Текст книги "Островитянин"

Автор книги: Алексей Азаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

11

Из всех своих галстуков выбираю самый скромный. Коричневый с красной ниткой – намек на партийные цвета. Прикусив губу, пытаюсь завязать его нужным узлом, не слишком свободным, но и не маленьким. Все должно быть в меру, солидно и скромно. Волосы согласно моде зализываю щеткой на косой пробор; в манжеты рубашки вдеваю темные запонки. В последний раз рассматриваю себя в зеркало и, почти удовлетворенный, добавляю к аксессуарам туалета толстый перстень из дутого золота. Он ужасающе вульгарен и тем хорош. Любой мало-мальский сообразительный гестаповец, только глянув на него, определит, что Слави Багрянов неумен, тщеславен и лезет из кожи вон, чтобы выглядеть богачом. Я же достаточно учтив и не хочу лишать господ из службы безопасности оснований лишний раз почувствовать себя людьми, для которых нет тайн.

В двенадцать пятнадцать меня ждут в министерстве. Мой звонок туда немало удивил министериальдиригента доктора Гольдберга, до которого я вчера добрался не без труда, потревожив половину номеров министерского коммутатора... Слави Багрянов из Софии? По какому делу?.. Поставки пшеницы и табака? Это какая-то ошибка. Попробуйте обратиться в аппарат рейхслейтера Дарре[8]8
  Дарре – имперский партийный руководитель по вопросам сельского хозяйства в гитлеровской Германии.


[Закрыть], возможно, там что-нибудь знают... Ах, письмо? Кем подписано?.. Увы, советник, давший вам ответ, переменил место службы...

И так далее и тому подобное. Словом, получается довольно удачно. Советник убыл на фронт и, надеюсь, убит, в министерстве никто толком не может ответить, и министериальдиригент Гольдберг должен в корректной форме послать меня ко всем чертям. Тем более что поставки табака и хлеба действительно относятся к Дарре и его штабу, посланцы которого наводняют Балканы.

Товарищ, организовавший письмо, знал, что делал. Дня два-три обескураженный Слави Багрянов еще потолкается в приемных, вырвет из своих редеющих волос небольшую прядь и, подсчитав убытки от поездки, двинется назад через всю Европу не солоно хлебавши.

Не без труда настраиваюсь на скорбный лад. Одно за другим примеряю выражения. Разочарование. Последняя надежда. Отчаяние. Не рано ли? Останавливаюсь на озабоченности и, вздохнув, украшаю ею лик. Звоню горничной.

– Я ухожу и буду вечером. Где и чем можно развлечься в Берлине?

Меня нисколько не интересуют развлечения, но горничная должна знать, что Багрянов проотсутствует целый день. В «хитром» отеле «Кайзергоф» действует правило проверять багаж постояльцев. Не по подозрению, а так, на всякий случай. Вчера я слишком быстро завершил обед, и знакомство с моим чемоданом было прервано на самом интересном месте. Вещи оказались сдвинутыми с мест, но пыль из карманов брюк, уложенных в самом низу, не перешла на брючины.

Горничная кокетничает.

– Развлечения? Это зависит от вкуса.

– Я серый провинциал. И у меня нет дамы.

– Ни за что не поверю...

– А вы не согласитесь?

Пошленький спектакль, разыгрываемый большинством постояльцев. Девушка должна устать от него и возненавидеть постель. Отдаваться по обязанности, лгать, изображая внезапно вспыхнувшую непреодолимую страсть, а потом идти в гестапо и, боясь что-нибудь забыть или перепутать, писать подробное донесение – для этого нужно быть или стервой по призванию, или идейной нацисткой. Ей лет двадцать, не больше. В меру хороша собой, в меру глупа – с виду, конечно. Свежая шейка и подтянутая лифчиком грудь должны действовать на мужчин неотразимо; горничные в «Кайзергофе» подобраны тщательно и, согласно инструкции, обязаны разбирать кровати на ночь...

Девушку зовут Марика. Она не ломака.

– Я работаю до завтрашнего утра.

– Жаль. Признаться, я рассчитывал, что составите мне компанию. Выпьем вечером по чашке кофе?

– После одиннадцати. Раньше я не смогу.

– Идет... А пока принесите мне чистой и холодной воды. Вам кто-нибудь говорил, что вы прелестны, Марика?

Как ни испорчена женщина, она умеет быть благодарной за искреннюю похвалу себе. Приватные обязанности скорее всего превратили Марику в бесполое существо, но тем не менее она отвечает мне улыбкой признательности. Роясь в моих вещах, она будет помнить комплимент.

Марика меняет в графине воду и выскальзывает в коридор. Присаживаюсь в кресло и осматриваю комнату. Номер не из дорогих, мебели в нем немного. Спартанская обстановка, в которой тумбочка для телефона выглядит предметом роскоши. Тем лучше. Если я не профан, то все места, пригодные для тайников, Марика и ее коллеги по гестапо давным-давно взяли на учет. Чтобы лишний раз убедиться в этом, подхожу к панцирной кровати и, приподняв ее, снимаю с ножки резиновую галошку. Под галошкой – углубление... Хорошее хранилище. Слишком хорошее, чтобы им пользоваться.

Приятно соревноваться с неглупыми людьми. Думая об этом, я осторожно выдвигаю из-под кровати фибровое чудовище и монеткой отвинчиваю крепления наугольников. В пространстве под ними, в ватках, нахожу четыре камня. Четыре довольно крупных бриллианта, прекрасно ограненных и сверкающих всеми цветами радуги. Держу их на ладони, понимая, что передо мной – выдающийся образец ювелирного искусства.

Война. Она меняет значение ценностей. Для кого-то золото и камни становятся предметом безумного ажиотажа. Для других – оружием, приближающим победу. Я довез его до места назначения и должен передать в руки тех, что ведет свой бой здесь, на самом переднем крае...

Завтра оружие будет передано... Завтра...

Бриллианты лежат на моей ладони – холодные камни с живой и теплой игрой. Осторожно ссыпаю их в, графин и теряю из виду. У чистой воды и алмаза почти одинаковый коэффициент преломления – фокус, известный любому кристаллографу, но навряд ли знакомый прелестной Марике? Весь вопрос в том, не захочет ли она поменять воду? Нет, не должна. Уважающая себя горничная не станет дважды делать одну и ту же работу. Отливаю в раковину немного воды и прислушиваюсь, нет ли стука. Камни, невидимые взору, бесшумно скользят по дну. Все в порядке.

Возвращаю наугольники на место и, достав со дна потрепавшегося в дороге Уоллеса, небрежно бросаю его рядом с телефоном. Завтра вместе с камнями недочитанный мною роман отправится к тем, кто его ждет, и превратится в шифровальную книгу. После всего, что случилось, она им так нужна! Слово-ключ отмечено карандашной точкой.

Три вещи никогда не доставляли мне удовольствия: дождь, выпивка и детективные романы. Не люблю благородных сыщиков. Однако Марике совсем ни к чему знать это. Вспомнив о ней, перекладываю «Манию старого Деррика» под подушку и сую между страниц, поближе, к концу,. использованный билет на поезд Париж – Берлин. Вот теперь хорошо: гестапо моими заботами избавлено от трудов по наведению справок о точном времени прибытия Багрянова в столицу фатерланда. Почему бы и не оказать занятым людям маленькую услугу, тем более что тебе она ничего не стоит?

До свидания с доктором Гольдбергом еще больше двух часов, а меня не тянет гулять по улице, таща за собой две тени – собственную и филера. Не лучше ли пока позвонить фон Кольвицу и обрадовать его перспективой встречи? Телефонные разговоры должны прослушиваться, и я бы на месте сотрудников реферата – отделения по наблюдению за иностранцами – обязательно взял на заметку многозначительный факт знакомства славянина с оберфюрером СС. Если к тому же сегодня или завтра позвонит Эрика и назначит мне рандеву, то у гестапо прибавится забот по распутыванию узелков, и их как раз хватит на тот срок, который нужен мне, чтобы доехать до Рима.

Телефон занят. С небольшими перерывами звоню снова и достигаю цели.

– Дежурный по реферату штурмфюрер Траксель.

– Мне нужен оберфюрер фон Кольвиц.

– Кто говорит?

Называю себя. Пауза, за которой угадывается удивление.

– Оберфюрер дома. Позвоните ему туда.

– Я не знаю номера.

– К сожалению, не могу помочь. Что передать?

– Скажите, что я приехал вчера и буду польщен, если оберфюрер навестит меня в отеле «Кайзергоф». – Любуюсь собственным нахальством и добавляю совсем уже нагло: – Боюсь, что дневные часы будут заняты делами. Оберфюреру лучше рассчитывать на вечера.

Пока суд да дело, пока изучение связей Багрянова с фон Кольвицем и Отто Делиусом, завизировавшим письмо министерства, поглотит время и внимание чиновников реферата и внесет некоторую путаницу в их представление о болгарских коммерсантах, я могу быть относительно спокоен, за свою безопасность. Эрика и Евангелие довершат остальное. Если даже гестапо пока и не догадывается о ее контактах с ОВРА, то после нашей встречи обязательно попытается логически установить, какие обстоятельства мешают жене полковника пользоваться почтой при сношениях с Римом. Отсюда рукой подать до вывода, что Багрянов – курьер разведки союзника, проверяющий надежность канала «Милан – Берлин». Запросы в Париж и Марсель выявят любопытный факт существования синьора Ланца и месье Каншона, обеспечивающих страховку, и дадут почву для второго непреложного вывода: Багрянов еще не раз и не два посетит столицу рейха со своими деликатными делишками... Фон Кольвиц – РСХА, Делиус – скорее всего абвер, Эрика – ОВРА; клубок, в котором не сразу найдешь концы. Третий и окончательный вывод: пусть Багрянов спокойно едет в Рим и думает, что перехитрил всех. Когда он объявится в Берлине еще раз, мы возьмем его в оборот и вытряхнем из него все...

Еще раз... Увы, господа, должен вас разочаровать: другого раза не будет, поскольку у меня чертовски много обязанностей в качестве владельца «Трапезонда». События складываются так, что София скорее всего надолго прикует к себе мои интересы. Об этом уже предупредил меня Центр. Двойная игра царя Бориса, пропустившего германские войска по болгарским дорогам на территорию Румынии и открывшего порты для стоянок подлодок гросс-адмирала Деница, не оставляет сомнений, куда и как повернут руль болгарской политики. Если бы не трагедия в Монтрё и не провал берлинского радиста, Центр ни за что не передвинул бы меня из Софии в эти трудные месяцы. Но Москве нужно было знать точно, что же случилось с Жоликером, а берлинская группа без средств и нового шифра как без рук – и вот я здесь... Охраняйте меня получше, господа!

Я бросаю взгляд в зеркало и огорчаюсь. Куда подевалось лицо, над которым Багрянов трудился целое утро? Это не легкая озабоченность, а усталость, раздумья, тревога – совсем не то, что необходимо при визите в имперское министерство экономики. Улыбнись-ка, Слави! Нет, не так – чуть-чуть, самую малость, чтобы чувствовалась искорка надежды и просвечивала подобострастность. Ты ведь будешь говорить с министериальдиригентом Гольдбергом – ответственным чиновником министерства. Вот, так, совсем хорошо. А теперь поклонись. И поправь галстук. Удачи тебе, Слави!

Дверь номера не закрываю, словно по рассеянности. С портфелем под мышкой прохожу мимо комнаты горничной и, заглянув, нахожу в ней Марику.

– До вечера, Марика. Помните: вы обещали мне разделить мой кофе.

– После одиннадцати.

– Я вернусь в семь.

– Переключить телефон на портье?

– Да, так будет правильно... А завтра пойдете со мной в кино?

– Если вы обещаете себя вести прилично вечером...

– О, Марика, разве я похож на дон-жуана? – Говоря так, я легонько поглаживаю бедро Марики. Последний штрих, без которого она просто не поверит в правдивость Багрянова.

12

Все кончилось плохо – все кончилось прекрасно. Смотря как к этому относиться. Министериальдиригент доктор Гольдберг был прохладно-официален. Возвращайтесь домой, господин Багрянов, и договаривайтесь в самой Софии. Штаб рейхслейтера Дарре? Что же, рискните, хотя надежд питать не стоит... Не произвело впечатление и письмо бывшего советника. Гольдберг равнодушно вернул его мне: господин советник часто действовал непродуманно, за это и переведен в другое ведомство... Позвольте предложить вам кофе? Мы выпили по чашечке и расстались довольные: доктор Гольдберг моей податливостью, а я его ответами. Словом, мы славно отделались друг от друга.

С Марикой вышло не так просто. Я заснул под утро с головой, гудящей не только от кофе... Расставаясь, мы условились о встрече, чтобы провести денек вне стен «Кайзергофа». Мои печали так глубоко тронули Марику, что я чуть было не поверил в ее прекраснодушие, но вспомнил о втором обыске в чемодане и принялся соревноваться с ней в фарисействе. Да, фибровое мое драгоценное чудовище, несомненно, подвергалось обследованию с пристрастием. Обыск был произведен опытной рукой профессионала – все вещи я нашел на своих местах, кроме одной: микроскопический кусочек сиреневой промокашки соскользнул с белья и бесследно исчез. Ну и бог с ним!

Эрика и фон Кольвиц все еще не подают вестей о себе. Я справился у портье, не было ли звонка или пакета, и, услышав, что нет, наказал в случае чего передать, что Багрянов покидает Берлин послезавтра. Немота фон Кольвица не так уж и волнует меня, но где Эрика? Где Евангелие, без которого сеньор Тропанезе почувствует себя отвергнутым любовником? И кто она – миленькая блондиночка или гладко выбритый господин с незаметной внешностью? Увлекательное дело – решать головоломки.

Еще одну – пожалуй, последнюю – мне надо решить сейчас, не покидая угла Зейдлицштрассе и Альте-Якобштрассе, куда с минуты на минуту придет долгожданная Марика. Она живет неподалеку, и, будучи кавалером галантным, я предложил встретиться поближе, к дому. Для меня это было вдвойне неудобно: плохое знание Берлина заставило сделать ненужный крюк, и «тень» – если она есть – могла упустить меня в толпе и осложнить пребывание Слави в столице тревожным рапортом. Впрочем, я, кажется, неплохо справился с задачей, добираясь до угла самым медленным шагом и по наименее людным улицам. Остальное было уже вне моей воли.

Теперь мне необходимо заставить Марику пригласить меня в музей. Штука скользкая, как лимонная корка. Присутствие Марики избавит меня от соглядатая и даст надежного и беспристрастного свидетеля кристальной чистоты моих мыслей, слов и поступков. Поэтому разговор о музее должен начать не я – сегодня во всем инициатива принадлежит прелестной представительнице слабого пола.

Марика точна. Угол Зейдлицштрассе и Альте-Якобштрассе украшается ее присутствием ровно в одиннадцать тридцать. Наглухо закрытое платье и отсутствие грима предупреждают меня, что на людях она не потерпит изъявления чувств. Марика-гид и Марика-горничная с вызывающими манерами – два разных лица, и оба на работе... А дома?

Решая попутно и эту задачу, предоставляю Марике возможность определить маршрут. Куда мы идем? Парк, ресторан, кино, музей?.. Есть такой простенький, но безотказный карточный фокус Запоминаете нижнюю карту и кладете колоду в карман. Напустив на чело тумана, спрашиваете: каким двум мастям отдать предпочтение? При этом все время помните, что в вашем кармане, первая внизу, лежит, ну, скажем дама треф... Итак? Ах, пики и черви? Следовательно, остались бубны и трефы? А из них? Туман, сплошной туман... Выбраны бубны, трефы остались. Если случится наоборот – не беда: так проще. Вы уже не вы, а факир, гипнотизер и уполномоченный духов по сношениям с миром... Верхняя часть колоды или нижняя; картинки или простые? И так далее. В результате вас просят достать даму треф, не глядя, конечно, и такой-то по счету... Шнип-шнап-шнуре!.. Внимание – и дама в ваших руках, все хлопают глазами, а вы рассуждаете о преимуществах черной магии перед белой. Все так просто!

Минуты три Марика с серьезным видом обсуждает варианты, не подозревая, что в итоге обязательно достанет из колоды карту, с надписью «Музей». Четвертая минута посвящена маленьким дебатам – какому отдать предпочтение? Быстро уточняем, что Марика не любит этнографии, а я не перевариваю античную живопись, и в конце концов прелестная Марика – сама! – предлагает Музей кайзера Фридриха... Кайзер Фридрих – это звучит величественно. Браво, Марика! Я согласен. А потом в ресторан? Ну скажите: да! Боже мой! Марика, дорогая, не подозревал, что вы так упрямы! Ну скажите, разве я плохо вел себя вчера? Последний аргумент – я-то согласился на музей! – и дело улажено. Наверно, ей подсказали, что основные события – всякие там случайные встречи и обмены паролями – происходят в ресторанах. Боится что-нибудь проглядеть и пытается отложить поход на завтра, чтобы запастись инструкциями и подкреплением... Все-таки здорово ее вышколили: не верит никому и ничему!

Я подхватываю Марику под локоть, и мы идем, не сворачивая, по Зейдлицштрассе до оживленного перекрестка, от которого пятью лучами разлетаются улицы, в том числе и широченная Лейпцигерштрассе. Болтая о том о сем, минуем перекресток, по Линденштрассе добираемся до моста через канал и попадаем на знаменитый Остров музеев. Их здесь пруд пруди: Новый и Старый, Национальная галерея, Пергамон-музеум, еще какие-то и в дальнем конце, в омываемом водами канала и Шпрее квартале, Музей кайзера Фридриха – древне-христианское искусство, европейская скульптура, нумизматика, Персия и Византия.

В прохладных залах народу немного, и Марика успокаивается. На Линденштрассе ее случайно оттерли от меня, заставив поволноваться. Сказывается отсутствие навыков наружного наблюдения. Ну и сидела бы себе в отеле! В конце концов, Слави вовсе не обязан создавать для гестапо максимум удобств.

Ах, если бы не алиби!

Делать нечего, я подождал Марику при входе на мост и даже привстал на цыпочки, чтобы ей было легче меня увидеть. При этом пиджак на груди у меня некрасиво оттопырился – утром я запихнул в карман Эдгара Уоллеса. Если не будет аварийного сигнала, через час я избавлюсь от него и спичечного коробка, на дне которого в фольге от шоколадки лежат бриллианты. Марика должна присутствовать при этом, но ничего не увидеть. От ловкости моих рук зависит полдела; другая половина связана с Марикой и сигналом... А если не удастся? Музей открыт лично для Слави каждый вторник с двенадцати до трех. Только по вторникам и только в эти часы... Тогда через неделю? Это будет уже не очень-то просто.

В холле музея покупаю груду проспектов, прекрасно изданных и стоящих отчаянно дорого. Марика осуждающе качает головой: по ее мнению, я транжира и мот, не знающий цены деньгам. Типичный славянский недочеловек. На эти марки она приобрела бы несколько пар чулок и французские бюстгальтеры. Придется перед неутешным расставанием подарить ей все это и еще какую-нибудь вещицу – сережки или кольцо. Алиби Багрянова стоит дорого.

Утром я долго рассматривал бриллианты. Они ослепительно сверкали и, будучи неодушевленными, не догадывались о своей судьбе. Берлинские ювелиры отвалят за них кучу марок, которые, в свой черед, превратятся в лампы и детали передатчиков, загородную конспиративную квартиру, запасной костюм или паспорт для товарища, если ему придется скрываться.

Нет, я не имею права выжидать неделю. Все будет сделано сегодня.

С проспектами в руках путешествуем по залам. Пользуясь отсутствием свидетелей, Марика изредка прижимается ко мне теплым бедром – намек на вчерашнее и невинная признательность за предстоящий обед в ресторане. Обещаю себе, что покорю ее щедростью.

Зал нумизматики. Всякие там драхмы, сестерции и дукаты. Вид золотых монет захватывает Марику. Ноздри ее трепещут. Она, точно гончая, втягивает воздух, любуясь древним полновесным золотом, покоящимся на атласных подушечках. Слава богу, кроме нас, никого, и я, отметив упадок интереса к музеям со стороны практичных берлинцев, мысленно соглашаюсь с выбором товарищей: да, лучшего места для нашего дела, пожалуй, не сыскать.

Монет так много, что на осмотр нумизматического кабинета можно потратить целую жизнь. Ящички, плоские витрины, стенные шкафы с длиннейшими полками, и на атласе – десятки тысяч драгоценностей, эквивалентных человеческому труду.

Крайний стенной шкаф слева. Левая панель. Царапины нет, и с души у меня падает гранитная скала. Нет аварийного сигнала – нет и провала. Все в порядке.

Марика держится рядом, не отставая ни на шаг. Бедро ее так и норовит прижаться к моему. Спрашивается, к чему тогда было надевать глухое платье? Поведение и костюм – одно целое, а не случайные детали, отделенные от сути.

– Нравится?

– О да!

– Хотели бы их иметь?

У Марики задумчивые глаза.

– Я и так многое имею! А скоро каждый немец станет богачом!

– Да, – говорю я. – Гений фюрера обеспечит это. Не так ли?

Говоря так, я выпускаю из рук проспекты, и они разлетаются по полу. Едва не стукнувшись лбами, бросаемся их поднимать и смеемся над моей неловкостью. Марика сидит на корточках; коленки округло высовываются из-под юбки. Я целую ее крепко, еще крепче, со страстью, и, когда она закрывает глаза, отвечая, быстро заталкиваю в щель между шкафами и стеной сначала Уоллеса, а следом и коробок. Марика тяжело дышит...

– Вы... Ты... О, ты!

Помогаю ей встать и, все еще прижимая к себе, оглядываюсь: никого. Только монеты видели все; они же были свидетелями того, как я минуту назад за спиной Марики вынул Уоллеса и положил под проспекты. Это было трудно: слишком много стекла, отражающего каждое движение. Не легче оказалось и уронить бумагу так, чтобы один из проспектов и книга остались в руках, но теперь все позади.

Марика приводит волосы в порядок. Сердится.

– Нельзя же так! Не знала, что в вас столько страсти, мой дорогой... Э т о – и в музее?

Она, наверно, слегка презирает меня: еще бы, недочеловек! Совершенно не умеет держаться в рамках приличия...

Каюсь, как умею, заглаживаю вину. Сейчас меня трудно обидеть. Все сделано! Все! Кто-то, кого я никогда не увижу, придет сюда и возьмет вещи. Завершен еще один маневр в войне, безжалостной и кровавой, которую ведем все мы, солдаты разных родов оружия, лицом к лицу сошедшиеся в бою с чудовищной машиной смерти третьего рейха...

– Что с вами? – говорит Марика.

– Так, ничего. Пойдем?

Остальное неинтересно. Бродим по залам, замедляя шаги. Картины, скульптуры, вазы – такое обилие всего, что утомляется взор и наступает пресыщение красотой. Марика и так уж, видимо, раскаивается, что выбрала музей, а не кино, интимный полумрак зала создал бы отличный переход к посещению ресторана. А так – после ослепительных красавиц на полотнах – не потускнеет ли банальная миловидность горничной в глазах Слави Багрянова?

Отметаю возможные опасения Марики и говорю:

– Я проголодался. Помните, вы обещали...

В отеле я запасся сведениями о ресторанах, где можно прилично пообедать без карточек и найти у обер-кельнера настоящее вино на ценителя...

...После ресторана настает черед Марики доказывать свою щедрость. Она слегка пьяна и смело предлагает проводить меня до отеля. У порога «Кайзергофа» немая сцена, следующая за ритуалом целования руки и вопросом, сумеет ли прелестная Марика найти такси.

– Мы оба устали, – говорю я. – До завтра, дорогая.

Марика не так глупа, чтобы настаивать. Целует меня в щеку.

– Все было так хорошо... Как в сказке... Жаль, что вы не немец, Слави. Все было так хорошо...

Это точно. Присутствие Марики в музее обеспечило мне исчезновение возможной «тени» и стопроцентное алиби у гестапо.

– Спасибо, Марика, – говорю я серьезно. – До завтра...

Турникет отщелкивает повороты за моей спиной. Подхожу к портье – такому недоступному, словно он переодетый раджа.

– Нет ли известий для меня?

Мы виделись утром, но портье не изволит меня узнавать.

– Ваш номер?

– Сто шесть.

– Момент... – Портье сверяется с записями. – Да, вам звонили. Оберфюрер фон Кольвиц и госпожа Ритберг.

– Что-нибудь важное?

– Госпожа Ритберг будет звонить еще раз, а господин фон Кольвиц просили передать, что постараются обязательно навестить вас до отъезда.

Ну вот и Эрика. И Евангелие. От Луки или от Матфея? В бронзе или в коже? Там сказано: «И д и т е  с  м и р о м!» И я пойду. Мой путь далек и не скоро приведет меня домой. Не раньше, чем окончится война.

Второй раз за один вечер теряю контроль над собой. Ловлю на лице портье отражение своих чувств и прихожу в себя. Слави Багрянов и я сливаемся в одно целое, чтобы продолжать жить.

– Да-да... И пусть мне пришлют счет. За все. Завтра уезжаю. Поездом до Парижа – закажите мне билет!

– Слушаюсь.

– Если придет дама, проводите ее ко мне. И без вопросов!

В номере включаю все лампы. Когда Эрика будет здесь, я запомню ее лицо с первого раза и навсегда. Лицо одного из врагов...

Сажусь в кресло и жду. Ждать я умею. Спешить мне некуда.

Тишина. И кажется мне, что иду я полем – я, а не Слави, или мы оба, ибо он тоже пока еще я.

Завтра в дорогу.