Текст книги "Казачество в 1812 году"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Между регулярными казаками и Неаполитанским королем на одной из главных площадей было нечто вроде переговоров о приостановлении враждебных действий. Они просили и получили отсрочку, чтобы подобрать всех своих и удалиться, не делая беспорядка. В особенности обращались они к великодушию победителей (?), поручая ему многочисленных раненых, которых они должны были оставить…

Пока шли эти переговоры, казаки, постоянно видевшие Неаполитанского короля, одетого всегда очень эффектно, бывшего всегда впереди авангарда, подошли к нему с чувством уважения, смешанного с восторгом и радостью. Он один из всей армии носил на шляпе большой султан из белых страусовых перьев и был одет в какой-то особенный польский плащ цвета серого льна, опушенный соболем и куницей.

Король отдал им все деньги, бывшие при нем, даже часы, а когда у него уже больше ничего не оставалось, он занял часы у полковника Гурго, у своих адъютантов и офицеров (его щедрость была не обременительна для храбрецов, которые его окружали, так как позднее они получили подарки стоимостью, значительно превышающей те предметы, которые они ему одолжили). Казаки выражали свой восторг и громко говорили, что великодушие этого героя французской армии равно его храбрости».

Все это было в действительности. При оставлении Москвы в городе была выставлена арьергардная цепь из казаков, которыми командовал Лейб-гвардии Казачьего полка полковник Ефремов. Когда казачья цепь выходила к Драгомиловской заставе, она перемешалась с авангардной цепью французской кавалерии, в рядах которой был приметный со стороны маршал империи Иоахим Мюрат.

…Английский историк Рональд Фредерик Делдерфилд в своем исследовании «Наполеон. Изгнание из Москвы» так живописно нарисовал картину встречи на улицах первопрестольной столицы маршала империи Иоахима Мюрата с донскими казаками, которая вылилась в сцену «братания» на войне:

«…Появился русский офицер. Предполагалось, что он прибыл от Кутузова. Он предложил перемирие, которое наполовину звучало как угроза. «Дайте нам время на эвакуацию, – сказал он, – или мы сожжем город!» Наполеон, который был еще далек от выздоровления, пребывал не в том настроении, чтобы протестовать. Русским позволили уйти в безопасности, а неофициальное перемирие привело к невероятной сцене братания, произошедшей в восточной части города. Как нарочно, «виновником» братания стал человек, который первым вошел в город – пантомимический король Неаполитанский.

Мюрат начал щеголять, как только авангард пересек мост и по широкой главной улице отправился в направлении административного центра большого города. Всегда разодетый, словно маскарадный петух, сейчас он выглядел как принц из сказки, скакавший предложить руку и сердце восточной красавице. Высокий воротник его одеяния и перевязь шпаги покрывали вышивка и украшения. Бриджи были розового цвета, а сапоги ярко-желтые. На шапке, кроме привычных страусовых перьев, красовался плюмаж из перьев белой цапли. Все это сияло и блестело в строгих лучах полуденного солнца.

Казаки, которых он встретил, когда авангард французов столкнулся с отступающим арьергардом русских, поразились этим великолепием. Они забыли, что он изводил их своим преследованием все 550 миль, когда двигался по их разоренной родине, и окружили сейчас с возгласами восхищения, называя его «гетман».

Мюрат принялся прихорашиваться, вдохновленный этой похвалой, и, поняв, что обстоятельства обязывают его сделать широкий жест, собрал у своих офицеров карманные часы и раздал их изумленным казакам. Он всегда был щедрым человеком, не важно, касалось это своего или чужого имущества. Казаки ускакали на рысях, довольные, как дети, получившие подарки к Рождеству, а Мюрат подыскал себе комфортабельное жилье».

Описал ту же картину, но совсем иначе и голландский генерал ван Дедем. По его свидетельству, маршал Мюрат после перехода Москва-реки по деревянному мосту продолжал свой путь по первопрестольной столице России в окружении казачьих генералов, которые осыпали его самыми лестными похвалами за его храбрость. Мюрат думал, что русские на войне не узнавали его, но казачий атаман (уж не Платов ли у ван Дедема?) сказал наполеоновскому полководцу:

– Я давно узнаю Ваше Величество – вы Неаполитанский король. Разница между нами в том, что я вижу вас с самого Немана всегда впереди, во главе вашей армии, между тем как я вот уже три месяца постоянно нахожусь позади нашей.

Атаман (как записал мемуарист) пожелал получить от короля какие-нибудь знаки отличия (?). Тогда «Его Величество подал ему прекрасные часы, говоря, что он надеется впоследствии предложить ему что-нибудь более приятное: он говорил о своем ордене (Почетного легиона), которого желал, как ему казалось, русский офицер».

Дальше мемуарист описывает разгоревшийся спор о мире, говоря, что русские с большой откровенностью называли своего императора другом, правда бывшим, Наполеона, и что они скоро вновь станут друзьями (?).

«Когда такая процессия подошла к городским Владимирским воротам, то казачьи генералы стали просить короля Мюрата, чтобы он не шел с ними дальше:

– Мы вам уступили город, Ваше Величество. Смотрите, как бы дальше вы не стали нашим пленником!»

Дальше генерал-голландец Великой армии пишет о том, как было разделено с русскими, то есть с казаками, огромное стадо прекрасных быков, которое захватили солдаты ван Дедема. Казаки заявили ему, что стадо принадлежит им, и если французы не отдадут им часть быков, то казаки останутся без ужина. И что пятнадцати быков им будет для этого вполне достаточно.

Генерал ван Дедем великодушно приказал отдать казакам и их атаману не пятнадцать, а двадцать два быка, и те остались очень довольны таким подарком неприятеля. «Скрытая радость промелькнула на их лицах, и их лукавая усмешка ясно говорила об их надежде хорошенько наказать нас за наше вступление в Москву».

Можно оставить на совести мемуариста из голландского генералитата Великой армии императора французов за описание такого дележа стада быков, военной добычи его солдат. По крайней мере, достоверных свидетельств такому уму непостижимому происшествию в первый день занятия Бонапартом обезлюдевшей Москвы не имеется. Хотя, как говорят дипломаты, всякое на войне случается. Спрашивается, почему такого не могло случиться? Вполне могло быть на самом деле.

Были ли вооруженные столкновения сторон во время вхождения французского авангарда в обезлюдевшую Москву? Были, если верить мемуаристам из числа наиболее авторитетных и к тому же очевидцев того события большой исторической значимости. Так, Арман де Коленкур замечает: «В городе была небольшая перестрелка с вооруженными крестьянами, отставшими солдатами и казаками».

…Москва оставлялась русским воинством и горожанами с «тяжелым сердцем». Все были в большой тревоге за ее судьбу. Писатель и публицист Н. С. Лесков так описывает спешное оставление Москвы ее жителями, покидавшими стольный град вместе с кутузовской армией:

«Мой дед, служивший в то время в Москве, спасался со своею семьею бегством в Орловскую губернию. Они ехали в большой, тяжело навьюченной рессорной бричке, которую едва тащила пара лошадей, неслыханно дорогою ценою нанятых у какого-то калужского мужика. Семейство деда было затерто у моста необозримою толпою, которая теснилась, жалась и торопилась переправиться через мост, чтобы попасть на дорогу.

Казаки и драгуны старались дать кой-какой порядок этой переправе и немилосердно рассыпали направо и налево щедрые колотушки нагайками и ножнами сабель. Угрожаемый этими блюстителями порядка, народ на минуту стихал, но потом вдруг снова рвался, как попало, вперед на мост: одни прорывались и, получив несколько ударов по спине и по шее, уезжали, других заворачивали, отчего давка и суматоха увеличивалась более.

Тогда люди благоразумные решили не толкаться и ждать своей очереди по ряду, пока толпа хоть немножко разредеет. В числе этих благоразумнейших, добровольно становившихся в порядок был и мой дед…»

…Оставив опустевшую Москву, русская армия фланговым маневром отходила к Торутино, чтобы встать здесь походным лагерем. Таков был стратегический замысел полководца М. И. Голенищева-Кутузова, который скрывался им от окружения до поры, до времени. От неприятеля он прикрылся двумя сильными сводными отрядами генералов М. А. Милорадовича и Н. Н. Раевского (оба силой в два корпуса: один пехотный и один кавалерийский). Под их прикрытием Главная армия двинулась от Красной Пахры к Тарутино.

Тот и другой отряды имели в своем составе казачьи полки, которые денно и нощно несли боевое охранение. Они с большим знанием такого опасного дела на войне «наблюдали» все дороги, которые вели из Москвы на юг: на Рязань, Каширу, Серпухов и Калугу (Старую и Новую). Именно донцы 9 сентября донесли Милорадовичу об обнаружении на Серпуховской дороге двигавшегося от Москвы неприятеля в крупных силах. Затем враг был замечен со стороны Каширской дороги.

Это были кавалерийские части маршала короля Неаполитанского Иоахима Мюрата и сводного корпуса маршала герцога Истрийского Ж.-Б. Бессьера, созданного Наполеоном специально для поиска «пропавшей» русской армии на Старой Калужской дороге. На Серпуховскую дорогу в сторону Подольска выдвигался 5-й (Польский) корпус князя Ю. Понятовского. В ночь на 12 сентября император французов писал Мюрату, что перед маршалом должна стоять только одна цель – напасть на след противника. В те дни венценосного полководца Бонапарта пугала неизвестность на большой войне: он уже догадывался, что Кутузов его перехитрил.

Человек, который в отечественную историю вошел как «спаситель России», действительно переиграл великого завоевателя Наполеона, который силой оружия покорил едва ли не все государства континентальной Европы, и тактически, и стратегически. Скрытность и безопасность своего знаменитого в военной истории флангового Тарутинского марш-маневра Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов обеспечил казачьими полками, во главе которых стояли талантливые командиры. На деле хронология этой операции выглядела следующим образом.

5 сентября:

Главная русская армия, отступившая из Москвы, перешла на Каширскую дорогу, оставив на Рязанской дороге у Боровского перевоза казачий отряд полковника И. Е. Ефремова в составе 4 полков (двух донских казачьих, 1-го Башкирского и Симферопольского крымско-татарского).

6 сентября:

Главная русская армия во главе с генерал-фельдмаршалом светлейшим князем М. И. Голенищевым-Кутузовым перешла на Серпуховскую дорогу, оставив на Каширской дороге казачий отряд подполковника К. И. Харитонова.

7 сентября:

Главная русская армия двинулась к городу Подольску, оставив на Серпуховской дороге летучий казачий отряд майора А. А. Лачинова.

Таким образом, совершая Тарутинский марш-маневр, полководец М. И. Голенищев-Кутузов умело ввел в заблуждение своего старого именитого соперника. Делал он это по собственному разумению, поскольку над ним уже не довлело высочайшее присутствие, как это было в ходе Русско-австро-французской войны 1805 года, которая завершилась Аустерлицем. И исполнителей в лице конницы «степных ос» полководец имел вполне достаточно.

Когда русская армия перешла на Старую Калужскую дорогу, на столбовых Рязанской, Каширской и Тульской дорогах уже стояли оставленные там казачьи полки полковника Ефремова, подполковника Харитонова и майора Лачинова. Им ставилась одна и та же боевая задача: при появлении французского авангарда отступать по «своим» дорогам, а не к армейскому арьергарду, маскируя истинное положение главных сил кутузовской армии.

При таком отступлении скорость отхода не должна была превышать скорость наступательного движения преследователей. Схватки на дорогах разрешались только в исключительных случаях, чтобы не демаскировать собственную малочисленность и отсутствие за спиной подкреплений, прежде всего пехоты и артиллерии. То есть, говоря иначе, противник хитроумно заманивался как можно дальше в «никуда». Во всех трех случаях это делалось на удивление умело и тактически грамотно, хотя рязанские, каширские и тульские земли назвать Задонскими и Кубанскими степями было никак нельзя.

Военная хитрость удалась на славу. 6 сентября авангард Великой армии под начальством маршала Иоахима Мюрата перешел реку Москву у Боровского перевоза. Стоявшая здесь казачья бригада полковника И. Е. Ефремова была принята неприятелем за русский арьергард. Когда казачьи полки стали на глазах наполеоновских войск отступать, те последовали за ними, играя роль настойчивых, но уже обманутых преследователей. В те первые дни «преследования» отступавшей кутузовской армии генералы Мюрата не торопились: они в тот теплый сентябрьский день уверовали в то, что «точно сели противнику на хвост».

На аванпостах начались схватки, как правило, скоротечные, кавалерийские. Казакам приказывалось не упорствовать, а завлекать врага как можно дальше и от Москвы, и от действительного маршрута движения русской армии. При этом не забывалось вести войну «по-скифски».

В составе кавалерии Мюрата находился пехотный Легион Вислы (Легион герцогства Варшавского), действовавший в наполеоновском Русском походе совместно с пехотой Императорской гвардии. Легионом командовал французский дивизионный генерал М. М. Клаперед. Поляки-легионеры в образе преследователей оказались в числе тех, кто первыми столкнулись с казаками на дорогах южнее Москвы.

Мемуарист капитан 2-го пехотного полка Легиона Вислы капитан Г. Брандт писал, что им долго не удавалось увидеть больших сил русских. По дороге перед ними далеко маячили только небольшие партии казаков, наблюдавших за движением авангардных войск корпуса короля Неаполитанского. Они то исчезали в перелесках, то появлялись вновь.

Легионеры продвигались с известной на войне осторожностью. После дела у Мира поляки императора Наполеона осознали, сколь опасны для них казаки. И не зря: под вечер 13 сентября, как писал Брандт, «приблизились неприятельские конные отряды, имевшие при себе батарею. Открылась живая канонада, в которой приняла участие и наша полковая артиллерия».

В тот сентябрьский день Наполеон Бонапарт, превративший Московский Кремль в свою штаб-квартиру, наконец-то узнал, что «пропавшая» кутузовская армия находится на Старой Калужской дороге. И он понял, что именно казаки, которых он перед вторжением в Россию называл «жалкими арабами Севера», все эти дни тревожного ожидания «водили за нос» его блистательных маршалов Франции на дорогах Подмосковья.

Полководец М. И. Голенищев-Кутузов тщательно хранил свой план дальнейшего ведения войны в тайне. Даже ближайшему окружению, не говоря уже о неприятеле, о его замыслах приходилось только догадываться. Увлекаемые искусно действовавшими по приказу полководца казачьими разъездами и отдельными полками, французы достигли города Покрова на Владимирской дороге и города Бронницы по Рязанской дороге и только там сообразили, что русская армия ими упущена и соприкосновение с ней опасно утрачено. И что они попались на военную хитрость русских.

Михаил Илларионович не забыл отметить роль легкой (иррегулярной, казачьей) конницы в донесении императору Александру I о сути совершаемого армией флангового марш-маневра. Он докладывал государю:

«Армия, делая фланговое движение… по переправе через Москву-реку для скрытности сего направления вводила неприятеля во всяком марше в недоумение, направляясь сама к известному пункту; маскировалась между тем фальшивыми движениями легких войск… неприятель потерял из виду нашу армию, оставаясь в недоумении, посылает сильные отряды на разные пункты для открытия нас».

…Когда стороны ожидали действий друг друга большими силами, казаки вели «малую» войну с вражескими конными пикетами, тоже исполнявшими задачи боевого охранения. Их неутомимость в таких действиях, напористость и дерзость заставляли французскую кавалерию, как говорится, «держать ухо востро» и днем, и ночью. Дело порой доходило до рукопашных схваток, не ограничиваясь только перестрелкой конников и угрозой обходов.

В серьезном бою у деревни Чириково один полк донских казаков совместно с Литовским уланским и Елисаветградским гусарским полком участвовал в атаке вставшей на позиции неприятельской батареи. Дело дошло до столкновения с французской кавалерией, а батарейцам, поспешая, пришлось «свезти» с позиции свои пушки.

О том, как казачьи полки умело прикрывали фланговый маневр Главной русской армии, вышедшей из Москвы и приведенной генерал-фельдмаршалом М. И. Голенищевым-Кутузовым в Тарутинский лагерь, написано действительно много. В том числе и французскими историками и мемуаристами. Оставил такую запись в своем походном «Дневнике» и офицер-адъютант де Кастеллан. Он пишет, что один из ближайших помощников маршала Мюрата – генерал Тибурций Себастиани «со времени взятия Москвы находится в дружеских отношениях с казаками». Что Себастиани перед каждым продвижением авангарда Великой армии предупреждает о том казачьих начальников, и они договариваются между собой о том, кто и где будет под вечер занимать новые позиции.

При этом противники договариваются, что конные дозоры должны отстоять друг от друга не ближе пистолетного выстрела, а походные станы – не ближе выстрела ружейного. Кастеллан записал в «Дневнике» и такое: генерал Себастиани посылает вино казачьему генералу, благодаря чему было достигнуто соглашение не драться без предупреждения, то есть не делать внезапных нападений на противную сторону. Мемуарист заключает вышесказанное: «Казаки продолжали жить в согласии с нашими кавалеристами; наши гусары делятся с ними вином».

Погоня авангарда Великой армии за вышедшей из Москвы русской, многодневный поиск ее следов – одна из самых поразительнызх страниц в истории Отечественной войны 1812 года. Это был урок по военной хитрости и искусству маневрирования, который полководец М. И. Голенищев-Кутузов преподал полководцу Наполеону. И главным инструментом исполнения урока стали казачьи полки.

«Бесследно пропавшая» после выхода из Москвы кутузовская армия и действия при этом казаков оставила свой «след» в мемуарах наполеоновских военачальников. Они были очевидцами этих событий, но каждый из них на свой лад описывал поиски русской армии, прежде всего маршалом империи Иоахимом Мюратом. Не остался в стороне и мемуарист Арман де Коленкур, который весь Русский поход 1812 года вел во всех подробностях дневниковые записи:

«…Постоянные донесения неаполитанского короля об упадке духа в русской армии и его обещания, которые он надеялся осуществить, быстро внесли изменения в намерения императора. Король по-прежнему считал, что русская армия бежит по Казанской дороге, что солдаты дезертируют, казаки готовы ее покинуть, а многие из них склонны даже присоединиться к победителю.

Казачьи начальники продолжали все время расточать комплименты неаполитанскому королю, который в свою очередь не переставал выказывать им свою щедрость. Авангарду не было надобности сражаться; казачьи офицеры являлись к королю за указаниями, чтобы осведомиться, до какого пункта он намерен продолжать переход и где он хочет расположиться со своим штабом. Дело доходило до того, что они охраняли назначенный им пункт до прибытия его отрядов, чтобы там ничего не случилось. Они настоящим образом кокетничали, чтобы понравиться королю, которому были весьма приятны эти знаки почтения.

Император из-за этого с меньшим доверием относился к его донесениям. Эти любезности казались ему подозрительными. Он видел, что короля оставляют в дураках, он советовал ему не доверять так называемому движению Кутузова на Казань. Император не мог найти объяснения этому движению, а в утонченных вежливостях по адресу короля и в преувеличенном подчеркивании так называемого упадка духа и недовольства казаков он видел признаки какого-то надувательства.

Хотя все эти сообщения разжигали его собственный пыл, он все же заключил из них, что от короля хотели скрыть какой-то маневр или завлечь его в какую-то ловушку…

…Он (Мюрат) все время вел переговоры с казачьими начальниками. Он подарил им свои часы, свои драгоценности и охотно отдал бы им свою рубашку, если бы не открыл, что, пока эти милые казаки ублажали его и удерживали на Казанской дороге, русская армия под прикрытием их маневров уже пять дней тому назад перешла на Калужскую дорогу, совершив этот переход ночью при свете огней московского пожара…

Император рассказывал и раньше с различными подробностями, как казаки держали себя по отношению к неаполитанскому королю. Теперь он прибавил новые подробности, говоря при этом, что «посоветовал бы своим послам быть столь же проницательными и ловкими, как эти дикие казачьи офицеры».

Как только король хотел двигаться вперед, к нему, по словам императора, являлся казачий полковник и уговаривал его не завязывать бесполезного сражения. «Мы вам больше не враги, – говорил он, – мы хотим мира, мы ждем лишь ответа из Петербурга»…

А если мы атаковали, то русские отступали без сопротивления. В последние два дня условились даже, что казаки не будут разрушать тех деревень, которые король должен занять, и не будут ничего увозить с собой оттуда… А тем временем другие казаки, менее вежливые или не осведомленные об уговоре, захватывали лошадей, обозы и все продовольствие, которое король и его штаб выписывали из Москвы. Это сердило короля. Ему обещали удовлетворение.

…Король, рассерженный казаками, организовал разведку и в конце концов увидел, что перед ним только завеса; эти учтивые казаки, которые якобы собирались действовать вместе с нами, разыграли его, а русская армия, которая, как он думал, шла по Казанской дороге, уже занимала позиции в калужском направлении и прочно утвердилась там.

Доверчивость короля могла бы оказаться для нас роковой, если бы неприятель в ночь перехода с одной дороги на другую стремительно ударил на Москву…»

В этих строках известного французского мемуариста из свиты императора Наполеона трудно разделить действительную правду войны от желаемого автором. Арман де Коленкур явно относился не с самым большим уважением к Иоахиму Мюрату. Может быть, именно поэтому рассказ о надувательстве казаками короля Неаполя написан столь красочно и в таких «деталях», не делающих чести одному из самых прославленных маршалов Франции, соратнику Бонапарта во многих войнах, в том числе и против России.

…Оставив Москву во второй день сентября, русская армия вышла 8-го числа на Старую Калужскую дорогу к деревне Красная Пахра. Здесь главнокомандующий М. И. Голенищев-Кутузов со своими основными силами сделал остановку в ожидании действий противной стороны. Главная армия прикрылась двумя сильными отрядами, в состав которых входили и казачьи полки. У деревни Десна на Старой Калужской дороге расположились два корпуса (пехотный и кавалерийский) М. А. Милорадовича. На левом берегу реки Пахры у деревни Луковка встал отряд Н. Н. Раевского, тоже состоявший из двух корпусов – пехотного и кавалерийского.

Казачьи полки в те дни конными партиями наблюдали дороги, которые вели от Москвы на Рязань, Каширу, Серпухов и Калугу (Старую и Новую Калужские дороги). Кутузовская армия простояла у Красной Пахры до 14 сентября. В ночь на 15-е число двинулась по Старой Калужской дороге, чтобы занять назначенную полководцем Тарутинскую позицию и стать там лагерем.

Наполеон после вступления в Москву прекратил преследование отступившей перед ним русской армии и потому не сразу начал ее поиск. 9 сентября французский авангард обнаружил «исчезновение» армии противника с Рязанской дороги. На следующий день маршал Иоахим Мюрат начал активные поиски главных сил русских. Авангард Великой армии под его командованием перешел Москва-реку и двинулся к Бронницам Московской губернии и только там обнаружил обман.

10 сентября встревоженный император Наполеон направил Польский корпус князя Ю. Понятовского к Подольску, а корпус Ж. Бессьера на Калужскую дорогу. Оба корпуса, которым ставилась задача во что бы то ни стало найти армию противника и преследовать ее по пятам, были подчинены маршалу Мюрату. К вечеру 13 сентября на этих направлениях начались столкновения казачьих аванпостов с французской кавалерией. Только теперь казачьи партии вели себя «неуступчиво», отходя с занимаемых мест только под сильным давлением.

Полковник М. М. Петров, в 1812 году командовавший батальоном 1-го егерского полка, кавалер ордена Святого Георгия 4-й степени в своих мемуарных «Рассказах» так рассказывал о делах казачьих по прикрытию кутузовской армии, свернувшей с Рязанской дороги в сторону Тарутино:

«…Когда вся наша армия пробиралась от Боровского моста к городку Подольску и Красной Пахре, на Рязанской дороге пред французским авангардом оставался один Донской полк, отступавший по Коломенскому тракту в таком порядке, как следовало прикрывать ариергард большой армии, ретировавшейся.

Король Неаполитанский Мюрат, туразя за этим казацким полком, оказал весь свой мишурный гений, подобный его театральному наряду. Наконец, 5 сентября и тех потерял из виду, ибо они рассеянно отлетели в сторону своей армии к Серпуховской и Калужской дорогам, оставя Рязанскую чистою; так что после такого достославного преследования армии русской, состоявшей из нескольких сотен казаков под предводительством войска Донского полковника Ефремова, он, Иоахим Мюрат, медлил полторы сутки, не зная, куда девалась наша армия и что о ней рапортовать великому Завоевателю и полному властелину опустелого Кремля и пылавших домов всей Москвы, шурину своему, Наполеону».

Только 14-го числа император Наполеон узнал, что «потерянная» им кутузовская армия стоит на Старой Калужской дороге в одном переходе от Москвы. То есть в опасной близости от нее, что было признано венценосным полководцем Бонапартом «нетерпимым». Он приказал маршалу Мюрату, получившему подкрепление силой в два корпуса (пехотного и кавалерийского), атаковать противника и отбросить его на несколько переходов подальше от Москвы.

Император на следующий день, и еще через день не узнал ничего нового: армия противника куда-то исчезла. Зато Наполеон получил с эстафетой неприятное известие с Санкт-Петербургского направления: казаки-партизаны полковника В. Д. Иловайского из отряда Винценгероде 15 сентября у селения Давыдовки одержали победу в скоротечном бою. Возможно, уже тогда император французов должен был озаботиться армейским партизанством русских на коммуникациях Великой армии.

В том случае наполеоновцы вели себя излишне самоуверенно и шли без боевого охранения, чувствуя себя победителями. Встреченный донцами «французский авангард был совершенно разбит». В плен попали один офицер и 270 нижних чинов. Остальных казаки обратили в бегство и преследовали несколько верст, поражая пиками и саблями. Лично для В. Д. Иловайского 12-го это было первое серьезное, да к тому же еще и самостоятельное дело на этой войне.

Тактику малой войны с французами командирам летучих отрядов приходилось вырабатывать в ходе отступления русских армий от границы. С. Г. Волконский вспоминал в своих мемуарах о том, как отряд Винценгероде совершил ночной налет на город Велиж, который в итоге оказался для армейских партизан неудачным, хотя потерь в людях они не понесли:

«От суража мы пошли к Велижу, имея достоверные сведения о том, что там отряд французов весьма беспечно расположился, но, как дневная атака не была по силам нашего отряда, Винценгероде хотел попытать ночной поиск; мы подошли к городу со всеми должными осторожностями, не были ни встречены, ни открыты; отсель сотня казаков гикнула в продоль большой улицы, остальной отряд кинулся на предместье.

Ночь была темная, ни зги не было видно. Сотня проскакала по улице, но неприятель ободрился и сделал отпор ружейным огнем. По страшной темноте ночи, с нашей стороны не было никакой возможности для атаки; начало рассветать, а так как дневная атака нам была совсем не по силам, мы без потерь отступили…»

Однако уже последующие действия летучего отряда Ф. Ф. Винценгероде были более удачны. Тот же С. Г. Волконский описывает бой с французскими фуражирами за Гжатском в селе Самойлово, имении княгини Голицыной:

«…Чрез крестьян узнал Винценгероде, что там (в Самойлове) вестфальцы грабят и причиняют неистовства. Полным отрядом пустились мы туда на риск. Французы, сторожившие себя, узнавши о нашем приближении, отступили, но мы там еще застали малый отряд, не успевший отступить; разбредших перехватили, но человек сто вестфальцев заперлись близ господского дома, в особенное жилое строение, и нами окруженные, на наше предложение сдаться не соглашались и, стрелявши по нас, убили и ранили несколько казаков.

Надо было кончить с ними, и Винценгероде велел спешить два эскадрона драгун, примкнуть штыки и идти на приступ. Храбрые драгуны, с спешившимися казаками, вломились в строение, и началась там резня раздраженными нашими драгунами и донцами, потерявшие упорством неприятеля несколько товарищей.

Нам нужно было живого пленного, как говорится, языка, чтоб узнать о движении французской армии; адъютант Винценгероде… и я кинулись в этот дом, чтоб иметь языка, но наши, раздраженные упорством неприятеля и за потерю своих, просто не давали никому пощады; труп лежал на трупе, раненых прикалывали, и мы двое едва могли схватить одного живого и еще офицера, но так израненного, что он едва говорил и вскоре помер».

Волконский описывает казачью засаду, устроенную в «ущелье» (то есть в овраге) близ Саввинского монастыря недалеко от Звенигорода. Когда неприятельский отряд поравнялся с монастырем, «казаки из засады гикнули, причинив расстройство в авангарде французском, и положили некоторых на месте, а некоторых взяв в плен». Завязался огневой бой летучего отряда с французами, которых под вечер становилось у Саввинской обители все больше и больше. После нескольких часов ружейной перестрелки, армейские партизаны перед рассветом отступили».

…Когда Наполеон вступил в Москву, возможности вести малую войну у отряда Ф. Ф. Винценгероде сузились: главнокомандующий Главной русской армией приказал ему нести «сторожевое дело по трактам Ярославскому и Петербургскому», давая знать в столицу и Тарутино о всяком передвижении крупных сил неприятеля.

«Сторожевое дело» не касалось казачьей части летучего армейского отряда, которой начальствовал подполковник И. Д. Иловайский 4-й. Со своими казаками-донцами он удачно действовал не только против французских мародеров, далеко заходивших к северу от Москвы, но и небольших вражеских отрядов, занимавшихся фуражировкой, то есть таким же грабежом сел и деревушек, в которых творилось всякого рода насилие.