Текст книги "Армада"

Автор книги: Алексей Сквер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Поехал в Читу. Клыков опять в Яр. Благо, разминулись… я б себя на его месте грохнул прямо там на этом мосту в той самой бэхе. Так и спихнул бы на хрен, как оно должно было быть.

Командиру полка пошёл докладывать лично.

– Скворин, ты алкаш, что ли?? – П-к Колодченко.

– Никак нет.

– А чего попёрся за самогоном??

Молчу.

– С однокашником жрал??

Молчу.

– Ездили вместе??

– Никак нет. У него молодняк же.

– Врёшь.

Молчу.

– Всё-таки не зря тебя сюда отправили с Москвы, надо было дальше…. Я, по-твоему, должен за твои подвиги в штабе выслушивать??

Молчу.

– Ну, что молчишь??

– Виноват, вот и молчу.

– Пить ещё будешь??

– Буду… в меру…и подальше от техники…я там чуть шею не свернул…

– Да знаю я… Шумахер хренов…. Первые мостки на какой скорости шёл??

– На 4-й.

– У тебя совсем головы нет, как я посмотрю. Только у зелёных дураков страха нет. А ты – командир взвода. Офицер. Такие, как ты, бараны тупоголовые, и себя, и людей губят. Всё у вас на 4-й. Кроме мыслей. Ты когда голову-то с нейтралки снимешь?? Понаберут детей в армию, чтобы они пузом ДОТы затыкали, блядь. Увижу нетрезвым около техники – отправлю назад в Борзю…

Служить после такого залёта по-первости, конечно, сложновато. Каждая собака в части знает. Подъёбы неизбежны. Приходится не пить. Петрович грузит работой так, что разогнуться некогда. Да ещё и стрельбы ночные назначили батальону, а у нас механы только водить умеют. Стреляем офицерским составом. Зима уже вовсю.

Странно. В училище стрелял на 3–4, а тут за роту отбарабанил на пять. Прыгая с машины на машину. Меж направлениями не так и далеко бежать, проверяющим глаза стаканом закрывают. Им какая разница, кто стреляет, механик или лейтенант, ужаленный задачей, чтобы рота отстрелялась? И надо же, чтобы в момент моей ковбойской стрельбы ночной, Горлов (знакомец мой) на вышку зарулил. Естественно, с комполка. Увидев результаты и разнобой по времени в залпах, скомандовал героя стрельб на вышку.

Захожу.

– Товарищ полковник, лейтенант Скворин, по вашему приказанию… – докладываю Командиру полка.

Откуда-то справа, что-то каракулевое, вдруг, удивлённо басит:

– Тыыыы???!!!

Поворачиваюсь. Бегать-то заебался, да и в полумраке вышки плохо видать. Мать честная, Горлов!

– Я, товарищ полковник.

– Ну, я, блядь, удивлен, что ты последним выстрелом вышку не расхуячил… Ты бы смог – верю. К утру бы отстроил, как новенькую.

Секундное молчание… потом начинает ржать комполка, Горлов подхватывает… мне не до юмора, и я гыгыкаю пару раз чисто за компанию, раз начальство шутит – не плакать же, и вот только тут до меня доходит, что он мне третий мост припомнил. Шутник, блядь.

– Ну что, Колодченко, как служит??

– Да нормально, по службе войск соображает…. С техникой бывают косяки… стреляет, как видите, неплохо… в целом – толковый офицер.

– Пьёт??

– Ну, а кто не пьёт? Пьёт, поди, собака, чего ему в выходные тут ещё делать??

Говорят так, как будто меня нет.

– Ладно, хрен с ним, раз уж сказал – досрочно звание, так готовьте… какая хрен разница… через полгода всё равно дырку проколол бы. Но вот то, что у тебя механики не стреляют, это плохо. Очень плохо.

– Скворин – свободен, – это мне п-к Колодченко, а сам Горлову, – Ну так, а когда им?? Всё время в парке, техника бегать должна, а она соплями этих механиков чинится…

– Вот заладил… да дам я тебе и запчасти, и хуясти… Ты вот когда мне результаты дашь нормальные??

Дальнейшего разговора двух отцов-командиров я не слышал.

Чита. Округ. Все бумаги идут быстро. По плану какой-нибудь отличник боевой и политической подготовки должен досрочно схватить звезду. Чтобы доложить наверх, мол – де, растут кадры. Есть, кому передать знамя, так сказать. Через месяц я пил стакан с тремя звёздами на дне.

Вот так. Старший лейтенант Скворин. Пора мне роту, наверное.

Кадровик Юра Золотых так и сказал:

– Роту пора. Только вот по очереди, вроде как, пора тебе в командировку по весне будет.

– Какую командировку??

Юра молчит и пристально смотрит на меня.

– Аааа, – понимающе тяну я.

– Хуй наааа, вот скатаешься… а там и роту дадут… дикорастущий ты, Скворин… глядишь, МО станешь…

– Я им был, спасибо…хватит…

– Не понял???

– Да проехали, товарищ майор… шутка такая… дурацкая…

– Ну-ну… гуляй пока…шутник.

Вызывает к себе комбат. Ну, хули, иду. Как будто дел у меня в парке нет, ссука. Слушать очередную задачу, с вероятностью в 50 % тупую и на хуй не нужную, а-то я не знаю, чем заняться. Почти вышел из парка… постоял. Вот ведь вернусь сейчас, хуй там кто работает. Слоны – странные птички…не пнёшь – не полетят, как говорится.

До бокса ускоренным шагом возвращаюсь, ибо бегущий офицер – паника у подчинённых. Захожу в бокс, ну, так и есть – штыки в землю, перекур. Долбоёб всё-таки этот Обручев. Сержант, блядь, хоть бы фишку выставил, чтоб не запалиться. Снимать надо, хуёвый сержант, сам не думает, и подчинённых подставил.

– Я не понял!!! – реву на весь бокс, эхо пустого пространства (потолки высокие) разносит моё командирское неудовольствие, и, размазывая его о стены, лупит бойцам, собравшимся в кружок покурить, по ушам.

– Чё за хуйня? Обручев, у нас что? время перекуров? Какого хуя? Я что, над вами, блядь, мамкой стоять должен? Или всей ротой со стартерами по парку бегать решили?

Бойцы стоят в ожидании моего произвола, понурив головы.

– Обручев, я прихожу через два часа и охуеваю от удивления. Весь шанцевый инструмент на штатных местах, а у тебя в руках бумажка с цифрами, что осталось в закромах родины в виде излишков, не уложитесь – забег вокруг парка со стартерами. Перекуры отменяются. Кстати, а где положено курить в парке? А? Товарищи зольдаты? Давно под руководством Зампотеха территорию парка не убирали? Дебилы, бля. Мусор вынести не забудьте. Почему ветошь валяется?

Заебался я уже объяснять, что в армии можно всё, но залетать с этим всем нельзя. Ну да ладно, меня ждёт комбат. А Обручева сниму к хуям, не сержант он ни хуя, не думает о своих сейчас – не будет думать и после, значит, до неуставняка один шаг. Фёдор бы (сколько в армаде Фёдоров?? Хрен сосчитаешь) хуй вот так запалился бы. Но вменяемые все в карауле, кстати, их ещё проверить надо сходить. Комбат, как всегда, пиздец как вовремя решил пообщаться.

– Почему так долго я вынужден ждать? – Петрович рычит. Ну хули, он майор, я старлей, он комбат, я ротный, он начальник, я дурак. Лирику не слушаем, главное «чё ему надо?» уловить.

– В парке задачу ставил.

– Кровлин в карауле у тебя?

– Да, – толковый у меня взводный (Клыков в отпуске, я опять за ротного), гоняют его в караулы почём зря, как будто в роте работы нет.

– Значит, так, надо ехать старшим на разгрузку угля. Лянченко, козёл… второй день где-то в общаге за сиську зацепился… или пьёт, блядь… больше некому, Алексей, так что ты либо этого урода оттуда вытащи, либо сам поедешь. И не хуй мне тут бровями играть, я, что ли, туда поеду?

– Во сколько время «ч»?

– К 16 нолям быть на КПП в парке. Всё, иди.

– А если он с запахом? – старшим машины как-никак ехать, проблемы с ВАИ не нужны. Это уж точно.

– Главное, чтобы на ногах стоял.

Из казармы слышен вопль дневального «Смирно!!!». Кто-то из начальства припёрся.

Выхожу от комбата, сталкиваясь в дверях с багровым замполитом полка, не успеваю отойти, и уже слышу: «Петрович, ну ёб твою мать, ну, блядь, когда у вас во 2-ой роте уже ленинскую комнату доделают? Я что, блядь, мальчик, что ли, чтоб меня там в этого облупленного Ленина, блядь, носом тыкали? Выкиньте его, на хуй… Жукова нарисуйте…. Ну, ёбаный в рот, блядь, и где твои офицеры? Расползаетесь по щелям, как тар….» Остальное уже не слышно, я ушёл.

Иду в общагу. Офицерская общага – это, конечно, то ещё заведение. Место отдыха уставшего офицера. А этаж для несемейных – это вообще вертеп, ну оно и понятно. Денег у молодых лейтенантов хуй, баба по случаю, зато работы – хоть отбавляй. С утра до ночи. Настоебёт – пьют. Сам таким был, да и сейчас нет-нет, а бывают заплывы. Меж нами разница только в мере ответственности. Нахожу комнату, где живёт Лянченко. Он живёт в комнатухе, которую делит ещё с тремя такими же опездалами.

Сейчас в комнате только он сам, остальные, видимо, всё-таки нашли в себе силы отнести свои тушки на службу после вчерашней пьянки, следы которой даже не пытались убрать со стола. Окно распахнуто настежь, открывая вид на голые февральские деревья и автобусную остановку. Сто к одному, что вчера тут можно было топор вешать. Лянченко лежит на кровати в бушлате и берцах. В целом, готов к выдвижению… ну, вот и славно… «хуй вам, товарищ майор, а не я старшим на уголь». Настроение улучшается. Лянченко, завидев меня, присаживается. У меня репутация слегка ёбнутого на службе, ссориться со мной хуёво.

– Андрюха, ты вот скажи мне, с хуя ли я должен заниматься тобой? Ты что? Боец моей роты? Чтобы я тебя отлавливал по закоулкам?

– Алексей…

– Нет, ты мне скажи, мне делать больше нехуя, как вместо тя на уголь ехать? Я ведь съезжу, только тогда пиздуй в парк, к слонам, и рули ими… годится?

Хуй он согласится, одно дело пинать в парке бойцов, зная, что я проверю исполнение задачи, другое – читать книжку в кабине ЗИЛка, пока бойцы грузят машину углём. Зимой бойчишки это и так расторопно делают, чтобы скорее оттуда убраться. Если быть честным, то это, конечно, полная хуйня, вместо боевой подготовки заниматься выживанием. Не будет угля – перемёрзнем к хуям, но ведь не бойцы должны этим заниматься. А кто? Да хуй знает, но всё равно через жопу как-то. Чтоб был уголь, отрывать бойцов от распорядка, или чтобы был хлеб, вообще сдавать их в рабство на пекарню. Блядь, этот барадак в стране, наверное, навечно.

– Алексей, я знаю, что в четыре надо быть в парке, – оправдывается Лянченко, – да я уже уходить хотел, но, понимаешь, тараканы заебали… решил их грохнуть и выходить.

– Ты чо, бля? Допился? Какие тараканы?

– Да обычные… – Лянченко встаёт, – щя сам увидишь, – смотрит на открытое окно, в котором показывают февраль, на улице где-то минус 20–25, холодновато, я бы сказал, затем закрывает окно и направляется мимо охуевшего меня к электрической плитке.

В основном на таких плитках готовят жратву… прямо в комнате, но в зимние месяцы это ещё и дополнительный обогреватель комнатухи. Сейчас эта плитка стоит почему-то на полу, а не на тумбочке с продуктами и остатками офицерского пайка. Лянченко берёт с этой тумбочки заранее приготовленный скотч, и, задумчиво разматывая широкую ленту, смотрит на здоровый постер Джей Ло, висящий аккурат над стоящей внизу плиткой.

Джэй Ло, маняще облизывающей губы и обещающей подарить незабываемое, если вдруг чудом шагнёшь к ней из забайкальской действительности в сказку, где есть пальмы и синее-пресинее небо, где живут такие красавицы, где нет тараканов и угольной команды, где нет ебанутого на службе старлея и конченого на этой же службе комбата.

Где живут, а не выживают.

Он смотрит секунду, потом начинает быстро приклеивать скотчем постер к стене по всем краям, отрывая, когда нужно, ленту зубами. Скорость приклеивания говорит о достаточной сноровке в этом деле. Отбросив ленту, он выключает плитку. Потом берёт баклажку из-под лимонада, наполненную водой, с плотно закрученной крышкой, стоящую рядом на той же тумбе, и начинает раскатывать ею приклеенную улыбку заграничной жопдивы, так, как мама на моих глазах раскатывала тесто, готовя пельмени.

Комнату наполняет мерзкий звук чего-то потрескивающелопающегося. Звук омерзителен до ломоты в зубах, настолько, что я невольно морщусь.

Раскатав приклеенный плакат, Лянченко констатирует:

– Пиздец.

– И что это было?

Лянченко смотрит на меня, потом ставит баклажку и берёт нож для бумаги. Ловко срезает по краям плакат, поясняя свои действия:

– Понимаешь, тараканов развелось… заебали… я комнату выстудил, заодно проветрил. Ну, а плитка воздух тёплый гонит под плакат… – Говоря это, он начинает аккуратно снимать плакат со стены, – ну, и тараканы все сюда съёбывают, как на юг, – сняв плакат, он демонстрирует мне его обратную сторону…

Я не настолько брезглив, чтобы блевануть от увиденного. Но зрелище не для слабонервных, это точно. Столько тараканов, превращённых в общую лепёшку, я не видел никогда. Надеюсь, что и не увижу. Лянченко бесстрастно подытоживает:

– Н-дааа… Мадонна собрала больше, – скатывает это безобразие в трубочку и суёт в здоровый мешок с мусором.

– Ну, всё вроде… Пошли?

Не доходя до КПП, встречаем Юру Золотых. Он у нас кадровик. На обед, видать, чешет. В руках пакет с какой-то снедью.

– Опа, Лёха!! Ну, на ловца и зверь… Помнишь наш разговор?

– Какой?

– Разнарядка пришла… «за речку«…нужен ротный и взводёныш, – Юра переводит взгляд на Лянченко, потом на меня. – Так что думай… Думайте, мужики. После обеда зайдёшь, окей? – Юра воевал в Афгане когда-то… немного. Идиомы впечатались в сознание навечно.

– Окей, бля.

Юра проходит мимо, я смотрю на его пакет и вижу в нём баклажку с кока-колой.

– Юр, тоже, что ли, тараканов давишь? – ляпаю ему в спину.

Он оборачивается с непонимающей улыбкой:

– А?

– Да это я так… проехали… к пяти зайду.

– Ага… давай.

Юра уходит, Лянченко смотрит на меня. Ну что? Вроде наша очередь. Отчего-то заломило зубы.

– Андрюх, ты как вчера погулял?

– Нормуль, а чо?

– Давай-ка вечерком я к тебе зайду… тараканов помянем…

– Чего? Ааа… конечно… тока это…

– Водяра моя, приедешь – закусь готовь… всё… пиздуй, мне ещё караул проверять.

Я смотрю ему в спину и впервые за месяцы не думаю о службе. Я думаю о том, что мы для государства просто тараканы. Которых сгоняют туда, куда хотят, уже готовя пресс. А может, и по-другому. Может, просто дошла очередь поучаствовать в давке паразитов и до меня? Кто-то же должен делать эту неприятную работу.

Весна.

Прилетели в Моздок. Ёбаный самолёт. Пить устал. Состояние такое, что не на войну, а в госпиталь надо сдаваться.

Аэродром, около которого палаточный городок и небольшой посёлок. Здания двух-трёх этажные. Первое, что увидел, как в хуёвом голливудском боевике, погрузку «двухсотых» в транспортник. Цинки. Пилот сплёвывает и отворачивается. Дурной знак?? Я – «свежее мясо», это нормально. У Родины завидный аппетит на свежие продукты, однако. Хотя я тут по своей воле. Всё по плану.

В палаточном городке, где меня поселили, тотальная круглосуточная пьянка. Тут можно. Тут войны ещё нет. Перевалочный пункт же. Кто в горы – кто с гор. Трёп. Истории. Стаканы. Изредка знакомцы пересекаются. Кто-то отсыпается, не реагируя ни на что. Таких – не трогают. В целом скучно, потому что по мере ужирания истории становятся более кровавыми и фантастичными.

Капитан, что разместился напротив меня, молча наливает себе в кружку из фляги – косится на шестерых «контрабасов» (контрактники), сожравших литра три и громко обсуждающих какой-то прорыв под Ведено. Выдыхает и пьёт. Как минимум сто пятьдесят – определяю на глаз. Силён, бля.

– Нас чо-то сорок осталось, а то и меньше…и чехов (боевиков) сто-сто двадцать… хули… лезут… а нам куда?? Андрюху в живот ранило… он мне – Серёга… типа… не ссы, Серёга – дальше хуже будет… щя попрут… дай, говорит, хоть гранату… а мне чо? У меня пол-б/к (боекомплект) уже как хуем сбрило… в общем, подыхаем… и тут «крокодилы» (вертолёты МИ-24 – злая штука, если лупит по земле, лучше зарыться и не отсвечивать… а по возможности и вообще валить из района, где они работают)… звено…

– Эт вам повезло… а вот на нас когда под Итум-Кале…

Капитан едва заметно качает головой и занюхивает куском хлеба с салом, затем отворачивается от этих вояк, явно демонстрируя откровенное презрение. Видать, пиздёж.

И такие разговоры без передыху.

Кормёжка – говно. Сидим на своих консервах. Срём домашними пирожками. Ждём отправки в Ханкалу. Должны отправить вертолётом, только хер его знает, когда. Внятного ответа от коменданта не добились. Наша бригада, в которую мы пылим менять тех, кому отпуска положены, вообще-то под Шатоем встала. Район держит. Нам туда – в бригаду «Бешеных Собак». Сибирячки, сдобренные забайкальцами. Прокатились по Терскому хребту, сметая всю мразоту, и осели там. Оно и понятно. Аргунское ущелье, по которому неплохая дорога с гор ведёт, её надо держать. Стратегическая трасса. Подвоз боеприпасов и гуманитарки именно по ней и идёт. Эти караваны, ясен хуй, периодически пытаются расстрелять и ограбить. У нохчей (чеченцы) тактика боевых действий и принципы жизни всю дорогу одни и те же. Найти, что спиздить, или отнять, а дальше – либо продать, либо вернуть за выкуп. Рабами тут всю жизнь занимались. По мнениям всех бухающих и не бухающих в нашей палатке за неделю ожидания, все сходятся в одном – вырезать всех под корень, и не мучиться. Жути, конечно, нагоняют, но в основном запомнился майор, который не столько ругал продавшихся бизнесу политиков и ублюдка президента…

«Охуеть… ведь он главнокомандующий… мы на войне, а солдат такого мнения о командирах… вопрос – мы победим?? Мы можем победить врага, на стороне которого наше командование??»

….сколько рассказывал, как русские бежали из Чечни в 94-м. И почему бежали. Если ему поверить хотя бы на тридцать процентов и примерить на себя и свою семью, то… я… я, наверное, тоже готов этих уродов под корень… ведь младенцев с балконов вышвыривали, баб ебли на глазах мужей, и тут же бошки резали… где-то соседи укрывали, только соседей до хуя и сдавали… и своих же казнили… зверьки ёбаные… и много чего другого творили.

Неделя ожидания и скучно-дремотного состояния, наконец, прошла, и нам дают борт. Пересылка остаётся за плечами. Мы уходим, и никто не знает, вернётся ли сюда. Многие оглядываются… я тоже… Странно… за неделю эта долбанная палатка опостылела, а сейчас почему-то кажется не таким уж и противно-скучным местом. Я вернусь. Я обязательно вернусь. Потому что у меня есть жена и сын, и я им всё равно нужен. И если я не вернусь, то они никому уже не будут нужны. Тем более – моей стране, интересы которой я обязался защищать. А вот Родина ни мне, ни моей семье присяги как и не давала… много нас, таких, у Родины. Родина, она считать нас не привыкла.

Что я здесь делаю?? Лично я – старший лейтенант Алексей Скворин!? Я дал присягу, я этому обучался и обучал солдат. Это мой долг. Это моя практика. Это то, для чего я на самом деле учился. Закончится эта клоунада – начнётся другая, но уметь воевать – необходимое условие выживания нации. У меня сын. И у него должна быть возможность жить и любить. И воевать за свою землю… коли доведётся.

А ведь доведётся.

Не дадут нам тут доделать дело. Значит, детям доделывать.

На душе скребут кошки, винт молотит, нарезая ломтями синеву над головой. Гул внутри вертолёта такой, что рядом сидящего можно услышать и понять, только если он будет орать дурниной и помогать себе жестами. Идём низко… над верхушками деревьев. Давешний капитан смотрит на меня, потом кивает, приглашая что-то услышать. Еле разбираю:

– Как звать?? (нашёл время знакомиться, твою мать).

– Алексей..

– Впервые??

– Да…

– Страшно??

– Да…

– Молодец, всем страшно… тех, кому не страшно – током лечить надо… а лучше сразу стрелять (ржёт).

Я вежливо улыбаюсь.

– Знаешь, почему низко летим??

Вертолёт идёт над кромкой «зеленки», то поднимаясь, то опускаясь, повторяя рельеф верхушек деревьев. Ощущение, что тебя мчат по колдоёбинам на санях.

Я мотаю головой в отрицании.

Не знаю.

– Шоб не сшибли чехи… месяц назад вертолёт опять сбили… какая-то блядь им ракеты поставляет… говорят, кто-то из наших… извне каравана два, что ли, не пустили…а больше и неоткуда..

Я молчу. Мне сказать нечего. Я ничего не знаю и только начинаю соображать, что тут к чему. На ненависть к генералитету я тут и не рассчитывал наткнуться, не думал, что армейские низы и середняк будут так же люто ненавидеть высоких начальников, как и самих боевиков. Капитан понимает, что я ему не собеседник, и отстаёт. Лететь-то недолго. Вот и Ханкала. Считай – пригород Грозного.

Грозный. Город, напившийся крови, и лежащий в развалинах после затянувшихся боёв. Город вроде бы взят… днём… а вот ночью… ночью он до сих пор не наш. Его, конечно, отстроят. Восстановят административные здания и инфраструктуру. Вдохнут жизнь в эти кровавые развалины, видевшие всё, на что способен самый страшный и бездумно жестокий хищник на планете.

Сколько ещё придётся пролить в нём крови, пока он не насытится и не смешает в себе русскую и нерусскую кровь в достаточной пропорции, чтобы успокоится?? Хрен его знает. Сделаю, что смогу.

Ханкала – это огромное поле, заставленное кунгами (машина с будкой, где можно жить и работать) и палатками. С кучей вертолётных площадок. Всё командование контр-террористической операции идёт отсюда. Здесь госпиталь, и связь. Здесь огромное скопление жирных штабистов, которые «воюют», и уже давно, то со сном, то с теми, кто воюет. Но за «боевыми» и отметкой об участии в боевых действиях средь них съездить – святое. Здесь самая главная перевалочная база. Она защищена и прикрыта отовсюду кучей блокпостов и всевозможных частей. Здесь, наверное, самое безопасное место в Чечне, а то и в России. Отсюда бортом – в горы, или куда послали. Как автобусом. Борт на Шатой завтра, поэтому нам предложено ночевать в плацкартном вагоне, невесть кем притащеном сюда к вертолётной площадке, и служащим чем-то вроде гостиницы.

Ночью начинают лупить. Что и где стреляет, не понятно, я смотрю, как мимо по проходу выбегает молодой длинноволосый малый, подгоняя средних лет коротышку с видеокамерой:

– Живее, Андреич.

За ними бегут двое из моей партии. Рожи, по ходу, как и у меня – недоумённо-непонимающе-тревожные. Я за ними. Сидеть в вагончике, когда стреляют, неуютно, хотя, выбираясь по проходу, вижу трёх-четырёх безмятежно спящих с автоматами в охапку. У меня пока ствола нет, и я дергаюсь, а эти спят. Странно. Хоть бы башку подняли.

Спрыгиваю на землю. Бухает где-то справа. Далековато. Что-то артиллерийское. Похоже, плановая стрельба по квадратам, или чо. Около вагончика спокойно курит тот самый капитан, и выбежавшие точно следуют его примеру, изображая вселенское спокойствие и бывалость.

– Ночной салют… плановые, похоже, – подтверждает, ни к кому не обращаясь, мою догадку кэп.

Все смотрят на суету журналистов.

– Андреич, готов?? Дима, давай ракету и потом ещё одну… пока говорить буду… первую запускаешь на три, после того, как я начну… готовы? Поехали.

Зажигается фонарь камеры, освещая бледное и взволнованное лицо журналиста, выражающее одновременно как мужество и уверенность, так и прямо плещущее Переживание Близкой Опасности. Вслушиваюсь, глядя на шипящую в воздухе сигналку.

– … в 22–35 начался сильный обстрел, пока нам неизвестно точное количество погибших и раненых, но, судя по канонаде, идёт сильный бой на подступах к Ханкале, напомню, что за последние сутки это вторая попытка прорыва боевиков к Грозному с этого направления…

За спиной журналиста лейтенант Дима пускает вторую ракету… я представляю себя сидящим в Чите и смотрящим ящик… сколько я таких репортажей видел?? Да каждый второй… Журналист, взволнованно говорящий в камеру на фоне ночи с явно стрельбовыми звуками со стороны, а тут ещё и фейерверк для пущего антуражу…круто, мать их за ногу… Профессионалы хуевы. А ведь мои это смотреть будут. Им от таких репортажей ждать легче будет…угу. Ссука. Внутри начинает закипать. Но я не властен над этой сволочью. Только если в бубен стукнуть. Инфовойна, как она есть. Бьющая по населению хлеще пуль и снарядов.

… напоминаю, что только за этот месяц в районе ведения контртеррористической операции погибло 39 и ранено 56 военнослужащих Федеральных войск. По официальным данным. По некоторым сведениям, это количество сильно занижено, но более точной информацией мы пока, к сожалению, не располагаем…специально для НТВ – Игорь Строев.

Андреич выключил камеру, и Игорь у него интересуется:

– Ну, как???

– Хуёво, Игорёк, – бычок капитана летит в темноту.

– Простите!? – журналист поворачивается к капитану.

– Не прощу… бог простит… ты молодой русский малый, а работаешь на всякую шваль… да ещё и падалью питаешься. Родня вот этих мужиков смотрит твои репортажи и глотает валерьянку…рейтинг растёт… свою армию народ ненавидит… зато ты – профессионал… хуёво, Игорёк. Я не удивлюсь, если тебя в горах потеряют без вести… я бы потерял.

– Не понял…

– А это хуёвей всего… наверно, и не поймёшь, – капитан сплёвывает под ноги журналисту и лезет в вагон. Стрельба прекратилась. Цирк окончен. Я думаю над словами капитана. Бить морду этой слякоти расхотелось, лезу в вагон. Он, по ходу, молоток, этот капитан. Только я… я не хочу стать таким. По нему чувствуется, что жизнь для него, что чужая, что своя, не дороже жизни козявки. Если я так эволюционирую, я ж в казарме своих полудурков двухгодовалых точно зашибу когда-нибудь. Не хотел бы я у этого кэпа на дороге оказаться. А вот воевать с ним… надеюсь, те, с кем мне там бок о бок придётся быть, такие же волчары с мёртвыми глазами.

– У каждого своя работа… у вас своя, у меня своя… – несётся в спину взволнованный голос Игорька.

Ночью стреляли ещё пару раз. Сквозь дрёму видел, как опять куда-то нёсся журналист Игорёк. Что поделать… работа у него такая… сучья… дать бы ему в морду, да бессмысленно. Этих Игорьков, как и нас…как тараканов…и их тоже никто не считает.

Наконец-то борт. Грузимся в восьмёрку и летим. Всё-таки не верится даже, я – на войне. Да и какая это, по сути, война?? Тот самый капитан утром на перекуре на вопрос «Сколько ты тут на войне??», ответил «А я на войне?? Вот дед у меня… тот на войне был…. Они там как сходились лупиться, так через месяц только расходились, а тут встретились, постреляли – и в разные стороны, раны зализывать. Кто ж тут воевать-то нам даст, если дадут, так вся эта война в месяц кончится, эшелонами в Забайкалье зверей вывезти, и пусть там китайцам на границе мозг ебут. Да только не надо это никому. Неденежно, да и жвачку про демократию просто так изо рта народа доставать никто не собирается, вот мы и бегаем по горам… реалити– шоу, мать их кремлёвскую Басаеву в жопу плашмя. Детский сад, 7-ой месяц, бля».

Ободрил, ни хуя не скажешь. И улетел на Ведено куда-то.

Долетели нормально. Только выскочил с борта и, пригнувшись, отбежал, как попал в объятия Мишки Хотысенова. Он у нас ротным, а тут, вишь, борта принимает – авианаводчик. Я его менять-то и прилетел. Ему в отпуск, а мне на время отпуска, якобы, подменять. Рад мне, как выпивке, ну и выпивке, которую я приволок, само собой, тоже рад. Кто ж без бутылки сюда с большой земли-то полезет.

Нас, вновь прибывших, строят у штаба и быстренько раскидывают по направлениям. Мне ехать никуда не надо. Я уже приехал – при штабе подъедаться буду. Помощник начальника оперативного отделения я теперь. Начопер, даже особо не взглянув – некогда ему, сдаёт меня Мишке на инструктаж.

– Ты не ссы, Лёха, главное. Тут, около штаба, всё ровно. Вокруг три кольца обороны – Шатой контролируем и подходы к нему… ну, в смысле, через него. В колонны пойдёшь, там, может, и постреляешь. Да и то, хуй тебе пострелять дадут, твоё дело – воздух. Колонны ща тока под вертушками ходят. Как лупить начинают, главное, целеуказание дать, откуда бьют по вам. Ракету красного даёшь туда и смотри, как мясо рубят в винегрет. А так-то тут сидеть будешь. Связь со штабом авиации на тебе… ну, там, борт для эвакуации трёхсотых, или двухсотых, или комбригу куда завздопица лететь. Живи себе с летунами мирно, и будешь кум королю. Вся водяра и грев с большой земли через тебя, считай. Сам понимаешь – дооолжность, – многозначительность пальца, вздёрнутого вверх.

Влился нормально. Пьют тут так же, как и везде.

Мишка улетает, передав мне дела и позывной. Я теперь в эфире Хоровой-90.

Начопер попытался заставить меня рисовать карты в моменты дежурств ночных при штабе. Кто-то от нашего отдела всегда там быть должен. Я, по совету всё того же Мишки, запоганил две секретные карты, и от меня отъебались. В отместку, правда, заставили вертолётную площадку оборудовать под ночной приём вертушек… делов-то… по углам гильзы от снарядов вкопал, солярой заполнил, да обозначил камнями границы площадки самой.

Прилетал главный мозг нашей войны начгенштаба Квашин. Не знаю, чего он там, в картах, понимает, если ему битый час рассказывали об организации обороны и контроля, в карту тыкали, а он, выйдя из палатки и уставившись на эту самую гору Ламамаисти, заминированную вдоль и поперёк, выдал:

– Да у вас тут курорт лыжный можно открывать, красотища-то какая!!! Вот прям на этой горе.

Комбри, г я думаю, не против был бы прямо сразу этого Квашина на санках с этой горы спустить, первопроходцем и разминирующим средством заодно – так он на этого мудака в больших погонах посмотрел.

Периодически эвакуирую двухсотых и трёхсотых, как наших, так и чехов. Хотя кого там только нету… и арабы, и негры, и даже наши славяне.

Поймали подпола нашего ФСБэшного, пытался вывезти трёх раненых арабов. Арабов кончили прямо сразу, а этого козла до прихода вертушки чуть ли не всё командование бригады охраняло, а-то бы порвали на клочья. Ненависть к наживающимся на войне тут зашкаливает. Да и правильно. Одно дело враг, другое – крыса.

И вообще, днём тут спокойно, а вот ночью…

Один солдат, упившись в хлам и вылезши из палатки, дал очередь… по лагерю. Два двухсотых. Один контрактник – первую прошёл, чтобы вот так, от пьяного, не соображающего мурла пулю точно в голову выхватить, второй сопляк совсем.

Вызывают в штаб.

– Скворин, давай любой мимо идущий борт… у нас тут трёхсотый тяжёлый.

Это святое. Если летуны такое слышат, то садятся обязательно. Скорая по горам не ездит. А трёхсотый, ставший двухсотым, если ты не сел – куда бы ты ни летел – это чья-то душа на тебе.

– Я Хоровой-90, кто мимо?

– 35-й мимо, буду через минут 10, чо хотел.

– Трёхсотый.

– Места нету… не подождёт??

– Да он у меня щя на площадке в двести уйдёт.

– Понял… дым дай.

Дым показывает направление ветра и ориентирует летчика, с какой стороны заходить на посадку.

Мне на площадку приносят носилки. Молодой пацан – его трясёт даже под лошадиной дозой успокоительного.

– Что с ним??

– Да на блокпосту пьянка. Их замкомбата спалил, а этот ведь бухой… за автомат и очередь, да бухой ведь. В упор не попал. Зато замкомбат попал… дрыном каким-то… сломал ему шею… щас отпаивают самого.

Борт сел. Забрали героя. Доложили, как о вступившем в схватку рукопашную. Чехи-каратисты рвались через блок-пост, но не прошли.

Был в Ханкале на курсах авианаводчиков пару дней. Летуны, оказывается, ходят по картам с другим обозначением квадратов, а я обязан уметь навести по квадрату. Туда летели вместе с какой-то бабкой. Комбриг её приказал в Ханкалу везти. Бабка была с козой. Натуральной такой козой. Взлетели и пошли над деревьями, как на санках. Как яма, так коза глаза выпучивает и блеет дурниной.