Текст книги "Географ глобус пропил. Золото бунта"

Автор книги: Алексей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

 
– Петров, о юное созданье,
Ты шмотник, ты дурак, ты жлоб.
Хоть носишь ты часы с микрокалькулятором в кармане,
Они тебе ума не придают.
И если вдруг война начнется
И немец подлый к нам придет,
Ты будешь шмотки перетаскивать,
Пока тя родина зовет.
И будешь проклят ты народом
На веки вечные свои,
И сдохнешь, как свинья, ты под забором
С часами с микрокалькулятором в руке.
 

В Совете дружины все хохотали. Витька сидел скромный и гордый.

– Ну вот как его можно брать, Натка? – смеясь, спросила Смирнова. – У него все хи-хи да ха-ха, никакой серьезности. Как ему можно поручать?

– У него все время какие-нибудь шуточки, – добавила Ракитина. – Он нас опозорит, он ненадежный.

– Он все делает по-своему, – сказала Артемова. – Его нельзя заставить что-нибудь сделать. И еще врет, и критики не любит.

– Ведь ты, Служкин, умеешь и рисовать, и стихи писать, а в общественной работе не участвуешь.

– И вечно от коллектива отрываешься, сам по себе, на всех тебе наплевать, и по каждому поводу свое мнение.

– Ну-ну, ребята, – примирительно сказала Чернова. – Чего вы набросились? Он же хороший парень. Ладно, Витя, видишь, сейчас не время разбираться. Ты приходи сюда завтра, после выступления вашей «Бригантины», а я соберу весь совет. Там и решим. Согласен?

– Ну, – сказал Витька, вставая из-за стола.

Он ушел на черную лестницу, думая, почему же Лена Анфимова все время молчала и смотрела в окно.

***

До репетиции чекушкинского клуба «Бригантина» Витька околачивался в школе. Соскучившись на подоконнике, он одиноко слонялся по пустым коридорам, рассматривал тысячу раз виденные плакаты, из интереса зашел в женский туалет, потолкался в двери кое-каких кабинетов, в спортзал. Наконец он увидел вдалеке Лену Анфимову и Колесникова. Неизрасходованная энергия забила в нем ключом. Несколько минут он вдохновенно шпионил, прячась за углами и в нишах. Потом Леночка и Колесников уселись на тот же подоконник черной лестницы, где сам он сидел совсем недавно, и Витька бесшумно обогнул их по верхнему этажу, на цыпочках прокрался на лестничную площадку над ними. Негромкие голоса в тишине звучали вполне отчетливо.

– Ну и что? – спросил Колесников.

– Ничего, – ответила Лена.

– Они и не собирались.

– А мне какая разница?

– Ну... значит, ты остаешься дома?

– Дома.

– А как насчет моего предложения?

– Какого?.. А-а... Я не знаю... Ну извини... Мне страшно...

– Чего страшного-то? Со мной же, не с кем-то.

– Нет, не это... Понимаешь, Брежнев умер, и у меня все в голове переключилось, и... Ну, я боюсь.

– Ну и что, что он умер?

– Все равно... Давай в другой раз...

– Фиг ли в другой-то, Ленка? Когда он будет?

– Ну, будет, наверное...

– Ага, «наверное»... Без Брежнева мало ли чего начнется. Фиг ли время тянуть, рисковать?

– И все равно... Все-таки траур...

– На траур наплевать. Чего нам траур? Мы, что ли, сдохли? Не успеем сейчас, – может, и никогда не успеем.

– Ну...

– Наоборот, из-за того, что он умер, надо не дома сидеть, а все возможности использовать! Ты ведь и сама это понимаешь.

Леночка молчала.

– Ладно, я приду, – наконец тихо сказала она, опять замолчала и с трудом договорила: – Потому что вдруг ядерная война будет...

Витька отошел и перевел дыхание. В груди его ныла тоскливая ревность. Обидно, что Колесо все же подбил Леночку на какое-то совместное дело. Ну и фиг. Витька разозлился и пошагал прочь.

***

В чекушкинском кабинете уже толпились одноклассники. Витька, едва вошел, сразу же был подозван к учительскому столу и получил разнос за то, что еще не переписал на магнитофон траурные марши. Впрочем, скоро его досада отступила на второй план. Витька сел на заднюю парту – уже не изгой, но еще и не полноправный член «творческой группы», хотя, какие там могут быть права, Витька не знал, – и репетиция началась. Витька молчал и наблюдал. Ему почему-то все стало необыкновенно интересно.

Чекушка громоздилась за соседней партой. Взмыленная «творческая группа» стояла у доски. Витька глядел на страдания своих одноклассников, но сочувствия не испытывал. Одноклассники читали тексты – кто еще по бумажке, кто уже наизусть, сбивались, краснели, повторяли фразы по нескольку раз с разными интонациями, сопели, отворачивались к окну, менялись местами, принимали независимые позы, упрямились и злились. Чекушка тоже злилась: то молчала, внутренне кипя при виде такого надругательства над ее сценарием, то ругалась, покрываясь пятнами, блестя глазами и швыряя на стол искусанную ручку, то махала рукой и говорила – словно бы сама себе, – что никуда не годится, а то успокаивалась и смотрела без замечаний.

Витька неожиданно почувствовал прилив симпатии к Чекушке. Она на глазах у всех творила, созидала новое, воплощала в жизнь свой талант, а материал у нее был необыкновенно неподатлив – Витька это отлично знал. В действиях Чекушки он вдруг ощутил правоту, а в реакции своих одноклассников – привычную лень, косность и глупость.

Витька размышлял обо всем этом, пока шел с репетиции домой. Но постепенно ноябрьский ветер и осенняя прохлада вынесли из его головы все умные мысли. Тем более что по пути Витька заглянул на стройку и, к своей радости, увидел, что там никого нет.

За деревянным забором уже второй год воздвигали новый гастроном. Пока из котлована торчали только стены первого этажа. Многодневные осенние дожди наполнили котлован водой. Мальчишки, соорудив из досок и фанеры плоты, плавали по подвалу.

Витька перелез через брус упавшего забора, по глинистому склону сбежал вниз, вскарабкался на бетонный парапет фундамента, пролез в проем и осторожно ступил на один из причаленных плотиков. Тот заиграл под ногами, но выдержал. Длинной рейкой оттолкнувшись от парапета, Витька поплыл по залу, как по затопленной пещере.

Он углубился в темные помещения и довольно долго плавал по бетонному лабиринту ходов, хватаясь за мокрые пупырчатые стены, пока издали до него не донесся плеск. Встреча с кем-нибудь грозила «морским боем», и Витька двинулся обратно.

Но в большом зале, откуда он начал свой путь, Витька увидел Колесникова, отталкивающегося от парапета. Витька облегченно обрадовался.

– Плыви сюда, Витек! – крикнул Колесников.

Витька быстро переместился к нему. Но Колесников, ловко втыкая в дно свою рейку, вдруг отрезал Витьку от причала и начал теснить.

– Ты чего? – удивился Витька, размахивая руками для равновесия.

Вместо ответа Колесников вдруг наступил на Витькин плот. Тот ушел под воду. Витька, изгибаясь, завилял задом. Колесников отпрыгнул обратно.

– Залило сапоги? – жизнерадостно спросил он.

– Ты чего!.. – снова закричал Витька.

Колесников опять наступил на его плот. Сапоги его были гораздо выше Витькиных. Через три секунды ледяная вода охватила Витькины колени и ринулась по ногам вниз. Колесников дождался, пока его голенище утонет до самого края, и снова отпрыгнул.

– Стой там, не шевелись! – велел он. Упершись шестом в Витькин плот, он с натугой стал погружать его в воду. Плот накренился и задрожал. И тут Витька от страха провалиться на дно вдруг сиганул вперед, на плот Колесникова.

– Эй, блин, сука!.. – завопил Колесников, для равновесия отшатываясь к противоположному краю своего плотика. Но Витька, не медля, прыгнул дальше, на причал, где упал, разбив о бетон колено. Колесников остался на краю своего плотика. Плотик сразу рванулся вверх и встал ребром. Раскинув руки и матерясь, Колесников спиной вперед полетел в воду. А Витька уже бежал прочь из котлована и только на склоне услышал могучий бултых и вопли.

***

Дома, развесив штаны и носки на просушку, Витька засел за магнитофон переписывать траурные марши. Это почему-то отняло довольно много времени. Витьке уже порядком наскучили заунывные завывания, и тут в гости пришел Будкин.

– Я, Витус, принес «АББу» и «Чингисхан», – сказал он, вешая на крючок куртку.

Витька обрадовался и вдвоем с Будкиным с новым рвением уселся за магнитофон. Пока перематывались кассеты, Будкин рассказывал, что его родители привезли ему из Москвы джинсы.

– Фиг ли вы чокнулись на этих джинсах? – неодобрительно пробурчал Витька.

– Джинсы-то – зыко, – неуверенно пояснил Будкин, виновато хлопая девчоночьими ресницами.

– И не зыко ни фига. Штаны и штаны.

– Это у нас штаны, а в Америке – джинсы, – вздохнул Будкин. – Я бы и наши штаны носил, если бы они нормальные были. А так – мама заставляет американские. Что я, Родину продам, если их поношу?

– Обидно просто, – обиделся Витька, которого не заставляли носить американские штаны. – Они нас покупают за эти тряпки, да и все...

– Не покупают ни фига, – упрямился Будкин. – Вот если бы, Витус, меня, например, ЦРУ вербовало или шантажировало, так я лучше бы у нас в тюрьму сел, а не сдался бы, вот так.

Будкин, видно, огорчился за свои новые джинсы, а может, и за родину. Он молча досидел, пока Витька записал себе «Маны-маны», а потом ушел. Витьке стало неловко, что он задел друга, который все равно не был виноват в том, что мама купила ему вражескую одежку. Витька совсем было собрался идти к Будкину мириться, как тут в дверь позвонили.

***

Витька пошел отпирать и увидел Колесникова.

– Ты чего меня искупал, защеканец?! – разорался тот, заходя. – Мне знаешь чо от матери было! Тебе бы так! Я же шутил! На фиг ты толкался? Шуток не понимаешь, урод!..

Витька уже устал изумляться житейской простоте Колесникова. Колесо был способен днем подраться с человеком, а вечером прийти клянчить у него, скажем, велосипед покататься.

Колесников прошел на кухню и стал наливать себе чай.

– Родичи-то твои когда приедут? – спросил он.

– В субботу.

– Везет тебе. Мои тоже обещали уехать назавтра к бабке в деревню, а сегодня из-за Брежнева передумали, козлы. Чего им эти похороны сдались? А я уже одну бабу пригласил к себе домой. Чего ей теперь скажу, а?

– Какую бабу? – хмуро спросил Витька. – Анфимову, что ли?

– Ну..

– Она бы все равно не пришла, – почему-то сказал Витька.

– С фига ли? – хмыкнул Колесников. – Обещала уже, понял?

Витька помрачнел. Злоба на Леночку, на этого дурака Колесникова разъедала ему душу.

– Это от квартиры ключи? – спросил Колесников, цапая с подоконника связку. – Дай мне на завтра, а? У тебя же еще родительские ключи для себя есть, да?

– Положи на место! – вскипел Витька.

Колесников быстро сунул ключи в карман.

– Чо ты, – хихикнул он. – Потом отдам, не посею. Ты же вечером все равно с Будкиным гулять пойдешь, а я сюда с Анфимовой приду...

– Не пущу я тебя в квартиру! – возмущался Витька, не решаясь силком выдирать у Колесникова ключи.

– Ничего я твоей квартире не сделаю! Как пацана прошу... Или ты, чо, влюбился в Анфимову, да? Она же страшная, ее на горке даже мацать никто не хочет. Влюбился, да?

Сердце у Витьки тяжело заколотилось, а мысли смешались. С Колесом всегда так: не поймешь почему, но всегда делаешь то, что ему надо.

Колесников удовлетворенно похлопал себя по карману с ключами и из другого кармана вытащил пачку презервативов.

– Зырь, – предложил он.

Он распечатал один, натянул его на палец, повертел пальцем перед глазами и заржал, словно в жизни ничего смешнее не видел.

– Я их у тебя оставлю, – сообщил он. – А то если мои предки найдут их, меня вообще зарежут. За что, спрашивается? Наоборот, радоваться нужно, что сынуля ими пользуется, а не просто так.

Колесников открыл холодильник и положил презервативы в дверку.

– Тебе Анфимова все равно не даст, – безнадежно сказал Витька.

– Даст, – уверенно заявил Колесников. Подумав, он беззаботно добавил: – Ну не даст, так я ей пососать велю.

Этот разговор каждым словом бил Витьку под дых. Витька сидел скорчившись, молча. Колесников шумно хлебал чай.

– Колесников, а тебе самому кто-нибудь предлагал пососать? – мертвым голосом спросил Витька.

– Еще, Витек, не нашлось такого резкого парня.

– Колесников, а пососи у меня, – предложил Витька.

***

Наконец Колесников уперся, выбросив презерватив, который он натягивал на палец, в мусорное ведро. Витька достал его оттуда, завернул в бумажку и сунул в карман, чтобы при случае выбросить. Мама с папой, наверное, тоже его зарезали бы, если бы увидели в ведре презерватив.

Спать Витька лег рано, но долго не мог заснуть. В животе дикобразом сидела досада на себя самого: ну почему он так смалодушничал перед Колесниковым и не забрал ключи? Хотя, с другой стороны, ему было страшно завидно. Не у него в квартире, так где-нибудь еще Леночка бы все равно уединилась с Колесниковым. А как Витька мог отделаться от этой зависти? Только поставить себя в такое положение, где ему волей-неволей пришлось бы сделаться равнодушным. То есть отдать ключи. «Нет, фиг, – с решимостью отчаяния твердо постановил Витька. – Завтра выгоню Колесо, и все. Не бывать ему здесь с Леночкой».

Ну и что? – звенела в ушах тоска. Какая разница: здесь – не здесь... Леночка всем, и ему в том числе, предпочла Колесникова. Бездарного и глупого, как пробка. Ну почему не я? – ныло в груди. Ну разве я хуже?

«И черт с тобой, Анфимова! – озлобился Витька. – Если сама дура, так и водись с дураком». И Витька, словно бы, мстя Леночке в душе, стал вспоминать все, что у него было с девчонками.

А было, собственно говоря, почти ничего. Вспоминалось вообще одно-единственное. С этой Веткиной из восьмого «бэ».

На Новый год родители потащили Витьку с собою к своим друзьям. Там же оказались и родители Ветки с Веткой. Их обоих, чтобы не мешали, отправили в дальнюю комнату смотреть «Голубой огонек». До этого Витька с Веткой даже не здоровался, даже не знал, как ее зовут, хоть и видел в школе каждый день. Витька молча повалился на диван, закутался в плед и стал смотреть телевизор. За стеной раздавалась музыка, звон посуды, смех, стук табуреток, музыка, шарканье ног.

Ветка сидела на стуле, но ей было плохо видно. На экране с визгом плясали толстые женщины в полушубках и кокошниках. На них падал бутафорский снег. Ветка встала, закрыла дверь, чтобы взрослые не так галдели, щелкнула задвижкой и села поближе к телевизору на диван. Потом она сказала, что ей холодно, и укрыла колени уголком пледа. Потом сбросила тапки и забралась под плед. Она первая притиснулась к Витьке и полезла руками. Витька тоже потащил вверх ее юбку. До самого конца «Голубого огонька» они возились друг с другом. Потом попробовали сделать все как взрослые, но ничего не вышло. Потом Ветка уснула, и Витька, отвернувшись, тоже уснул.

Никакой дружбы после этого между ними не началось, словно бы и не было ничего вовсе. Они по-прежнему не разговаривали и не здоровались, только при случайных встречах в школьных коридорах Ветка начинала хохотать, как ненормальная. Витька делал вид, что ее смех к нему не относится, хотя сам глубоко недоумевал и даже чувствовал себя уязвленным непонятно почему.

Но сейчас, чтобы перебить горечь любви к Леночке Анфимовой, Витька лежал и вспоминал, что он видел и чего касался тогда, при свете «Голубого огонька». И, вспоминая, как и в тот раз, сам не заметил, что заснул.

Посреди ночи он подскочил, облившись холодным потом. Ему показалось, что над городом взревел взрыв. «Война?..» – трясясь, подумал Витька и бросился к окну. Но атомный гриб нигде не поднимался, окна не горели. «Света нет?..» – Витька кинулся к выключателю. Свет был. Успокаиваясь, он прошел на кухню и покрутил радио – радио молчало. «Приснилось... » – облегченно выдохнул он, напился воды из-под крана и вернулся в постель.

День 2-й

Витька не успел проснуться, как вспомнил, что ему надо в школу, и причем к девяти. Усилием воли он вытолкнул себя из сна и схватил будильник – было без четверти одиннадцать.

С бешено стучащим сердцем он заметался по квартире, отыскивая вещи. Вещи обнаруживались совсем не там, где он их оставлял. Сунув в карман кассету с траурными маршами, Витька вылетел на лестницу, захлопнул дверь и скатился вниз.

Он проспал не только генеральную репетицию, но и всю уборку зала. При одной мысли о Чекушке душа его замирала и леденела. Он домчался до школы, наверное ни разу не переведя дух.

Перед актовым залом, ожидая, толпился народ. Растолкав всех, Витька пробился к дверям. Едва он вошел, сразу увидел Чекушку, стоявшую рядом с директрисой Тамбовой. Рослая Чекушка возвышалась над залом и, разговаривая, не сводила со входа блестящих глаз. Лицо ее было бесстрастно, но нервно румянилось. Чекушка моментально заметила Витьку. Секунду она поверх всех голов смотрела на него, и Витька едва не затлел. Но потом Чекушка отвернулась, словно больше не желала видеть такой гадости.

Витька знал, что еще через пять секунд Чекушка снова уставится на него и во взоре ее будет читаться, что ради нужного дела она согласна на общение даже с дерьмом, подобным Служкину, и чувствам своим воли не даст. И пока длились эти пять секунд форы, Витька успел распихать кого-то из сидевших перед ним на скамейках, втиснулся между ними и утонул в ребячьем море, скрывшись из поля зрения Чекушки. Пригнувшись, он достал кассету, сунул ее кому-то впереди и сказал:

– Передай Чекушке, пусть ставит, как стоит, вторая сторона.

Кассета пошла по рядам. Витька слышал, как повторяют его слова, и наконец увидел, как кассету протягивают в руки Чекушке.

Тут Тамбова вышла на сцену и сказала:

– Ребята! Тихо! Тихо. Сейчас литературный клуб «Бригантина» восьмого «а» класса покажет нам свою композицию, посвященную памяти безвременно ушедшего от нас Леонида Ильича Брежнева. Везде тишина. Просим на сцену!..

Она зааплодировала, и весь зал захлопал.

***

Витька расслабился. Он уже знал, что будет дальше, и это его не особенно интересовало. Размышляя, чего бы соврать Чекушке про свое опоздание, он глядел на Леночку Анфимову и мельком следил за ходом действия.

Вот обращение к зрителям, вот стихотворение, начинают про биографию Брежнева, снова стихи, опять биография, высказывания сотрудников, зачитывают страницы книги, биография... Время шло, напряжение в зале рассеялось. На задних рядах зашептались, директриса наклонила голову к соседке. Одна Чекушка у сцены сидела за столиком с магнитофоном совершенно неподвижно. Она наблюдала за выступающими, одновременно контролируя и являя собою пример внимания. Витька совершенно отвлекся, и его одернули, когда Леночка Анфимова и Петров начали говорить:

– Смерть – закономерный итог жизни человека, который всю энергию отдал делу народа.

– Но, кроме смерти, еще и благодарность тех, в чьих сердцах он остался жить навсегда.

– Тех, кто продолжает его дело.

– Нас с вами, ребята.

– Почтим память Леонида Ильича Брежнева минутой молчания.

Зал зашумел, вставая, и затих. Чекушка нажала кнопку магнитофона, подключенного к большим динамикам. И первая нота еще только вылетела, и Чекушка еще только оправляла на заду платье, собираясь опустить руки по швам, как Витька все понял. Вместо траурного марша, с самой середины, с самого крамольного места, динамики вынесли на весь зал свист, звон, ритм и «маны-маны» шведского ансамбля «АББА».

Витька перепрыгнул скамейку и побежал к выходу. Спросонья он перепутал кассеты, но раскаиваться было поздно.

***

... И тут «маны-маны» кончаются, так и не зазвучав, – переходят в утробный рев и гаснут. Это отрубается электричество. Вдали слышен грохот взрыва, стекла со звоном прыгают в рамах, и кто-то, забегая в зал, кричит: «Война! Ядерная война!..»

Нет, нет, нет...

Фантазируя обо всем подобном, Витька целый час просидел в темном тамбуре между двумя дверьми в пионерскую комнату. Мысли его вертелись вокруг одного и того же. Жуткая кара чекушкинского взгляда была так мучительна даже в фантазиях, что Витька мог бы просидеть в своем закутке и весь день, и всю ночь, и всю жизнь.

Он слышал, как мимо хлынул поток школьников с сорванного выступления «Бригантины», и половина смеялась. Но он не вышел. Преступление его было столь ужасно, он так много поставил под угрозу чекушкинской немилости и мести, что ему стало жизненно необходимо обрести поддержку хоть в чем-то. А лучше всего – в звене барабанщиков. Но Совет дружины почему-то не собирался, хотя вчера Чернова пообещала, что он будет.

В принципе Витька понимал, что Совет дружины не состоится, но верить в это он отказывался и упрямо ждал. Ожидание исполнилось слишком большим смыслом, чтобы его прерывать. И Витька сидел, сидел, сидел...

Дверь вдруг распахнулась, и Витька увидел Чернову.

– Здрасьте... – сказал он, а Чернова испуганна ойкнула.

– Служкин!.. – ошарашенно пробормотала она. – Ты чего, меня угробить решил?..

– Нет, – смущенно ответил он.

– Пусти-ка, – велела Чернова. – Я сумку забыла.

Она ключом открыла дверь в пионерскую комнату.

– А ты не бойся, – оттуда сказала она. – Чекасина уже домой ушла, так что можешь больше не прятаться.

– Ну, – ответил Витька.

– Как тебя угораздило-то? – возвращаясь с сумкой, спросила Чернова. – Перепутал, что ли?

– Ну...

Чернова запирала дверь обратно.

– А Совета дружины разве не будет? – жалко спросил Витька.

– Совета дружины? – удивилась Чернова. – Почему?..

– Ну... Вы сами вчера обещали взять меня в барабанщики...

– А-а, – вспомнила Чернова. – Так после теперешнего, Витя, какие уж барабанщики? Мы с ребятами это собрание отменили. Придется уж обойтись тебе, Витя... Да ты не расстраивайся.

– А чего мне расстраиваться?.. – чуть не плача, пробормотал Витька.

Дома Витька прямо в одежде забрался под одеяло и затащил с собой магнитофон. Он поставил кассету Высоцкого и слушал ее долго-долго. И постепенно ему становилось легче. Это его в санях увозили к пропасти кони. Это его, расписанного татуировками зэка, парила в бане хозяюшка. Это он уносил на руках из заколдованного леса Леночку Анфимову. Высоцкий бы верняк, что не заканил перед Чекушкой, а просто плюнул бы ей в «воронье гнездо» и ушел. И Витьке почему-то показалось, что Высоцкий и на самом деле так поступил, а он словно бы повторил его поступок, что сделать было гораздо легче, чем плюнуть на Чекушку первым и в одиночестве.

***

Витька вылез из-под одеяла и пошел варить суп. Суп варился медленно, потому что Витька набухал сразу целую кастрюлю. Он рассчитывал, что родители завтра вернутся домой и он их сразу накормит. Не было только хлеба. Разделавшись с супом и выключив газ, Витька оделся, взял деньги и авоську и пошел в магазин. После Высоцкого настроение у него стало какое-то отчаянно-бесшабашное, и он напевал про себя песню:

 
– Сидим мы в бане, пинаем таз,
А нам от шефа летит приказ:
Летите, мальчики, на восток
Бомбить советский городок.
Машина – зверь, мотор ревет,
И самолет вперед несет
Пятнадцать тонн – немалый груз,
Но мы летим бомбить Союз.
 

Витька глядел в низкое, белое небо и неожиданно трезво, ясно чувствовал, что атомной войны все-таки не будет.

И он пел припев:

 
– Летим над морем – красота,
Пятнадцать тысяч высота.
Летим над сушей – красота,
Шестнадцать тысяч высота.
 

Витька углубился в район, застроенный частными деревянными домами. Этот район назывался Кирпичным Заводом и враждовал с его Речниками. Витька же пел:

 
– Но вот зенитки встали в ряд,
И прямо в нас они палят.
Первый снаряд попал в капот,
Сразу загнулся первый пилот.
Второй снаряд попал в крыло,
Второго пилота за борт унесло.
Уже кончается бензин,
И я лечу назад один.
 

Последний припев Витьке особенно нравился:

 
– Лечу над морем – красота,
Пять миллиметров высота.
Лечу над сушей – красота,
Три миллиметра высота.
Тр-р-рах!!!
 

Купив хлеба, Витька прежним путем направился обратно. Он уже почти вышел с территории Кирпичного Завода, как навстречу ему попались три пацана, которые заступили дорогу.

– Ты откуда? – спросил один. – С Речников?

– Из Кировского поселка, – соврал Витька, от страха облившись потом. Голос его сделался тоненьким. Кировский поселок был нейтрален и к Речникам, и к Кирпичному Заводу.

– Ну, из Кировского, – хмыкнул один из «кирпичей». – А чего зассал тогда? – спросил он напрямик.

Витька не сообразил, что ответить, и влип.

– Деньги есть? – осведомился «кирпич».

– Нету... – пропищал Витька.

– Дай ему в рыло, Пона, – предложил один из «кирпичей».

«Кирпичи» ухватили Витьку и обшарили карманы. Деньги они взяли себе, а ключи от квартиры и прочую ерунду, что нашлась, бросили в грязь. Один из «кирпичей» развернул извлеченный из Витькиного кармана бумажный комок и обнаружил в нем презерватив, над которым вчера ржал Колесников.

– Зырь, мужики, – ошарашенно сказал он и спросил у Витьки: – Ты что, от Борозды идешь, что ли?..

– Ну, – ответил Витька, понятия не имея, кто такая Борозда.

– И она тебе дала?

– Еще и в рот взяла, – ляпнул Витька.

«Кирпичи» немного притихли.

– Ладно, рубль мы возьмем, а остальное – на, – порешили они, возвращая Витьке мелочь и поднимая ключи. – И больше нам не попадайся, понял?

«Кирпичи» обогнули Витьку и пошли дальше. Витька измученно поплелся домой. Несмотря на чудесное спасение, радости у него не было. Он шел и уныло считал, где и кто его может побить. «Кирпичи» – раз, шестнадцатая школа – два, за дорогой – три, детдомовские – четыре, Бизя и его банда – пять, за гаражами – шесть, пэтэушники – семь, ну и так, вообще, мало ли резких бывает...

***

Первое, что услышал Витька, когда вошел в свой подъезд, – это бодрый голос Колесникова и звон ключей. Витька тотчас вспомнил, что гнусное Колесо уволокло ключи от его квартиры, собираясь вечером затащить сюда Леночку Анфимову. Мгновенно разъярившись, Витька винтом взвился на свой этаж, но увидел лишь закрывающуюся дверь, а за ней – спину Колесникова. «Значит, Лена все-таки пошла!..» – с ужасом и отчаянием подумал Витька, хватая дверь за ручку.

– Стой, Колесников! – крикнул он.

Колесников оглянулся, увидел Витьку, шепнул что-то вглубь квартиры и шустро выбежал на площадку. Дверь он прикрыл и прижал задом.

– Ты чего? – неестественно ухмыляясь, спросил он.

– Ты же говорил, вечером придешь... – задыхаясь от подъема, только и нашелся что сказать Витька.

– А сейчас что, утро, что ли?

– Я это... – замялся Витька. – В общем, нельзя ко мне... Уходите из квартиры...

– Предки приезжают? – тревожно спросил Колесников.

– Нет... Я сам... не хочу, понял? – бормотал Витька, переминаясь с ноги на ногу и не глядя Колесникову в глаза.

– Ты чего, офигел, Витек? – обиделся заметно ободрившийся Колесников. – Сперва «давайте приходите», потом «пошли вон»! Так пацаны не поступают!

Колесников на глазах обретал напор.

– Не хочу я, чтобы вы тут... – растерянно повторил Витька.

– Ага, ну, – ща! – взмахнул руками Колесников. – Ты чего, Витек, баба, что ли? Захлыздил? Анфимова и то не боится, а ты!.. Не кани, про это, кроме наших, никто не узнает – слово пацана. Чего я Анфимовой-то скажу? Служкин, мол, козел, зассал, «уходите» говорит? Чего ты перед ней позоришься-то, как защеканец? Она кому расскажет, что ты зассал, так пацанам с тобой здороваться западло будет! Ладно, не трусь, я никому не скажу – слово.

Витька сопел и молчал, сбитый с толку.

– Или ты сам с Анфимовой хотел? – Колесников попытался заглянуть Витьке в лицо. – Так она с тобой не пойдет, Витек. Я ее спрашивал про тебя, она говорит, что ты вообще какой-то пробитый, чухан короче. Ну, в общем, дура она, ни фига в людях не понимает.

Колесников приоткрыл дверь и задом полез в щель. Витька стоял на площадке неподвижно, молча, опустив голову.

– А ты к Будкину иди, – посоветовал Колесников и захлопнул дверь. Потом он снова приоткрыл ее и добавил: – Я часов до семи. Анфимовой в восемь домой надо.

Дверь снова закрылась. Витька стоял все так же. Потом дверь открылась, и Колесников спросил:

– Ты мое-то из холодильника не убирал?

Витька молчал.

– Ну ладно, все тогда, – сказал Колесников. – К Будкину иди.

Дверь закрылась окончательно.

Витька еще постоял, раздавленный словами Колесникова, да и всем случившимся. Он совершенно потерялся и даже немного обалдел. Как это у Колесникова получается, что все по своему желанию делают то, чего им и делать-то противно?

Витька развернулся и поплелся вниз по лестнице, стуча батоном по прутьям перил.

***

У Будкина Витька просидел, наверное, целый час. Они сыграли в шахматы, пообедали, снова сыграли в шахматы и совсем прокисли. По телику опять играл оркестр, да Витьке и не хотелось ничего смотреть. Мысли у него шатались, как пьяные, то и дело натыкаясь на воспоминания о Леночке. Что она сейчас делает с Колесниковым? Витькина фантазия рисовала самые жгучие картины, до боли реальные оттого, что фон для них Витьке был прекрасно знаком – его собственная квартира. Витька совсем извелся. Надо было чем-то загасить Разгоревшееся воображение, остудить душу.

– Пойдем в баню подсматривать? – наконец предложил Будкину Витька. Только это, пожалуй, и компенсировало бы ему Леночку. Ну, может, еще Веткина из восьмого «бэ» – только разве повторить ту новогоднюю ночь?..

Робкий Будкин долго мялся, но Витька его уломал. Они оделись и вышли из дома. На улице уже стояли сумерки. Витька и Будкин не спеша пошагали к бане.

По дороге Витька заглянул на злосчастную стройку, где вчера – жаль, не по-настоящему – утопил Колесникова, и притащил длинную крепкую палку. Потом у школы они свернули на задний двор. Там стоял сарай с макулатурой и инвентарем для субботников и громоздились кучи металлолома. Витька направился к куче своего класса и принялся с грохотом и скрежетом выволакивать оттуда железную бочку.

– Давай лучше у «бэшников» возьмем, – остановил его Будкин.

Они выкатили точно такую же бочку из кучи восьмого «бэ», насадили ее на палку и понесли.

– Хорошо в Америке, у них порнографию показывают... – думая все о том же, в сердцах сказал Витька. – А у нас если зашубят, так вообще убьют...

Будкин не ответил. Витька все думал, думал и разозлился.

– Интересно, Витус, – вдруг сказал Будкин, – а вот при коммунизме как будет: тоже нельзя на голых смотреть?

– При коммунизме психология будет другая, – злобно ответил Витька. – Тебе и самому не захочется.

Будкин тоже задумался.

Они дошли до бани и направились к крылу, в котором находилось женское отделение. Окна его светились в сгустившемся мраке. Под ними у стены проходила узкая тропинка. Витька и Будкин, осмотревшись, поставили там бочку и, помогая друг другу, вскарабкались наверх.

Сквозь стекло доносился шум и банные вздохи. Стекло было закрашено синей краской, но в краске кто-то процарапал небольшое окошечко. Витька позволил Будкину смотреть первым. Будкин прилип к стеклу и надолго замолчал.

– Оба!.. – вдруг испуганно зашептал он. – Комарова!..

– Пусти позырить... – страдая, засуетился Витька.

Они завозились, меняясь местами, качая бочку и цепляясь за жестяной карниз. Наконец Витька приник к окошечку, ожидая, что сейчас перед ним распахнется мир, полный захватывающих тайн. Но за потным стеклом клубился пар, двигались какие-то неясные тени, и Витька ничего не понял.

И тут все окно вдруг вздрогнуло.