира появляется в «Повести временных лет» одновременно с именами его братьев – в знаменитом рассказе об осаде Киева печенегами весной 969 года. Все три княжича были тогда еще малыми детьми. Святослав со своей дружиной находился вдали от Руси – «и затворилась Ольга во граде со внуками своими, Ярополком, и Олегом, и Володимером». С этого летописного сообщения и начинается известная нам биография будущего Крестителя Русской земли.

Что же за времена переживала тогда Русь, что представляла собой держава, властвовать над которой суждено будет Владимиру в течение почти четырех десятилетий?

К середине X века власть киевского князя простиралась на обширную территорию Восточно-Европейской равнины – от Старой Ладоги и Нового города на севере до Киева и Родни на обжитом полянами поднепровском юге. Великий торговый путь, ведущий «из Варяг в Греки», был захвачен еще новгородским князем Олегом, прозванным Вещим. Утвердившись в Киеве, названном им «матерью городам русским», Олег связал воедино две территории, два государственных образования, до этого развивавшихся самостоятельно и почти не зависевших друг от друга, – Новгородско-Варяжскую северную Русь и Киевское полянское государство. Соединение Севера и Юга и положило начало существованию Древнерусского государства, называемого нами Киевской Русью.

Но государство это не было похоже на современные государства. Оно не имело границ, не знало единых законов. Дань, ежегодно выплачиваемая сельскими и родовыми общинами, племенами и племенными объединениями, а также само признание верховенства киевского князя и составляли все существо государственной власти. Дань шла князю и его дружине. Во времена Олега и Игоря либо сам князь, либо его ближайшие воеводы объезжали людей и земли, собирая все, что могло дать тогдашнее натуральное хозяйство. При княгине Ольге «полюдье» сменилось «повозом» – более или менее ограниченной уроками данью, свозимой на княжеские погосты.

^{Русская земля в X – первой половине XI века.}

Это не было повинностью в нашем понимании. Князь воспринимался тогда как некая высшая сила, воплощавшая в себе все общество и всю землю. Он служил, как мы говорим сейчас, гарантом социальной стабильности и порядка, один мог защитить своих подданных не только в случае нападения чужаков, но и в случае любой другой беды – стихийного бедствия, неурожая. (Так, кстати говоря, и было: при голоде и недороде людей выручали запасы, собранные и тщательно сохранявшиеся в особых княжеских закромах.)

Все сущее должно иметь свою завершенность, свой венец. Человеческое общество не являлось исключением. Князь – голова, его народ, подданные князя – тело. Подобно тому, как не может жить обезглавленное туловище и судорожны будут предсмертные движения его членов, не может и народ оставаться без князя. Потому и дань, собираемая для князя, обретала символический, ритуальный смысл ежегодного «кормления», понимаемого первоначально вполне буквально. Как лучший, откормленный телец приносится к жертвеннику – не для того, чтобы просто задобрить богов, но чтобы ощутить свою сопричастность им, свое единение с ними, – так и лучшее из того, что было собрано и возделано на земле, добровольно отдавалось на потребу и прокормление князю. Именно добровольно – почти всегда, кроме тех случаев, когда князь сам нарушал неписаные законы.

Нет и не может быть семьи без старшего и без младшего. Человек лишь тогда ощущает свою зрелость, свою исполненность силой, когда твердо осознает себя на середине жизненного пути, помнит, откуда он вышел и во что воплотится, кем был и кем станет, когда ежечасно созерцает седины своих отцов, видит курганы над могилами предков, слышит плач новорожденного в колыбели. Следование обычаям предков, неукоснительное соблюдение традиций, многочисленных предписаний, запретов давали человеку ощущение цельности своего существования, делали его деятельным и сильным. Это – в привычном круге бытия, в рамках своей семьи и своего рода. Раздвигая привычный круг, сталкиваясь с чужим миром, чаще враждебным, человек и весь его род в целом снова нуждались в точке опоры, снова искали ясный ответ на вопрос: кто они, чьи, откуда, нуждались уже в иной, высшей силе, стоявшей вне их самих, над ними, но и – рядом с ними. Такой объединяющей силой и был князь. Его власть примиряла и уравновешивала всех, ибо в равной степени возвышалась над каждым.

Именно в этом – объяснение того чувства сирости и обреченности, которое (как нам предстоит увидеть) будет охватывать людей, оставшихся без князя, без повелителя, – чувства, кажущегося нам, привыкшим не любить и не уважать всякую власть, нелепым и даже смешным.

«Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Пойдите княжить и володеть нами». Памятные слова летописной легенды о призвании варягов выражают самую суть понимания княжеской власти, единственной способной дать «наряд», то есть порядок, устроение земле, способной прекратить бессмысленные усобицы, придать завершенность и осмысленность всему существованию человеческого сообщества. Внешним выражением такого единения земли и князя и служил обряд взимания дани, «кормления» князя. Дань – знак причастности князя к земле и причастности земли к князю. «Кому дань даете? – спрашивал Олег, вступая в чужие пределы. – Мне дайте!» Вот формула добровольного вхождения земли в состав государства, единственное, необходимое и достаточное условие для этого. Большего в обыкновенных случаях не требовалось.