Текст книги "Первый разведвзвод"

Автор книги: Алексей Кейзаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Микита Силивонец и его внучка

Целую неделю мы кроем крышу. Оружие вовсе не мастерим. Но про войну не забыли. Война идет. Ежедневно. Все новые и новые силы вступают в строй. Наши солдаты с каждым часом занимают новые позиции – то есть новые латы на крыше. А мы – это не просто Славка, Федя, Олег и я. Мы – командующие армиями. Мы формируем полки и дивизии – это значит, таскаем по лестнице дощечки. Расставляем их по фронту – это значит, раскладываем и подсовываем дощечки под руки деда Кузьмы. Обидно одно: как командир разведвзвода, я не командую своими хлопцами здесь, на крыше. Всё – дед Кузьма.

Дед Кузьма – вроде командующего фронтом. Он каждого солдата ставит на свое место в длинном строю кровельной шеренги. Дед Кузьма сидит на командном пункте, который называется «КП», деревяшка ведь – не настоящая нога, и можно полететь на землю.

Говоря откровенно, я тут немного преувеличиваю. Целый день на крыше только наш дед. А мы – часа по два. Натаскаем дощечек, один из нас остается помогать деду, а мы втроем беремся за другие дела.

Что правда, то правда: дел у нас прибавилось. В колхозе «горит» лен: ну, перестаивает на корню, рыжеет. Все женщины в поле, теребят лен. А мы с их малышами.

И дались же нам в знаки эти малыши! Теперь, правда, мы немного привыкли. А в первые два дня не было жизни. Оттого, что они плачут, хныкают и пищат… И вот что мы придумали. Собрали все игрушки в деревне и принесли к нам. Кто дал пару кукол, кто – лошадку, кто – самосвал, кто – кубики, кто и еще что. И наша веранда стала вроде детсадика. Малышам хорошо. Они играют на веранде и во дворе. Конечно, под нашим руководством.

Один Микита Силивонец не дал игрушек. Жадина этот Микита. Даже в дом не пустил. Мы тогда ему – ультиматум:

– Внучку не возьмем!

А он этак преспокойно сплевывает сквозь свои желтые зубы:

– А я и не доверю свою Наташку всяким соплякам.

Обидно. Чтоб нас да так обозвать?

Рассказали деду Кузьме.

– A-а, не трогайте вы Сапуна.

Это Микиту так называют за нелюдимость. Всё в сторонке от людей, всё один да один. И в свою кузницу нас не пускает. Правда, в колхозе есть и большая мастерская. Да туда идти далеко, а главное, из-за трактористов да шоферов в нее и не сунься… В его же кузницу, что на выгоне, редко кто заходит. Привезут неисправную телегу, поломанный плуг или беззубую борону, ну и звенит молотком Сапун, сопит кузнечным мехом. Искры так и скачут в полумраке кузни.

Очень хочется посмотреть, как скачут живые искры. И почему одни зеленые, другие красные, а третьи как стекло. Соберемся мы, а он, чумазый, высунет голову из двери и кричит:

– Прочь, сопляки!

Иначе он нас и не зовет.

За это мы дразним его – «Полицай». Конечно, когда далеко отбежимся. Правда, он не гонится за нами, а сразу как-то горбится и тихо исчезает в черном проеме двери. Долго не слышно кувалды. А потом как начнет дубасить – дотемна звенит наковальня…

Вот этот, значит, Микита не дал нам игрушек. А сегодня Наташка – его внучка – пришла в наш детсадик. Федя показал ей от ворот поворот:

– Иди к деду, жадина!

– Я куклов принесла…

– Куклов, куклов, – рассмеялся я. – А дед знает, что ты пошла сюда?

Наташка молчит. Одну куклу уронила, трет кулачком глаза. А левой рукой держит вторую – голышку безногую. Я теряюсь, когда плачут. А поэтому не знаю, что предпринять, и поглядываю на друга.

– Ну во-от, нюни распустила! – морщится Федя, но от своего решения не отступает: – Марш к деду! Нам не нужны тут всякие… полицаи!

– А ну, иди сюда!

Мы оглянулись. У калитки стоит дед Кузьма и кого-то из нас подзывает пальцем. Наташка от грозного окрика прячется за веранду. Уже две куклы валяются между мной и Федей.

– Третьему поколению мстишь, вояка? – незнакомо-хриплые слова вылетают из густой бороды деда Кузьмы.

Он отворачивается от нас, достает кисет. Свертывает цигарку и никак не может свернуть: просыпается табак. Мелко дрожат узловатые пальцы. Я стою не шевелясь и никак не пойму, что так расстроило нашего деда. Федя тоже молча ковыряет землю большим пальцем правой ноги.

– Ну какой же Микита полицай? – бубнит он, заикаясь. – Два месяца в полиции пробыл, а больше года в партизанах… Да если он полицай, при чем внучка? Микита пятнадцать лет на севере отбыл. Теперь вот работает. Как все… Так-то.

– А что он – предатель, это ничего, да? – вдруг тонким голосом кричит Федя. – Из-за него половина деревни погибла!

Дед Кузьма молча смотрит на Федю и долго гасит недокурок.

– Я вот сам был в партизанах, а сказать, что Микита предатель, язык не повернется… Вот так-то! – и уходит.

Мы стоим ошеломленные и смотрим в широкую спину деда Кузьмы. Спина чуть подрагивает, когда он заносит свою деревяшку…

Наташка боязливо выскользнула из-за веранды, хватает свои куклы и шмыгает в дверь. Ее белесая головка мелькнула среди черных и таких же белесых головок на нашей веранде и растаяла, пропала…

– Вот, черт, забыл! – первым приобретает дар речи Федя. – Дед Кузьма тогда не в партизанах, а в связных ходил. Уже без ноги. Ему ногу отняли в сорок втором. Помнишь, сам рассказывал. А лагерь разгромили в сорок третьем. Откуда ему знать, кто предатель?

– Ну что нам за дело, Федя? В конце концов Микита получил по заслугам.

– Эх ты! – отшатнулся он от меня. – А я, дурак, еще дружу с таким. Твоего же деда расстреляли, а Микиту выпустили…

– Не выдумывай! По Миките стреляли. А он убежал…

– Видно, так стреляли, чтобы убежал. А ты его защищаешь! Предатель! – Федя рванулся за калитку.

Я стою как вкопанный. А на веранде – сплошной рев. Видно, что-то не поделили там наши подшефные.

– Федя, вернись!

Он шагает вразвалочку, будто не его зовут.

– Рядовой Лебедев! На дежурство!

Медленно повернувшись, Федя идет назад.

– Все равно прогоню полицайку, – хмуро бросает, проходя мимо и не глядя на меня.

– Не смей трогать Наташку!

А все-таки Наташку он прогнал, и она с плачем протопала мимо Аксиньиного сруба в кузницу…

Вскоре явился и сам Федя.

– Отвечай, почему прогнал?

– Отстань, Ленька, – отмахнулся он, как от осенней мухи.

– Я тебе не Ленька, а товарищ командир, – замечаю очень спокойно, а так хочется дать ему по шее. – Почему не выполнил приказ?

– Тоже мне – командир… Какой же ты командир, когда даже своих от чужих не можешь отличить?

– Ты обязан выполнять каждый приказ командира беспрекословно. Ясно?

– Дудки! Чтобы я не подумав выполнял? А этого ты не хочешь? – И он сунул мне под нос кукиш.

Не знаю, как бы кто, а я этого не мог стерпеть…

Потом нас судили. За драку. Судили Олег Звонцов и Славка Дергачев. Решили единогласно: наряд вне очереди.

Наряд вне очереди

Вот чудаки! И надо же дать такой наряд: подвозить горючее к тракторам, которые таскают комбайны, а те, в свою очередь, убирают люпин на силос. Это замечательная работа, и я предлагаю Феде:

– Давай еще раз подеремся!

Но Федя не хочет со мной разговаривать. Насунул кепку на глаза, отвернулся. Ну и ладно. А мне-то что? Правда, скучно, пока молчаливый кладовщик нальет горючее да пока доедешь до деревни. А потом – хворостину в руки, и пошел! Только пыль столбом. Даже Феди не видно. А может, он упал с задка телеги? Придерживаю лошадь, чтобы пыль улеглась. Нет, сидит насупившись.

И я снова машу хворостиной. Лошадь мчится во весь опор. Так и хочется крикнуть Феде: «Устанавливай пулемет – разворачиваю тачанку!» Но белых нет, и фашисты давно побиты. И не «максим» на моей тачанке, а самая обыкновенная бочка. Да это полбеды. Беда, что Федя сегодня не поймет меня.

Когда подъезжаю к срубу тетки Аксиньи, приостанавливаюсь и двумя руками показываю Олегу «нос». Олег делает вид, что ничего не замечает. А дед Кузьма грозится кулаком: тише, мол, гони коня, ветрогон…

А все это дед Кузьма такой наряд вне очереди подсказал нашим судьям. Бригадир, значит, попросил его кого-нибудь из нас отпустить, а дед и говорит:

– Есть у нас, Архипыч, проштрафившиеся хлопцы. Пусть идут в твое распоряжение.

Хорош наряд! Жаль только, что мало ехать. Рядом с выгоном – зеленая стена люпина.

Трактор останавливается, машина, которая идет под хоботом комбайна, также тормозит. А зелень все еще сыплется из брезентового рукава в полный уже кузов.

Пока тракторист заливает горючее, я успеваю облазить и комбайн и трактор. Не знаю, как кому, а мне интересней на тракторе. Федя же залезает на комбайн. В кабине и он поместился бы, даже тракторист махнул ему рукой. А Федя будто не видел, примостился возле комбайнера. Ну и ладно. А мне-то что?

А может, и правда? Может, Микита Силивонец предатель? Сидел же где-то на севере. А туда, говорят, ни за что ни про что не загонят. И опять же: чего сторонишься людей, если ты ни в чем не виноват? А тут почти вся деревня – бывшие партизаны. Но тогда почему Микита не уезжает отсюда, чтобы не мозолить людям глаза?

– А может, попробуешь, а? – кричит мне на ухо тракторист.

Я смотрю на его загорелое, будто в солярке, лицо и не могу поверить. Разрешает мне ехать? Мне, Леньке Пальчикову?

Хватаюсь за руль… Баранка горячая и скользкая. Руки виляют то вверх, то вниз.

– Ровней, ровней! – кричит в самое ухо тракторист.

Я впиваюсь пальцами в баранку, и она слушается меня! Трактор слушается Леньку Пальчикова. Ура!

Оглянулся: в оконце кабины мелькнуло насупленное Федино лицо. Ага, завидуешь, то-то же.

А трактор идет. Трактор мчится рядом с высокой зеленой стеной. Даже голова закружилась. Наверное, от счастья!

– Ну, отдохни, – большие в мазуте руки ложатся рядом с моими. – Сможешь, парень. Сможешь!

Я улыбаюсь во весь рот. И вдруг:

– Человек! Челове-ек!

Это закричал я. Закричал не своим голосом.

Трактор дернулся раз – второй. Я полетел вперед, больно ударился головой. Когда же открыл глаза, увидел то же самое. Путь комбайна пересекала широкая полоса, и метрах в полутора от трактора лежал человек. Правда, теперь я видел эту полосу не впереди, а рядом – в открытую дверку.

Человек лежал лицом вниз, широко раскинув руки. Кисти прятались в зарослях люпина, и были видны лишь бугристые бицепсы. Такие бицепсы только у Микиты-кузнеца…

Тракторист, белый как полотно, пошатываясь, подошел к нему. Комбайнер тоже слез с сиденья и, путаясь ногами в люпине, пошел туда же.

Микита был пьян. Его долго тормошили, пока открыл глаза.

– Д-да т-ты, с-сволочь, что д-делаешь? – заикаясь, крикнул тракторист.

Микита повел осовелыми глазами, пробормотал:

– Всех… к черту! – и снова упал на землю.

Комбайнер схватил его за плечи, приподнял:

– П-посмотри-и!

Кузнец часто заморгал, уставился на комбайн, метнул взгляд на трактор и вдруг вскочил на ноги. В ту же секунду он стал как все: бледный, трясущийся.

– Г-гад т-ты п-печеный! – не выдержал тракторист и со всего размаха ударил Микиту по небритому лицу.

– Бей-те, бей-те, – жалобно заскулил Микита. – Так мне и надо… – И почему-то как подкошенный рухнул в люпин.

– Да что ты добро мнешь? – сказал комбайнер. Сказал не грозно, будто упрекнул…

Я не мог больше оставаться тут и тихо побрел в деревню. Вскоре меня догнал на лошади Федя Лебедев.

– Садись, командир, – криво усмехнулся он. – Случай необыкновенный…

Не глядя на него, я прошел мимо. Мне не хотелось с ним говорить.

Когда я подошел к Аксиньиному срубу, дед Кузьма покачал головой:

– Это же все из-за Наташки. Лида, дочка Микиты, мне жалилась. Просила, чтобы вы в свой садик приняли Наташку. Ну, а Микита напился. С горя напился…

Дед Кузьма слез с крыши и поковылял к кузнице.

Серьезное дело

Крышу закончили, и совсем не рады этому. И дед Кузьма не рад. Потому что тетка Аксинья сует и сует деньги. Мол, за работу.

– Да что ты, молодка, – отнекивается дед. – Мы просто так, с охоты взялись. Правда, хлопцы?

– Конечно!

– Нам нельзя брать деньги, – говорит Олег. – Потому что не по-тимуровски.

– А мне что делать? – разводит руками огорченная тетка Аксинья.

Назавтра мы все-таки придумали, что делать тетке Аксинье. Олег Звонцов придумал. Он хоть медленно думает, зато уж как придумает, то на пять с плюсом. Только дед Кузьма предупредил:

– Не больше на полторы десятки. Да пусть сама, а не вы… Ну да я сам с ней переговорю.

А через час мы торжественно внесли на нашу веранду большой сверток. Федя смотрел, за малышами, поэтому он не знал, что мы придумали, и очень удивился. Развернули мы сверток – а там игрушки, книги. На целых пятнадцать рублей. Это тетка Аксинья купила по нашему списку. А от себя – кило конфет, фруктовых.

Вот так мы и рассчитались с теткой Аксиньей. Правда, она по всей деревне рассказывала:

– Это же надо: приходили мужчины из Олешни, так сказали пятьдесят рублей за крышу и харчи. А наш Кузьма с хлопцами…

И так начинала нас расхваливать, что поневоле покраснеешь. Ну хоть ты на улицу не показывайся!

А недели через две, когда уже начались занятия, такое случилось, что и вправду стыдно было на улицу показаться.

В саду между рядами молодых деревьев весной колхозницы взрыхлили землю и посеяли морковку. За лето она выросла, и теперь женщины убирали эту морковку. Ну и мы пришли туда, после уроков, конечно. Помогаем убирать. Ту самую морковку, за которой лазили в сад и где нас однажды поймал дед Кузьма.

– Жаль, что нет крапивы, – сказал он тогда и так посмотрел на мои штаны, что я сразу почувствовал это жгучее растение. – Не лучше ли подойти ко мне да по-честному попросить. Так нет же…

Странный дед Кузьма. Совсем неинтересно, когда тебе ни за что ни про что дают. А вот когда ползешь по-пластунски метров сто, а потом набиваешь морковкой полную пазуху – это совсем другое. Но мы не стали объяснять…

Это случилось в середине лета, и морковка была еще маленькая. А теперь она большая, сладкая – во рту тает. Мы вырываем ее и относим колхозницам. Они обрезают ботву и откладывают морковку в сторону. Вечером мы перетаскиваем ее в бурт.

На другой день прибегаем мы в сад и видим: женщины сами рвут морковку, подозрительно на нас посматривают и о чем-то шепчутся.

Оказывается, кто-то воровал морковку. Вчера бурт не присыпали землей, а только соломой прикрыли, и в этой соломе такая дырка, что впору кому-нибудь из нас пролезть…

Выходит, поздно вечером мы таскали из бурта морковку. А зачем она теперь? Разве не хватает яблок и груш? Сколько угодно. Но попробуй докажи старшим…

– Постой же, негодный вор, мы с тобой рассчитаемся!

– Хлопцы, сегодня, как только стемнеет, все – в нашу баню!

– А чего? – поинтересовался Федя.

– Там узнаешь.

Вечером я сижу на чердаке бани и смотрю в серую темноту. Вот показался Славка Дергачев. Идет спокойно и уверенно – молодец! Потом появился Федя. Пройдет пару шагов, постоит и снова вперед. Подойдя к бане, громко зашептал:

– Ленька! Ленька!

Мне нужно испытать: трус он или нет. Командир разведвзвода все должен знать о своих рядовых. И я молчу.

Федя пятится от бани.

– Иди сюда! – зовет Славка.

Олег Звонцов идет огородами и посвистывает. Посвистывает он, конечно, для смелости, но идет без остановки, не то, что Федя.

Я соскакиваю с чердака бани и приступаю к делу.

– Хлопцы! – говорю. – До каких же пор мы будем терпеть эту клевету?

– Какую клевету? – спрашивает Федя, но я не отвечаю ему.

– А как доказать? – Олег морщит лоб, и лицо его и без того черное, как у цыгана, еще чернее при свете закопченного фонаря.

– Сторожить, – говорю. – И мы поймаем вора!

– От нас никуда не уйдет! – поддерживает меня Славка.

– Держи карман пошире, – ухмыляется Федя.

– Эх ты, Федя, – упрекаю я товарища.

– Да я что? Я ничего. Я как ребята.

– То-то же! – И я поворачиваюсь к Славке с Олегом. – Взвод, слуша-ай! Сегодня мы пойдем в сад. Но сначала разработаем план захвата. Я как командир и лейтенант предлагаю вот что…

Но ни разработать плана захвата, ни пойти в сад нам не довелось.

За дверью послышались шаги, а потом и голос Славкиного отца:

– Вот вы где, голубчики! А за ваши темные делишки родители отвечай?

Мы уныло плетемся домой. Всегда эти взрослые помешают. Ну и люди…

Федя ехидно шепчет:

– А Славкин папа вроде генерала.

Я даю ему кулаком в бок. Тут серьезное дело, а он ухмыляется. На нас возвели напраслину. А теперь ломай голову как оправдаться. Не виноват, а оправдывайся… А что, если и у Микиты Силивонца вот так? Нисколько не виноват, а весь век мучайся. Нет, он, конечно, виноват: все-таки в полиции был…

А мы? Мы только раза три, ну от силы пять, слазили летом в огород. Да и то та морковка была с мышиный хвостик. А теперь вот отвечай: воры – да и все.

Последние приготовления

На следующий день снова шагаем в сад. Настроение скверное, и чтобы не поругаться друг с другом, насвистываем песни. Такое у нас правило: вместо ссоры – свистеть. Этому нас научил дед Кузьма.

В саду уже не поглядывают на нас искоса и не шепчутся, а прямо в глаза говорят:

– Пять лет никто ничего не воровал. А вот же нашлись сопляки.

Женщины обзывают нас так же, как Микита Силивонец.

– Хорошенько бы их, крапивою! – замечает Славкина мать.

Мы стараемся не задерживаться у бурта и все таскаем и таскаем. У каждой колхозницы гора необрезанной морковки.

– Отдохните, ребята, умаялись небось, – сочувствует Аксинья.

Не отвечаем: какие мы ребята, мы для вас – воры.

Пришел дед Кузьма. Ни о чем не расспрашивая, повел он нас в сад. Сад такого же роста, как и дедушка. Не надо ни на яблони залезать, ни подпрыгивать – стой и срывай любое яблоко. Правда, не любое. Дед Кузьма специально вырастил для таких, как мы, двенадцать яблонь и три груши. Стоят они небольшой рощицей. Детский сад – так зовет его дед Кузьма. Здесь мы полные хозяева. И ухаживаем за садом, и яблоки с грушами едим. Рядом – питомник, тоже наш. Из него деревья идут на «ремонт» большого сада, на усадьбы колхозников. Из этого питомника две машины саженцев отвезли в город, на продажу. Здесь почти у каждого из нас отдельный ряд деревцев. И не было случая, чтобы, сорвав яблоко или грушу, мы прошли мимо своего питомника. Дело в том, что пятьсот яблонек мы растим для совхоза «Минский». Есть такой на Кустанайщине. Наши белорусы когда-то его основали.

Вот и сейчас, аппетитно похрустывая наливными антоновками, идем к питомнику.

Молодые стройные деревца шелестят листвой, будто рассказывают, как провели эту ночь.

– Надо взрыхлить, – замечает Олег.

И в самом деле, частые дожди утрамбовали землю.

– А когда мы их отошлем? – спрашиваю я.

– В октябре. Видишь, лист еще крепко держится.

Шумят, о чем-то переговариваются между собой наши «целинники». Крона у них низкая и густая, почти штамба не видно.

– На днях нужно моху привезти, – говорит дед Кузьма.

– А для чего он? – спрашивает недогадливый Федя и шмыгает носом.

– Корень укутывать, чтобы не засох, пока дойдет до Кустаная.

Потом просматриваем окулировку. Почти все почки прижились.

– Ловко получилось у вас, молодцы! – хвалит дед.

А время не стоит на месте. Надо бежать в сад, к морковке. К морковке-то с охотой, а вот к бурту… Дед Кузьма, угадав наши мысли, говорит:

– А вы не вешайте носа!

– Мы все равно поймаем!

– Я тоже так думаю.

И мы бежим к морковке. Раз дед Кузьма верит, значит, так и будет.

У последней яблони я командую:

– Взвод, стой!

Ребята пробежали было мимо, но вспомнили, с кем имеют дело, и собрались в кружок.

– Сегодня вечером сбор. На старом месте.

– Отец снова прогонит, – уныло протянул Славка.

– Прекратить разговоры, рядовой Дергачев!

– Есть… прекратить разговоры.

– То-то же. Выполняйте свои обязанности как ни в чем не бывало.

И все, в том числе и я, лейтенант Пальчиков, возимся до вечера с морковкой.

На этот раз мы учли предыдущую ошибку: замаскировали фуфайкой окошко бани.

– Итак, мы подходим к неприятелю с четырех сторон. Наш наблюдательный пункт – крайние яблони в первом и шестом ряду, сарай тетки Авдули и угол забора. Согласны?

– Не-ет, – говорит Славка.

Странно: чтобы Славка да возразил. Я уже хотел поставить его своим заместителем, а он…

– Почему не согласны, рядовой Дергачев?

– Мы… как это?.. рассредоточим силы. А надо быть вместе.

– И правда, – поддерживает Олег. – Вдруг появится неприятель, и каждый будет действовать по-своему. Это партизанщина, а не боевой разведвзвод.

Я не вижу разницы между партизанщиной и боевым разведвзводом, но соглашаюсь. Для меня главное – быть со всеми и показать свои командирские способности.

– Итак, наш наблюдательный пункт – сарай тетки Авдули, – говорю я. – Выйдем, как только стемнеет.

– А какое оружие брать с собой? – спрашивает Олег.

Какое ж тут оружие? Если взять двустволку у отца, то задаст трепку, и мне, как командиру, будет стыдно перед ребятами.

– Булаву! – говорю тоном, не терпящим возражений. – Завтра приготовить оружие… Рядовой Лебедев, возьмите с собой веревку, чтобы связать вора.

– А как назовем операцию?

Я думаю целую минуту и говорю:

– Операция «РВ-1».

А вор действовал по-прежнему. Снова нахально сделал лаз в соломе. И хоть бы след какой оставил. А виноваты мы сами. Вокруг разбросана солома! Какие могут быть следы…

Вечером хотели закрыть бурт, но председатель сказал, что этот бурт пойдет на продажу. Мы были рады: в нашем распоряжении еще одна ночь!

А что, если в эту ночь вор вдруг струсит и не придет?