Текст книги "Мятежные крылья (СИ)"

Автор книги: Алексей Гребиняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава седьмая

…Наступило тридцать первое декабря. Я полночи не спал, взахлеб читая Ремарка, и уснул лишь под утро. Снились мне какие-то странные пыльные города, по улицам которых бродили погруженные в себя люди; я обращался к ним, спрашивая, не видел ли кто мою Марию, – но меня никто не слышал. Они шли мимо, что-то бормоча про себя, а если я стоял перед ними, смотрели сквозь меня невидящим взглядом. Отчаявшись что-то выведать у них, я забрел в какой-то сумрачный парк и присел на скамью, – и тут мне на плечо легла чья-то рука. Я обернулся – передо мной стоял человек в плаще, лицо которого скрывал капюшон.

– В Санта-Кларе идет бой, – глухо сказал он. – Нашим парням нужна помощь. Надо разбомбить казармы.

– Но у нас нет бомб и патронов, – возразил я. Язык едва повиновался мне, и я с трудом выдавливал из себя слова.

– Все у нас есть. Проснись, засранец!

При этих словах видение померкло, и вместо него я увидел перед собой лицо Адольфо. Он тряс меня за плечо:

– Вставай, осел, нам надо лететь!

– В Санта-Клару? – спросил я, протирая глаза. Это был город в центральной части Кубы. Я знал, что там уже какой день идут кровопролитные бои, и наши понемногу теснят противника, но чтобы нас подняли для удара по городу…

– В нее самую! – он сунул мне под нос исписанный листок. Я узнал почерк Герреры и подпись Кастро. Да, действительно, предписывалось как можно быстрее вылетать в Санта-Клару, на подлете к городу связаться по радио с наводчиком и уточнить у него координаты цели. Позывные и частоты связи Геррера с Фиделем также любезно сочинили для нас.

– Да туда же почти полчаса лету… – пробормотал я.

– И что?

– Говоришь, все есть? – я окончательно проснулся и принялся зашнуровывать ботинки.

– Все. Полный боекомплект на каждого, плюс четыре бака с напалмом, – Адольфо явно распирало от восторга. – Все уже зарядили и подвесили.

– Ого! Где взяли-то?

– Скажи спасибо ребятам Рауля – сперли с американских складов в Гуантанамо.

Я просто не смог найти слов! Украсть у американцев оружие – это еще надо было постараться!

– Давай быстрее! – поторапливал меня ведомый. – Я на улице буду, в джипе.

Я накинул куртку и, застегиваясь на ходу, выбежал следом. Мы запрыгнули в потрепанный джип, стоявший у хижины, и Адольфо нажал на газ. Пока машина скакала по ухабам, приближаясь к аэродрому, я успел отобрать у ведомого планшет с картой, на которой был нанесен наш маршрут, и прикинуть ориентиры. В этих местах я в свое время успел полетать, так что был знаком с местностью.

Погода была не ахти – накрапывал мелкий противный дождик, небо было закрыто облаками. Нижняя их граница начиналась метрах на восьмиста, а может, и ниже. Но "Мустангам" это, в общем-то, было не страшно. Да и мне – я был уверен, что долечу до города и вернусь назад даже теперь.

– Пойдем на бреющем, – сказал я. – Зайдем на цель с востока. Над окраиной города сделаем горку и спикируем на крепость. Сбросим баки – и по ситуации сделаем второй заход, постреляем для острастки…

– Понял!

– Как увидишь, что я бросаю – тоже бросай. Тогда сразу накроем большую площадь.

– Ясно.

Адольфо затормозил возле капониров, из которых уже выкатывали наши самолеты. Я осмотрел подвешенные под крыльями каплевидные баки с напалмом, потом забрался в кабину и рявкнул:

– От винта!

Через несколько минут мы уже неслись над безлюдными плантациями на запад, к Санта-Кларе.

…Наши «Мустанги» здорово потяжелели с тех пор, как мы перегоняли их из Штатов. Баки с напалмом весили несколько десятков килограмм, плюс еще пулеметы, патроны, бензин… Я отгонял назойливую мысль, что если появятся вражеские самолеты, – придется сбрасывать баки почем зазря и вступать в бой. С баками мы бы слишком проигрывали каскитос в маневренности, которая у «Мустанга» на малых высотах и так была не ахти. О чем я еще тогда думал? О том, как бы не промахнуться и не зацепить своих. О том, как бы не пропустить ориентиры, которые укажет наводчик. О том, как потом возвращаться в Майяри-Аррибу.

Прости, Мария, – тогда я не думал о тебе…

Нам повезло – мы добрались до Санта-Клары без приключений. В городе шли бои, – небо над ним было заволочено дымами пожаров, которые мы разглядели еще на подлете. Я увидел в стороне ниточку железной дороги, вившуюся между холмами, и очертания вражеского бронепоезда, сошедшего накануне с рельс после того, как по приказу Фиделя пути были повреждены бульдозерами. А впереди уже вставала гора Капиро, – господствующая над городом высота.

– Полная задница, – резюмировал Диаз. Мне пришлось согласиться с ним, – картина действительно была удручающей.

– Хитрец-один, Хитрец-один, ответьте Лопесу! – вдруг забубнила рация. – Хитрец-один, прием!

Вызывали нас. Это мне такой позывной достался – Хитрец-один. Интересно, это дань уважения за тот случай с "Тандерболтами"? Или в штабе просто первое попавшееся слово выбрали?

– Хитрец-один на связи, Лопес, – отозвался я. – Яиц полная корзина. Что стряслось?

– Будьте осторожны, в воздухе замечены самолеты противника.

Оп-па! Вот только этого нам и не хватало…

– Лопес, какие, можете сказать?

– "Мустанги".

Главное, что не "Фьюри". Себе подобных завалим без проблем.

– Хитрец, вы заходите с востока, как и было условлено?

– Да, – судя по компасу, мы с Диазом шли точно с востока на запад.

– Хорошо. Цель прямо по курсу, пройдете окраину города – доложите.

– Понял!

Я прибавил газу, аккуратно взял ручку на себя и стал набирать высоту. Стрелка высотомера неторопливо отсчитывала футы, – девятьсот… тысяча… тысяча пятьсот… две… В городе внизу явно шло жестокое побоище – на улицах пылали подожженные танки и бронемашины, копошились люди, перечеркивали пространство огненные пунктирчики трассеров. С высоты всего разобрать было нельзя, да я и не пытался – все внимание было поглощено выходом на цель.

– Это Хитрец-один, я над восточной окраиной, высота две тысячи, курс прежний, к работе готов – доложил я.

– Цель – казармы на западной окраине, прямо по вашему курсу, – отозвался Лопес. – Сейчас я обозначу их… Начинайте заход!

Я плавно двинул ручку от себя, наклоняя нос самолета, и убавил газ. Мотор стал завывать на повышенных тонах; стрелка указателя скорости поползла вперед по шкале. Далеко впереди, заволоченные дымом, виднелись старинные казармы, где засели упорно сопротивляющиеся каскитос. По зданиям хлестнули пунктиры очередей, разбавленных трассирующими пулями, – несколько наших тяжелых пулеметов били по позициям правительственных войск. Потом с нашей стороны выстрелили то ли из пушки, то ли из базуки, потому что вслед за этим в крепости что-то взорвалось, да так, что облако огня и черного-пречерного дыма было видно даже мне. Не иначе, арсеналы.

Мы с Диазом пикировали на казармы под углом в сорок-сорок пять градусов, так что могли видеть свою цель прямо над капотами наших машин, сквозь бешено вращающиеся винты. Я уже прикидывал, в какой момент времени сбросить баки так, чтобы огненный вихрь вспыхнул именно в казармах. Дальше все было просто – прибавить газу и набрать высоту, а там уже как наводчик попросит.

Никаких мыслей уже не было в моей голове. Так же я себя чувствовал десять лет назад, на учебных бомбометаниях. Цель приближалась, и я уже приготовился отсчитывать про себя время до сброса.

– Хитрец, указываю цель! – прокричал наш наводчик. – Два пулемета, работают одними трассерами! Трассера! Слышите? Ориентируйтесь на трассера!

Я уже видел скрещивающиеся на цели пунктиры трассеров. Счет пошел на даже не на секунды, – на мгновения!

– Вижу, Лопес! – крикнул я, отсчитывая про себя последние мгновения до сброса. "Четыре… вон там я сидел в камере, а там похоронен Хосе… я пришел, Хосе, слышишь?…три..".

Вот сейчас я дерну эту ручку, баки с коротким металлическим лязгом отделятся от пилонов и полетят вниз. Секунда-другая, – и они ударятся об землю, и напалм расплескается вокруг. А потом разверзнется ад… потому что напалм – это коктейль из сгущенного бензина, придуманный самим дьяволом. Он горит так, что плавится даже толстая стальная броня, его очень трудно потушить, и им очень просто выкурить из укреплений солдат противника. Гореть он будет несколько часов, сжигая все, что окажется рядом. А когда пламя погаснет, в казармах не останется никого, кто смог бы обороняться…

"Два…".

Моя рука, затянутая в кожаную перчатку, крепко держала рукоятку сброса.

– Отставить сброс!!! – вдруг завопил Лопес. – Отбой! Они сдаются, не бомби их!!!

– Отбой! – крикнул я, но рука моя дрогнула, и вслед за тем ощутимо дрогнул самолет, когда два тяжелых бака отделились от пилонов. Спустя мгновение мы с ревом пронеслись над казармами на высоте в сто футов и полого ушли ввысь. Я поглядел через плечо вниз – там словно бы взорвался вулкан. Там пылала даже земля. В зданиях, где засели обороняющиеся, бушевало пламя. Ничто живое не могло там уцелеть.

– Карамба! – только и сказал наводчик. – Я же попросил не бросать!

– Поздновато отбой дали.

– Хитрец-один, я второй, баки не сбросил, – сообщил Диаз.

– Молодец. Держись рядом, вдруг еще цели будут.

– Хитрец, покрутитесь над городом, Хитрец! Город еще не взят целиком, можете понадобиться.

– Понял.

– Будьте осторожны, два "Мустанга" замечены к западу от города.

"Да и хрен с ними!", – почему-то подумал я.

Мы еще полчаса барражировали над Санта-Кларой, ожидая приказа разбомбить какое-нибудь укрепление каскитос, но потом получили приказ улетать.

– Пока, Лопес, – я осторожно покачал на прощанье крыльями и повернул на восток, к Майяри-Аррибе. Баки с напалмом все еще оттягивали крылья Диаза.

– Хитрец-один, это я… – раздался в моих наушниках неуверенный голос ведомого. – А с этой хренью вообще приземляться можно?

– Можно, – ответил я, а про себя подумал: "Но лучше не надо".

– Ладно… попробую… – сказал Адольфо.

– Оставляю это на твое усмотрение, – сказал я. – Сбросишь – никто не скажет ни слова. Только смотри, на пустырь там или в водоем какой, не в город…

Я крутил головой, стараясь не прохлопать приближение противника – сообщение о барражировавших над городом самолетах Батисты мне изрядно попортило настроение. Но их не было видно. То ли улетели, то ли не заметили нас (а мы их). Ну и ладно…

…Баки Адольфо не сбросил. И не струсил – сел-таки с этой смертью под крыльями. И я сел. А что нам еще оставалось?

Когда я заглушил мотор и вылез из самолета, ко мне подошел Геррера. Он уже слышал, что я, несмотря на приказ не стрелять, залил казармы напалмом.

– Я понимаю, слишком поздно дали отбой, – сказал он. Я кивнул.

– Именно так.

– Но в следующий раз все-таки постарайся не делать так.

Я снова кивнул. Мне было все равно, сколько и кого я там убил. Хосе был отомщен, остальное значения не имело.

…Ночью мне опять приснился тот вечер, когда Хосе последний раз играл нам на гитаре. Только в этот раз разговор был другим.

– Я отомстил за тебя, – сказал я.

– Я знаю. Даже под землей было жарко, – он закинул гитару за спину, словно винтовку, и улыбнулся. Она у него всегда была с перевязью, чтобы удобней было играть, не держа инструмент на весу.

– Куда ты теперь? – спросил я.

– Как куда? Дальше… туда, где еще не слышали моей гитары… – и, повернувшись, навсегда исчез в темноте. Я попытался пойти за ним, но опять увяз в густой мгле, как тогда… и проснулся.

И больше он никогда мне не снился.

Мой друг-психиатр, которого я встретил чуть погодя, сказал, что меня просто перестал мучить комплекс вины, и все. Я и в самом деле вспоминал теперь о Хосе не с болью, а лишь с теплой радостью на душе, так что, может, он был прав.

А утром война закончилась.

…За кулисами остались все те интриги, которыми было окутано ее окончание. Газеты всего мира сообщили, что 1 января 1959 года президент Батиста бежал в Доминикану на самолете, а страна перешла под контроль Фиделя Кастро.

На деле все было не совсем так. Фидель к этому времени вел переговоры с генералом Кантильо, командиром расквартированного в Сантьяго полка, о переходе правительственных войск на сторону повстанцев и захвате в плен Батисты. Был разработан соответствующий план, согласно которому гарнизон Сантьяго должен был поднять восстание против Батисты, которое поддержали бы и горожане, и другие войска. Однако хитрожопый генерал, как оказалось, играл в двойную игру. Батиста собирался передать власть военной хунте, в которой этот генерал занял бы не последнее место, а сам рассчитывал покинуть страну. Что он и сделал 1 января 1959 года, передав свои полномочия судье Верховного суда Карлосу Пьедре. Кантильо был назначен военным министром.

– Трусливое предательство! – выругался Фидель, узнав об этом. – Это же новый переворот! Нет, на таких условиях брататься с войсками нельзя! Мы опорочим себя в глазах народа!

По радиостанции, расположенной в Пальма Сориано, Кастро связался с Че Геварой и остальными командирами повстацев и велел ни в коем случае не прекращать боевых действий и не объединяться с регулярными частями.

2 января на всем острове началась грандиозная забастовка. Встал транспорт, закрылись магазины, перестали работать заводы и фабрики. Отряды Че Гевары и Сьенфуэгоса, реквизировав множество автомобилей, направились в Гавану. Фидель тем временем вел переговоры с офицерами расквартированных в Сантьяго частей. Вечером того же дня он с братом сумел убедить военных перейти на свою сторону – и въехал на джипе в освобожденный город. Его горячо приветствовали горожане – машину Кастро просто-таки засыпали цветами.

– На этот раз мы действительно победили! – сказал Фидель на митинге. – Американцы больше не будут тут хозяевами.

Сантьяго стал временной столицей новой Кубы. Объединенное войско, состоявшее из партизан и военных, выступило в поход на Гавану. Колонна, состоявшая из десятков грузовиков, танков и бронемашин, прошла от Сантьяго до Гаваны за несколько дней. Это был уже не рейд – скорее, просто переброска войск. Никто не стрелял в наших бойцов, никто не помышлял уже о сопротивлении. Фидель выступал в городах, рассказывал, как и что теперь будет по-новому устроено, встречался с делегациями, – словом, ковал железо, пока горячо.

Восьмого января Кастро с триумфом вступил в Гавану. Он въехал в город на танке при большом стечении народа, и люди радостно приветствовали его. Ярко светило солнце, звонили колокола церквей и гремели победные залпы батарей, а в гавани ревели сирены кораблей. Барбудос праздновали победу.

Мы тоже участвовали в этом празднике – наши самолеты прошли строем над городом. Два истребителя и "Кингфишер", следом – четыре вспомогательных "Цессны" и "Пайпера". Сверху я видел огромные толпы народа, заполнившие улицы. Все они, запрокинув головы, с восхищением смотрели на нас. Я был до крайности горд – я снова стал настоящим воздушным рыцарем, каким был когда-то, пока у меня не отобрали крылья. Радость переполняла меня настолько, что я отстал от товарищей и прокрутил над кварталами родного города серию бочек и петель – за что и был примерно взгрет по возвращении Геррерой.

– Бензин тратишь почем зря! – возмущался он.

– Еще чего! Это в честь нашей победы!

– Ну-ну, – сердито пробурчал он, но я видел, что в глубине души он понимает меня.

Через несколько дней мне показали американскую газету с большой статьей о Кастро и революции. Была и пара фотографий наших "Мустангов" в полете и на земле. В частности, там было сказано следующее:

"…в ходе военных действий партизаны использовали захваченные у правительственных войск военно-транспортные, вспомогательные и даже боевые самолеты. В этом им помогали дезертировавшие из ВВС пилоты. Известно, что они неоднократно бомбили позиции своих бывших товарищей, а также охотились на беззащитные пассажирские самолеты. Партизаны располагали как минимум одной эскадрильей, вооруженной трофейными истребителями. Эти самолеты вчера пролетели над Гаваной на параде, устроенном повстанцами в честь своей победы. Судя по свежим пробоинам, которые видны на одной из машин, правительственные войска храбро сопротивлялись еще долгое время после свержения президента…".

Я лишь от души посмеялся над этим бредом. Полеты пассажирских самолетов прекратились уже в марте 1957 года, еще до появления у нас первых аэропланов, поэтому даже теоретически я не мог сбить мирный лайнер. А дырки в фюзеляже моего "Мустанга" и вовсе наделали свои же, когда я перегонял его из США. С тех пор у нас так и не нашлось возможности залатать пробоины, – да и опасности они не представляли. Летает – и ладно.

Кстати, тот "Инвейдер" мы записали себе как сбитый. Разведка сообщила, что он разбился на посадке в Сантьяго, и восстановлению уже не подлежал. Поэтому я с чистой совестью разрешил Диазу намалевать силуэт бомбера на борту его "Мустанга". Нарисовали его и на моем, хотя я и не просил этого.

– Это надо для пропаганды! – настоял Геррера. – Пусть знают, что ты не даром хлеб ел.

– А грузовики мне тоже рисовать? – съязвил я.

– Как знаешь, – увильнул он.

Разумеется, страдать такой ерундой я не стал.

…Мы понимали, что теперь, с победой революции, забот у нас не убавится. На плечи Кастро легли проблемы целой страны. Ему предстояло восстановить разрушенное и разграбленное в годы войны, наладить жизнь, провести множество реформ – и, чего греха таить, удержать завоеванное. Ведь с севера над нами нависали Штаты, к западу и югу лежали страны, где также сильно было их влияние – и лишь на востоке у нас был океан. В этом враждебном окружении следовало проявлять известное благоразумие в словах и делах, чтобы не развязать ненароком новой войны.

…Я жил теперь в доме своих родителей, переехавших в Гавану еще в пятьдесят втором, когда отец вышел в отставку. Все эти годы батя внимательно следил за тем, как Кастро двигается к власти, и, как и прежде, про себя восхищался его целеустремленностью. И, разумеется, сочувствовал его идеям. Тогда, в пятьдесят шестом, узнав, что я уезжаю из страны, чтобы примкнуть к движению Фиделя, он благословил меня и сказал:

– Мы с мамой будем молиться за тебя. Не будь трусом, н постарайся остаться живым.

– Хорошо, пап, – сказал тогда я и ушел из дома, чтобы темной ночью пересечь залив на рыбацкой шхуне и оказаться в Мексике.

Домой я вернулся только в начале января, когда пал режим Батисты. У мамы в волосах уже блестела седина. Папа еще больше постарел, но держался молодцом.

– Я знал, что ты не пропадешь, сынок! – с гордостью сказал он, когда я переступил порог нашего дома и обнял его. – Молодец!

Это было высшей похвалой для меня.

…Тринадцатого января я возвращался с аэродрома на джипе. До Гаваны доехал быстро, а вот на окраине пришлось постоять в пробке – впереди перевернулся грузовик с досками, и люди расчищали дорогу. Из-за этого в город я въехал на полчаса позже, чем рассчитывал – уже темнело. Я жал на газ, стараясь поскорее доехать до дома, ибо замерз – было весьма прохладно, а джип – машина открытая. Торопясь, я совсем позабыл, что дорога мокрая, а резина у моего «Виллиса» почти лысая…

На перекрестке улиц Виа Бланка и Инфанта Авеню мою машину занесло, и я вылетел с дороги на тротуар. Прежде чем неуправляемый джип врезался в стену, я успел поблагодарить Господа за то, что в это время улицы пустынны. Потом последовал такой удар, что меня едва не выбросило из салона через лобовое стекло. К счастью, ремень удержал меня на сиденье.

Мотор обиженно взвыл и заглох. Я выключил зажигание и вылез из машины.

– Нда, отъездился… – только и смог я сказать, глядя на разбитый передок джипа. – Ну, что ж, пойду пешком, а там позвоню на базу и попрошу забрать его…

До дома оставалось всего ничего. Я неспешно шел по едва освещенным гаванским улочкам, размышляя о том, что сделано и что еще надо сделать, как вдруг заметил идущую навстречу девушку. Походка ее показалась мне странно знакомой. Чем ближе я подходил к ней, тем больше убеждался, что не ошибся. Лица было не разглядеть в сумраке, но это мне и не было нужно.

– Мария? – спросил я, когда нас разделяло всего несколько шагов. Она вздрогнула и взглянула на меня:

– Кто вы?

– Не узнаешь? – усмехнулся я. – Мишель Гарсия…

– Мишель? – с удивлением переспросила она. И вдруг, не дожидаясь ответа, бросилась мне на шею. Я, не веря своему счастью, обнял ее.

– Мария…

– Мишель…

Я приник к ее губам и позабыл обо всем на свете.

– Где ты теперь живешь? – спросила она наконец.

– На Монте-авеню.

– Вот как! А я на Санта-Феличии…

– Совсем рядом!

– Да, совсем рядом! – рассмеялась она.

– Бешеной собаке семь верст не крюк!

– Ага, – глаза ее светились счастьем. – Мишель, неужели ты вернулся…

– Вернулся, Мария, вернулся! – обнял я ее. – Пойдем, провожу.

– А где ты теперь работаешь?

– Ой, это долгая история… пойдем, нам надо обо всем поговорить…

…В эти дни произошло и еще одно знаменательное событие.

– Капитаном ты свое давно отлетал, – заметил Геррера. – Еще на войне. И потому за выдающиеся заслуги перед Отечеством я присваиваю тебе звание "майор".

– Служу революции! – отсалютовал я с улыбкой. В принципе, по возрасту мне давно было пора носить майорские погоны – в FAEC я почти дослужился до капитана, да и с тех пор немало хлебнул лиха на войне.

Надо было разбираться с тем, что досталось нам в наследство от Батисты. А добра было немало: десять "Тандерболтов", двенадцать "Фьюри", четырнадцать "Инвейдеров", семь реактивных Т-33 (по сути – учебная двухместная версия истребителя F-80 "Шутинг Стар"), плюс двадцать разнообразных транспортников и еще несколько десятков вспомогательных машин – "Тексаны", "Пайперы", "Де Хэвиленды", вертолеты… Далеко не все из вышеперечисленного можно было поднять в воздух и уж тем более бросить в бой, но это уже было кое-что!

А еще были аэродромы, здания, автомобили… Все это надо было обслуживать и охранять. Поначалу не хватало летчиков и техников, радиометристов, – словом, всех тех, от кого зависела наша работа. Пришлось рекрутировать оставшихся в стране военнослужащих FAEC. Далеко не все разделяли взгляды Кастро, некоторые были настроены к нам откровенно враждебно, но большинство все-таки согласилось сотрудничать.

Увы, уже в феврале было арестовано свыше 60 летчиков, механиков и стрелков, служивших в FAEC при Батисте. Это была часть устроенного Фиделем суда над военными преступниками. Не спорю, были среди них и откровенные выродки вроде майора Бланко, пытавшего в застенках наших партизан и сочувствующих местных жителей – но ведь были и невиновные! Кроме того, на мой циничный взгляд, часть из тех, кто бомбил нас или готовил самолеты к вылету, заслужил помилования за то, что отныне служил делу революции. Нам нужны были военные специалисты, а Фидель в угоду общественному мнению готов был обезглавить ВВС.

Я не мог этого допустить, и потому на суде резко осудил действия Фиделя, потребовав отмены смертной казни для большинства авиаторов. В ответ в отношении меня было заведено дело о трусости в бою – припомнили тот случай, когда я не добил вражеский бомбардировщик, атаковавший нашу базу. Да-да, тот самый, что потом разбился на посадке.

Понимая, что дело пахнет керосином, я принял решение покинуть Кубу. На этот раз – навсегда. Я уже понимал, что Фидель утвердил свою власть на много лет, и вряд ли что-то тут изменится теперь, пока я жив.

Я уехал не тайно, а вполне официально. Но родителей и Марию из страны не выпустили. Уезжая, я пообещал им, что скоро вернусь за ними.

Пришлось начинать все с нуля, в который уже раз…

Мне повезло – я быстро нашел себе работу, несмотря на свое прошлое. Меня охотно взяли на службу в транспортную авиакомпанию, которая занималась доставкой различных грузов и почты. Целый год я не вылезал из-за штурвала своего DC-3, летая и по Америке, и в Канаду, и в Мексику… А потом я взял отпуск и таки вытащил своих с Кубы.

Авантюра, которую я ради этого затеял, в чем-то затмила даже историю с "Мустангами". Я арендовал легкий самолет, способный взлетать и садиться откуда угодно – хоть с лесной поляны. Незадолго до того я через верных людей передал отцу письмо, в котором были такие слова:

«В ясный день, когда ветер будет едва колыхать ветви деревьев и гнать по морю легкие волны, приходите к полудню на Воронью скалу и посмотрите на север. Я в это время встану на побережье Флориды и посмотрю на юг. Так мы хоть на минуту, но снова будем вместе».

Вороньей скалой назывался участок морского побережья восточнее Гаваны; там действительно имелась черная скала, на вершине которой иногда можно было видеть ворон. В этом месте проходило довольно широкое шоссе, на которое я мог совершить посадку, чтобы подобрать своих родных.

Ну, а вся белиберда про день и ветер, ясное дело, была ни чем иным, как метеосводкой…

Единственное, чего я боялся – так это того, что прилетев, не обнаружу там своих близких. Всякое могло быть – отец мог все-таки не понять моего намека, мог заартачиться и решить остаться на Кубе. Наконец, письмо все-таки могли перехватить контрразведчики Кастро. Однако я все-таки решил лететь. Шанс, что меня собьют еще на подлете, был невелик – по моим подсчетам, военным потребовалось бы не менее двадцати пяти минут на то, чтобы засечь мой самолет и выслать на перехват истребители. Значит, к исходу этого времени я должен буду уйти в нейтральные воды.

Я прилетел к Вороньей скале и, сделав круг, приземлился на шоссе. Отец, мать и Мария ждали меня. Я остановился неподалеку от них и, не выключая мотора, выскочил из кабины. Перекричать рев двигателя мне было не под силу, да это и не потребовалось – меня сразу узнали. Времени радоваться встрече, увы, не было – к месту моей посадки уже спешил грузовик с людьми.

Я все-таки успел взлететь прежде, чем он доехал до нас. Удача была на моей стороне – перехватчики так и не появились.

А потом я осел на Багамах, – катал туристов над островами и возил почту.

– Не слишком впечатляющий финал для такой карьеры! – усмехнетесь вы.

А мне уже приключений с головой хватило…

…Вот она, Мария, – тихонько спит на кровати за моей спиной. Мое маленькое кареглазое счастье, моя танцующая на облаках фея, моя муза и мое сокровище. Сейчас я допишу эти строки, захлопну опостылевшую тетрадь, наполненную воспоминаниями, и лягу рядом с тобой. И усну, обнимая тебя и чувствуя твое ровное дыхание. А утром я проснусь первым и сварю тебе кофе.

Много лет я шел, летел, бежал к простому человеческому счастью. И вот теперь оно здесь, рядом со мной, каждый день. Говорите, приедается?

– Да вы просто ничего не знаете о счастье, господа… – счастливо смеюсь я. И ставлю большую, жирную точку.

Я счастлив – и этим все сказано.