Текст книги "Ликвидация. Книга первая"

Автор книги: Алексей Поярков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава девятая

На одном из замечательных одесских пляжей, на камне, в позе врубелевского демона – обхватив ладонями колени, – сидел голый до пояса Леха Якименко и сумрачным взором окидывал нежившихся на песке женщин. Неподалеку хрипел маленький трофейный патефон, раскручивая пластинку. Какой-то гражданин деловито натирал ковер голубой морской глиной, отмывавшей все существующие в природе пятна получше мыла. Другой лежал с ног до головы обмазанный целебной грязью с Куяльницкого лимана – ею торговал загорелый мальчишка с притороченным к поясу солдатским котелком…

Солнце готовилось нырнуть в ласковые волны Черного моря. И верилось, что вот-вот на горизонте покажется бразильский крейсер, про который с манерным прононсом, щемяще и отстраненно пел-рассказывал Вертинский.

– Ну шо, товарищ капитан? – окликнул Леху неслышно возникший за его спиной Гоцман. – Скупнемся?

– Можно, – кивнул Якименко. – Хотя вода к вечеру уже холодноватая…

 
Гоцман не спеша стянул пропотевший за день пиджак, кинул его на песок.
 

– Шо накопали?

– Копнули хорошо, Давид Маркович, – отозвался Якименко, отрываясь от созерцания девушки в красном купальнике, готовившейся нырнуть. – Полной лопатой. У Седого Грека на 8-й Фонтана имеется полноценный навес… Он там шаланды раньше ремонтировал. Теперь загородил. Бегают два румына в масле. Мы до пацанов, шо бычков таскают… Спрашиваем за машины. Да, говорят, и «Додж»-арттягач был, и трехтонка стояла с неделю.

– Та-ак, – протянул Гоцман, с кряхтением стягивая сапоги.

– Шо «та-ак»?.. Еще не все! Там рядом, в катакомбах, – инкассаторская машина. «Виллис». Стоит себе, песком присыпанный.

– Так шо сидим?!

– Так загораем, Давид Маркович, пока солнце еще есть, – философски объяснил Якименко. – Довжик остался возле дома. А я сбегал до станции, позвонил в УГРО… Сейчас приедут.

Девушка в красном купальнике, разбежавшись, изящно прыгнула в воду. Леха закусил губу от досады, поднимаясь с камня.

– Аи, Давид Маркович, шо она делает! Ну разве ж можно так? Слушайте, я к туркам подамся. Эти ж женщины изводят меня своим телом…

– Жениться тебе надо, Леша. – Гоцман закатал штанины и, аккуратно обходя немногочисленных загорающих, направился к воде.

– А я за шо? – зевнул Якименко, следуя за начальством. Они зашли в море по щиколотку. – Но жен должно быть штук шесть, не меньше. Не, так вот изведут, прыгну в море – и до турков! Контрабандой пойду…

 
Гоцман лягнул ногой в сторону капитана, окатив его брызгами:
 

– Отрежут тебе турки твою контрабанду, Леша…

Он с удовольствием бродил по мелководью, остужая натруженные за день ноги и слушая болтовню Якименко. Повернулся лицом к берегу… и удивленно присвистнул, приподняв брови. По аллее, проложенной вдоль пляжа, медленно шли под ручку майор юстиции Кречетов и шикарная собой барышня в цветастом летнем платье и шляпке, надвинутой на бровь. Майор увлеченно рассказывал что-то, барышня смеялась. Тоня из оперного?.. Похоже, она. Правда, далековато было, да и темнело.

Гоцман рассмеялся и еще раз, уже горстью, плеснул водой в Леху. Тот не остался в долгу. Смеялись и брызгались, как мальчишки.

Майор Кречетов сидел в приемной командующего Одесским военным округом. Стены приемной были обиты панелями из темного дуба. За столом, уставленным телефонами, сидел адъютант командующего, подполковник Семочкин. Рядом с Кречетовым, нервно барабаня пальцами по кожаной папке и изредка тяжело вздыхая, ерзал немолодой полный генерал-лейтенант интендантской службы Воробьев.

Дверь, ведущая в кабинет маршала, приоткрылась. Донесся властный голос Жукова:

– …У тебя есть офицеры, солдаты, круглая гербовая печать и счет в банке. Так что действуй… В Зелентресте закупите саженцы, в карьере возьмете ракушечник. Сегодня какое у нас? Двадцатое… то есть уже, можно считать, двадцать первое?.. Двадцать восьмого июня лично проверю. Свободен…

Из кабинета маршала четким строевым шагом вышел молодой полковник-танкист с внушительным набором орденских планок на груди и тремя желтыми нашивками за ранения. Семочкин, взглянув на ожидающих очереди, снял трубку затрещавшего аппарата и, выслушав распоряжение, кивнул Кречетову и Воробьеву:

– Прошу входить, товарищи…

Кабинет командующего Одесским военным округом был освещен так ярко, что у Кречетова заломило глаза.

Горели две массивные электрические люстры под потолком, два бра на стенах, да еще и настольная лампа. Офицер и генерал, по очереди представившись, вытянулись перед маршалом по стойке «смирно».

– Ты – интендант округа! – сдавленным от ярости голосом заговорил Жуков без всяких предисловий, тыча в Воробьева пальцем. – Ты мне докладывал, что неделю назад все склады были проверены и хищений не обнаружено! А сегодня выясняется, что они были! И неоднократно!.. Почему?

По лбу генерала змеилась тонкая струйка пота. Он преданно смотрел на Жукова, тиская в руках кожаную папку, и молчал.

– Разрешите, товарищ Маршал Советского Союза? – выдержав паузу, почтительно произнес Кречетов.

– Ну?..

– О хищениях стало известно два дня назад, случайно. Благодаря уголовному розыску. Мы тут же включились в работу. Установлено, что преступники использовали поддельные накладные…

– Сегодня они – патефонные иголки! – снова накаляясь, рявкнул Жуков в лицо окружному интенданту. – А завтра – оружие повезут! Танки у тебя еще не пропадали?!

– Танки?! – в ужасе переспросил Воробьев.

– Да, танки, танки!..

– Какие танки, товарищ Маршал Советского Союза?!

– Генерал-лейтенант не знает, что такое танки, – издевательски развел руками Жуков. – Дожили… Ты на фронте хоть раз Т-34 видел? Или ИС?.. Или всю войну где-нибудь в Хабаровске просидел?!

Брезгливо отвернувшись от обмершего генерала, командующий вперился взглядом в Кречетова:

– Что предпринимается, чтобы хищения больше не повторялись?

– Проводим проверки…

– Чтобы – больше – не – повторялись!.. – металлическим тоном, чеканя каждое слово, перебил Жуков.

– Предлагаю ввести суточные пароли на всех складах, – заговорил Кречетов, стараясь держаться как можно более уверенно. – Пароль сообщать прибывшим только при визировании накладных в комендатуре… Можно менять пароль два раза в сутки, но боюсь, начнется чехарда…

– Вводите. Немедленно, – перебил Жуков, обращаясь к интенданту. – Оба свободны.

– Стоять!..

Часовой не спеша приблизился к машине. Скользнул лучом фонаря по дверце, освещая обозначенный там номер, перевел фонарь на лицо Чекана, его погоны. Тот недовольно прищурился, протягивая удостоверение личности офицера и пропуск на склад. Луч фонаря метнулся вниз, уперся в фотографию на удостоверении, перебежал на соседнюю страничку.

Перед тем как ворота склада распахнулись, Чекан непроизвольно проверил, хорошо ли приклеены усы. Подергал даже. Вроде нормально. А то не хватало, чтобы в самый ответственный момент…

– Проезжайте! – Часовой вернул Чекану документы, козырнул, и «Студебеккер» медленно въехал на территорию склада. И тут же, не успев набрать скорость, снова остановился.

– Стой!.. – К машине приблизился солдат внутренней охраны с автоматом на груди. С вышки на грузовик направили луч мощного прожектора. – Пароль, товарищ капитан!

– А мне никто и не сказал, – пожал плечами Чекан. – А какой сегодня?..

– Вы визировали накладную в комендатуре?

– Два часа назад.

– Наверно, не успели вас предупредить, – виновато отозвался часовой. – Сейчас печать поставлю.

Он забрал протянутую накладную и неторопливо двинулся к КПП. В зеркало заднего вида Чекан разглядел, что ворота за грузовиком медленно закрылись.

– Задняя скорость, – спокойно сказал он водителю и, обернувшись, постучал двумя пальцами по окошку в кузове.

 
«Студебеккер» задним ходом тронулся к воротам.
 

– Стой! – взревел от КПП многократно усиленный мегафоном голос. – Всем выйти из машины!..

И тотчас же противно взвыла сирена. Как во время войны, когда объявляли воздушные налеты.

Задним бортом кузова грузовик вломился в ворота, но скорость, набранная машиной, была слишком мала, и они устояли. Из кузова, из специально сделанной в боковине брезента прорехи, злобно, отрывисто застучал «шмайссер» Толи Живчика. И тотчас залаяли в ответ автоматы внутренней охраны. А с вышки ударил крупнокалиберный пулемет ДШК. Двенадцатимиллиметровые пули взбили пыль рядом с колесами автомобиля…

– Давай в раскачку, твою мать!.. – рявкнул Чекан, высаживая обойму «парабеллума» по солдатам, со всех сторон бегущим к машине.

Газанув, «Студебеккер» рванул вперед, отбрасывая и давя облепивших его людей. Круто затормозил, со скрежетом врубил заднюю скорость и снова устремился к воротам. На этот раз те не выдержали таранного удара. С грохотом повалились на землю оплетенные колючей проволокой железные створки, и тяжелый грузовик вынесло на улицу.

Солдат с КПП опустил автомат на подоконник, тщательно прицелился. Лобовое стекло «Студебеккера» со звоном разбилось, водителя отбросило на заднюю стенку кабины. По его груди расползлось огромное кровавое пятно. Чекану слегка задело правую руку…

– Выжми сцепление, – прохрипел он шоферу. Тот из последних сил выполнил приказ.

– Газ!

Чекан почувствовал, как тяжело наваливается на него мертвый водитель. Со злобой отбросил его, вцепился левой рукой в баранку, выкручивая ее…

– Газ!!! – просипел он уже сам себе, усаживаясь на водительское место.

Сзади, из кузова, по-прежнему доносились очереди. Значит, Толя жив и при патронах.

Быстро набирая скорость, «Студебеккер» удалялся от военного склада. Его провожали томительный, надсадный вой сирены и беспорядочная стрельба…

– Почему Академик не предупредил о новых паролях? Поч-чему?.. – Чекан скрипел зубами не столько от боли, сколько от ярости. – Чудом же вырвались! Если бы были не на «студере», вообще не смогли бы уйти!.. Зачем вообще совались, спрашивается?

– Чеканчик, дорогой, – рассудительно заметил полненький лысый Штехель, который аккуратно перебинтовывал ему рану, – что я могу тебе сказать за это?

– Ни хрена ты не можешь сказать! – застонал Чекан. – Почему к тебе перебрались? У Грека тихо, как в раю! Машину есть где спрятать, катакомбы рядом!.. Нет, сорвал с насиженного места!..

– Значит, у него резон. – Штехель, прикусив губу от усердия, щелкнул ножницами, отрезая кусок марли. – Потерпи еще… Вот так. Чтоб спокойнее было, значит, чтоб вернее…

– Спокойнее! Штехель, ты меня не зли, у меня второго человека за неделю убили…

– Да подберем мы тебе людишек, – поморщился Штехель. – Не проблема.

В дверь негромко, но затейливо постучали – три раза коротко, длинно и снова коротко. Звякнул засов. Толя Живчик ввел в тесную, скупо освещенную и заставленную вещами комнату сына Седого Грека, бледного, вяловатого Эдьку.

– Батька просил передать, шо вам не надо ездить до складу, – без всяких предисловий произнес Эдька. Его лицо казалось более унылым, чем всегда.

– Что ты говоришь?! – Чекан неловко двинул раненой рукой и скрипнул зубами. – Вот спасибо! А где ж он, гад, раньше был, а?!

– Уголовка у нас, – так же уныло сообщил Эдька. – Я сховался… Два часа сидел.

Толя Живчик присвистнул от удивления, Штехель выронил ножницы. Они звякнули о чисто вымытый пол. Штехель нагнулся и не сразу их ухватил.

– У Седого Грека обыск? Вот тебе и резончик… Прочуял Академик!

– Сливай воду. Если Грек расколется, мало не покажется…

Лицо Чекана потемнело. Но, в отличие от подельников, он не сказал ни слова. Внимательно смотрел на Эдьку.

– Слухать будете? – равнодушно разжал губы тот. – Батька казав, до Чекана е другое дило. Дюже важное…

Через полчаса Чекан и Толя Живчик вышли из дома, давшего им приют. Пройдя немного, остановились, вдыхая запахи летней ночи. Чекан по-прежнему морщился от боли в раненой руке. Его даже слегка пошатывало.

– Справишься один? – с сомнением поинтересовался Живчик. – Там небось охрана. Полный дом народа. А ты раненый…

– Справлюсь. Возьму Иду для прикрытия… А ты, Толя, кончай пацана и бегом к Седому Греку. Сам сказал, он заговорит – мало не покажется.

– Штехеля тоже? – деловито осведомился Живчик, чиркая пальцем по горлу.

–Сдурел?! Штехель при чем?! Главное, чтобы Грек не успел заговорить…

– Ладно, попробую. – Живчик небрежно приложил два пальца к кепке и зашагал обратно к дому…

В гаражике было душно, пахло бензином и нагретым металлом. И запах этот не мог перебить даже ветерок, налетавший с недалекого моря. Деловито перекликались оперативники, гремело что-то на кухне, мелькали-лучи ручных фонарей. В доме Седого Грека шел ночной обыск.

– Значит, и за «Додж» ты не слышал? – терпеливо повторил Гоцман, глядя на равнодушное бронзовое лицо Грека, сидевшего на корточках. Ветерок перебирал седые колечки его бороды.

– Не слышал.

– И трехтонке ты мотор не перебирал?

Седой Грек пожал плечами, демонстрируя, как надоел ему бесполезный разговор.

– И инкассаторской машины не видел?

Вздохнув, Гоцман кивнул на двух испуганных заспанных румын, сидевших в углу на корточках под охраной милиционера.

– Румыны ж все скажут. Чего тянуть?..

 
Вздох Седого Грека был обреченным. Но он по-прежнему молчал.
 

– Грек, ты сильно влип…

– Влип – отвечу, – кивнул тот.

– Очень сильно, – подтвердил Гоцман и усталым жестом потер небритый подбородок. – Ладно, иди собирайся…

Грек поднялся, неодобрительно глядя на беспорядок вокруг. Начал подбирать с полу разбросанные банки, освобождая проход, и складывать их в холщовый мешок. Гоцман, прищурясь, смотрел ему в спину.

– Грек! А кто такой Академик?..

 
Мешок с банками с грохотом и звоном выпал из рук Грека. Он обернулся.
Обернулись румыны, обернулся милиционер…
 

– От тож, – наставительно усмехнулся Гоцман.

На улице, у подъезда к дому, мелькнули фары, раздался скрип тормозов, шум работающего двигателя. По звуку Гоцман понял, что подъехал Соболь. И точно, Васька выскочил из кабины и срывающимся голосом зачастил:

– Давид Маркович, я хотел вас не найти, у вас же дела и к тому же ночь, но Андрей Остапыч сказал, шобы лично… «Васька, надо, хоть порвись!» Ну, я ж не мог…

– Да что там у тебя стряслось? – поморщился Гоцман.

 
Выслушав Ваську, он хмуро обернулся, поискал глазами Якименко:
 

– Леша! Я уехал. Остаешься за старшего.

– Шо-то случилось, Давид Маркович?..

Но Гоцман только зло махнул рукой и забрался на переднее сиденье «Опеля»…

Богатая то была квартира. Когда-то, лет тридцать назад, жил в ней, наверное, одесский адвокат или учитель гимназии, а может, преуспевающий зубной врач. На какое-то время стала она коммуналкой, а потом прибрало ее под свое крыло коммунально-эксплуатационное управление Одесского военного округа. Снова появилась в ней хорошая мебель и даже роскошь из роскоши – отдельная ванная. В народе такие квартиры прозвали «генеральскими».

У входа в генеральскую квартиру, головой к дверям, лежал труп молодой женщины в длинной ночной рубашке. Вспыхнул фотоаппарат. Двое экспертов склонились над трупом.

В открытую дверь Гоцману была видна комната. У перевернутого стола лежала еще одна убитая женщина, постарше, в халате, расшитом драконами. Был слышен монотонный голос, диктующий протокол:

– …Окно гостиной выходит на улицу, занавешено шторами красного цвета, пол застелен большим ковром. В центре комнаты круглый обеденный стол. Вдоль левой стены стоят пианино, горка, буфет и книжный шкаф, все красного дерева, трофейного производства. На книжных полках книги на немецком языке, а также «Краткий курс истории ВКП(б)», отдельные издания трудов товарища Сталина и советские издания популярных авторов – Бориса Полевого, Алексея Толстого, Константина Симонова, Ильи Эренбурга… В верхнем ящике письменного стола пачка денег – пятьдесят две тысячи шестьсот пятьдесят рублей купюрами по одному, три и десять червонцев, облигаций золотого займа на пятнадцать тысяч рублей, продуктовые карточки литер А на июль текущего года, а также отдельные разрозненные купюры германских рейхсмарок, румынских леев и венгерских пенге…

Стараясь ступать осторожно, Гоцман вошел в комнату. Беглым взглядом окинул помещение. Нечего сказать, обставлено по высшему генеральскому классу, как и полагается в лучших домах, – огромная радиола «Телефункен», пианино «Циммерман», массивные бронзовые светильники, в буфете мейсенский фарфор, на книжных полках золотые корешки готическим шрифтом, на стене пара недурных пейзажей, написанных явно не на Привозе. Все свидетельствовало о том, что хозяин квартиры служит в армии, победившей немецкую… На огромном круглом столе, за которым могло при желании уместиться человек двадцать, лежали исписанный лист бумаги и автоматическая ручка.

Тело хозяина покоилось в опрокинутом кресле. На трупе был домашний халат, на ковре рядом валялся ТТ. Не обращая внимания на четырех уставившихся на него офицеров, Гоцман подошел к трупу и внимательно всмотрелся в мертвое лицо генерал-лейтенанта интендантской службы Воробьева…

– Вы кто?! – Перед Гоцманом возник плотно сбитый моложавый майор с острым взглядом и густыми, щеткой, бровями.

– Подполковник милиции Гоцман. Начальник отдела УГРО по борьбе…

– Ваши документы, – сухо перебил майор.

Взял книжечку, остро глянул в лицо Гоцмана, сверяя с фотографией. Поднес удостоверение к горящему бра, изучая в скользящем свете тиснение печати… Наконец вернул документы, козырнул:

– Извините, товарищ подполковник. Майор Семчук, Управление военной контрразведки МГБ Одесского военного округа. Пока придется подождать на кухне.

– Я здесь по приказу начальника УГРО товарища…

– Я догадываюсь, – перебил Семчук. – Но пока – подождите.

Он вежливо вытеснил Гоцмана из комнаты и проводил на кухню. Солдат с автоматом молча закрыл за Гоцманом дверь.

Кухня в квартире окружного интенданта тоже была просторной, генеральской. На такой кухне, пожалуй, могли харчеваться две, а то и три простых советских семьи. Но сейчас наблюдались там только врач Арсенин, задумчиво прихлебывавший чай под роскошным розовым абажуром с бахромой, да майор Кречетов, присевший боком на подоконник.

– Шо, Андрей Викторович, – усмехнулся Гоцман, – из постели дернули, а поработать не дали?

– Почему же? – спокойно отозвался судмедэксперт. – Первичный осмотр я произвел. А потом вот налетели…

– И шо успели накопать?

– Выстрел в голову генерала Воробьева произведен с расстояния сантиметра четыре, может, пять, – вздохнул Арсенин.

– За шо делаете такой вывод?

– Поверхность кожи не разорвана газами и несгоревшим порохом… Видимо, пытались сымитировать самоубийство, правда, очень топорно и коряво. Прибежала домработница генерала. Преступник погнался за ней и убил выстрелом в затылок. Потом убил жену Воробьева…

– Ишь ты, – заметил Гоцман с непонятной интонацией. – Рассказываете, как сами следователь…

– Я человек новый. Субординации не знаю…

– Та вы не обижайтесь, – улыбнулся Гоцман, – я версии прокатываю. А почему самоубийство?

– Воробьев убит из пистолета ТТ, который лежит аккуратно рядом с телом… И стреляная гильза рядышком. Калибр, как вы знаете, 7,62. А жена и домработница убиты из «парабеллума», калибр 9 миллиметров…

– И в гильзах соображаете?

– Я все-таки больше семи лет в армии, – заметил Арсенин.

 
Гоцман прошелся по кухне, обдумывая услышанное.
 

– У Воробьева там на столе документ лежит. Шо за документ?

– Извините, я в чужие бумаги не заглядываю, – сдержанно отозвался Арсенин.

– Рапорт, – подал голос Кречетов. – Рапорт с просьбой перевести в Казанский военный округ. Я успел поглядеть.

Дверь в кухню распахнулась. На пороге возник молодой лейтенант МГБ. В нем Гоцман узнал того самого офицера, который пытался отобрать у Мишки Карася подаренные Жуковым часы.

– Товарищ Арсенин! Пройдемте, пожалуйста, со мной…

Дверь за Арсениным закрылась. Слышно было, как часовой переступил с ноги на ногу, звякнув оружием.

– И вам теперь намылят холку, – усмехнулся Гоцман, обращаясь к Кречетову. – И нам до компании.

– Смотрите, какая интересная штука получается, – пропустив слова Гоцмана мимо ушей, задумчиво заговорил майор. – Поздним вечером, докладывая у Жукова, я предложил ввести суточные пароли на всех складах. Через четыре часа некто капитан Есюк пытался получить оружие. Прокололся на этом пароле, но с боем вырвался. А еще через два часа убивают окружного интенданта и его семью. При этом он пишет рапорт о переводе в другой округ…

– Думаете на Воробьева? – Взгляд Гоцмана сделался острым. – Так он же сам эти пароли вводил!..

– Вот-вот. Пароль сообщники не знают. Вляпываются. Терять им нечего, они бьются до последнего. Их уничтожают. И получается, что банда расхитителей уничтожена. А Воробьев уплывает в Казань. Чистеньким…

 
Кречетов спрыгнул с подоконника, зашагал по кухне.
 

– Но не вышло… Бандитам удалось вырваться. А через два часа они отблагодарили товарища генерал-лейтенанта и его семью.

– А на кой к тому изображать самоубийство?

– Не хотели вешать на себя еще одно дело, – предположил следователь.

 
Гоцман недоверчиво вытянул губы.
 

– Ну, сам подумай. – В азарте Кречетов не заметил, как перешел на «ты». – Дом ломится от ценных вещей, а не взяли ничего.

– Той капитан Есюк как выглядел?..

– Усатый, крепкий. Сидел рядом с водителем грузовика, отстреливался из «парабеллума». И хорошо, кстати, отстреливался, в смысле, пятерых солдат охраны положил на месте… Небольшой шрам на виске.

– От здесь? – Палец Гоцмана коснулся виска.

–Да.

 
Гоцмана удовлетворенно кивнул.
 

– И все равно шо-то оригинальное совпадение, – произнес он. – Генерал пишет рапорт о переводе в другой округ, оставляет его на столе – и тут же, как по заказу, приходит убийца…

– Хочешь сказать, что Воробьев написал этот рапорт под прицелом пистолета? – с сомнением спросил Кречетов. – Чтобы… мы вот сейчас на него и подумали?..

– Ты в лицо ему смотрел, Виталий?.. – Этим вопросом Гоцман дал понять Кречетову, что принял его обращение на «ты».

– Не успел, – вздохнул тот, – глянул только бумагу на столе. А что?..

– А то, что лицо у покойного искажено страхом, – покачал головой Давид. – Точнее, ужасом. Напугали его сильно… Наверняка сначала убийца застрелил его жену и домработницу, потом, приставив пистолет к виску, заставил написать этот рапорт. А уж потом, под дулом, заставил пересесть в кресло и уж тогда убил. И не из собственного «парабеллума», как женщин, а из генеральского «тэтэшника»…

– Ага, – в тон ему заметил Кречетов, – значит, раздаются два выстрела, потом Воробьев некоторое время соображает, что от него требуется, ищет бумагу, ручку, подбирает слова, пишет, пересаживается в кресло… На все это уходит минут семь как минимум. За это время сюда сбежалось бы полдома. А соседи вызвали милицию, между прочим, услышав один-единственный выстрел.

– Есть такая полезная штука – глушитель – вздохнул Давид. – А соседи услышали ТТ, из которого был убит сам генерал.

…Над 8-й станцией Большого Фонтана с еле слышным шумом проносились рано проснувшиеся стрижи. Ветер донес с моря басистый пароходный гудок. Васька Соболь, высунувшись из-под поднятого капота «Опеля» и вытирая тыльной стороной замасленной руки пот со лба, прищурился в ту сторону. Наверняка это красавица «Украина», бывшая румынская «Бессарабия», ведомая известным всей Одессе капитаном Маном, шла в Севастополь… Роскошный, говорят, пароход. Эх, прокатиться бы!..

– Ну шо? – Из кустов, застегивая ширинку, возник Якименко. – Мы будем ехать? Или откроем лавочку «На похороны – не торопясь»?

– Та я ж говорил, – снова ныряя под капот, отозвался Соболь, – не надо было румын отправлять. Тут и карбюратор надо промывать, и ремень натягивать!.. С ними мы б уже ехали!

– Василий, если ты немножечко не знаешь, то я тебе отвечу… – Якименко присел на подножку «Опеля», крепко зевнул, помотал головой. – Те румыны таки арестованные, а не бесплатный наемный труд. Где ты целую ночь смотрел, если у тебя ремень и карбюратор?

– Так я ж вчера Давиду Марковичу показывал, шо мне ремонт нужен! Нашему «Адмиралу» восемь лет, к примеру, шоб он был здоров! Эх, Фима был бы жив, так он мне запчасти мигом достал бы…

– Восемь лет, восемь лет… Да хоть восемнадцать!.. Горобцам ты дули показывал! Показывал он…

 
Раздраженно высморкавшись, Якименко рывком распахнул заднюю дверцу.
Из машины медленно вылезли Тишак, рыжий веснушчатый младший лейтенант Саня и Седой Грек – все с заспанными, помятыми лицами.
 

– Шоб через час был как штык вместе с «Адмиралом», понял?! – напутствовал Якименко Ваську. – А мы на трамвай. Потому шо у него хоть карбюратора нету…

Якименко, Тишак и Саня, обступив Грека, медленно двинулись к ближайшей трамвайной линии. Человека, который наблюдал за ними с недалекого холма, укрывшись в густом кустарнике, никто не заметил.

Трамвай № 18, на который они не успевали, был самым обычным одесским трамваем. Вернее, не одесским, а бельгийским, поскольку сделали его в Бельгии, но за столько лет пребывания на юге трамвай стал настоящим одесситом. Он привык к тому, что половины боковых стекол в вагоне нет, что номер, когда-то живописно выведенный на передней стенке, почти напрочь выгорел под одесским солнцем, что вместо положенных шестидесяти человек в вагон набивается минимум сто, и это еще счастье. Словом, он много чего повидал за тридцать пять лет жизни в городе Одессе…

Четверо людей, решительно на него опаздывавших, резко наддали и ввинтились в открытые по случаю жары задние двери уже на ходу. В вагоне стоял крепкий запах жареной рыбы, зелени, пива и пота. Негодующе поскрипывала у кого-то в мешке свинья. Активно перемежая свою речь оборотом «ты меня понимаешь?..», один из пассажиров рассказывал соседу, как ужасно обидели Эльзу Яновну, подселив к ней в приказном порядке офицера и распорядившись с него брать за постой не больше десятки – это когда нормальные цены на квартиру от тридцатки и выше, а Эльза Яновна всю ночь рыдала и не давала спать всему двору. Молодой голос с завистливой интонацией жаловался: «Представляешь, Динке Фруминой уже персональную выставку разрешили!.. Не, я все понимаю, она талант, и у нее мазок и колорит, и вообще Муцельмахер не взялся бы за кого попало. Но я ж не понимаю, кому сейчас нужны ее пейзажи?.. Она всю войну просидела в своем Самарканде, и уже выставляется!..»

Ловко лавируя между людьми, Якименко склонился над юной парочкой, вольготно устроившейся на продольной деревянной скамье, и помахал удостоверением:

– Освободите, будьте ласковы…

Парочку как ветром сдуло. На свободные места затылками к окну втиснулись Саня и Тишак, с двух сторон зажавшие арестованного Грека. Якименко навис над ними, держась за треугольную ручку.

Через секунду его дернули за полу пиджака. Обернувшись, Леха увидел приятную даму лет пятидесяти, обладательницу черных усиков и зычного голоса. Под мышкой она держала завернутого в старый номер газеты «Пищевик» палтуса.

– Мужчина, скажите, а шо, Седой Грек оказался не тот человек? —• на весь трамвай осведомилась она. – Не, я просто спрашиваю!

– Та не, – любезно ответил Леха. – Нашли в его доме неизвестного таракана. Паспорта нет. Усами шевелит не по-нашему… Так везем до выясненья. А вы того палтуса ловили или купляли?..

– Разве ж это палтус? Весь палтус давно ушел в Турцию и там загорает. А к чему Седой Грек? – не унималась одесситка.

– Так таракан тот у карман ему залез, не вылезает, – терпеливо объяснил Якименко. – Везем вместе с карманом… А палтус у вас все ж таки ничего.

 
Тетка понимающе кивнула и закричала в другой конец вагона:
 

– Люба! За меня тут думают, я больная на голову! А сами везут Седого Грека до уголовки! Да еще обижают моего палтуса!..

– То он шо-то сделал? – утвердительно спросила Люба.

– Я знаю?! Они ж таки не рассказывают!

– Ас чего он должен вам рассказывать? – поинтересовался однорукий парень с комсомольским значком на лацкане пиджака, перешитого из офицерского кителя.

– А с чего я должна слушать за того нездорового таракана?..

– Кто сказал за нездоровый? – возмутился Якименко. – Таракан вполне приличный!

– А шо, здоровый будет с вами разговаривать? Я умоляю!

К оперативникам подобралась наконец кондукторша, энергично распихивая людей массивной брезентовой сумкой. Не испытав никакого восторга от предъявленных удостоверений, она с радостью вцепилась в рукав не защищенной льготами жертвы – высокого плечистого парня, равнодушно сжимавшего в зубах длинную спичку:

– Мужчина, смотреть в окно будете дома. А я шо-то не вижу от вас никакого на билеты, хотя вы и сели на 16-й станции…

– Та я на следующей встаю.

Седой Грек, услышав голос, вздрогнул и поднял голову. Толя Живчик равнодушно скользнул по нему глазами.

– И шо с того? – напористо продолжала кондукторша. – Вы сели на 16-й и уже доехали до 8-й, а доедете и еще дальше!.. Десять копеек с вас, быстренько…

– Сейчас выйду, – обронил Живчик.

– Не, и шо с того?! Вы таки здесь!!!

Живчик помотал головой, поймал взгляд Якименко и добродушно ухмыльнулся – вот же привязалась, зараза…

Показалась остановка – старый, еще дореволюционных времен «грибок» и чугунный столб с красивым вензелем ОТ – «одесский трамвай». Вагон затормозил, барабаня решеткой по булыжнику. Пригоршня взмокших пассажиров с трудом выдавливалась из узких передних дверей. Взамен в вагон готовилась сесть громадная тетка – счастливая обладательница пыльного мешка с картошкой.

– Миша, ехай! – взвизгнула кондукторша, дергая за проволоку, извещавшую вагоновожатого об окончании посадки, и одновременно впиваясь в Живчика, как в злейшего врага. – Здесь без билета!!!

– Сто-о-ой!!! – взвыла в ответ толстая тетка, уже бухнувшая свой мешок на заднюю площадку, что вызвало шквал комментариев половины вагона. – Уедешь без меня – на том свете достану!!! Я по этому маршруту через день езжу, я тебя знаю, стерва!..

– Да ты сама с румынами жила! – взъярилась в ответ кондукторша.

Воспользовавшись заминкой, Толя Живчик все с той же добродушной ухмылкой легко разжал пальцы кондукторши и спрыгнул на землю. Вынул изо рта длинную спичку, чиркнул ею о штанину. Из-за уха извлек замусоленную папиросу, прикурил…

Отчаянно прозвенев на прощание, переполненный трамвай тронулся. Когда окно без стекла, за которым сидел Седой Грек, проплывало мимо, Живчик привольно и сильно, словно молодой зверь, выгнул спину, от души потянулся, разбросав руки. И, небрежно сплюнув, начал переходить улицу, пропустив извозчика-балагулу…

Проводив взглядом сошедшего на остановке парня со спичкой в зубах, Якименко перевел глаза на Седого Грека. Тот по-прежнему смирно сидел затылком к окну, зажатый между Тишаком и Саней. Якименко вдруг стало не по себе, хотя чем объяснить это внезапно возникшее чувство, он решительно не понимал.

– Грек, – тихо позвал он. Арестованный не отозвался. Его седые кудри безвольно покачивались.

Якименко рывком наклонил к себе голову Грека. И увидел торчащую из шеи остро заточенную спичку.