Текст книги "Человек с железного острова"

Автор книги: Алексей Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Ночь начинается с короткой стычки предводителей – стоит или не стоит грабить поселение, компромисс получается такой: когда вся группа будет уже на другом склоне, пяти-шести ребятам пощупать мелкоту, но ни в коем случае не устраивая при этом тарараму. Основной отряд будет ждать добытчиков и одновременно пошлет разведку выяснить, что там за башенки-бугорки такие. Договорились, пошли. Склон, дорога и наконец поселок. Амгама, тот привычный, а я все ускорить шаг пытаюсь, хотя и абсолютно незачем это, и-ка не подведут. Место встречи выбрано, разведка уходит вперед, фуражиры уходят назад, и остается нас совсем мало. Амгама вновь начинает препирательства с Амазаром, теперь уже на качественно новом уровне. Задание, мол, выполнено, для вящей сохранности информации и собственных шкур впридачу надо бы кончать бесцельные блуждания и поворачивать домой. Торопливый так не считает. Амгама апеллирует к одному из и-ка, тот помалкивает, вместо него короткими и скупыми фразами отвечает Амазар. Анлен несколько раз пытается вмешаться в разговор, но к ней внимания не больше, чем на дворняжку, во время беседы хозяев тявкающую, и поэтому она уже в полукипящем состоянии. Спор прерывается прибытием одновременно разведчиков и снабженцев – последние с уловом, но встревожены. Это вахлаки – встревожены, в переводе на человеческое состояние это будет близко к панике: в поселок прибыла еще одна партия войск, и соединившись с дневной порцией, размещается по дну долины с явным намерением двинуться вверх. Красные плащи сумели неведомо как обнаружить присутствие и-ка, к счастью, приняв их за бесхозных ночных бродяг, из тех, что живут своей, до сих пор никому не понятной жизнью с незапамятных времен, никому не мешая и опять же никому не принося пользы.

– Красные плащи опасны, – говорит один из туманников, – они знакомы с невоплощенными силами, и сами могут их использовать. Мы не сможем скрыть от них отряд.

Амазар оборачивается к разведке – тоже невесело. Бугорки, как и ожидалось, оказались сторожевыми постами, между ними все сровнено и сглажено. И еще – дальше и чуть выше по этой сровненной земле раскидано множество прозрачных стеклянных колпачков, в которых ничего нет, но и-ка утверждает, что как раз они и есть главная опасность. Эти колпачки очень незаметны и стоят густо, а напарываться на них ну никак нельзя. Днем их еще можно было бы обойти, а сейчас… Амазар делает вывод: идти навстречу цепи бессмысленно, вбок не проскользнуть – значит, надо идти через линию фортов. Деваться некуда, дорога вверх!

Подъем нетрудный, я ошиваюсь рядом с Анлен и наконец, улучив момент, спрашиваю:

– Слушай, я никак не могу понять, почему у Друга такие примитивные методы? Ведь ему уже давно пора заметить, что в его владениях творится что-то неладное. Даже я, отнюдь не самый шарящий во всяких маговских делах, могу прямо сейчас назвать три, а то и четыре способа, которыми можно вмиг нас отыскать и угробить. А тут – слуги туповатые, капканы вот эти…

– Я же тебе говорила, что его внимание раскинуто на сотню дел. Друг умеет заниматься одновременно всем понемногу, не затрачивая при этом больших усилий. Когда он поймет, что странные события в его землях – следы кого-то проникшего извне, то будь уверен, такими вот простыми вещами дело не ограничится. Мне кажется, что это будет уже скоро, мы опережаем Друга совсем на немного!

Через какое-то время остатки луны исчезают из виду, и очень стати, мы уже лежим около контрольной полосы. Командиры ждут, чтобы облака закрыли еще и звезды, но приходится поторопиться – далеко внизу, сзади, одна за другой зажигаются маленькие красные точки – факелы в руках идущих вверх воинов. Они растянуты цепью в обе стороны долины, и несмотря на нешуточность положения, я вдруг вспоминаю линии огоньков праздничной иллюминации и от всей души прошу неизвестно кого, чтобы хоть без фейерверка обошлось.

Мы делимся на две группы, в одной Амазар и горнострановцы, в другой все остальные, и по два и-ка с каждой половинкой. Один из тех, что с нами, предупреждает:

– Будьте очень осторожны. Если хоть один колпачок будет разрушен, не выживет никто из вас, да и для нас тоже есть опасность.

Горнострановцы уже исчезли из виду, хотя если очень внимательно смотреть, можно уловить тонкую колышащуюся границу между тем, что я вижу сам, и тем, что заставляет видеть и-ка. Таким же манером исчезаем и мы, и подходим к выровненной меже. Второй и-ка тоже исчезает, зато стеклянные пупырышки на земле начинают светиться ядовито-желтым светом с тошнотворной прозеленью. Свечение не равномерное, а как будто живое, и центр его хищно смещается в ту сторону, где кто-нибудь из нас ближе. Медленно идти надо, иной раз по минуте думаешь, где ногу поставить, один из вахлаков в такую гущу забрел, что встал враскоряку и ни назад, ни вперед, пришлось двоим другим вытаскивать. И еще дело есть – я, как замыкающий, осторожно и без стука заравниваю следы: где щебеночкой из горсти присыплю, а где камешком заложу. Когда защитный пояс пройден, один из вновь сконденсировавшихся и-ка сообщает:

– Мы сейчас направляемся в самое сердце здешних сил. Я уже сейчас чувствую напряжение, которого не знал никогда.

Амгама перебрасывается с Амазаром парой слов и направляет отряд к двум торчащим скалам, образующим друг с другом почти прямой угол. Правильно, лучшего места для привала здесь не найти. Под их общей тенью происходит раздача провизии, опять трофейные травяные лепешки и прочее меню – без изменений. В середине обеда вдруг еще один туманник является на глаза:

– Сейчас тот, кто есть хозяин там, за перевалом, одним из своих воплощений ведет разговор с кем-то. Я могу подслушать его и изобразить собой то, что он видит и слышит. Думаю, это будет вам интересно.

Возражений нет, и мужичонка сначала растекается плотным осязаемым туманом, а потом вся плоскость скалы превращается во что-то типа подложки с голографильмом.

Каменная стена, низкий потолок, пара еле-еле чадящих факелов. Прижавшись спиной к стене, стоит Пахан, он не просто зол, он взбешен. Судя по движениям лица, он орет, но и-ка передает его слова ровно и бесцветно:

– Значит вот оно как. А я тебе не верю и не поверю, понял. Я прошу одно, а ты мало того что обещаешь совсем другое, так еще твои обещания и не стоят ни хрена. Красиво все расписал, да только я Ат-Бастала знал и до того, и после. Он ведь тоже снять проклятие просил, а потом вдруг на Юг полез… – Пахан продолжает орать, но и-ка почему-то молчит. Затем и Пахан рот закрывает, а наш комментатор наоборот ожил – видимо, заговорил сам Друг, верней, его воплощение.

– Я вижу, ты глуп, потому что, во-первых, не видишь своей выгоды, а во-вторых потому, что думаешь, что твои слова что-то значат. Я не желаю тратить время на разговоры без толку. При желании ты мог бы меня даже обмануть, ну а так – тебе же хуже. Во внешнем мире ты мне пользы не принесешь, а здесь куда-нибудь сгодишься.

В «кадр» входит никто иной как Паханенок и с веселым личиком предлагает:

– А может, отдадим его мне?

– Ну, ну, – отвечает Друг, – тебе и так для начала подчиненных достаточно. Мертвецов у меня пока хватает, а вот живую душу, да еще такую, как этот – наглую да несговорчивую – найду куда пристроить. Следующая ночь как раз для него.

Пахан раскрывает рот, и тут картинка резко – не гаснет, а теряет всяческие очертания, как ложкой в стакане взболтанная. Эта бесформенная куча дергается, как будто пытается принять какую-то форму, но кто-то дергающий в разные стороны постоянно не дает это сделать. Анлен с криком: «Я сейчас!» – кидается в центр этого водоворота, но не успевает – только что почти осязаемый комок расплывается обычным тихим туманом, а Анлен стоит посреди него с видом совершенно потерянным, мол, «как же это так?». Вокруг всеобщая непонятливость, но длится она недолго. Один из пухлобородых – он тоже вскочил вместе с Анлен – с нажимом говорит:

– Необходимо быстро уходить отсюда. Все равно куда, Разговоры потом.

Амазар резко выкрикивает два слова и хватает свой мешок, и все следом. Начинается бег по склону вверх. Первые минуты я еще держу темп, а потом сдыхаю, и два вахлака без слов хватают меня под мышки – остается только ногами перебирать. Рядом семенят трое пухлобородых – а где же четвертый? – не знаю, все молчат. Амазар уверенно ведет отряд к верхней кромке горы, она резко выделяется на фоне неба темной ломаной чертой. А сзади – не так уж и далеко – загораются один за другим костры по линии фортов, их полоса вытягивается строго горизонтально, насколько хватает глаз. А там, где две скалы, около которых мы сидели, вспыхивает бело-голубое пламя, и на фоне его как статуя чернеет отпустивший меня наконец широкоплечий вахлак. Вспышка опадает сначала ярко-алыми, а затем все темнеющими красными каплями и в считанные секунды гаснет. И снова, как очнувшись, мы кидаемся вверх, по все круче и круче загибающемуся склону. Тут уже не побежишь, приходится карабкаться на четвереньках, упираясь в случайные выщерблины. Очень долгим кажется подъем, и когда мы выбираемся на гребень, я удивляюсь, почему еще небо такое темное. Вниз в темноту уходит ужасающе крутой обрыв, да и весь ландшафт, который виден, напоминает край глубокой ямы. Амазар этим не смущен и даже не озадачен. Отрывистым голосом отдается приказ, и из мешков появляются крючья, клинья, канаты и прочее альпинистское снаряжение, в котором я не разбираюсь, да и не надо – горцы сами с усами. Вахлаки привычно готовятся к спуску, а один из них, довольно грамотно говоря на всеобщем, дает инструкции мне с Анлен. И-ка тоже слушают внимательно – вручную спускаться, значит, будут. Веревки уже висят, вахлаки лезут вниз, и из темноты доносится осторожный стук молотков. Где-то в середине общей партии лезу и я, веревка тонкая, и хотелось бы верить, что прочная. Без сноровки очень неприятно висеть над неизвестной глубины пропастью, да и технология спуска, несмотря на объяснения, доверия не вызывает: то и дело кто-нибудь тихо обрушивается вниз и повисает на коротком отрезке веревки, цепляется, и тут же к нему еще трое лезут, а нас с Анлен на другой канат сгоняют. На параллельной веревке зависли все три и-ка, и я им для поднятия духа советую превратиться в орлов или других каких птичек и вниз слететь безо всяких приспособлений. Один отвечает без шутливости:

– Неужели ты не понял? Наша маскировка и так уже почти не скрывает нас, и уж как только мы проявим свою сущность, сразу же внимание здешнего хозяина будет привлечено сюда, и мы не сможем устоять перед ним. Тогда останется один выход, а какой – ты уже видел.

Я очень хотел бы разобраться поподробнее, но в макушку уже тычет Амгамовский сапог, и приходится ускоренным темпом ползти вниз, затем лезть на другую веревку, и тут сверху совершенно беззвучно стреляет по глазам ярчайшая вспышка, такое же бело-голубое пламя, как час назад. Это действует как удар, мои руки едва не выпускают веревку, глаза ничего не видят, но слышен удаляющийся вниз грохот камнепада. Когда я снова начинаю различать окружающее, то прежде всего осматриваю свой участок веревки – цел, и сотоварищи, на ней висящие, тоже целы. Справа веревка тоже на месте, а вот левой нету. Нету даже следов ни от нее, ни от тех, кто на ней висел, и я наконец понимаю, что это был за камнепад. Сверху голос Амгамы:

– Быстрее, быстрее, скоро рассвет! – ну, может и не скоро, но торопиться, конечно же, стоит. Вахлаки-скалолазы бегают теперь не хуже пауков, а я просто – то спускаюсь, то зависаю в неподвижности.

Несмотря на всю спешку, солнце все же застает нас на стене, хотя и не так уж высоко, но пока светало, я вдоволь успел налюбоваться на те места, где нам предстоит бродить. Это действительно почти точно круглая яма, вернее, даже кратер, вдающийся вглубь на десятки, а то и сотни метров. Как-будто из-под земли втянули внутрь мягкую поверхность и так заставили застыть. Поперечник кратера километров пять-восемь, а коническое днище усеяно скалами, осыпями, курганами, провалами – совершенно истерзанная земля. То там, то тут видны скопления грубых построек, и из них, а то и просто из расселин уходят в небо разноцветные дымы – то желтая, то сизая, то грязно-фиолетовая струя перечеркивает сияющее утренней свежестью небо. Прямо под нашими ногами, на дне уж совсем отвесной пропасти бурлит мутно-коричневая речка, она теряется где-то в глинистых холмах, а дальше никакой воды не видно, кроме круглого или овального озера смолисто-черного цвета почти точно в середине кратера. Вся котловина постепенно заполняется дымкой, а на противоположной стене никаких подробностей и самым ранним утром нельзя было различить.

Спуск продолжается, и через четверть часа Амгама стоит по пояс в речке, принимает на руки Анлен и безо всякого удовольствия несет к берегу. Я, понятно, такой милости лишен и бултыхаюсь сам по себе. Напор воды силен, и я не удивляюсь, почему не видно останков упавших. Только один из вахлаков, с печкой на спине, застрял между камнями. Течение шевелит его руку, и кажется, что он желает нам счастливого пути. На берегу обтекают уцелевшие, всего двенадцать нас, считая меня с Анлен. Оба руководителя живы, они оглядываются по сторонам, осваиваясь с обстановкой. Анлен нарушает молчание:

– Скоро здесь будут глаза и уши нашего врага. Нужно уходить еще дальше.

– Уходить, бежать, прятаться! – наконец прорывает Амгаму. – Да, конечно, но только зачем было сюда лезть?! – Анлен пытается вставить слово, но он ее не слушает. – Когда я ходил по Хребту, я знал, что и кому надо, а тут – залезли незнамо куда, да еще и тут начинают как ослом править, да еще кто! Грязная тварь, мало ли что она о себе скажет, а Алек верит без оглядки. Да и сам он с три короба наложил, я поверил! Да я… – оставшейся частью фразы Амгама давится как сливовой косточкой. Там, где только что сидела носатая смуглокожая «грязная тварь» с обломанным зубом, имеет место сама Анлен, такая, какой я ее встретил над пропастью. Она лениво потягивается и сладким голосом подбадривает Амгаму:

– Да, я слушаю тебя?

Амазар собою владеет лучше, и пока Амгама пытается рот закрыть, спрашивает:

– Что случилось с и-ка?

– Их нет. Я думаю, они почувствовали, что могут быть обнаружены и порабощены, и не смогли уйти иначе.

Амгама:

– Как отсюда выбраться?

– Думаешь, я знаю? – голос Анлен теряет медоточивость, становится жестче, она продолжает: – Если ты обеспокоен своим заданием, то тут все в порядке – мой гонец известит кого надо. А если за шкуру свою дрожишь, то увы, нет тут дороги ровной. Так что решай, иметь ли дело с грязной тварью дальше, а я и те, кто верит мне, сейчас будем уходить с этого места.

Амазар говорит одно короткое слово и делает шаг к Анлен, туда же и я, правда, молча, и остальные вахлаки. Последним пристраивается Амгама, при этом объявляя что-то по-вахлацки, а мне объясняет:

– Не начальник я им теперь, рядовой я нынче, вот как.

Амазар ничуть этим жестом не растроган, он деловито отдает приказы. Анлен получает маскировочную накидку и прячет свои вновь пушистые светлые волосы под капюшон. Мне маскировки не надо – урховское одеяние хоть и противно на себе иметь, но для подобных развлечений оно приспособлено как нельзя лучше.

Отряд движется по извилистым расщелинам в скалах, где пригнувшись, а где и ползком. К полудню мы от стены удалились всего-то километра на три, но каких! Тут и пропасти с чем-то зеленым на дне, и осыпи, и голые пространства, которые надо перебегать поодиночке, а потом выжидать минут по десять, вжавшись в камень. А над кручей, по которой мы спускались, реют кругами то ли грифы, то ли вороны, а может, еще какие-нибудь столь же симпатичные пернатые. Солнце в зените, теней почти нет. От распадка, где залегла наша группка с полкилометра до беспорядочного нагромождения железных и каменных построек, цилиндров, кубов, труб, а из самого центра мохнатым столбом поднимается зеленоватый дым. Что это такое, понять невозможно, а у меня полная ассоциация с химзаводом, даже знакомый куб серого тумана рядом за газохранилище сойдет. Я трясу головой, цепляюсь за ножны соседа и ощупываю царапину на щеке, но дурацкое сравнение из мозгов не уходит. От «комбината» начинается ровная дорога, она проходит сквозь трубу в склоне рыжего террикона и дальше постепенно теряется в мутной дымке, с каждым часом все плотнее затягивающей котловину. Амгама замечает:

– Есть дорога, значит, есть кому ездить, а может, она и к выходу отсюда ведет? А то сидим пока в этой дыре, как муха в тарелке.

Рядом с терриконом торчит примитивный копер, его колесо начинает вращаться, потом останавливается, и снова ни одного движения в округе. Потом, минуты через три, из мешанины камня и железа появляется довольно хитрая повозка – два длинных треугольных чана вдоль шестиколесной телеги. Она катится по дороге сама, под уклон, она проходит через трубу, чуть притормаживает и катит дальше. Я пихаю Амазара, но он и так сообразил, что к чему, и хрипит ребятам по-вахлацки. Снова по тропе самоубийц, теперь уже вокруг террикона, к выходу из трубы. Платформа с чанами все еще катится куда-то в сторону центрального озера, которого уже почти не видно. Конечно, мало шансов, что таким манером удастся выбраться, но еще меньше вариантов идти искать выхода самим. Ночь здесь не спасительница, а днем двигать – вон только что над головой очередной стервятник прошел, и хорошо что так, а ведь мог бы и задержаться. Из отверстия трубы показывается очередная телега. Ближайший к дороге вахлак бросается вперед и очень ловко ввинчивается между корытами – лиха беда начало. Амгама шепчет, слизывая пот с усов: «Уговор – прыгать у белого камня, вон, далеко, видишь?» – я киваю, и дальше все идет как по писаному: транспорт, прыжок, и очередной воин отбывает к месту дислокации. Смоловозки – в чанах смола, как я разглядел – идут то густо, то пусто, иногда на череде из десяти штук уезжает лишь один, и сидеть приходится почти до вечера. Воды нет, еды нет, в воздухе воняет недогорелым мусором, и состояние мое близко к полуобморочному, когда очередь подходит, то я сомневаюсь, смогу ли влезть на телегу. Но никаких проблем не возникает – словно всю жизнь в таком купе ездил. От корыт пышет жаром, на досках – лужицы, это даже не смола, а смесь разных нефтяных продуктов, которые на ощупь определить я б не взялся. Все внимание вперед – дорога лентой уходит под передний брус, по бокам само собой ничего не видать. Минут пятнадцать до белого камня ехать, и вот он появляется из-за поворота, приноравливаюсь спрыгнуть и проклинаю все на свете. Я приклеен к доскам, намертво прилип мой урховский мундир, и дергаясь в попытках освободиться, я безнадежно проскакиваю и пригорок, и камень, и вахлаков – все. Смоловозка набирает скорость, а мной овладевает полная апатия – в одиночку не выбраться отсюда, будь хоть ты трижды колдун, а я не колдун вообще. Даже одежду отдирать перестаю, даже вперед не смотрю. Просто слушаю, как шуршат колеса, и время от времени ощущаю, как мимо проносятся дикие концентрации всех цветов и раскладов, от которых меня то в пот кидает, то голова кругом идет – а, все равно. Последним номером программы я засыпаю ни с того ни с сего и очухиваюсь, когда смоловозка со стуком обо что-то тормозится. Я открываю глаза и вижу задок такой же телеги, а впереди еще несколько. Через полминуты вся очередь со скрипом продвигается вперед и снова останавливается – что-то делают с ними там, впереди, Снова опускаю голову и решаю ждать своей участи, но ждать как-то очень неудобно – под ребро зажигалка впивается. Еле-еле достаю ее – счетчик три заряда показывает, а на боку таракан раздавленный, вот и я, наверное, таким скоро буду. Вот интересно, что бы этот насекомый на моем месте делал, а? Не знаю почему, но размышления о таракане приводят меня в более-менее боевое настроение, и вместо моральных приготовлений к гибели просто начинаются деятельные приготовления к гибели с музыкой. Первым делом режу прилипшую куртку и остаюсь в лифчике из остатков рубахи. Теперь надо как-то узнать, что творится впереди: я поднимаюсь как только можно и высовываю часть головы вперед. Толчок причалившего сзади очередного транспорта заставляет пройтись затылком по шершавым доскам, это неприятно, но зато я разглядел, что корыта эти опрокидываются в «по-бокам», а порожняя смоловозка откатывается к каменной стене, которая закрывает остальной кругозор. Опрокидывает корыта кто-то вручную, и я этому кому-то не завидую. Ага, вот передняя тара опорожнена, теперь моя очередь! Свет – одно корыто опрокинуто, я вскакиваю и мельком замечаю обалделого гнома, он стоит на узенькой доске поперек длинной глубокой ямы с тем же злосчастным мазутом. Прыгаю вниз, ногами на работягу, он в яму не падает, а ухитряется зацепиться за ее край, а вот я наоборот, чуть совсем туда не ухнул. Обратно на телегу, ногой переворачиваю оставшееся корыто – второй гном отшатывается и отпускает длинный рычаг – вся череда телег со скрипом трогается и начинает катиться дальше, в сторону стены, к одному из четырех арочных входов в ней, а ниже туда и каналец с мазутом уходит. Из крайнего сбоку хода появляется печального вида старичок, заросший седыми космами, на нем красный плащ с черными разводами. Старичок удивленно зрит на меня, на едущие телеги, по-молодому вытаскивает меч и кидается на меня в компании двух белых урхов, вынырнувших из хода следом. Одному из них я всаживаю в лицо плевок из зажигалки, а другой бежит ко мне, чуть не затоптав печального старичка, тот урха обгоняет и сложным маневром занимает позицию между мной и каналом. Урх с кривым мечом прыгает, я кидаюсь в ноги и успеваю-таки дернуть его за сапог, эта туша переворачивается, сбивает с ног старика, и вместе они летят в канал, и туда же я посылаю предпоследнюю порцию горючей смеси. Из канала встает стена огня, как будто не мазут там был, а керосин какой, огонь охватывает череду телег, а я бегу в старичков ход. Коридор мрачен и темен, естественно, никакой роскоши вроде световых камней, изредка чашкообразные светильники, забранные решетками. Влево и вправо уходят раздвоения и растроения, я ныряю в них не задумываясь, и наконец оказываюсь перед дверью в виде железной плиты с могучим, но примитивным замком. Бодро-весело рукояткой ножа выбиваю пружину, переворачиваю ее вверх ногами, ставлю обратно и со стопором делаю то же самое. Теперь, чтобы дверь запереть, нужно сделать все наоборот по сравнению с тем, как раньше, а открытый замок выглядит как запертый – и ручка вниз, и засов сбоку. Завершив эту работу, я тяну дверь на себя, продираюсь в щель, обратно все закрываю, а потом оглядываюсь. Комната, вырубленная в скале, два окошечка, коптящие плошки на крюках, две штуки. В стене четыре кольца, к ним прикованы цепи. Короткие черно-ржавые змейки заканчиваются кандалами, а кандалы плотно облегают оба запястья и обе щиколотки изможденного эльфа с полуживым взглядом. Воззрившись на меня, он пытается что-то сказать, но то ли от удивления, то ли от слабости выходит полухрип-полушипение непотребное. Оглядываюсь внимательней – увы, кувшина воды, оставленного заботливым тюремщиком не наблюдается, как и вообще ничего, голо. Поэтому я узника просто тормошу, дергаю за нос и улыбаюсь радостно – мол, все путем, а что не путем, так то подправим. Это имеет действие – глазки ожили, спинка выпрямилась – молодец, приятно посмотреть! Он снова пытается заговорить и со второй попытки интересуется, кто я такой.

– Уртазым-могуз, знаешь это слово? – кивок головой. – Ну вот, попал сюда случайно, от своих оторван, так что надеяться особо не на что, разве на то, что прилетит друг-волшебник в голубом вертолете. Да и то – волшебников в округе явный перебор, и Друг среди них уже имеется. Ну, а ты здесь какими судьбами?

Эльф, естественно, мои речи понимает малость не полностью, и пока он собирается с мыслями, я отхожу к двери – и правильно делаю. Со скрежетом открывается волчок, которого я и не заметил, и приходится падать на пол, чтобы оказаться в мертвой зоне. За дверью голоса:

– Да нет его здесь, не мог же он изнутри засов запереть. Этот парень такого не умеет, его короткое счастье. Был бы он сейчас уже и смирным, и послушным, а теперь побегает еще.

– И мы побегаем, так-растак, да еще баба эта. Может, напутали, а? Вот с друзьями его проще было. И с чего это… – волчок закрыт, и разговор дальше не слышен. Я оборачиваюсь к эльфу, и он начинает говорить на западном эйфеле, который я знаю неплохо:

– Я умею строить корабли, которые не возвращаются, умею и люблю, до сих пор эта любовь в душе у меня, хотя я, наверное, должен проклясть свое умение. Но я очень много кораблей отправил на Благословенную Землю, многие об этом знали, и он тоже узнал. Меня тайно схватили и привезли сюда. Но ему не нужны корабли, и не к Благословенной Земле он тянет руки. Нет, ему нужна только дорога, спираль которой уходит в ночь, которая завернута троекратно, и по ней можно уйти с земли в холод и темноту, а можно и призвать мрак и ужас на землю. Я никогда не хотел делать такого, но он сильней меня, он почти каждую ночь, сковав волю мою и еще десятка сильных и смелых душ, употребляет их жизненную силу на свое дело. И я, я в этом помогаю ему, не помня себя от боли и стыда. Я не могу убить себя, и я не могу сопротивляться. Вот и сейчас он держит спиральный мост, но слабый и тонкий, и я могу отдохнуть – он знает, что и рабам, особенно ценным, нужен отдых. То, что сейчас – тонкая ниточка, а через час или два она снова станет открытой трубой, бесконечно длинной, которой он будет шарить в неведомых глубинах неба. Но это будет через час, а пока я почти свободен, эти цепи – ничто по сравнению с тем, что меня скоро ждет.

Узник замолкает, а я подхожу к окну. Оно выходит как раз к круглому озеру, над которым – изумительной синевы небо, на нем звезды образуют отчетливый рисунок выгнутого бредня. Черная, ничего не отражающая вода удивительно быстро и спокойно вращается, заметно поднимаясь к краям. Из центра вращения вверх, в небо, уходит еле-еле заметная светящаяся нить, закрученная в пологую спираль, узкую вначале и все сильнее разворачивающуюся кверху. Эльф, кажется, бредит, бормочет себе под нос: «Корабли уходят дальше, и не различимы глазом, но я вижу – уходят по своей дороге в небо, покидая Средиземье, я их делал с наслаждением…» – и дальше, в том же роде, Я его некоторое время слушаю, а потом пробуждаю от транса:

– Послушай, я тут подумал и решил, что еще одной «живой душой» придворной становиться не стоит. Как твоего мучителя различит, если он сюда зайдет?

– Он может быть кем угодно, может быть многими, а может быть и никем совсем. А скоро он станет этим вот озером, и тогда он сможет видеть и ощущать, что на конце трубы, которую я ему сделаю. Я не думаю, что ты сможешь избежать участи, которую сам сейчас назвал. А сейчас… помоги мне сейчас умереть, у тебя ведь есть нож, и такой, от которого мне не стыдно принять избавление!

Неохота мне тебя, дорогуша, ножиком пырять, лишний грех на душу принимая – это я так думаю, а сам говорю:

– У меня тебе кое-что получше есть. Наконечник стрелы отравленной, я тебе его сейчас дам, а ты в руке держи. Как надумаешь кончать – просто сожми покрепче, чтобы царапнул, и все. Никто не спасет, хоть маг из магов будет. Берешь? – эльф кивает. Я развязываю многочисленные узелки, добираюсь до кармана и вытряхиваю из него чехольчик с наконечником и звездочку впридачу. Эльф тихонько стонет, я оборачиваюсь узнать, в чем дело, а он неожиданно чистым, звонким голосом, какой эльфу от природы и положен, говорит:

– Оставь наконечник на потом. Оказывается, ты носишь с собой сокровище, о котором не могли мечтать самые великие этого мира! Один его вид придал мне силы, дай сюда быстрее!

Я отдаю восьмиконечную брошку, и корабел длинными тонкими пальцами одной руки что-то делает, будто нить плетет – цепочка на глазах удлиняется, а потом оба обрывка соединяются в длинный сверкающий шнурок. Эльф делает движение надеть, но кандалы не пускают. Я кидаюсь помочь, но он останавливает:

– Нет! Этот знак древней силы должен быть надет лишь своими руками. Я боюсь тебя просить, но может, ты его возьмешь? Но ты же… никто и никогда не знал вас, и я не знаю, что будет с тобой, можешь и умереть, и с ума сойти, и в полутень превратиться!

– М-да? – колеблюсь я, а потом усмехаюсь по-русски: – Семь бед – один ответ. Хуже не будет, – и надеваю цепочку на шею, а звездочка оказывается точно над сердцем. Ничего странного не происходит, я хочу возмутиться: в чем, мол, дело, но не успеваю. Будто огромный глаз заглядывает сквозь стену в темницу. Эльф вздрагивает и обвисает на цепях. Глаз вперяется в меня, я не вижу конкретно ни зрачка, ни там ресниц – я вижу именно взгляд, а остальное так, декорация. Видимо, мне тоже полагается потерять сознание и всякую самостоятельность, но этого не происходит. Я не хочу быть замеченным и остаюсь вне внимания Друга – без сомнения, это он. Значит, работает цепочечка?! Черная вода в озере убыстряет свой бег, и уже вместо сиреневой нитки в небо уходит толстый канат, он непрерывно разворачивается, а из черной воронки растут все новые и новые витки. И тут я вспоминаю – это труба, открытая в оба конца, в оба!!!

Я выхожу из тени, в которой стоял, и тот, кто смотрит, наконец замечает меня, я чувствую его страх и недоумение. Собравшись с силой, я представляю себе Друга в виде одного-единственного комка воли, безо всяких других воплощений и образов, и он мне подчиняется, я чувствую и вижу, как к этому комку темными струйками стекается то, что он оставил на эту ночь в других телах. Этот темный клубок пульсирует и бьется, и я мельком вспоминаю, как то же самое день назад творилось с и-ка. Держать его страшно трудно, но я ощущаю неизвестно откуда поддержку, и поэтому Друг до сих пор не выскользнул. Я приказываю эльфу-корабелу очнуться и заняться любимым делом, отдав ему все, что накоплено в окрестных скалах, всю силу и мощь, которую Друг вытянул из живых, попавших в его власть. Темный грязно-коричневый клубок бьется и пульсирует все сильнее, но я уже подвел его к началу спирали, а сама труба раскачивается, как под ураганом. Эльф сводит все усилия в один пучок, и темный ком размазывается по всей бесконечной длине дороги, на мгновения собираясь в себя все дальше и дальше, пока даже я не перестаю его различать. И последнее: я нагибаюсь и поднимаю с пола наконечник стрелы – четырехлучевую звезду, если смотреть спереди – и посылаю его в самое начало сиреневой трубы, в самый центр водоворота, и черная жидкость твердеет волной от середины к краю. Когда останавливается последнее движение, я отрываю от озера глаза и оглядываюсь. Стены кратера как на лифте опускаются вниз, а вернее, вся вдавленность поднимается, расправляя морщины. Я вижу, как сходятся подземные разломы, как вода из поглощенных озер вновь бьет вверх. Скальные стены потрескались, но не обвалились, и я вижу в одной из камер Пахана, который ничего не понимая вылупился в окно. А дальше – в горах – лежат полуистлевшие трупы тех, кто только что был грозным бесстрастным войском и среди них мечется обиженный таким неожиданным крушением карьеры Паханенок. Около горной заставы в пограничье залег Чисимет, ждущий момента, чтобы проникнуть в Токрикан, меня выручать. Куранах обещает посоветоваться с Другом очередному сероклейменнику, а Ларбо-младший совсем недалеко от города орет на поляне, уговаривая ватагу идти давить монарха, он толкает речь в одном конце сборища, а его жена в другом, но в один голос и одними словами с мужем. Андреи-летчики тихо и тоскливо матерятся, сидя в бочках на палубе парусника, идущего к Пресному Морю. Олонгар по очередному наущению Багдарина договаривается о перемирии с Гиминасом, а тот не верит ни единому слову. Еще дальше – Кун-Манье спит с какой-то по счету супругой, а Ларбо-старший бьется над очередной дохловатой помесью. В Приозерске Великий Маршал спит и видит сон по мотивам какой-то земной ленты, но с местным колоритом, и там же Серчо, он не спит и составляет акт амортизации бытового оборудования.