Текст книги "Та еще семейка"

Автор книги: Алексей Макеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

По внутреннему телефону позвонил майор (есть слух, что скоро получит звание подполковника и уходит на Петровку).

– Маслаченко? – спросил Полимеев. – Здорово. Как отчет?

– Здрай жлай, Владимир Степанович, – полуофициально приветствовал начальника капитан. – Заканчиваю.

– Оставь пока отчет, зайди ко мне.

Маслаченко чертыхнулся, положил отчет об ограблении магазина в стол. Закрыл на ключ комнату, быстро пошел к кабинету Полимеева.

Идя по коридору, подумал насмешливо: «Сейчас бы помочь раскрыть дело с наркотиками по Салону аргентинских танцев да еще прихватить эту лесбиянскую «Лилию» – и новый чин подполковнику Полимееву обеспечен, хотя это непосредственно не наша работа». Себе повышения ни за какие подвиги Маслаченко не ждал (недавно получил капитана), однако премию и официальную благодарность от генерала Карепанова – вполне. Но дело тяжелое и опасное. Как там Галя Михайлова? Не сгорела бы… хотя пока у нее все в ажуре.

У полимеевского кабинета Маслаченко догнал только что подъехавший к управлению капитан Сидорин. Его грубоватое лицо, чаще всего выглядевшее усталым и раздраженным, сейчас просто перекосилось от выражения разочарования и злости. Маслаченко поздоровался насколько мог приветливо, на «вы» и по имени-отчеству, хотя на погонах у него те же звездочки, что и у Сидорина. Но тот все-таки на семь лет старше и опытнейший опер. По служебному же росту – неудачник.

Сидорин молча кивнул и, не подавая руки, почти оттолкнув его, вошел в кабинет первым.

– Здравствуй, Валера, – сказал ему Полимеев. – Ну, какие у нас успехи? Пожалуйте к столу, садитесь, господа офицеры.

– Да чего садиться-то! – по всей видимости, кипя от возмущения, прохрипел Сидорин. – Устроила, подсуетилась, паскуда! Пристрелил бы, как собаку!

– Объясни толком, что произошло. Ты так орал по телефону… Я ничего не понял…

Сидорина прорвало. Он бешено ругался и рассказывал, как замечательно прошел у него в институте Склифосовского опрос Зинаиды Гавриловны Слепаковой.

– Довести разговор до конца не дала дежурная сестра, сволочь!.. Пришлось нам с Рытьковым убраться, – потрясая кулаком, сетовал Сидорин. – Рытьков эту стерву давно приметил. Все шастала туда-сюда, вертихвостка… Ведь договорился: подъеду, мол, завтра…

– Подожди, не рычи. Что дальше-то? – Полимеев округлил глаза, рот даже приоткрыл.

– Сегодня приезжаю один. Рытькова вы забрали каких-то жильцов опрашивать.

– Магазин ограбили, свидетелей ищем, – вскользь сказал Маслаченко. – Труп есть.

– Приезжаю в Склиф, – мрачно покосившись на симпатичного блондина, продолжал Сидорин. – Звоню из вестибюля: «К Слепаковой, старший оперуполномоченный Сидорин». А мне говорят: «Зинаида Гавриловна Слепакова скончалась сегодня ночью от сердечного приступа». – «Я с ней вчера вечером разговаривал, она чувствовала себя нормально». – «Ночью стало плохо, – говорят мне. – Сестра сделала укол, через час больная умерла».

– Ух ты! – Маслаченко даже присвистнул. – Ловко!

После целого каскада матерных выражений, прерванных Полимеевым, Сидорин продолжил:

– Я к завотделением, к главврачу. Уголовный розыск, мать вашу, требую служебного расследования! Главврач мне: «Пожалуйста. Требование из прокуратуры. Но вообще-то, – говорит, – мы и сами удивлены. В принципе здоровье у Слепаковой шло на поправку. Ну, конечно, стресс в связи с трагической смертью мужа… Ну, после обморока сотрясение мозга… Упадническое настроение… Однако давление подвели к норме, сердце почти в порядке – и вдруг на тебе!» Я в палату, опрашиваю больных. Одна там выздоравливающая рассказала: «Мы все спали. А ночью слышу – шум какой-то… Глаза открыла, гляжу – дежурная сестра около Слепаковой суетится. Спрашиваю, в чем дело. Сестра говорит: «Надо укол от сердца сделать…» Потом стало тихо, снова заснули. Через какое-то время опять шум. Гляжу: врач, сестра, санитары. Положили Слепакову на каталку, вытащили и свет потушили. А утром объявили: умерла».

– Считаешь, устранили заинтересованные лица? – таинственным тоном осведомился Полимеев.

– Да какие тут могут быть сомнения! – заорал Сидорин. – Я снова к заведующей: «Как фамилия медсестры, которая дежурила ночью? Кто такая? Возраст? Сколько у вас работает?» Отвечает: «Сабло Юлия Викторовна. Двадцать два года. Окончила медицинское училище в Алма-Ате. Уроженка Казахстана, недавно получила российское гражданство. У нас работает четвертый месяц». – «Фото имеется? И сообщите мне место проживания».

– Фотография с тобой? Давай сюда, – потребовал Полимеев.

Получив от Сидорина фото, майор Полимеев надел очки, хотя пользовался ими редко: если очень уж мелкий шрифт или какие-нибудь еле различимые следы преступных действий. Над карточкой подозреваемой в убийстве медсестры он пошевелил бровями и шмыгнул носом.

– Даже обидно, – сказал майор. – Хорошенькая девчонка. Глаза прямо как у ангела.

Сидорин дернул плечом, противно-издевательски хохотнул, снял серую мятую кепку и снова нахлобучил:

– Как говорят: глазами сирота, а…… Извиняюсь за выражение…

В дверь стукнули. Рытьков сначала просунул голову, потом переступил порог.

– Разрешите, товарищ майор?

– Разрешаю. Есть свидетели по трупу в магазине?

– Нашли двух бабушек. Они эту… которую возле магазина обнаружили, знают. И сожителя ее, такого же, тоже видели. Так что начинает немного проясняться. Еще мужчина один гулял в четыре часа утра с бультерьером. Заметил автофургон светлый с брезентовым верхом. Ну и вот…

– Ладно, Саша, передашь дело старшему лейтенанту Гороховскому. И Минаков пусть с ним продолжает. А ты подойди-ка сюда. Узнаешь?

Рытьков взял карточку, помолчал.

– Как же… – сказал сожалеюще, будто заранее знал, какое преступление вменяется глядящей с фотографии девушке. – Вчера в Склифе мимо меня прохаживалась. Я в коридоре сидел, пока Валерий Фомич со Слепаковой беседовал. Такая нахальненькая телочка. Подмигивала мне, ноги показывала как можно выше и кое-чем вертела. Потом смылась.

– Понравилась? – спросил Рытькова майор с улыбкой понимающего молодость мудрого долгожителя, хотя был ровесник Сидорина. – Должен тебя огорчить. Эта миловидная… как ее… Юлия Викторовна Сабло подозревается в убийстве. Скорее всего, она нашла способ умертвить ночью Слепакову. Такие дела-делишки. Поезжай по адресу: улица Михневская, дом 19, квартира 436, вход со двора. Найдешь подозреваемую на месте, задержи, привези сюда. Если ее нет, опроси соседей. Узнай, где она может быть. Возьмешь серые «жигулята», ключи у дежурного Блазнина. Действуй.

– Где это… Михневская?

– Старший лейтенант Блазнин тебе найдет по справочнику. Давай, одна нога здесь, другая…

– На Михневской, – пошутил Маслаченко и немного сконфузился; остроты были не ко времени даже для привыкших ко всему оперов.

Узнав район, куда следовало попасть, Рытьков получил ключи от «Жигулей» и направился к выходу.

– «Макарова» прихватил? – заботливо осведомился дежурный офицер.

– Обойдусь. Тут не серьезно в этом смысле.

– Смотри, Шура, как бы чего…

– Плечо у меня болит с тех пор, как Слепакова брали. От молотка. Да ладно. Может, никого еще и нету на Михневской-то. – Он звякнул наручниками. – Вот браслеты взял для порядка.

Рытьков сел в машину и помчался через Москву разыскивать нужную улицу, дом и квартиру. Начало темнеть. Он вспомнил медсестру в распахнутом халатике, вызывающе гарцевавшую высоко открытыми стройными ногами на стеблевидных цокающих каблучках. А теперь выясняется, что эта юная красотка вполне может быть преступницей. И напрасно, может быть, он не взял пистолет. «Эх, где наша не пропадала!» – мысленно воскликнул опер Рытьков, прибавляя скорость. Тут и появилась улица Михневская.

Ничего особенного. Типовые дома, магазины, слабоватые фонари, почти не освещенные дворы. Он поставил на свободном месте машину, вошел в подъезд и поднялся в лифте на нужный этаж. На цыпочках подкрался к квартире 436, прильнул ухом к замочной прорези, за дверью разговаривали. Выждав несколько минут, Рытьков осторожно позвонил.

– Кто? – Он сразу узнал голос медсестры.

– Я из полиции, откройте, пожалуйста.

После довольно длительной паузы она спросила:

– А что такое?

– Вы снимаете площадь, хочу уточнить, – схитрил Рытьков.

– Нельзя ли в другой раз?

– В другой раз нельзя. Открывайте.

– Нет.

– Ну что, машину из отделения вызывать?

Опять молчание, затем щелкнул замок. Дверь неохотно открыли. Рытьков вошел, в прихожей был полумрак.

– А документы у вас… – видя человека не в форме, а в зимней кожаной куртке, начала девушка и осеклась.

– Уголовный розыск, – сказал Рытьков, показывая удостоверение. – Старший лейтенант Рытьков.

Она попятилась в освещенную люстрой комнату. Юлия Сабло, в модной кофте синего цвета, в черных джинсах и высоких сапогах, предстала перед Рытьковым еще грациозней, прелестней, стройней, чем вчера – в распахнутом халатике, коротком платье и туфлях на каблуках. Что-то броское, обольстительно-дерзкое виделось во всем ее цветущем облике. Не исключено – и что-то опасное. Но молодой сыщик не придал этому мгновенному впечатлению должного значения.

– Вы одна? – Он поглядел в сторону коридора и кухни.

– Да. Хозяйка на работе.

– Сабло Юлия Викторовна?

– Я. А почему вы…

На продавленном потертом диване стояла большая сумка с раскрытой молнией. Вторая сумка, тоже очень вместительная, черная, наверно, была укомплектована и заперта на замок.

– Я слышал, здесь разговаривали, – остановил Рытьков понятный вопрос девушки, внезапно опять пожалев, что не взял оружие.

– Я говорила по телефону.

– Одевайтесь. Мне приказано доставить вас в управление.

– В чем меня обвиняют?

– Никто вас не обвиняет. С вами хотят поговорить, выяснить некоторые детали.

Сабло стояла напротив Рытькова, коренастого, плечистого парня с русым бобриком и приятным лицом, и смотрела на него в упор яркими карими глазами, испуганными и одновременно до отчаянности решительными, словно предполагавшими любые непредвиденные поступки.

– Слушай, – сказала девушка и отстегнула кнопку на кармане своей синей кофты, – я ваши ментовские порядки знаю. Давай договоримся. Ты возвращаешься к своим и сообщаешь, что меня не застал. Я тебе выкладываю пятьсот баксов. Идет?

– Ты, подруга, в своем уме? – решил больше не церемониться Александр. – Какие пятьсот баксов!

– Хорошо, «штука».

– Мне вообще-то деньги нужны, – небрежно проговорил Рытьков, делая вид, будто усиленно соображает.

– Тысячи долларов тебе мало? Ну, ты хапуга…

– Я тебе честно скажу. Если б тут сыпалась какая-нибудь афера… Или сперли чего-то… Или даже при убойном деле ты плескалась сбоку, я бы взял. Но тут четко твой труп. Слепакову убила ты, установлено. Ты хочешь, когда тебя возьмут… а тебя обязательно возьмут… чтобы я мотал пять лет строгого режима? Давай одевайся.

Рытьков взял за ручки черную сумку, приподнял.

– Ого, солидно собралась.

– При чем тут мои вещи! Санкция прокурора есть? – закричала Сабло, пытаясь вырвать сумку из рук Рытькова.

– Какой тебе сейчас прокурор… Он тобой еще займется, успеешь, – грубо оборвал девушку опер. – Бери сумку и двигай вперед, пока я на тебя браслеты не оформил.

И тут Рытьков увидел мужчину, выскочившего, как беззвучное привидение, из ванной комнаты. Мужчина, словно хищник, так же молча прыгнул на него.

Скрипнув зубами, старший лейтенант отбросил медсестру, вцепившуюся ему в больное плечо, и резко ударил нежданного противника кулаком в подбородок. Тот шарахнулся к стене, выругался и сплюнул кровью. Рытьков вскинул кулак для повторного сокрушительного свинга, но тяжелый металлический предмет обрушился сзади на его голову. В глазах стало темно, он пошатнулся. От следующего удара колени Рытькова подогнулись. Он потерял сознание и повалился на пол лицом вниз.

Утирая ладонью окровавленный рот, мужчина, выскочивший из ванной комнаты, стал пинать полицейского:

– Кончать мента! Кончать гада!

– Ни к чему, – тяжело переводя дыхание, сказала Сабло. Она поставила бронзовую вазу на подсервантник. – Ищи веревку, нужно руки ему связать. Нет, стой-ка, у него наручники должны быть. Сумеешь надеть?

Они перевернули неподвижное тело. Повозившись, мужчина завел руки старшего лейтенанта за спину и звякнул наручниками.

– Все, бери сумки. Уходим. Из-за тебя, дурака, задержались, дождались опера. А если бы он был не один и со стволом? – Юлия Сабло торопливо застегнула короткую песцовую шубу. Мужчина напялил пальто, ушанку, взялся за ручки обеих сумок.

– Замочить бы подлюгу… Чуть челюсть не сломал, гад… У него ключи от машины, угоним?

– Машина наверняка служебная. Не будем вязаться, – остановила его злобные намерения девушка. – Лишние пять лет сидеть хочешь? А если что, они за своего на зоне удавят. Потом объявят родственникам, что повесился.

– Пускай сперва поймают!

Вышли. Оглядываясь, заперли дверь. Спустились по лестнице. Оказавшись во дворе, молниеносно растворились в ноябрьской промозглой тьме.

Гороховский и Минаков нашли и задержали бомжа Суханова по подозрению в убийстве своей сожительницы Гули Кармановой. Сержант Селимов очень удивлялся: «Что за имя такое? Гуля! Почему – Гуля? Вот у нас в школе полиции двое учились. У одного фамилия Мухин, а у другого Немухин. Еще учился Антадзе, грузин российский, так он даже в ярость приходил: «Что за люди! Один – Мухын, второй – Нэ Мухын… Зачем? Нарочно! Чтобы всех путать!» Опера смеялись, хотя смеяться было нечему. Погибла несчастная, опустившаяся, еще не старая женщина.

– Мотивы-то какие? – жуя хлеб с колбасой и запивая пивом прямо из горлышка, спросил сослуживцев Маслаченко. – Деньги не поделили? Выпивку?

– Скажешь… – ехидно фыркнул старлей Гороховский, тоже державший в жилистом кулаке бутылку пива. – Убийство совершено из-за ревности.

– Ну да! – не поверил капитан. – Она, говорят, на человека-то не похожа. Так… пресмыкающееся неизвестного вида по Брэму.

– А он-то лучше, что ли? Грязный, вонючий, заросший. Не то бармалей, не то леший… А вот… любовь… ревность…

– Люди есть люди, – задумчиво сказал старший сержант Минаков, скуластый, в форме с надраенными пуговицами. Он ел булку с изюмом и прихлебывал из пластмассового стаканчика кофе.

– Паша пивко-то не уважает. Образцово-показательный мент, – подшучивая, похвалил приятеля Гороховский.

– Не в том дело, – серьезно проговорил Минаков, с сожалением поглядывая на пенистый, всем любезный напиток. – Горло у меня дерет чего-то, надо пить теплое. Не затемпературить бы.

– И кто же соперник? – вернулся к «бомжовому» убийству Маслаченко.

– Один из той же компании, Григорий Гутержиков. Ну, этот ничего еще, поприличней. Интеллигента из себя строит, пряника ломает. Взяли его, говорю: «Давай колись». А он плечами жмет: «Я-то где виноват? Это Суханов, дурак, взбесился от белой горячки, будто Гулька в меня влюбилась…» Ей-богу, цирк на Цветном бульваре… Да, кстати, Андрей, тебя по телефону дама разыскивала. Говорит, по поводу Слепакова и какого-то клуба… Еще будет звонить.

– Иду. – Маслаченко торопливо допил пиво и поспешил из магазинчика, находившегося рядом с полицейским управлением, в свою комнату. Снял длинное пальто, шарф и берет. Только присел к столу, звонок. Тихий женский голос осторожно попросил:

– Капитана Маслаченко, пожалуйста. Будьте любезны.

– Маслаченко слушает.

– Это беспокоит бывшая сотрудница Всеволода Васильевича Слепакова. Покойного… – Она остановилась, очевидно, обдумывая последующие фразы.

– Да, вас слушают, – нетерпеливо сказал Маслаченко.

– В ночь, перед тем как… перед самоубийством я возила Всеволода Васильевича в Барыбино, на своей машине… – Она опять остановилась и вздохнула.

– Да, да, я вас внимательно слушаю.

– Там с ним… я вам потом расскажу подробно.

– Вы можете приехать в управление милиции в Строгино? Знаете, где это?

– Я знаю. Но сын не разрешает мне ехать.

– Почему? – невольно рассердившись, спросил капитан.

– Он опасается, что меня выследят люди из Барыбино, из феминистского клуба.

– Почему он так считает?

– Когда мы ехали после похорон Всеволода Васильевича, нас преследовали неизвестные на сером «Шевроле». Сыну с трудом удалось оторваться и… Мы от них еле избавились.

– Вы думаете, что злоумышленники организуют постоянный пост наблюдения, чтобы вас похитить?

– Сын за меня боится.

– Хорошо. Где бы вы могли со мной встретиться?

– Завтра, часов в пять, около метро «Чертановская». Или, если вас устроит, приезжайте прямо к нам на квартиру. Моя фамилия Ряузова. Нина Филипповна Ряузова. Запишите, пожалуйста, адрес.

Попрощавшись с Ряузовой, Маслаченко собрался закончить отчет по поводу убийства бездомной Гули Кармановой. Следовало затем составить свое мнение относительно рыбного магазина Агабабова и спихнуть все это в отдел, занимающийся непосредственно ограблениями.

Задрынькал внутренний телефон. В трубке прозвучал взволнованный голос майора Полимеева:

– Андрей, быстро ко мне.

Понимая, что случилась крупная неприятность, Маслаченко заторопился и уже три минуты спустя входил в кабинет начальника. Там уже расхаживал вдоль стены Сидорин с особенно раздраженным выражением на усталой физиономии.

– Ах, стерва блатная! Я сразу почувствовал тогда еще, в Склифе, когда она от Слепаковой меня оттерла и выперла из палаты… – каким-то рычащим голосом высказывался взбешенный Сидорин. – Опытным операм надо давать право: почуял что-то серьезное, в наручники и на допрос. К трубе прицепил и по почкам гладкой доской, чтобы синяков не осталось… – вдруг капитан посмотрел ледяным взглядом куда-то в сторону.

– Хватит болтать, Сидорин! – гаркнул хмурый Полимеев. – Прекрати истерику!

– А что, я не прав? Взять бы вчера по интуиции эту сестру милосердия, и Слепакова бы сейчас показания ценные выкладывала… И Сашка бы не валялся с проломанной головой…

– Что с Рытьковым? – испугавшись, спросил Маслаченко; он начинал догадываться, отчего все находившиеся в кабинете начальника взвинчены. – Жив?

Всунувшись в дверь, дежурный по управлению старлей Блазнин подобострастно спросил:

– Разрешите, товарищ майор?

– Жив, – мрачно сказал Сидорин.

– Да что теперь-то… – Не отвечая Блазнину, Полимеев достал нервным движением сигарету, щелкнул зажигалкой, пустил струей дым. – Рытькова нашли на квартире Сабло без сознания, с разбитым затылком, в его же браслетах… Вот что значит расхлябанность, несоблюдение правил при задержании… Вот что происходит при глупой, понимаешь ли, самоуверенности… Ах, к девушке поехал! Полюбезничать, поговорить, пошутить… Как это? А? Это оперативная работа! И почему он поехал один? Что за детский сад?

– Вы сами послали Рытькова, товарищ майор, – смущенно сказал Маслаченко и отвел глаза.

Сидорин злобно ухмыльнулся.

– Ну и что, что я послал… – хмыкнул Полимеев. – Сами-то понимать должны! А разве Рытьков не знал: за медсестрой Сабло предположительно убийство Слепаковой? И – ничего, никакой осторожности.

– Я ему, товарищ майор, при выходе говорю: «Взял «макарова», Шурик?» А он мне: «Там другое дело, не понадобится…» Вот тебе и другое дело. – Блазнин крутил головой, показывая особую свою озабоченность в присутствии начальства.

– Ну?! – продолжал возмущаться Полимеев. – Поехал как на свидание, а там, наверно, еще прятался какой-нибудь громила… Ишь, расслабился перед красоткой… Вот и получил! А ты почему с поста ушел? Давай на свое место! Специалисты оперативного розыска… Офицеры…

– Вместо меня Гороховский с Минаковым, – оправдывался Блазнин, еще раз, сочувствуя, вздохнул и ушел в свою стеклянную будку.

– Ты был в прокуратуре? – повернулся к Маслаченко расстроенный Полимеев.

– Так точно. Взял санкцию на проведение медицинского расследования действий, совершенных Юлией Сабло. Отвез в Склиф главврачу.

– Поезжайте с Сидориным по тому адресу, где пострадал Рытьков. Там сейчас работают сотрудники местного управления. Посмотрите, не обнаружено ли чего-нибудь интересного. Потом разыщите «Жигули», на которых был Рытьков. И заскочите в больницу узнать о его состоянии.

Оба капитана тоскливо взглянули на черное окно. Молча вышли из кабинета.

– Я на секунду, Валерий Фомич. Жене только позвоню. Через минуту догоню вас.

– Звони. Я пока в моторе поковыряюсь.

Маслаченко забежал в свою комнату, набрал домашний номер.

– Это я, Лена. Машку из сада давно забрала? А у меня срочное задание. Задержусь часа на три. Саше Рытькову голову разбили. Не знаю подробностей. Живой, но плох. В больнице. Ну, все, укладывайтесь. Целую.

Когда шел через проходную, Блазнин шутливо напомнил:

– «Макарова» не забыл? А то тут один не взял…

Маслаченко выбежал на улицу. Сидорин уже сидел в своей «Волге».

– У меня порядок, – сказал он. – Двигаем?

– А куда денешься? – ответил вопросом на вопрос Маслаченко.

Спустя неделю от начала работы Гали в салоне к ней подъехал с надоевшими комплиментами Пигачев.

– Расцветаете и благоухаете, мисс, – тонко усмехаясь, сказал прилизанный брюнет с аксельбантом.

– Вы напрасно хвалите меня, Жора. Я совершенно вымоталась. Столько работы! Кошмарный ужас!

– Но старушка Ануш вами довольна. А я терпеливо жду. Весь пылаю, кипение крови достигает предельного градуса.

– Представляю, что меня ожидает! – хихикая, обольстительно улыбнулась Галя. – Наверно, я буду пищать в ваших могучих объятиях…

– Галя, прекратите рисовать эротические картины! Иначе я изгрызу сейчас эти бронзовые перила! Кстати, есть один деловой вопрос. Не хотите ли поработать пару вечеров за городом? Оплата по высшей планке зелеными. Вы будете довольны, я уверен.

– Где это? – спросила Галя, сделав удивленно-задумчивый вид.

– В Барыбино. От станции несколько остановок на автобусе. Я напишу подробно.

– Ехать в такую даль… – Галя поморгала бледно-голубыми глазами в наигранной нерешительности. – И справлюсь ли я? Там, где очень хорошо платят, требования, наверно, такие, что ого-го!

– Пустяки, вы справитесь. Ануш Артуровна вами довольна, и даже этот ваш рыжий со скрипкой. А он-то дотошный и въедливый, все знают.

– Да, Стасик профессионал. Ну, что ж… Когда надо ехать?

– Послезавтра. Но есть одно условие. Вернее, традиция. Я как-то вам говорил. Сегодня вы оставляете ваш аккордеон в салоне.

– Зачем? – Детская наивность хорошенькой аккордеонистки рассмешила Пигачева.

– Ей-богу, я не знаю зачем. Какой-то забавный прикол администрации, черт их знает. Вообще-то мы с вами маленькие люди, Галочка. Нам нужно заработать свои деньги, не так ли? И наплевать нам на фокусы и капризы сильных мира сего. Хотят, чтобы вы оставляли аккордеон накануне отъезда, ну и оставьте. К чему вопросы, прелесть моя? На некоторые вопросы нет ответов. А иногда ответы бывают очень неприятные. Короче, вы делаете, что вам советуют, и у вас все прекрасно. Нет – и у вас проблемы.

– Жора, вы правы. В конце концов, какое мне дело, если платят зеленью. Я оставлю, лишь бы не сперли мой инструмент.

– О, какие могут быть сомнения, синьорина Галина! Послезавтра днем вы приходите. Я лично вручаю вам ваш аккордеон, и вы едете в Барыбино. Оденьтесь скромно. О’кей?

Спустился из зала пружинисто-легкий Белкин, на нем сиял блестками черный жилет, пылала алая рубашка с огромной брошью с изображением кенгуру.

– Джордж, кончай охмурять нашу Тихоню, – сказал он, оскалясь и остроумничая. – Девка после твоих сексуальных шарад играть не сможет. Мы провалимся, и ты будешь виноват.

– Катись, долбило-колотило. Не встревай в беседу интеллигентных людей.

– А ты, Джеймс Бонд, следи, чтобы в салон не пронесли взрывное устройство. Мировой терроризм не дремлет. Пошли, Галка, пора.

– Саксэсс, саксэсс! Успехов, ребята! – послал вслед музыкантам современно продвинутый «американист» Пигачев.

После «аргентинского» вечера, оставив в маленькой комнате оркестрантов аккордеон, Галя Михайлова оказалась на улице рядом с Белкиным.

– Валя, посоветуй, – сказала она барабанщику, глядевшему на нее насмешливо. – Мне предложено работать в Барыбино…

– Видел, как ты оставила инструмент.

– Что это за Барыбино? Ты что-нибудь знаешь?

– Вроде бы хорошо оплачиваемое, но мерзкое местечко. Мужиков не берут, только девок и дам. А вообще подробностей не знаю и не хочу знать.

– Там, по-моему, нужно играть на синтезаторе, – пожимая плечами, вздохнула Галя.

– Ты же говорила старухе, что синтезатором владеешь.

– Мало ли что я говорила. Хотела устроиться.

– У меня дома есть синтезатор. Пошли, попробуешь, тренернешься. Поужинаем. Примем душ, ляжем спать.

– Надо маме сообщить.

– Звони.

– Мамуля, я остаюсь поздно на работе, – позвонив по мобильному домой, сообщила лейтенант Михайлова. – Ночую у подруги, не волнуйся. Позови тетю Катю, пусть у нас побудет. Спокойной ночи, целую.

– А меня? – подсунув близко ухмыляющееся лицо, шепнул Белкин.

– Это обязательно? – почему-то грустно спросила Галя. – Эх, слабовольная я особа, а ты и пользуешься…

– Вспомним юность и егорьевское общежитие. – Искуситель Белкин, наклонившись, поцеловал девушку.

На другой день лейтенант Михайлова чувствовала себя утомленной. Очевидно, ударник Белкин в близких отношениях проявлял свои способности так же энергично, как при выстукивании аргентинских ритмов. Она позвонила Маслаченко, рассказала о предложении Пигачева и о том, что согласилась оставить аккордеон в салоне до отъезда в Барыбино.

– Будь осторожна, – напомнил Маслаченко. – Соберись. Серьезно ранен Саша Рытьков, но есть надежда, что все обойдется. Жаль, у тебя нет телефона сотовой связи. Гляди в оба, Галя. После Барыбино, утром, жду твоего звонка.

Еще через день, одетая в старую куртку и шерстяную шапочку «колокольцем», с аккордеоном, который ей передал в салоне прилизанный Пигачев, Галя преодолела расстояние от Москвы до «Золотой лилии».

Облицованный желтоватым мрамором вестибюль пустовал. Однако скоро к Гале подошла блондинка с большими миндалевидными глазами и протянула руку.

– Из салона Ануш Артуровны? – спросила она ласково, хотя взгляд ее показался лейтенанту Михайловой напряженным и цепким. – Я Люба, будем знакомы. Паспорт взяла?

– Ой, забыла… Жора про паспорт ничего не говорил, – огорчилась Галя.

– Принесешь в следующий раз. Аккордеон в порядке?

– Я думала, играть на синтезаторе…

– Конечно, на синтезаторе. А свой аккордеон поставишь вон там, в чулане. Утром, когда будешь уходить, заберешь. Ясно?

– Да. А где бы…

– В конце коридора туалет, душ, раздевалка. Там же комната для оркестра. А вот кабинет шефа. Она сейчас будет. Иди, сними куртку, приведи себя в порядок.

Галя вернулась через десять минут. Блондинка Люба внимательно осмотрела ее с головы до ног.

– Ты будешь иметь успех, – не скрывая ревнивого беспокойства, сказала она.

– Но я еще не играла… – смущенно произнесла Галя, тоже слегка волнуясь. Она избрала для себя в нынешней ситуации предельную естественность поведения. Убедила себя, что ее задание – это нечто далекое, туманное и как бы необязательное. А важно быть неопытной простушкой, готовой усердно сопровождать игрой на синтезаторе концертные выступления и выполнять все, что от нее потребуется. Правда, в отношении последнего у нее возникали сомнения. Может быть, для лесбийских игр дело не дойдет. Может быть, не успеют. Плевать, там будет видно. Как-нибудь уклонюсь, выкручусь, надеялась она и, поморщившись, решила пока об этом не думать.

Послышались четкие шаги. Перед Галей возникла высокая брюнетка неопределенного возраста с мужской прической и огромным перстнем на левой руке. Синий брючный костюм сидел на этой рослой женщине ладно и строго, как морская форма на капитане.

– Марина Петровна, это Галя от Пигачева, – с оттенком угодливости представила новенькую Люба.

– Работаешь у Ануш Артуровны? Аккордеон привезла? – спросила звучным голосом директриса.

– Уже на месте, – медово улыбаясь, сказала Люба.

– Я хотела бы посмотреть синтезатор… – заикнулась Галя.

– На синтезаторе поиграешь позже. А сейчас надо сообразить тебе концертное платье. Заходи ко мне.

Илляшевская с Галей, в сопровождении виляющей тазом золотистой блондинки Любы, прошли в директорский кабинет.

Пока Галя озиралась по сторонам, Илляшевская села за стол с пультом, нажала кнопку.

– Мелентьевна, ко мне. Нарядить девочку требуется. Подбери-ка всякого шелка, атласа, кисеи и прочего. А потом на сцену.

Капитан Сидорин и стажер Петраков подъехали на сидоринской «Волге» к дому, где недавно на двенадцатом этаже жили Всеволод Васильевич и Зинаида Гавриловна Слепаковы. Квартира их уже была заявлена на продажу, поскольку дом с дореформенных лет значился кооперативным, имел председателя правления и принимавшую раз в неделю наемную бухгалтершу – тучную, всегда недовольную чем-то женщину. Близких родственников у погибших супругов не оказалось. О том, что у Зинаиды Гавриловны была двоюродная сестра, знала одна консьержка Кулькова.

Полицейские имели сведения, что выписавшийся из больницы Хлупин якобы чувствует себя не вполне нормально. Поэтому майор Полимеев приказал ехать к Хлупину на дом.

После звонка дверь открыл невысокий сухощавый человек лет пятидесяти. Голова сивая, на щеках резкие вертикальные морщины. Голос глуховатый, и время от времени блеклый рот почему-то съезжает на сторону в кривоватой улыбочке. Сказать, что потерпевший выглядит болезненно, вроде бы не хотелось.

– Вы ко мне? – глуповато поинтересовался Хлупин, стоя на пороге однокомнатной квартиры.

– Уголовный розыск. Капитан Сидорин, стажер Петраков, – предъявив документ и не отвечая на вопрос, представился старший оперуполномоченный. – Войти можно?

– Пожалуйста. Обувь… – Хлупин подавился слюной и закашлялся.

«Хочет предложить нам снять обувь и надеть домашние тапочки? – ухмыльнулся про себя Сидорин. – Явно волнуется. Язык болтает до того, как сработают мозги. С чего бы это? Или просто так, полиция все-таки. На застенчивого не похож, учитывая все, что о нем известно».

Квартира оказалась аккуратно убранной, мебель обыкновенная, старая. Кровать заправлена идеально ровно, как в казарме сержантской школы.

«Ишь ты, герой-любовник…» – поглядев на постель, на невзрачное лицо бывшего прапорщика, мысленно произнес Сидорин и почувствовал к потерпевшему неприязнь. Увидел вдруг в воображении бледный образ плачущей, глядящей потухшими глазами Зинаиды Гавриловны – и неприязнь к сидевшему напротив в выглаженной рубашке Хлупину усилилась. А эта подлюга медсестра вколола больной завышенную дозу лекарства… Ну, Сабло… Погоди, красотка… Может, еще встретимся…

Сидорин неожиданно для себя скрипнул зубами и сузил глаза. Хлупин дернулся, посмотрел растерянно. Сидорин нарочно приехал в форме, тогда как стажер был в водолазке и пиджаке желудевого цвета. Приготовил бумагу, ручку – записывать ответы потерпевшего. Или подозреваемого.

После обычных официальных вопросов Сидорин приступил к дознанию по существу дела. Вернее, нескольких дел сразу.