Текст книги "Адмирал Де Рибас"

Автор книги: Алексей Сурилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Новое назначение

После Ясского мира де-Рибасу из Петербурга приказано было употребить усилия по размену пленных. Полагалось через различных лиц, не исключая иноземцев, различными способами выявить, где и сколько подданных ее величества государыни в турецкой неволе. Обмен шел преимущественно через Хаджибей. Де-Рибас тут расположил свою штаб-квартиру. В барак Осипа Михайловича поступали донесения от российских агенций за границей. Сведения о пленниках доставляли также греческие моряки, прибывавшие в черноморские порты по делам торговли. По разысканиям и сверкам при участии офицеров штаба Осип Михайлович установил, что турецкие пленники числом много превосходят российских, а среди таковых по более казаков. По легкоконности во время войны их использовали для сторожевой службы в полевых условиях, в авангардной разведке путей при продвижении войск. В атаках казаки нередко отрывались от главных сил армии и по малой численности своей становились добычей неприятеля.

Казаки без исключения заявляли о желании вернуться в отечество. Что до регулярных солдат, то, бывало, они от того отказывались, особливо те, что пребывали в неволе среди единоверных народов. Причиной тому были тяготы пожизненной армейской службы и разные несправедливости от господ офицеров.

В наставлении офицерам, состоявшим в комиссии по размену пленных, де-Рибас указывал:

– Буде кто не пожелает вернуться в отечество – тех к тому не принуждать и в причины такого нежелания не входить. Пущай живут, где им угодно, а когда одумаются, то пущай возвращаются. Ежели будут по разысканию установлены из разных чинов регулярной армии и казаков изменники отечеству – тех сюда ни под каким видом не пущать как нынче, так и до скончания их жизни.

Иных непременно свидетельствовать лекарям. Коль среди них обнаружатца увечные и больные, тем выдать разное спомоществование, а также по непригодности к военной службе определять в полезное занятие.

Буде у тех, кто останетца за границей, окажутся в российской стороне жены и детишки, таковых туда отпущать, но только по доброй их воле и разные несправедливости им не чинить.

Обнаружатца у них в России имущества, состоящие в разных недвижимостях и ценностях, таковые оставить за ними с правом распоряжатца, как пожелают, исключая изменников, кои этого права могут быть лишены, но не иначе как по закону и справедливости. Для сего надобно всякий раз входить в особенности дела, составляя род комиссии из чиновников, известных добропорядочностью. Комиссии установить, в чем состояла измена и какое зло от того последовало. Решения комиссий должны быть страдательными для самих изменников, но не для их семейств, кои ни в чем не повинны.

Граф де-Фонтон или по нынешним обстоятельствам Исмет-бей, принимал пленных.

С де-Рибасом приветствиями в этот раз он обменялся не столь сухо, но довольно неучтиво.

Де-Фонтон жил на турецком судне. Встреча его с де-Рибасом состоялась на берегу, в адмиральском шатре.

– Вам, сударь, – сказал де-Фонтон де-Рибасу по-итальянски, – следует знать и я ставлю вас о том в известность, что через Хаджибей в Стамбул должна проследовать некая особа по имени мадам Али Эметте. Поскольку указанная персона была взята россиянами в плен под Измаилом, то соглашение о размене распространяется и на нее. По этим основаниям чинить препятствия ее выезду в Турцию не должно. Более того, в этом следует оказывать ей всевозможное содействие.

– Не кажется ли вам, граф, что мадам Али Эметте на российской стороне исполняла поручения турецкого правительства, несообразные с правом народов?

– Справедливость этого утверждения должна быть подкрепляема доказательствами. Таковых вы не имеете, адмирал. К тому же по соображениям чисто личного характера вы обязаны содействовать мадам Али Эметте в ее стремлении выехать в Стамбул. Она здесь лишена средств для жизни персоны ее воспитания, и положения в обществе.

– Кто вы, граф? – не удержался де-Рибас.

– Турецкий уполномоченный по размену пленных, – с достоинством сказал де-Фонтон.

– К какому народу вы принадлежите? Вы француз?

– Это не имеет отношения к делу, сударь, – сухо ответил де-Фонтон и тем дал понять, что разговор кончен, что ему следует отправиться на свое судно.

Мадам Али Эметте с горничной Франциской приехали в Хаджибей на следующий день в венской коляске с небольшой охраной из наемных казаков. Ее лицо по турецкому обыкновению было скрыто под чадрой. Были видны только ее почти черные глаза, холодные и высокомерные. Но грациозная стать и легкая походка выдавали прежнюю, известную де-Рибасу красавицу.

Де-Рибас учтиво приветствовал прибытие мадам Али Эметте, справился, не было ли чего дурного с ней в долгом пути.

Она столь же учтиво поблагодарила де-Рибаса за участие к ней и просила тотчас устроить ей встречу с Исмет-беем, что и было исполнено. Перед отправкой первого турецкого транспорта с пленниками в Стамбул Осип Михайлович приказал устроить прощальный ужин. Русские офицеры и турецкие пленные, которые были в начальственных чинах, расселись на цветастом ковре. Баранина подавалась в больших блюдах и каждый брал ее руками. Здесь были трехбунчужный Мехмет-паша – мухафиз Измаила и двухбунчужный Ахмет-паша – комендант Хаджи-бея, были турецкие офицеры чинами по менее, была угрюмая натянутость между русской и турецкой сторонами.

– Господа, – сказал де-Рибас, – война ожесточила наши сердца. Сражаясь, каждый из нас был в уверенности, что он сражается за правое дело. У каждого своя вера, свой государь и свое отечество. Но мы отдаем дань почтения мужеству турецких воинов в сражениях, мы склоняем головы в сознании того, с каким достоинством они испили горькую чашу их поражений и неволи. Мы преисполнены к вам добрыми чувствами и мирными намерениями в надежде на добрососедство наших великих держав. Господь создал человека по образу своему и подобию, потому все люди в его божественном понятии братья. Между ними должны быть мир и благоволение. Земли и воды, господа, на всех хватит. Ежели случаютца между людьми насильственные убийства и увечья, то едино от происков и навождения нечистой силы, исключая, когда сие бывает оборонительно. Мы, господа, защищали свое отечество. Не мы начинали эту войну. Мы немедля отозвались на мирные пожелание Порты Оттоманской. В добрый путь.

Много забот у де-Рибаса было с Салих-агой и теми турецкими пленниками, которые состояли с ним заодно по нежеланию возвращаться в Турцию.

Салих-ага в янычарском войске был орта-баши, по-российским понятиям командир полка. В многочисленных сражениях он отличался храбростью и умом. Под Измаилом Салих-ага – одним из немногих турецких начальников вывел свой отряд из сражения, хоть и понесшим большой урон, однако без утраты боевой решительности. На сторону русских Салих-ага перешел перед Мачинской битвой. К тому побудила его несправедливость, жертвой которой стал престарелый его родитель, казненный по ложному доносу. В плену вокруг Салих-аги сплотилось некоторое число других османлисов, по разным причинам не желавших возвращаться в Турцию.

Салих-ага отличался суровой, почти нелюдимой внешностью, властностью в движениях, умом и рассудительностью.

О решении Салих-аги и его товарищей остаться в России, де-Рибас рапортовал по начальству, от себя присоединив, что это прошение турецких пленников должно быть уважено по человеколюбию и милосердию. Означенным туркам должна быть дана удобная земля к поселению где пожелают, равно возможность остаться в своей вере, о чем они просят российское правительство. Пущай также турки по вечному их поселению в России обзаводиться семьями, но так, чтобы имели не более одной жены, как то должно быть по российскому закону, и чтобы жен своих не держали в затворничестве, а более на свободе.

Вскоре последовало испрошенное де-Рибасом решение высших властей об отводе туркам достаточно земель близ Николаева и основании там турецкого поселения с мечетью.

Сообщая о том Салих-aгe в собрании прочих турецких пленников, не исключая тех, кто избрал возвращение на родину, Осип Михайлович указал, что ныне и впредь эти земли открыты для турок, буде они пожелают сюда прийти не с мечом, а с оралом для разных мирных и полезных человечеству занятий. Из сих мест изгнаны, господа, не турки, желающие упражняться в мирных промыслах, а едино турецкие сумасбродства и насилия.

После отправки в Стамбул турецких пленников де-Рибасу было приказано оставить службу и поспешать санным путем в Петербург. Станционные смотрители оповещались, что едет-де генерал де-Рибас, для коего должно держать наготове лошадей, ибо сама императрица пребывает в ожидании его превосходительства.

От Хаджибея до Петербурга Осип Михайлович доехал немногим более чем за три недели и как был с дороги в медвежьей шубе, запорошенной снегом, ввалился в дом и поднял такой переполох, какого тут отродясь не видали.

Настасенька первой бросилась к мужу в объятия и едва не лишилась чувств от счастья. Прибежали Софи и Катенька, показался сам Иван Иванович в шлафроке и столпилась вся прислуга. То-то было ахов, охов, восторженных воплей и смеха.

Уснул Осип Михайлович под утро. Ночь прошла в разговорах с Настасенькой. Пополудни его потребовал Иван Иванович, который эти дни недомогал, а потому и к столу не шел.

Просторный кабинет-библиотека Ивана Ивановича – излюбленное место его уединения, зашторенные окна в полумраке. Иван Иванович сидел в глубоком кресле, сухие ноги в шерстяных чулках на подушке, на коленях руки с подагрически скрюченными пальцами.

– Осип Михайлович?

– Я, папенька.

– Заходи, голубчик, садись, здесь садись, – Иван Иванович указал рукой в ту сторону, где полагалось быть другому креслу, но камердинер передвинул его – само по себе обстоятельство пустое, однако Осип Михайлович, знавший Ивана Ивановича бодрым и зрячим, от того был в неловкости.

– Как доехал? Зима-то нынче снежная, вьюжная. В Петербурге вон сколько сугробов навалило, – Иван Иванович говорил так, будто он только вернулся в дом с улицы, где видел, как дворники деревянными лопатами чистят от снежных завалов улицы.

– Благодарение Богу, доехал в благополучии.

Семейная тайна

– Призвал я тебя по делам. Чую сердцем – недалек день моей кончины, смерть вижу. Пожил, однако, довольно, пора и честь знать. А дело у меня к тебе такое, Осип Михайлович… Не хочу унести в могилу великую тайну, быть может, важности государственной. Глянь-ка, голубчик, нет ли кого в кабинете да дверь прикрой покрепче. Бери кофей. Так вот, голубчик Осип Михайлович, миропомазанница наша Екатерина Алексеевна вовсе не дочь генерала в прусской службе герцога Ангальт-Цербстского, а более принадлежит к роду Гедиминовичей, от коего ведут свой корень князья Трубецкие. С матушкой императрицы герцогиней Иоганной во время пребывания моего во Франции для науки я был в связи по взаимной любви и расположению. Сия Иоганна и ранее будто замечаема была в супружеской неверности, посему почиталась ветрен-ной. Сам я рожден вне брака от связи батюшки моего Ивана Юрьевича Трубецкого со знатной дамой – шведской графиней Спарре. Родителя моего пленили шведы под Нарвой и содержали в неволе до 1718 года. От супружества с Нарышкиной к тому времени у него были две дочери. По приезде жены его с дочерьми в Стокгольм мне исполнилось три года отроду и я был взят в семейство отца, где супруга его в законе по доброте своей заменила мне мать. Что же до природной матушки, то сродство ее рождение мое скрыло, и вступила она в брак с кавалером ее круга. После сочетания законными узами дочери моей старшей Софи, в православии Екатерины, с наследником российского престола принцем Голштинским я поселился в Петербурге и пожалован был в камергеры к его императорскому величеству. Однако пребывание мое при малом дворе было недолгим. Всесильный министр граф Бестужев, знавший, что я природный отец супруги наследника престола Петра Федоровича и опасаясь моего влияния на малый двор, велел мне и сестрице моей единокровной Анастасии – принцессе Гессен-Гомбургской оставить Петербург и отправиться за границу для поправления здоровья на водах. К перевороту, убиению Петра III и восшествию на престол Екатерины я не имел прикосновения, но по близким связям с императрицей стал ее первым советчиком в делах государственной важности. Многое я отвратил и на многое благодетельное государыню надоумил. При дворе о моих отношениях с императрицей разное разглагольствовали. Предполагалось и отцовство мое, но более по внешней сходственности да еще на том, что мои связи с Иоганной неоднократ возобновлялись как во время ее пребывания в Петербурге, так и при моих наездах за границу. Потому, голубчик Осип Михайлович, я и в законный брак не вступал. От связи с хохлушкой из малороссийской шляхты прижил Настасеньку – супругу вашу, сударь, которая вся в мать и внешностью, и нравом. Теперь, голубчик, тебе должно быть ясно, почему императрица оказала вам с Настасенькой честь быть восприемницей Софи и Катеньки. Ты, Осип Михайлович, можешь уповать на покровительство государыни, но милостивица наша не должна знать, что сия семейная тайна ведома тебе. Речь здесь о тайне важности государственной. И то сказать: может ли внебрачная дочь незаконнорожденного отца быть лигитимной государыней одной из величайших империй Европы и Азии? Итак, сударь, вы женаты на единокровной сестре великой императрицы Екатерины Второй, а его высочество наследник престола Павел Петрович приходится вашей супруге Анастасии Ивановне племянником. Сие не тайна для государыни и отныне для вас. Государыня особо вам не покровительствует, вы не были жалованы по ее прихоти и впредь жалованы не будете. Но государыня следит за вашей службой, с вами ее благоволение.

И здесь судьбою суждено в Европу прорубить окно

Председательсвующим в Черноморском адмиралтейском правлении и главным командиром флота на Черном и Азовском морях 28 февраля 1792 года после пребывания в отставке за вольнодумство был назначен Николай Семенович Мордвинов.

Де-Рибас как командир гребной флотилии находил это разумным. Мордвинов ему был по нраву человеколюбием. Служба с Мордвиновым была не в тягость.

17 марта де-Рибас писал Василию Степановичу Попову, что назначение Мордвинова на Черноморском флоте встречено с восторгом.

«Вы не можете себе представить, милостивый государь мой, – указывал он, – с какой радостью Николай Семенович был вновь принят здесь в нашем офицерском обществе. Все довольны выбором, которым почтила Николая Семеновича ее величество. Все в один голос за Мордвинова. Вижу истинную радость от будущей вскоре с ним встречи в Херсоне».

Апрель 1792 года на юге был теплым. Лопались почки на деревьях. Началось абрикосовое цветение, покрывались зеленью поля, прилетели птицы с полуденных краев.

Путь из Петербурга в Херсон, особенно здесь на юге, из – за бездорожья и распутицы был труден. Прежде чем быть у командующего, Осип Михайлович с Микешкой долго отмывались от грязи, чистили и наглаживали мундир. Де – Рибас был наслышан, что Мордвинов терпеть не может неопрятность.

– Честь имею представиться вашему превосходительству с прибытием по месту службы.

– Милости просим, голубчик Осип Михайлович. Добро пожаловать. Живем мы здесь, батенька, не широко, без дворянского собрания и псовой охоты. Забот, однако, хватает, потому и время коротаем незаметно: на стапелях, в учениях, в устроении мастерских для флота, в закладке портов, береговых батарей. Устраивайтесь и вы, Осип Михайлович. Буде надобность – берите людей из флотилии. Адмиралу должно иметь и дом адмиральский, чину приличный.

– Благодарствую, Николай Семенович. Только я больше привычен к походной жизни.

– Семейство, однако.

– Супруга моя Анастасия Ивановна и дети в Петербурге. Оторвался я от службы, от флота. Здесь, сказывают, довольно перемен.

– Флот, батенька, однако, по-прежнему теми же недугами обременен, что и держава наша. В экипажах и на береговых службах много страждущих от разной хвори и ран, полученных в минувшую войну. По рекрутским наборам поступает народ телесно слабый. Старослужащие матросы и солдаты вошли в годы, оттого и немощны. Я сколько говорю по начальству о сокращении военной службы до шести-семи лет, да все оставляют без внимания. А ведь молодая армия предпочтительна ветхой. К тому же уволенный после краткой выслуги матрос шел бы не в отставку, а в запас. При военной нужде его бы можно и в строй вернуть и тем умножить армию на случай войны втрое противу войска мирного времени.

– Я, Николай Семенович, в том полностью в согласии с вами. Бедственность армии и от скудности продовольствия нижних чинов, от чего также случаютца разные болезни и ослабления людей.

– Скверное довольствие армии – от пороков нашего российского хозяйства, от обнищания деревни. Богат крестьянин – богат купец, промышленник и всякий городской житель, богато казначейство и довольно снабжена армия. Сельское хозяйство России в горестном состоянии, почитай, все внутренние губернии голодают, мужики по глупости порядков наших землю обрабатывают худо. По нынешнему состоянию каждая десятина в России дает пятьдесят рублей доходу, а должна тысячу. Много думаем и печемся о казенных интересах. Забываем, однако, что залогом благополучия казны испокон веку был труд обывателя, движимый его частным интересом. Пока, Осип Михайлович, польза частная не станет первым предметом заботы нашего российского правительства – казна будет пуста и нужды армии неудовлетворены. Но довольно витийства. Устраивайтесь, голубчик, здесь в Херсоне. И милости просим, не забывайте, и не только службы ради. Заходите на кофей, батенька. И то сказать – душу время от времени отвести недурно.

Адмиралы обменялись рукопожатиями, в которых было столько крепости, сколько и сердечности.

Когда были подписаны в Яссах – столице Молдавского княжества мирные с Портой Оттоманской условия и на всем театре военных действий наступили мир и тишина, из Петербурга от государыни вышел рескрипт: Екатеринославскому генерал-губернатору Василию Каховскому с приличным числом знающих чиновников, более дошлых в минералах, почвах, растительности, а также в диких и домашних скотах, немедля и на совесть обозреть всю очаковскую область в междуречьи Буга и Днестра, – указывалось в нем. – Буде в том смотрении пожелают иметь участие молдавские бояре, чтоб навеки поселится в российских пределах, – в том препятствий им не чинить.

Каховский с чиновниками разных званий, а также знатными молдаванами, перешедшими через Днестр с отступом русских войск, уже ранней весной, когда только растаяли снега и запарила согретая солнцем земля, готов был к обозрению вновь приобретенных краев.

Оно бы в радость, потому нет лучше пробуждающейся природы после зимних стуж, когда струят талой водой ручьи, покрываются молодой зеленью холмы и долы, вылезают, чтобы погреться под солнцем, разные твари: суслики, тушканчики, полевки, ежи. Бойко щебечут птицы и всяк, не исключая генерал-губернатора, чувствует необыкновенный прилив силы. Но вот какая вышла беда – генералу и сопровождающим его чиновникам никак не можно было путь держать в каретах либо в иных экипажах по причине полного бездорожья, обилия в степи речек и буераков, весенних разливов и распутицы. Между тем его превосходительство даже в молодые обер-офицерские годы был непривычен к седлу. Ежели и доводилось по крайности ехать его превосходительству верхом, то набивал гузно, что неделю и более ходил раскоряченным.

Как бы ни было – повеление государыни следовало исполнять. Сообразительные вестовые соорудили для его превосходительства некоторый род гамака между двух лошадей, которых они вели в повод.

Вся чиновная компания двинулась в путь в сопровождении эскадрона регулярного войска и полусотни казаков на случай возможного нападения заплутавших турок или некрепких в российском подданстве эдисанцев.

Генерал, лежа в гамаке, глядел вокруг, а бывало, что и засыпал. Чиновники, на привалах разминаясь, большей частью ходили охая да ахая. Но для всех не напасешься гамаков. Да и то сказать – достоин ли путешествия в гамаке жалкий титулярный советник – по чину воинскому прапорщик?

Между Бугом и Днестром было найдено пять больших балок с пересыхающими речками: Кучурган, Тилигул, Малый, Средний и Большой Куяльники. Вдоль балок с широким раздольем тянулись сенокосные луга.

Степь между Днестром и Бугом изобиловала малыми ручьями, представляющими собой нечто иное, как высохшие русла некогда полноводных рек. На крутых и пологих склонах струились родники. Речки здесь когда-то выходили из озер, но ко времени обозрения этих мест генералом Каховским от них остались лишь логовища. Старые люди утверждали, что Тилигул, Ингул и Ингулец во времена царя Хмеля были настолько глубоки и полноводны, что по ним могли ходить корабли. Были бы эти корабли нынче – не пришлось бы чиновникам протирать штаны в седлах.

На пути движения отряда генерала Каховского на берегах речушек и у родников встречались могучие вековые дубы и березы, а также небольшие дубравы, рощицы берез, бука и сосны. Местами сохранившиеся дубы и вязы свидетельствовали, что здесь еще недавно шумели сплошные леса, невесть кем и зачем начисто сведенные. Дубы и вязы, как известно, не растут отдельными рощами, а составляют лишь опушки. В степи до самого Хаджибея случались дикие яблони, боярышник, терновник, бирючина и шиповник.

За Тилигулом почва была тучная, совершенно черная, растительность гуще, разнообразнее, а в степи ближе к Хаджибею скудела, местами становилась бурой и растения были не те.

На редких хуторах по обилию в ту весну влаги и тепла к середине апреля озимь выросла по колени, а бузина пустила побеги вершков на шесть. После сильных дождей к началу мая выколосилась рожь. У Хаджибея на лугу возле запруды путешественники видели множество дроф.

По завершению обозрения и возврату в губернский город Кременчуг генерал Каховский в рапорте государыне 25 апреля 1792 года писал:

«Земля здесь сиречь вновь приобретенная и простирающаяся между Бугом и Днестром до границ с Подольской губернией отменно плодородная, все долины и плоские места покрыты буйными травами, которые весьма способны для заведения и выпаса разных скотов, не исключая лошадей, необходимо нужных для войск вашего величества, всемилостивейшая государыня наша. Солончаков и песков почитай нет, а болот и более не замечено. По берегам Днестра много камыша пригодного к употреблению вместо дров. Хаджибей стоит на возвышенном и приятном месте, откуда весьма способно обозреть не только степь, но и море. В колодцах найдена хорошая вода. В окрестностях Хаджибея земля из глинистого материка, смешанного с черноземом. Судя по травянистым растениям вокруг, почва здесь также плодородна и для возделывания земледельцами пригодна. Можно растить пшеницу, рожь и другие сельские произведения. Потому весьма надобно здесь наипоспешнейше заселить ее яко природными россиянами, так и малороссами с Украины, а также иностранными выходцами христианских вероисповеданий из Польши, Молдавии, Румелии и Анатолии. Что до жилищ тех поселян, то в самом Хаджибее для их сооружения можно брать из развалин довольно камня, нужный для этого лес направлять сплавом по Днестру. Для топли печей на Хаджибейском лимане довольно камыша. Еще, всемилостивейшая государыня, почитаю долгом на усмотрение Вашего Императорского величества представить увольнение от податей переселенцев сюда, равно осмелюсь испросить для них ссуды на обзаведение».

Рапорт екатеринославского генерал-губернатора государыне в Петербург был отправлен наипоспешнейше.

По получении рапорта Каховского и его осмыслении государыня продиктовала рескрипт на имя генерал-прокурора Самойлова, в котором велела ему заняться устроением очаковского карантина. «А еще ставлю вам в обязанность, – указывалось в нем, – чтобы знающие люди имели смотрение, можно ли устроить там на морском берегу гавань, ежели на тех морских водах нет для судов от бурь натуральных заграждений или прилично ее устроить где в другом месте. Для этого надо истребовать заключение от начальников черноморских флотов и инженерных генералов. До получения этих мнений строительство не начинать. При этом надобно избрать такое место, которое было бы выгодно своим положением для промышленности, могло бы содействовать развитию внутренней и внешней торговли, служило бы надежным прикрытием для флотов и отличалось всеми гидрографическими выгодами для устроения порта».

Исполнение этих предначертаний государыни было возложено на комиссию из двух членов – полковника де-Волана и капитана Андрея Шостака под председательством де-Рибаса. В рапорте комиссии Сенату указывалось, что наиспособнейшим местом для устроения коммерческой гавани должно считать Хаджибейский залив, который у турок – прежних его владельцев был весьма важным как в рассуждении гидрологического положения, так и относительно коммуникации сухим путем с нижним Днестром. Нет более выгодного, чем Хаджибей, места для береговой гавани. Его расположение вполне соответствует предлагаемому намерению. Доброта рейда и грунт дна, отмечала комиссия, испытана довольно.

Грунт в заливе был найден состоящим из мягкого ила с песком и ракушкой, а морское дно несколько усеянным небольшими возвышениями от частых обвалов глинистого берега. Во многих местах ил и глина были вязкие, поэтому суда должны время от времени поднимать якоря, в противном случае они рискуют их легко потерять.

С моря Хаджибейский залив определялся как открытый всем ветрам от норд-оста до зюйд-зюйд-оста, через зюйд до зюйд-веста, веста и норд-веста. От норда залив защищали возвышенные берега. Довольно беспокойны были ветры с ущелий со стороны Куяльницкого и Хаджибейского лиманов. Самыми опасными для находящихся в заливе судов были найдены ост-норд-ост через ост до зюйд-оста. Особенно коварным был зюйд-ост. Проходя через все море, он поднимал большие волны, отчего в турецкие времена случались кораблекрушения. Западные ветры, – указывалось комиссией, – дуют по преимуществу осенью и зимой, а южные – летом и весной. В летнее время при хорошей погоде ветер отличается непостоянством, следуя движению солнца. Осенью, как установление из разных источников, случались ураганы.

Комиссией отмечалась практическая незамерзаемость залива как решающее его преимущество, что устроение здесь гавани будет способствовать заграничной торговле всех порубежных с Днестром богатых хлебом провинций, что вода здесь в зимнее время несколько раз покрывается льдом, а с повышением температуры вскрывается, что первый лед появляется обычно в начале декабря, а окончательное вскрытие наступает в конце февраля.

Отношения с Турцией оставляли желать лучшего. Российские консулы в придунайских княжествах сообщали о передвижениях турецких сухопутных войск, усилении турецких крепостных гарнизонов. У крымских берегов появилась турецкая эскадра.

За окном землянки валил густой снег. Пушистым белым ковром он ложился на поля. Белое безмолвие и белая тоска. Степь без конца и края и там за дальней стремниной холодное море. Все книги давным-давно прочитаны и перечитаны.

Стук в дверь, скрип петель. В землянку вошел запорошенный снегом офицер.

– Секунд-майор Громаков – фельдъегерь. Извольте принять, ваше превосходительство.

Де-Рибас взломал печать.

«Санкт-Петербург. 16 января 1794 года.

Нашему вице-адмиралу де-Рибасу. Все морские и сухопутные силы привести в исправность и готовность не только отразить турецкое нападение, но и войти в турецкие пределы. Отправляйтесь в места расположения флота, в апреле соедините все его части в Хаджибее, где и ждите разрыва. При открытии военных действий гребному флоту вступить в Дунай и овладеть его берегами. В ваше начальство отведены полки: гренадерские Николаевский и Днепровский, мушкетерские Витебский и Нижегородский…»

– Боже мой, неужели опять война? Суворову приказано полки доукомплектовать по штатам военного времени. Орудия поставить на новые лафеты. Передать мне суда из Средиземноморской флотилии… Дело приобретает слишком серьезный оборот, – думал де-Рибас, – похоже, пахнет порохом. Все наши прожекты и заботы об открытии торговой гавани и мореплавания отойдут. До того ли будет? Надо бы о приказе известить де-Волана. То-то будет расстройство.

Заботы о главной гавани на Черном море в последнее время де-Рибаса сблизили с де-Воланом более чем с другими офицерами. В разных замерах, цифирных и гидрографических рассуждениях виделись им во множестве не только мачты торговых кораблей под флагами разных стран, но и очертания прямых улиц, широких и многолюдных площадей с домами в три-четыре яруса, с разными украшательствами: балконами, лоджиями и черепичными крышами на французский манер.

Война не случилась. На военном и политическом горизонте уже отчетливо проявилась могучая стать Бонапарта. Египетский поход Наполеона нанес сокрушительный удар по могуществу Порты Оттоманской в Северной Африке. Турция стала искать в лице России не военного противника, а скорее союзника в борьбе с революционной Францией.

Против предложения де-Рибаса о сооружении торгового порта в Хаджибейском заливе продолжала выступать, однако, сильная партия во главе с Николаем Семеновичем Мордвиновым.

Мордвинов теперь считал, что ставить новый порт при наличии Очакова с военной и коммерческой точки зрения нецелесообразно и для казны разорительно, поскольку для этого потребуются большие затраты, которые неизвестно когда окупятся, да и окупятся ли.

– Ваше здоровье, Осип Михайлович, – Мордвинов поднял бокал. – Я не поклонник бахусова зелья. Была бы моя воля я бы вовсе запретил употребление горячительного. Однако in vini Veritas – в вине правда, желаю вам добра и благополучия.

– Ваше здоровье, Николай Семенович, – встал де-Рибас. – В вашем лице весьма почитаю просвещенного командира и устроителя флота нашего.

– И мое уверение в почтении к вам, Осип Михайлович. Ваши заслуги как полевого командира и на флотилии признаны всеми. Я склоняю голову. Что гидрографические обследования?

– Нашел, ваше превосходительство, для устроения главной торговой гавани наиболее способным Хаджибей.

– И почему же так? Каковы к тому резоны?

– Глубоководность, незамерзаемость, твердость дна.

– А для чего надобна России торговая гавань?

– Прежде всего, я так думаю, для вывоза в заграничный торг произведений отечественной промышленности.

– Прекрасно, голубчик Осип Михайлович. Теперь взгляните на эту карту. Днепровско-Бугский лиман, Херсон, Днепр, на правом и левом берегах хлебопроизводящие губернии Украины. Взгляните на реки, впадающие в Днепр. Прежде чем вывозить сии произведения в заграничный торг, их надобно доставить к морской пристани. Не кажется ли вам, Осип Михайлович, что самая способная, самая дешевая дорога для такой доставки – река?