Текст книги "Та еще семейка"

Автор книги: Алексей Макеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Часть вторая

Если бы Слепаков не сделал последний непоправимый шаг, если бы подождал только одну минуту, он увидел бы, как из желтого трамвая, подъехавшего к остановке, тяжело сошла усталая и печальная Зинаида Гавриловна с аккордеоном за плечами и медленно приблизилась к дому.

Внезапно оценив наличие полицейской машины, «Скорой помощи», суетящихся людей, Зинаида Гавриловна бросилась прямо к тому месту, где лежал Всеволод Васильевич. Она побледнела, как полотно, издала протяжный вопль и навзничь упала на тротуар, круша об асфальт аккордеон. Какие-то соседи по двору отнесли ее на скамейку. Снова начали вызывать «Скорую».

Приехал полицейский «УАЗ» со следователем и экспертом. Из «Ауди» вылез исполняющий обязанности начальника отдела майор Полимеев. За ним еще один опер, капитан Сидорин, еще один – по отношению к задействованным уже Маслаченко и старшему лейтенанту Рытькову.

И когда вся трагическая коллизия будто бы стала укладываться в рамки необходимого порядка, увезли с одиннадцатого этажа Хлупина, увезли – почему-то в институт Склифосовского! – Зинаиду Гавриловну, отправили в морг останки самоубийцы, – как вдруг раздались новые крики ужаса. Позади мусорных контейнеров обнаружили тело дежурной по подъезду Антонины Кульковой.

Опять «Скорая», беспомощно толкущийся среди зевак старичок с темными очочными стеклами, оказалось, муж злосчастной консьержки… Словом, ни сотрудники полиции, ни здешние старожилы не припоминали такого напряженного дня в этом квартале. Долгое время никто из свидетелей никаких вразумительных показаний не мог изложить. Да и свидетели-то оказались весьма относительные.

Не раньше чем через час следственная группа (в том числе Рытьков, травмированный слепаковским молотком) приступила к тщательному изучению происшедшего. Повалившегося на капот собственного джипа, безудержно рыдавшего Антона Квитницкого оперативники взяли на заметку. Проверили документы, записали номер серо-стального «Мицубиси». Исчез и неизвестно в каком направлении ночной заместитель Антонины Кульковой по имени не то Мамед, не то Мухамеджан. И, наконец, после всего случившегося пришлось вызвать машину «Скорой помощи» для профессорши Званцовой, настигнутой из-за эмоционального восприятия трагедии гипертоническим кризом.

На четвертый день Всеволода Васильевича Слепакова хоронили на Пятницком кладбище, в ограде, где находились могилы его родителей. Пришедшие проводить в последний путь Слепакова случайно обратили на это внимание.

Расходы, связанные с ритуальными хлопотами, перевозкой гроба и непосредственно похоронами взяло на себя спецпредприятие, где Слепаков работал до выхода на пенсию. В организации похорон принял участие товарищ юности Слепакова Антон Германович Квитницкий. Привез большой, увитый траурными лентами венок с надписью «Дорогому другу Севе. Безутешный Антон». Он же заранее заказал у кладбищенского руководства приличное надгробие. Такое сослуживцы Слепакова не потянули бы. Всеволода Васильевича не отпевали, поскольку Зинаида Гавриловна лежала в институте Склифосовского с сотрясением мозга и серьезным нервным расстройством. А пятеро бывших сослуживцев свидетельствовали, что Слепаков церковь не посещал и, скорее всего, верующим себя не считал. Да и уход его из жизни был самовольный, что по церковным канонам не допускалось. Наверно, Зинаида Гавриловна все-таки настояла бы и заказала мужу отпевание, если бы могла. Хотел было по этому поводу вмешаться Квитницкий, но его отговорили. Тогда он пригласил всех присутствующих в ближайший ресторан на поминки, руководствуясь усвоенным где-то афоризмом «Мертвых в землю, живых за стол». Естественно, никто не отказался. Кадровик Валетный, когда-то объявивший Слепакову о его выходе на пенсию по выслуге лет, произнес последнее слово официальной печали, кончавшееся неизменным «спи спокойно, дорогой товарищ» и пр. Следует заметить, что, кроме пяти сослуживцев Слепакова и Антона Германовича Квитницкого, при захоронении стояли еще двое: невысокая худенькая женщина лет сорока пяти и рослый парень спортивного телосложения в теплой кожаной куртке и джинсах. Один из присутствующих, кажется, углядел в худенькой женщине бывшую сотрудницу, но был в том не очень уверен. А Валетный, который, как он сам говорил, «сто лет сидел на кадрах», наверняка бы ее узнал, но слишком увлекся организацией печального мероприятия и женщину не заметил.

Квитницкий пригласил помянуть покойного, сделав общий радушный жест, но женщина и молодой человек остались стоять в сторонке. Могильщики насыпали холмик, уложили венок, получили мзду и ушли, позвякивая лопатами. Затем удалились «друзья и соратники». Они устали скорбеть. Теперь их больше интересовали поминки.

Когда наконец стало тихо над могилой бедного Всеволода Васильевича, женщина приблизилась и положила рядом с роскошным венком Квитницкого несколько красных гвоздик. Плакала, сняв очки и вытирая слезы белым платком.

– Мама, перестань… Сердце разболится… – взволнованно произнес парень в джинсах.

– Дима, пойми меня… Вот сейчас зарыли единственного мужчину, которого я любила… Может быть, он не стоит твоей печали, ты вырос без него. Но в тебе очень многое напоминает отца. Он был честный и прямой человек. Он не пережил оскорбительных изменений и вопиющей несправедливости, которыми наказала его жизнь. Еще и странное стечение обстоятельств. Он хотел сопротивляться, но погиб. Скажи и ты несколько слов над его могилой.

Молодой человек, сосредоточившись, помолчал.

– Мне жалко тебя, отец, – произнес он после минуты молчания. – Я не могу наказать всех… Я отомщу тем, кто непосредственно виноват в твоей смерти. Клянусь, я это сделаю.

Вот такие странные слова сказал сын погибшего Слепакова.

– Кому ты обещал мстить? – испуганно спросила женщина. – Я рассказала тебе то, что слышала от отца в ту последнюю ночь. Каким-то людям он сам грозил физической расправой. Это показалось мне похожим на бред. Он явно был психически нездоров. А притон, куда он просил его отвезти… Там играла его жена… Видишь, здесь она не появилась. Сказали, будто бы в тяжелом состоянии в больнице. Так вот, отца избили и выкинули из дверей. Тут нужно кое-что выяснить про директрису Илляшевскую… Но только с помощью полиции…

– Ну, Нина Филипповна, – сказал сын, словно желая снизить степень скорбного настроения, – пойдем-ка и мы… Не плачь, хватит уж… А в отношении того притона… Что же… Понемногу будем разбираться.

Они сели в темно-синие «Жигули» и выехали из кладбищенского переулка. Сын за рулем, Нина Филипповна рядом. Поехали по Кольцу. Не спеша делились всякого рода соображениями. Нина Филипповна грустила. Дмитрий тоже был под впечатлением от произошедшего.

После нескольких обгонов, снижений и увеличений скорости он осторожно заметил:

– Мне кажется… Да, по-моему, точно…

– Что такое? – заволновалась нервная Нина Филипповна.

– Сначала я не обратил внимания. Теперь вижу: за нами едут.

– Господи, зачем? Кто?

– Серый «Шевроле».

– Это полиция?

– Полиция редко использует такие авто. Хотя, конечно, все бывает… С чего бы полиции нас преследовать? И откуда они знают нашу машину?

– Дима, ты думаешь, это связано с тем местом, куда я отвозила отца?

– Скорее всего. Они, видимо, проследили, кто присутствует на похоронах, и узнали тебя. А может быть, еще с того раза зафиксировали номер машины.

– Что им нужно?

– Не знаю. Хотят предупредить, чтобы ничего не рассказывали следствию. Это лучший вариант.

– Ужас какой!.. Но я не понимаю, чего они опасаются? Я видела их бесстыдное варьете… Сейчас в Москве и не такое можно увидеть. И никому не запрещают. Я видела, они избили Севу… Всеволода Васильевича… Из-за этого? Как же ты думаешь поступить, сынок? Может быть, где-нибудь меня высадишь? Я попробую с ними поговорить…

– И думать не смей! – рассердился Дмитрий; лицо его стало суровым и сосредоточенным. Чувствовалось, юноша знает, что такое опасность, и не раз с ней встречался во время службы на Кавказе. – Я постараюсь оторваться от них. Жаль, у нас тачка слабовата. С другой стороны, при такой тесноте, пробках, на нашем «жигуленке» легче проскочить краешком, затеряться в толкотне, вильнуть куда-нибудь в проходной двор.

Ехали довольно долго. Постепенно Дмитрию удалось отдалиться от преследователей и в районе Серпуховского вала ускользнуть от них. Осуществив несколько проверочных уверток, направились в Чертаново, к дому.

– Мы правильно сделали, что не пошли на поминки с толстяком и сотрудниками. После ресторана нас бы точно прихватили. – Дмитрий напряженно выстраивал в уме какие-то планы. – Значит, так, мама… Нашу машину я временно ставлю в гараж к Сереге Ардаматскому, у него есть место. Придется поездить на метро. Ничего, да и деньги на бензин поэкономим. В городе они тебя не узнают. А вот вблизи полицейского управления могут. На всякий случай я первый раз без тебя пойду к этому… к оперу…

– Капитану Маслаченко?

– Поговорю с ним или с другим опером, ведущим дело. А дальше будет видно. Что делать, жизнь жестока. Возьми себя в руки, мама, постарайся успокоиться.

– Ох, какая жизнь… – вздохнула Нина Филипповна. – Войны нет, а жить страшно.

– Как это войны нет! – возразил Дмитрий, усмехаясь с убежденностью человека, побывавшего в смертельно опасных передрягах. – Война идет не только по южным границам. Война то скрыто, то явно проявляется и «на гражданке». Кругом заказные убийства, налеты на конторы, учреждения, захваты предприятий, целых огромных комплексов вооруженным путем. Спекуляции, бандитизм, вымогательства. Война всех против всех.

В убойном отделе полицейского управления завели уголовное дело по факту самоубийства Всеволода Васильевича Слепакова, посмертно обвиняемого в убийстве гражданина Молдовы Джордже Ботяну. Что касается других известных нам криминальных событий, то по ним продолжала работать группа уголовного розыска. Подключалась и прокуратура. Проходили опросы свидетелей, разрабатывались версии. Через десять дней после бывших ноябрьских праздников капитан Валерий Сидорин подъехал к управлению на своей вполне приличной «Волге». Сидорин был высоким темноволосым человеком с усталым лицом, в старой куртке под замшу, сером свитере и неглаженых брюках. Коричневый плащ с теплой подстежкой держал в руках. Проходя, поздоровался с дежурным полицейским и поднялся к начальнику.

Исполнял обязанности начальника отдела майор Полимеев. Он уже сидел у себя в кабинете за письменным столом и говорил по телефону с кем-то из «муровского» начальства. Выражение его лица было сосредоточенно-почтительное, соблюдающее субординацию. Как всегда, Полимеев выглядел свежим и выспавшимся, в прекрасно сидевшем кителе с сияющими пуговицами.

– Да, конечно, закончим, – говорил Полимеев, кивая и делая взгляд уверенным. – Улик больше, чем необходимо, товарищ полковник. И вещественные доказательства налицо. Проверяем. И на наркотики тоже. Слушаюсь. – Через минуту опять: – Слушаюсь. Все сотрудники работают в полную силу. Так точно. До свидания, товарищ полковник… Чего-то он паникует, – положив трубку и обращаясь к вошедшему Сидорину, закончил Полимеев.

– Он всегда паникует, – раздраженно проговорил Сидорин. – Ему в два дня вынь да положь. Как будто мы какие-то экстрасенсы или… как они…

– Волшебники, колдуны?

– Не волшебники, а ясновидящие. Предсказатели. А мы люди. С определенной квалификацией, практикой и все такое.

– Вы не люди, а опера. Вот то-то. Давай, Валера, зови Маслаченко и других. Будем совещаться.

Сидорин повесил на вешалку плащ и выглянул в коридор.

– Минаков, – громко позвал он, увидев кого-то из подчиненных, – Маслаченко к и.о. начальника. – Нарочно подчеркнул «и.о.». Полимеев фыркнул. – Рытькова тоже. И лейтенанта Михайлову. Ну, Галю, Галю… Не ощеривайся…

Вскоре в кабинет с российским флагом в углу и портретом президента над головой начальника вошли вызванные.

– Садитесь, – бодро произнес Полимеев, компанейски-приветливо указывая руками. – Докладывайте про состояние на сегодняшний день всех потерпевших. Кроме Слепакова, естественно. Давай, Рытьков. Кто тогда был старшим? Маслаченко?

– Я, товарищ майор. Пострадавший Хлупин с одиннадцатого этажа дома номер…

– Говори по факту. Дом, квартира известны.

Маслаченко аккуратно пригладил светлые волосы, как бы приходя в более «оперативное» состояние. Даже застегнул пуговицу на клетчатом пиджаке.

Пиджак его показался Сидорину новым, рубашка выглаженной, галстук модным. Вообще то, что Маслаченко смотрелся импозантно в сравнении с ним, постоянно сердило капитана Сидорина. Это добавило еще больше раздражительности в его настроение. К тому же Галя Михайлова обычно сидела в одной комнате с Маслаченко.

Несмотря на унылый носик и какой-то неопределенный, будто отвлеченный куда-то взгляд светло-голубых глаз, Галя нравилась Сидорину. Особенно привлекала его фигура девушки – полногрудая, с тонким станом. А когда Галя садилась на стул, скромно одергивая форменную юбку, ее круглые колени просто выводили капитана из состояния деловой уравновешенности.

– В день самоубийства Слепакова, примерно минут за сорок до случившегося, – говорил Маслаченко, напрягая надбровье, отчего брови его превратились почти в горизонтальную линию, – с городского поста передали, что был телефонный звонок. Сообщили: по такому-то адресу… совершено убийство пенсионера Хлупина, убийца Слепаков проживает этажом выше. Звонок с мобильника. Откуда – засечь не удалось. Мы вызвали для Хлупина «Скорую» и выехали сами. Дальше – все знают. Хлупина положили в больницу номер пятьдесят шесть, улица Пехотная. В реанимацию. Когда его забирала «Скорая», Хлупин был в тяжелом состоянии. Установлен сердечный приступ якобы из-за электрического разряда, направленного через батарею центрального отопления… по словам потерпевшего.

– Прямо фантастика. – Сидорин поморщился с откровенной досадой на сказанное Маслаченко. – Скоро ультразвуком убивать будут. Или колдовством. Через спутник… откуда-нибудь из Австралии.

– Подожди, Сидорин. Я чего-то подзабыл, как это Хлупина долбануло через батарею, – уточнил Полимеев. – Каким образом?

– Да он же заземлялся, – саркастически усмехаясь, напомнил Маслаченко. – У него к ногам медные пластинки были прикручены, а от них провод к батарее.

– А… ну да, вспомнил, – кивнул и зачем-то прищелкнул пальцами Полимеев. – Во оригинал, елки зеленые… И что же?

– Кто выезжал по вызову? – вдруг опять вмешался Сидорин. – Рытьков?

– Со мной выехали Рытьков и старший сержант Селимов, – терпеливым тоном сказал Маслаченко. – Мы с Рытьковым брали Слепакова. Селимов оставался возле машины у подъезда.

– Ага. И Рытьков сообразил пальнуть по Слепакову из «макарова»… – Сидорин крутил головой, усталое выражение на его лице сменилось на ироническое. – Чуть не уложил на месте. Тогда рапортом и ходатайством не отделался бы.

– Да случайно сорвался выстрел-то! Слепаков в меня молотком зафенделил со всей силы. А сил у старика хватало. Он сперва замок огромадный на верхнем люке сбил – и в меня. Плечо до сих пор болит. Первые дни спать не мог. Шрам показать? Если бы в голову попал, хоронили бы скромного офицера полиции вместе с этим психом. – Рытьков мрачно посмотрел на Сидорина. Деланое веселье капитана явно его обидело.

– Все! Прекращайте пикировку, оперуполномоченные специалисты убойного отдела, – строго, хотя и допуская полускрытую шутливость, заявил майор. – Взыскания буду назначать за сварливость в рабочее время. Я ведь только исполняющий обязанности начальника. Вот посадят вам в кабинет нового шефа с Петровки, тогда попрыгаете. В чищеных ботинках, стоя докладывать будете.

– Мы что… мы ничего, – проговорил Рытьков, внезапно становясь этаким скромным старшим лейтенантом. – А капитан цепляется ни с того ни с сего.

– Продолжайте, Маслаченко, – официально сказал Полимеев.

Маслаченко подробно изложил, как они с серьезно травмированным Рытьковым производили тщательное обследование квартиры Слепакова. Но ничего хотя бы в малейшей степени подтверждающего его противоправные действия в отношении Хлупина найти не удалось. Вообще в квартире никаких улик, изобличающих Слепакова и его жену, нет.

– Если было какое-то устройство, – позволила себе выразить дополнительное мнение лейтенант Михайлова, – то ведь его могли вынести… Вынести и уничтожить. Закопать, например, или бросить в реку, или еще куда-то…

– Да какое устройство, Галя! – опять взвился, забыв о смирении, Рытьков. – Ты понимаешь, что есть законы физики? Электричество, пущенное через систему отопительных труб, обязательно уйдет в подвал по самому короткому прямому пути. Каким образом оно свернуло на этаж ниже? Что это за агрегат притащили, а потом утащили? Огромный конденсатор или трансформатор? Что это вообще такое? Не может быть! Темнит Хлупин, морочит голову.

– Словом, сплошная тайна и чудеса.

Майор встал из-за стола и принялся размеренно ходить за спинами оперов, сидящих рядком.

– Через пару дней Хлупин выписывается. Его состояние признано удовлетворительным. Я звонил, спрашивал у лечащего врача. – Маслаченко достал из внутреннего кармана бумагу.

– Почему не съездил в больницу? – упрекнул его Полимеев недовольным тоном. – Почему на месте не провел дознание? Звонил, звонил…

– Врачи не разрешали, Владимир Степанович, я пытался, – стал оправдываться Маслаченко. – После выхода Хлупина из больницы сразу будем проводить подробное дознание. Вещдок – аккордеон жены Слепакова показывал экспертам. Они обнаружили под клавишами небольшие емкости, которых там не должно быть. Вполне вероятно, аккордеон Слепаковой являлся средством доставки каких-то некрупных предметов. Предположительно…

– Наркотиков, – подсказал Сидорин, проявляя все больший интерес. – Значит, доказано: жена Слепакова проносила в своем аккордеоне… наркоту.

– По нашим данным, между Хлупиным и женой Слепакова выявлена предосудительная связь. Вот первая ниточка, ведущая в Барыбино. А может быть, и… – хотел продолжить Маслаченко.

– Какая связь? – смешливо наморщив нос и блеснув глазами, прервал Полимеев. – Что-то ты очень мудрено, Андрей…

– Ну, любовная связь. Странно вообще-то: ему полтинник с гаком, ей тоже лет сорок.

– А ты думаешь, любовная связь возможна только от восемнадцати до тридцати? Н-да… Тщательный химический анализ емкостей в аккордеоне произведен? Нет. Почему? – Голос майора стал начальственным, а глаза удивленно-оловянными, без блеска. – Что за неимоверное копание такое? Вы что, Маслаченко, уснули? Елки зеленые! А вы, Сидорин?

– Нас же срочно бросили тогда на раскрытие заказного убийства Нордвейна, коммерческого директора фирмы «Стимос», – напомнил Маслаченко. – И меня, и Сидорина…

– Меня тоже с Рытьковым, – торопливо добавила Михайлова. – Ты ведь там был, Саша?

– Я в другой группе, с Гальпериным, – возразил Рытьков, отвернувшись и демонстративно зевая.

– Хорошо. Лично звоню в лабораторию Комитета по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, – сердито и официально заявил операм майор Полимеев. – Где у меня справочник? Лаборатория? Говорит майор… нет, из Строгинского. Майор Полимеев. Что? Это ты, Харитонов? Здорово, Алексей Иваныч! Мне нужно… Как у нас дела? Да как сажа бела. Помощь твоя требуется. Надо установить, есть ли в емкостях вещдока хоть малейшая пыльца от чего-нибудь… героина, например, кокаина и т. д. Вник? Ага, посылаю сотрудника с вещдоком. Спасибо, до встречи. Рытьков, бери аккордеон. Сидорин, поезжай-ка с ним. Заедете потом в Склиф поговорить с женой Слепакова. Кстати, чего это она в Склифе?

– Наверно, кто-то решил по звонку, что ее сбила машина.

– Ладно, поезжайте. Маслаченко, иди к себе, узнай: можно ли общаться с Кульковой? Если – да, иди к ней. Возьми с собой лейтенанта Михайлову. Или… Галя, что у нас с музыкой? – Полимеев переполнился к концу совещания необычайной энергией, как бы внутренне разгоревшись. Михайлова улыбнулась довольно хитро и пожала плечиком.

– В Салоне аргентинских танцев срочно требуется аккордеонист, – сказала она. – Я знаю от своего знакомого по Егорьевскому музучилищу.

– От кого?

– От ударника Белкина. Учились вместе.

– Ты разве окончила музыкальное училище?

– Я окончила музыкальную школу по классу баяна. И еще три курса училища в Егорьевске… Я подмосковная девушка была, – кокетливо произнесла Галя. – А потом ушла в полицию.

– А почему? – подняв брови, с веселым видом спросил майор. – Нет, ты скажи, что за резкая смена профессии?

– Убили и ограбили моего деда Петра Андроновича Михайлова. – Лейтенант перестала улыбаться, в ее лице с нежной кожей, бледно-голубыми глазами и унылым носиком проявилась неожиданная печальная строгость. – Я очень любила дедушку. Он был учитель русского языка и литературы. Мог бы еще долго учить детей. Я помогала следствию, как умела, все бросила, работала с операми. Когда выявили и задержали убийц, начальник опергруппы капитан Екумович предложил мне освоить разыскное дело. Я согласилась, пошла учиться. Тем более что скоро вышла замуж…

– За Екумовича? Ну а потом? То есть я хочу сказать, как ты… Почему ты сейчас не замужем? – Казалось, майор Полимеев, задав этот вопрос, уже пожалел, что стал расспрашивать миловидного лейтенанта в укороченной юбке о личной жизни. Но Михайлова не считала нужным смущаться.

– Мы развелись через год, – подытожила она свою семейную историю. – Екумович оказался плохим мужем. Бабник, жадина, грубиян. Одним словом, ненадежный человек. Я потом узнала: он ушел из полиции, работает в частной охране.

– Хорошо не в киллеры подался. И такое, к сожалению, бывает. А ты, Галина, значит, у нас музыкант?

– Я пока еще неплохо играю на баяне. И на аккордеоне.

– Так то ж замечательно! – воскликнул сияющий, будто выигравший внезапный приз, Маслаченко. – Почему никогда не признавалась, що ты у нас виртоуз… Или виртуоз?

– Ну, до виртуоза мне далеко. По возможности баян стараюсь не забывать. Сижу иногда, пилю, если есть время.

– Аккордеон. Меня интересует аккордеон, – сказал майор, хищно прищурившись. – У меня складывается удачный план. Галя, тебе придется срочно поступить в салон танцев… Аргентины… Или – как его?

– В Салон аргентинских танцев, – поправила Галя.

Взяв с собой аккордеон Зинаиды Гавриловны Слепаковой, Сидорин и Рытьков ехали в сидоринской «Волге» по переполненной автомобильными потоками столице. Нарушали правила, обгоняли, крутились, вертелись, стараясь сократить время движения, но это плохо удавалось. Наконец подъехали к «наркотическому» правоохранительному учреждению. Вошли, предъявили пропуска.

– Нам в лабораторию, – заходя, проговорил Сидорин. – К майору Голомбаго или к Тисману.

– Так это один и тот же, – ухмыльнулись пропускавшие.

– Майор один? А второй в каком звании? – придерживая аккордеон и не думая комиковать по поводу странной фамилии, спросил Рытьков.

Однако Сидорин не стал выяснять, кто из требуемых им людей в каком звании. Быстро прошел по длинному коридору и открыл дверь. Окинул взглядом несколько застекленных отсеков, где сидели женщины и двое мужчин в белых халатах. Некоторые из сотрудников лаборатории корпели над микроскопами. Другие что-то делали с незнакомыми Рытькову, видимо, сложными приборами. Были и те, которые медленно листали бумаги.

Навстречу встал невысокий полноватый брюнет с седеющими висками. Он оказался человеком приветливым.

– Я уже знаю, мне позвонили, – остановил представившегося Сидорина полноватый брюнет. – Токсиколог Голомбаго-Тисман, Вадим Борисович. Давайте ваш аккордеон. Попробуем выяснить, что в нем находилось, кроме приятных звуков. Катя, Эмма Григорьевна, – обратился токсиколог к сотрудницам, – подготовьте мне…

Дальше речь его пополнилась специальной терминологией, так что некоторые русские слова, втиснувшиеся между непонятными обозначениями реактивов, ничего не подсказали внимательно слушавшим операм.

– Надо бы побыстрее, Борис Вадимович, – попросил Сидорин.

– Вадим Борисович, – поправил токсиколог с двойной и очень редкой фамилией. – Постараемся. Ждите, уважаемые оперуполномоченные. Наша специальность есть тонкое искусство. А искусство требует жертв. И времени.

– Простите, – влез зачем-то в переговоры Рытьков, – мы по фамилии решили – вас двое…

– Двоится у нас в глазах после юбилеев, – сказал Голомбаго-Тисман и ушел. Не было его около получаса.

– Кажись, они тут спиртиком балуются. – Рытьков вздохнул. – Сейчас бы пива с солеными сухариками или…

– Лучше с вяленым лещом. А у нас в Сибири коптят жереха… – начал Сидорин и сам себя сердито прервал.

Голомбаго-Тисман появился с официальным отчетом о проведенной экспертизе. За ним шла крупная девушка Катя, очень довольная результатами, судя по выражению ее щекастого лица. Она несла поломанный аккордеон Зинаиды Гавриловны.

– Все обнаружили, – приветливо улыбаясь, заверил старший токсиколог. – Ваш начальник предположил совершенно правильно. У него развилась интуиция, нюх, как у спаниеля. А у нас научный подход. И абсолютно точно выявлено: в аккордеоне транспортировали героин и кокаин. За клавиатурой, в верхних отсеках, если их можно так назвать, героин, в нижних кокаин. Наркотики, наверно, были в маленьких полиэтиленовых упаковках. Однако удалось найти мельчайшие частицы. «Путь к богатству – дело мужчин», – шутливо процитировал кого-то Голомбаго-Тисман.

– Тут как раз дело не мужчин, а женщин, – немного запоздало прокомментировал Рытьков заключение токсиколога. – Потому что играла-то на аккордеоне женщина.

– Ну, молодой человек, кто играл – это отнюдь еще не факт преступления. Главное установить: кто отправлял наркотические средства и кому. А женщина, вполне вероятно, ничего не знала. Просто пленяла своим искусством слух. – Майор кивнул и скрылся между застекленными отсеками лаборатории.

– Нет, без балды, они спиртик принимают для бодрости. Видно же… И у девки морда красная, кирпича просит… – шепнул Рытьков, поднимаясь за Сидориным на другой этаж для получения виз на документы.

– Да иди ты… – раздраженно перекосил лицо капитан Сидорин. – Просто веселый человек этот майор Галимбого.

– Голомбаго, – вздохнул почему-то Рытьков.

– Ну да, Тисман. Хорошее настроение у него, не то что у нас с тобой. Бегаем, как бобики, за три копейки… – Сидорин одернул себя и замолчал.

Район учреждения, из которого они вышли, и институт Склифосовского находились сравнительно недалеко один от другого. Однако постоянные заторы, нарушения, пробки, даже кое-какие ДТП заставили оперов долго и занудно, раздражаясь и чертыхаясь, добираться до знаменитой больницы. Уже стемнело, когда они наконец поставили «Волгу» и вошли в тускло освещенный вестибюль.

– Уголовный розыск, – тихо сказал Сидорин, показывая удостоверение дежурному охраннику. – Узнайте, где лежит Слепакова.

Дежурный позвонил, выяснил и с готовностью сообщил.

Рытьков и Сидорин сняли в гардеробе верхнюю одежду, поднялись в лифте на пятый этаж. Обратившись к врачу, нестарой женщине, крашеной блондинке и вообще весьма привлекательной особе, они представились и попросили разрешения поговорить с Зинаидой Гавриловной.

– Как она? – спросил Сидорин, боясь получить отказ, ибо отказать операм, тем более в медицинском учреждении, ничего не стоит.

– Ей стало получше, – сказала врач, – она в сознании. Постоянно грустит и часто плачет. Угрожающего положения уже нет, но все-таки постарайтесь разговаривать с ней мягче и не допускайте психологического давления. Ни в коем случае.

Какая-то худенькая медсестра в распахнутом халатике прошла мимо и с нескрываемым интересом покосилась на плечистого, с русым бобриком, Рытькова. Александр невольно ухмыльнулся, встретив ее игриво-пристальный взгляд. «Бойкая телочка», – подумал он, сразу сообразив, что нравы у медсестер, всем известно, свободные, что неплохо бы познакомиться и встретиться как-нибудь.

– Рытьков, – прервал его эфемерные, хотя и приятные планы голос Сидорина, – я зайду в палату, так сказать, плодотворно побеседовать. А ты сорганизуйся неподалеку. Присядь вон тут где-нибудь… На сестер и врачих зенки не пяль, ни с кем не заговаривай. Не вздумай знакомства затеять. Следи, как бы невзначай, за дверью. Вон та дверь, не перепутай. Понял?

– Понял, Валерий Фомич.

Сидорин быстро причесался, одернул халат, разгладил на груди серый свитер и тихонько постучал. Никто не отозвался. Тогда врач с блондинистыми волосами отстранила его, приоткрыла дверь, высмотрела кого надо и сказала: «К вам». После чего впустила посетителя. Тем временем медсестра в распахнутом халатике, явно выставляя напоказ свои стройные ноги в туфельках на каблуках, продефилировала по коридору в обратном направлении. Рытькову она откровенно улыбнулась и подошла к врачу, проверявшей за столом истории болезни.

– К кому такие поздние? – спросила худенькая медсестра, небрежно встряхивая черными волосами и заглядывая через плечо.

– К Слепаковой, – рассеянно ответила врач и перелистнула страничку.

– А другой чего тут торчит?

– Не знаю. Займись делом, Юля.

Худенькая зевнула, отвернулась от своей красивой начальницы и пошла дальше по коридору мимо лифта, пока не оказалась, пройдя стеклянные двери, на лестничной площадке. Глянув по сторонам, вынула сотовый телефон, набрала номер.

– Это из Склифа. К ней пришли. Нет, помешать нельзя, врач разрешила. Надо было раньше думать. Доложи шефу. Я дежурю сегодня в ночь. Все.

Она отключила телефон, поднялась по лестнице на один этаж и исчезла.

Сидорин вошел в палату, где лежала Зинаида Гавриловна Слепакова. Увидел необычайно просторное и чистое помещение с непривычно высоким потолком и невольно подумал: «Да, строили в старину на совесть». Свет под потолком был потушен. Настольные светильники горели только рядом с двумя кроватями. Справа и слева стояли по четыре кровати. Две женщины спали; учитывая общий полумрак, они едва угадывались под складками одеял. Еще одна, молодая, в пестром свитере, с зажженной лампой и книгой в руках, указала Сидорину в конец левого ряда кроватей. Там на приподнятых подушках, укрытая до подбородка одеялом, лежала Зинаида Гавриловна. На светильник, включенный рядом, кто-то набросил темную косынку, чтобы свет не беспокоил больную. Зинаида Гавриловна не спала. Она лежала, не шевелясь, и неподвижным тусклым взглядом смотрела перед собой.

– Стул возьмите, – громким шепотом сказала молодая женщина в пестром свитере. – Вон там у стены.

Сидорин взял стул, стараясь ступать тише. Подсел к Зинаиде Гавриловне. Она продолжала смотреть мимо него, куда-то в полумрак. Если бы Сидорин знал ее раньше, он бы поразился, насколько изменилась эта еще недавно цветущая женщина. Перед ним находилась тяжелобольная с серым лицом, скорбно поджатыми бескровными губами, отечными темными подглазьями. Опер кашлянул и смягченным голосом произнес: