355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алексей Семенов » Чужестранец » Текст книги (страница 4)
Чужестранец
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 16:17

Текст книги "Чужестранец"


Автор книги: Алексей Семенов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вот, поглядели мы на знак и дальше пошли, на следующий остров. Там мы с дедом разделились: он направо пошел по берегу, а я налево. И набрел я на грибное место: прямо один за другим грибы встали, и все как на подбор, будто кто их сажал. И трава ровная такая, будто косили. Я было покричал деда, но он далече ушел, и холм нас высокий разделял, да дед на ухо туговат стал под старость. Словом, – продолжал лешак, – принялся я те грибы прямо в котомку складывать, лукошка с собой не было, да так разохотился, что про все забыл. А как разогнулся, поднял голову-то – смотрю, а из леса мне навстречу человек вышел. Стоит и смотрит на меня, усмехается. Да не простой человек, а небольшого роста, как дите лет десяти от роду, от силы два с половиной локтя в нем было, только вовсе взрослый. Румяный, круглолицый, щекастый, бородка такая, как ругии носят, волосы курчавые, золотистые, глаза голубые. Во что обут – не приметил, трава закрыла. А одет – в рубаху голубую, штаны зеленые да куртку желтую, безрукавку – не по-нашему, с пуговицами медными. И улыбается, главное дело. А мне-то не до смеха стало, потому как рядом с мужичком такая зверюга рядом сидела собака – не собака, волк – не волк, только как она пасть разинула-зевнула, у меня от вида зубов тех душа в пятки ушла!

«Ну, ты ври, да не про все, – подумал Мирко. – Какая у тебя душа, нечистая ты сила! Пень ты корявый, а у пня какая душа!»

– Шерсть черно-серая, только на морде до лба белая полоса. А ну, думаю, как спустит сейчас, и шелохнуться не успею, не то что нож вытащить. Но смотрю, мужик не сердитый: взял свою зверюгу за ошейник – а она в холке с мужика как раз ростом – и ко мне, только палец к губам поднес, чтобы я не заорал, значит.

А я стою, ни жив ни мертв, жду. И вот, подошел он, пес его меня обнюхал, сел рядом с мужиком, а тот посмотрел на меня хитро снизу вверх, руку в карман, что на поясе висел, запустил и вытаскивает оттуда бусину – голубую такую, круглую, красивую. Из чего ее сделали, я так никогда и не уразумел.

А на бусине золотом ярким тот самый знак горит, что на камне высечен. Переливчато горит, красиво. Положил он эту бусину на ладонь и мне протягивает, и кивает так – возьми, мол! Ну, что поделать? Взял я бусину, в карман сунул, а сам на него смотрю и не понимаю ничего. А мужичок опять улыбнулся и рукой махнул – ступай, дескать, отсюда, да не оборачивайся.

Ну, поворотился я, а мужик кивает и рукой делает: так, то есть, так! Я и пошел вниз к берегу, да побыстрее. Вдруг, думаю, это и не человек вовсе, а оборотень какой, только у края поляны не сдержался, обернулся. Смотрю, они все так на месте и стоят – и мужик, и пес его. Мужик еще раз рукой махнул и крикнул что-то. Только язык-то чудной, непонятный, на нем только хиитола-колдуны молвить умеют, да и то – один мне сам сказывал – уже не все понимают, что говорят. Твердят как заклинание, да и все. А всего того языка уж никто не ведает.

Так вот, крикнул он это напутственно, по-доброму – и пропал, как не было. Я уж не стал судьбу пытать, пошел скоро дальше по берегу, пока с дедом не встретился. Рассказал я деду все – уж он на меня глядел-удивлялся. Вид-то у меня, должно быть, знатный был: мокрый, глаза выпучены, весь встрепанный. Думал, смеяться станет. Но дед выслушал только и говорит, что и вправду, живет такой народ на болоте, давно уж живет. Ни с кем они не якшаются и мало кто их видел, а уж чтобы рядом оказаться, как мне привелось, такого и не упомнит никто.

Мужик тот, что вместе с дедом и знахарем на острова тогда хаживал, еще раз потом туда отправился, так чуть стрелу в лоб не получил, когда погнаться решил за таким человечком. Хорошо, что ума хватило остановиться.

«И мы на рожон не полезем» – так дед сказал. Те люди неспроста скрытно живут, знать, не хотят никого до себя допускать. Ну и не надо, нам-то что, худо ли? Пусть живут, как желают. Травы собирать не мешают, и на диковину тутошнюю – камень – смотри сколько влезет. Чего еще?

Обошли мы еще два острова, ничего особенного больше не нашли, только что на одном озерцо было – прозрачное все, черное, по берегам кувшинки. А на другом бережку пристань дощатая и лодочка-плоскодонка. Дед порешил, что это тех людей добро и земля их здесь. И ушли мы оттуда, чтобы им не досаждать.

– А ты после еще на этих островах бывал? – спросил Мирко, с удовольствием и облегчением заметив по звездам, что ночь перевалила за середину. Леший казался вполне приличным, хм-м, человеком, но след кабаний никуда не исчезал.

– Нет, не довелось, – вздохнул лесовик-Антеро. – Но чудеса-то после начались. Бусина та не простой оказалась.

Тут только Мирко осенило: увлеченный рассказом о маленьком народе, он упустил как-то из вида голубую бусину, что заполучил его новый знакомый на островах среди топи. Вот оно как выходит! Интересно, сколько ж таких бусин по миру ходит, коли едва нашел, обрадовался, а у первого же встречного подобная в кармане! Или же леший ее потерял, а Мирко отыскал невзначай?

Сомнения его вскоре разрешились. Антеро самозабвенно продолжал, хоть и вел речь по-прежнему неторопливо, как и все хиитола.

– Да, не простой! Я, как на стоянку воротились, долго ее в руках вертел, рассматривал. И вот, глядь, а в бусине, хоть своим глазам не верь: облака плывут, и вроде земли какие-то видны – будто ты птице небесной уподобился, высоко-высоко взлетел и паришь, сверху все озираешь. И что увидел – и тогда, и потом, сколько ни глядел, – все одно: холмы. Много холмов: высоких, низких, круглых, продолговатых, с лысыми макушками и лесом – всяких. Лес все больше сосновый. Меж холмов реки текут, петляют. Одна довольно большая, и вся будто желтоватая – верно, от песка и глины. Потом еще пашни рассмотрел, пажити, деревеньки. На севере еще одна река большая блеснула, а дальше, на севере, леса уж обрываются: деревьям холодно, пустоши травяные начинаются.

Потом – годы уже прошли, взрослым парнем стал – людей мне бусина показала. Добрый народ, по правде живут. Зимой мне бусина зиму казала, летом – лето. И понял я, что путь мне туда лежит, в те края, и жить мне там. Бусина не всегда, правда, картину кажет, но за эти полтора десятка годов я много чего уразумел. И что больше всего не по нраву мне: катится с полуночи муть какая-то поганая и житья не дает, как червь дерево изнутри подтачивает – незаметно, едва, а потом и нет дерева, труха одна.

– Так это ж наши Мякищи! – не вытерпев, выпалил Мирко.

– А, – улыбнулся чему-то своему Антеро. – Понял, уразумел-таки. Вот и решил я, что судьба мне быть там. Пусть смури этой мне и не одолеть, но там буду, где мне место, – а это и значит счастье, по-моему. А ты говоришь: «Какое там счастье?»

Всего, что я в бусине перевидал, сейчас недосуг пересказывать, долгонько получится. Но я каждое виденье помню: ночью разбуди – до мелочи распишу. И стал я людей мимохожих расспрашивать, где такая страна. Они и опознали Мякищи. Начал я туда собираться, готовиться—не легко ведь уйти из родных мест. Это ты небось и сам понял.

– Я год, почитай, собирался-маялся, – откликнулся мякша.

«Надо ж, леший, а будто его и впрямь тоска гложет!»

– Ага, – опять протянул хиитола любимое присловье, – а я – три года. И раньше бы ушел, да ждал, пока дед отойдет. Его не проводив, не мог уйти. Знаешь ли, я не болтун, не смотри, что про все так запросто сказываю. Ты – человек мимолетный, вряд ли когда еще свидимся, а дома-то все иначе! Так вот, рассказал я все ж кой-кому про бусину, и кто бы в нее ни глядел, ничего увидеть не мог, кроме разве теней смутных. Иные посмеивались надо мной, чудаком звали. А вот дед, тот увидел, да только ему и вовсе странное место показалось, никто о таком не слыхал даже. Будто большущее озеро, старое да мелкое, зарастает уже. И лежит оно в песчаных берегах, холмами встающих, а вокруг, сколь око объять способно, всюду хлябь морская. Ты вот море видел? – обратился он к Мирко.

– Я не… – начал было тот и осекся.

«А в бусине что было?» – словно откуда-то извне прозвучал внятный голос, чистый, точно литой колокол.

– Ясно, не видел, – на свой лад понял Антеро. – И я нет, и дед не видел, а тут на старости сподобился. А посреди озера – две высоченные скалы, корявые все такие, ветром изъеденные, точно два столба. Меж ними – пролив широкий. И все виделось деду, как солнце – красное, точно у нас в листопаде-месяце, – в море садится, как раз промеж тех столбов. Красота, говорил, несказанная! А небо какое было над тем озером! Здесь такого точно не увидишь, не придумаешь.

– Солнце, говоришь, дед твой видел там? – промолвил Мирко, позабыв про осторожность. Сам-то он солнца в бусине не нашел, светил знак!

– Да, солнце. – И леший уставился на Мирко, удивленный внезапным вниманием именно к появлению в бусинных небесах солнца. – Ну вот, здесь и сказочке конец. Умер дед по весне. Собрался я в путь – вот, иду. Только бусина запропала куда-то, два месяца не могу найти. Где только ни искал! Но ничего не поделать, – рассудил Антеро, – она свое дело сделала, цель мне указала. Может, кому еще послужит? – Он сладко зевнул, глядя на небо. – Ну что, почивать будем? До света уж недолго, но и отдохнуть не во вред – завтра нашагаемся.

– А сам ты солнце в бусине видел? – Мирко смотрел прямо в глаза Антеро. – Или что другое там сияло? – И он перевел взгляд туда, где в костровом отблеске лежал вычерченный на земле знак, казавшийся Двигающимся, играющим изгибами от пляски теней

– Ты почем знаешь? – глухо, после тяжелой паузы вопросил тот, перехватив взгляд Мирко.

– Я эту бусину нашел, когда яму для костра копал. – И Мирко повел свою речь, поведав ошеломленному собеседнику все, что он чувствовал и чем жил, все, что случилось и за последний год, и за последние три дня, и о старом Веральдене, о скверном северном мареве, о дяде Неупокое, о себе, о тайном знаке и колдунах-хиитола, о своем походе и о каменной богине. Об одном лишь смолчал: о том, что его, Мирко, поцелуй остался на ее губах.

– Бусину, вот, на, возьми. Твоя она. – Мирко встал и прямо над горящим костром протянул ладонь, на которой лежала загадочная голубая капля.

Но Антеро внезапно спрятал руки за спину, будто боялся, что они сами сделают то, что неугодно его душе.

– Вот оно как вышло-то, – глядя куда-то в сторону, выговорил он. – Нет, не возьму я ее теперь. Коли от меня ушла – твоя она. Да, – продолжал он с трудом, как об ушедшей к лучшему другу любимой жене. – Значит, мне она путь указала и деду, теперь твой черед. Я уже знаю свое место на белом свете, дед, должно быть, в ином мире свое увидел, а тебе еще искать надо. Я десять лет все выспрашивал, гадал, где такая земля. А ты разве хочешь взглянуть и бросить? Нет уж, коли сама судьба тебе в руки ниточку дала, ее и держись. И береги, не рви не подумав.

Он встал и окинул взглядом восход:

– Пора, однако. – И потянулся за мешком. Мирко молча слушал его, катая бусину в ладони.

– Постой, – молвил он и прихватил Антеро за руку чуть выше локтя.

Хиитола попытался выдернуть руку, но понял, что если сделает это, тотчас окажется лежащим лицом вниз.

– Пусти, – сказал лесовик покорно. – Никуда не денусь. Что надобно?

Мирко нехотя отпустил, но Антеро ясно понимал, что дернись он в сторону, конец будет тот же – парень, видно, был мастак подраться. Знал бы Мирко, сколь незаслуженно высоко ставил его умения хиитола!

– Не много, – хмуро ответил мякша.

Он почуял непонятную недоговоренность, неправильность в том, как если бы они вот так бестолково разошлись.

– Погоди, не уходи. Во-первых, я тебе дорогу скажу до Мякищей. Леса впереди дикие, дней десять шагать придется, спросить не у кого будет. И еще, посмотри-ка, чей это след вон там, рядом со знаком, что ты давеча чертил? Вечор его тут не было.

Мирко отвел глаза. Ему вовсе не хотелось выяснять все до конца. Ну, пускай леший, и что? Один хлеб ели, квас пили, и бусину он отдал, и худа не сотворил. Все так, но Мирко не верил. Не верил в бескорыстие судьбы и, как видавший виды пес, ждал удара с любой стороны и в любое мгновение, даже когда гладят по шерсти.

Антеро, и без того невысокий, сгорбился еще сильнее и побелел.

– Увидел, догадался, – прошептал он.

И, словно отрешась от чего-то, повернулся без боязни к Мирко лицом. В глазах его плыла смертная тоска.

– Догадался, значит, – повторил Антеро.

– Догадался, – кивнул Мирко. На сердце было смутно.

– Что ж, смотри.

Антеро с пасмурным видом опустился на траву, стащил зачем-то сапог и протянул Мирко.

– На подошву-то погляди, – безрадостно молвил он. И вдруг так и покатился со смеху.

Ошарашенный Мирко повернул сапог подошвой и сам сел, выронив обувку и кашляя от хохота.

На подошве с помощью нарочно устроенных маленьких выступов и тонкого прочного ремешка, незаметного в темноте, был приторочен тонкий срез настоящего кабаньего копыта! Так вот почему столь неторопливо и чинно передвигался Антеро. Но как же ловко выучился он ходить, что Мирко и не приметил ничего! Правду сказать, ночь была темная, а ноги Антеро укрывал. Да и разве не должен был леший, и в сапогах будучи, оставлять звериный след? Но до чего же хитер! Так провести, так разыграть! А еще, говорят, от хиитола и улыбки не дождешься, что кровь у них рыбья!

Наконец Мирко, еще икая после нежданной потехи, нашел в себе силы спросить:

– На что ж тебе копыта понадобились, чудило?! Отсмеялся и Антеро.

– Это меня дед обучил. Хитрость такая, чтобы по следам не отыскали. Ежели копыта еще и о свинью потереть, то не всякая собака допытается, кто прошел. Не хотел я, чтобы дома догадались, куда я направился. А ты думал – леший! Ага?!

Они опять зашлись от хохота.

– Нешто есть кому за тобой гнаться? На полночь-то? – удивился Мирко, отсмеявшись.

Антеро стал серьезен и буркнул только:

– Есть. Было, то бишь, – всем видом своим давая понять, что говорить о сем не желает.

– Ну и славно, – с облегчением выдохнул мякша. – Теперь поедим давай, да я тебе про дорогу сказывать стану.

Край солнца уже показался над лесом, когда они обменялись наставлениями о дальнейшем пути. Мирко не знал, какую именно деревню видел в бусине Антеро, но показал, как коротко выйти к берегу Плавы – той самой реки с водой песчаного цвета. А хиитола указал ему ближайшие деревни и дорогу к Хойре.

– Дай мне еще разок в бусину посмотреть, – попросил Антеро напоследок, когда они стояли под старой сосной на розовом утреннем солнце.

– Смотри, конечно. – Мирко отдал бусину.

Хиитола поднес ее к правому глазу, левый прищурил, смешно сморщил лицо и разглядывал, иногда поворачивая слегка игрушку.

– Да, все правильно, – радостно и просто сказал он, возвращая бусину обратно в ладонь Мирко. – И знак так же светит – играет. Хорошо! Ну что, прощаться станем?

– Пора, – согласился мякша, но тут вспомнил еще об одном. – Хотя постой, еще безделица есть. – И он показал Антеро другой кабаний след, найденный вчера под вечер.

– Это тоже твой? – обратился он к хиитола.

Тот присел, затем прилег, чуть не принюхался, рассматривая след, а потом поднялся, удивленно разводя руками. Его волнение передалось невольно и Мирко.

– Ну что?

– Ничего не пойму, – пожал плечами Антеро. – Не мой это след, но и не кабан его оставил. А чей – не пойму! – Он досадливо почесал затылок.

– Да, дела, – протянул Мирко. – Ну, не беда, – тронул он растерянного лесовика за плечо, – что нам с того? Сегодня ж и забудем. До свидания, Антеро. Не поминай лихом. Доброго пути тебе.

– И тебе скатертью дорога, Мирко, – отозвался хиитола. – Надеюсь, свидимся еще.

И, помедлив мгновение, он повернулся и пошел по тропе, ведущей на север. Внизу, у кромки болота, он обернулся и махнул рукой. Мирко сделал то же в ответ, и, не задерживаясь более, поспешил по противоположному склону. Птичий народ поднял гвалт и щебет, не умолкающий ни на минуту. Теплый южный ветер гулял по широкому долу, морща мелкой рябью синие лужицы, где отражались кудлатые пушистые облака, идущие теперь к северу, туда, где мерил тропу своими хитрыми, с секретом, сапогами Антеро.

В предутреннем тяжелом сне,

Плывущем черными волнами,

В краю над круглыми холмами

Кружится ворон в вышине,

Чертя смоляными крылами

Тот круг, что уготован мне.

В пустынной неродной стране

Давно остывшими следами,

Тревожа пылью и годами

Укрытый запах, при луне

Крадусь неслышными шагами,

И ветер шерсть топорщит мне.

Ворота в рухнувшей стене

Давным-давно раскрылись сами.

Оскалясь острыми зубцами —

Не то к беде, не то к войне, —

Обломки камня, как резцами,

Сжимают горло тишине.

Вхожу. Здесь тягостней вдвойне,

Чем рыскать дикими лесами.

Великий город дышит снами,

И, как на океанском дне,

Пришелец, я под небесами

Бреду в подзвездной глубине.

И тень моя по белизне

Колонн и плит скользит. Пластами

Известки, краски, письменами,

Построенными по струне,

Она проходит временами,

Что город сей хранит в казне.

Забыв о стае и родне,

Как акробат, над пропастями

Танцую шаткими мостами,

Как пляшет тень на полотне.

За тенью волчьими прыжками —

Вослед. И с ней наедине

Я в город, что сгорал в огне

Стократ, не дивными садами

Проник, но рвами и валами,

Что встретят всякого извне.

«Входите узкими вратами»:

Для волка – узкими вдвойне.

Не золотом в голубизне,

Но под седыми небесами

Иерусалим руин очами

Всечасно – сторожем в окне —

Следит меня и жжет речами.

Но нас не слышат. Мы одне.

О всем скажу на Судном дне.

На тех, кто гнал меня веками,

Ощерясь волчьими клыками,

Я двинусь далее. Зане

Мне прежний знак двумя крылами

Рисует ворон в вышине.

IV. ДИКАЯ ОХОТА

Жизнь редко трубит сбор, но уж если такое случилось – бросай все, принимай меры. И спасайся, ибо жизнь не зовет, но предупреждает. Не воспримешь – настигнут и затопчут.

Кто? Никто не знает, ибо того, кто встретил тех охотников или всадников, никто более не видел. И никто не ответит, да всадники ли это?

Право, разве это важно? Когда настигает быстрая погоня, кажется, легче думать, что это не черное ничто катится по пятам, не странные твари в чешуе и со щупальцами, мохнатыми лапами и фасеточными зенками, но некто в человечьем обличий.

Он должен быть непременно черным, на громадном черном скакуне, из-под копыт которого сыплются огненные искры, сжигающие черным пламенем все, куда упадут. Только лицо всадника невообразимо, а имя – неназываемо, ибо его нет. Нет ни имени, ни коня, ни всадника, ни ужасного лика. Нет ни зверя, ни дракона, ни черного ветра, но есть царство их, и оно вечно и непобедимо. Поэтому – беги! Беги, пока можешь, и не смей упасть! Где-то за горизонтом есть спасительный дальний берег, а иногда – очень редко – он является, как мираж, у самого края земли или на кромке изменчивых вод. Он, конечно, недостижим и необитаем, но там – спасение. Беги!

И снова потянулись болотные версты, прерываемые маленькими низкими островами. Впечатление от встречи с Антеро прошло, и опять вставало перед глазами лицо богини. Казалось, чуть-чуть – и дрогнут черты. Но нет, не ожили.

Черточки, черточки, черточки… Черты, чары уже родного, уже – страшно подумать, но так! – уже почти любимого лица. Интересно, насколько она старше его? В какие прабабки годится?..

Еще думал Мирко о том кабаньем следе, который даже выросший рядом с болотом Антеро не смог распознать. Приглядевшись, они действительно убедились, что ложный след, что таскал на сапогах хиитола, оказался гораздо меньше и отличался по форме.

Но и кабаньим отпечаток этот быть не мог – и Мирко, и Антеро хорошо знали, каков след кабана и что ему сопутствует. Значит, не кабан, и тем более не сохатый или олень. И не Антеро.

Еще один человек, носящий кабаньи копыта? Вряд ли. Лесовик сказывал, что искусство хождения в таких сапогах известно в Чети давно, но используют его по крайней надобности. И еще Антеро утверждал, что всегда отличит след, оставленный ложным копытом, от настоящего. Этот след был настоящий! Так вот и выходит: настоящий, с копытами, да не зверь. Кто таков? Он, леший. Вот кто гулял по острову очень незадолго до их прихода. Может, даже спал в той же ложбинке.

Сейчас Мирко как-то очень спокойно думал об этом. Вал удивительных событий и совпадений накрыл его с головой, и он не заметил, как почти моментально, будто рыба, освоился в новом потоке, ловя тонкими плавниками капризы течений. И коренной обитатель этой непонятной прежде стихии – леший – уже не казался чудом. Тем не менее встречаться с этим обитателем вовсе не хотелось. В середине дня, после небольшого отдыха, Мирко принес Мшаннику еще одну требу – ломоть домашнего хлеба, которым щедро поделился на прощание Антеро. Однако на сей раз болотный хозяин промолчал.

Разумеется, как и всякий уважающий себя мякша, он знал, как поступить, чтобы не попасть под чары лешака: переодеть обувь не на ту ногу, перестегнуть одежу, шапку вывернуть, поплевать, поругаться и всякую иную дурость учинить. Мирко был убежден, что это глупость, но коли она была проверена и необходима, надо ей следовать. И он, и друзья его делали так и, заблудившись, казалось, безнадежно, выходили из самой густой чащобы. И ночевали они в лесу, и избегали лесного пожара, и много еще полезного это приносило. Но то был все же свой, мякшинский, холминский леший, с которым замирялись селяне не один век и жили, почитай, бок о бок. А что взбредет в голову здешнему, со здоровенным кабаньим копытом? Оставалось надеяться на Мшанника, который всюду был один – от Снежного Поля до Вольных Полей, потому как все воды земли соединены, хоть и невидимо. Значит, и все болота тоже. Болото – живое болото, а не мертвая гарь – всегда, несмотря на кажущуюся унылость, было дружелюбнее леса, хотя раззяв могло наказать беспощадно.

Мшанник не дружил с лешим, который любил напакостить по мелочи, покуражиться, напугать. В лесу он был не хозяином, а жителем. Мшанник и на болоте главенствовал и был строг. Леший мог уронить на голову тяжеленный сук, расставить ягодные кусты так, чтобы завести в непролазное урочище вроде заросшего оврага, из какого не всякий опытный лесник выберется. Леший мог подставить под ноги жесткий корень или прикрыть травой глубокую ямину, мог заставить двигаться грибы и даже деревья, кидаться шишками, сыпать в глаза труху.

Мшанник всегда честно выставлял знаки: здесь – опасно, здесь – ступай, и мог укрыть того, кто знает болото, получше густых зарослей. Он щедро отдавал ягоду и птицу, сберегал на островинах удивительные Цветы и травы, взамен прося одного: уважения. И уж он-то не позволил бы лешему долго безобразничать. Да на болоте леший и не мог оказаться перед носом у человека внезапно и обойти запросто не смог бы: место ровное, открытое, видно далеко, не спрячешься за стеной деревьев и не пойдешь куда угодно – даже леший не минует топи.

Размышляя так и этак, насвистывая всякие песни и сочиняя на ходу разную чепуху, мякша приближался к южному краю болота. Все было славно, но в одно неуловимое мгновение что-то переменилось, и Мирко почуял это, как чует малейшее изменение собака, даже будучи крепко спящей. Казалось, сам воздух стал другим – более прозрачным, что ли, а вернее – призрачным. Очертания стали отчетливее, предметнее, вещественнее, краски – насыщеннее, а звуки смолкли! В одночасье, хотя солнцу еще далеко было до заката, сошел на нет птичий гомон, и даже букашки, жуки и кузнецы как провалились куда-то. Мало того, пропал неизменный комариный звон! И ветер, и без того слабый, улегся. На равнину опустилась тишь.

«Уж не гроза ли надвигается?» – подумал Мирко.

Но нет, небеса оставались чисты. Приближение грозы заметно, даже когда она скрыта за горизонтом, по невнятной, почти неотличимой перемене цвета неба и веса воздуха.

Теперь приближалось иное. Повеяло ледяным мертвенным сквозняком. Ни с севера, ни с юга – повеяло ниоткуда. Стало зябко и тревожно, тоскливо невыносимо, словно поднялись тяжкие веки и чей-то взгляд пригнул, склонил любую непокорную волю. Мирко, не понимая, что такое творится с ним и вокруг, оглянулся и, не найдя ничего, в надежде поднял глаза к солнцу. Оно одно сияло, как прежде, и никакой холод не мог нарушить его золотой сверкающей правды. Мирко почувствовал, что он не одинок, но доброе светило было высоко, а осознание неизвестной опасности, чего-то враждебного было совсем близко.

И вот серебряно-чистый, но зловещий и торжествующий голос рога пронзил простор. Тут же из недальнего уже леса раздался ответ: в последнем, безнадежном и слабом в сравнении с нездешней мощью рога, но упрямом несогласии возражал неведомому протяжный тоскливый вой.

Мирко мгновенно понял, что здесь, на открытом месте и в одиночку, он не сможет противостать страшной силе прорвавшего незримую границу другого мира. И ни солнце, ни Мшанник, ни какая иная стихия не защитят его, поелику способны лишь блюсти устоявшийся порядок, но не противодействовать. Союза теперь надо было искать с такой же, как и он сам, тварью из плоти и крови. И жестокий, беспощадный и злобный враг – серый, ненасытно прожорливый клыкастый зверь ныне звал тех, кто еще имел волю, к себе, ибо чуял то же: остаться одному – значит сгинуть.

Мирко со всех ног бросился к лесу. Единственное, чем выручил Мшанник, так это постелил ровненько забывшему осторожность мякше верную тропу.

Как по мановению, из ничего, из пустоты вдруг явилась погоня, и какая! Целая стая – а иное слово было бы неподходящим – всадников на огромных и быстроногих разномастных лошадях стремительно летела по болоту. Плащи развевались от дикого бега, тускло блестела серебряная упряжь, сверкали ослепительно шлемы и отдаленно слышалось бряцание брони. Лица наездников были закрыты забралами или наглазниками и оттого неразличимы. У кого в руках были сабли, у кого мечи для конного боя. Но самое неимоверное заключалось в том, что стремились они прямиком по топи, где и обычный пеший не то что не пройдет – не проползет даже. А тут боевые кони несли воинов в тяжелых доспехах. Разве призраки способны на такое, но эти не были призраками! Только холодная сталь может звенеть, храпят только живые кони, только человечье дыхание заставит петь огромный рог. Но они не были и людьми! Мертвая злоба и нелюдская тоска стлались перед ними в такой же безудержной безумной гонке.

Мирко бежал, как вряд ли когда-нибудь бегал прежде и вряд ли когда еще пустится бежать после. Но медленно, мучительно медленно лилась под ноги плотная уже полоса болотной тропы. Все чувства обострились настолько, что Мирко различал и запоминал каждую веточку, выбоинку, травинку или камень, попадавшиеся на пути. Хорошо хоть, он догадался сбросить тяжелые сапоги, и теперь босые пятки звонко шлепали по тугой земле.

А всадники приближались! Оглядываясь время от времени, Мирко видел, что впереди всех был высокий седобородый воин в синей войлочной шапке с широкими брылами, надежно закрывавшей в непогодь от дождя и снега лицо и затылок. Как ветрило хлопал порой его просторный темно-синий плащ с серебряной фибулой, искусно, должно быть, сделанной, а прямой длинный меч указывал прямо на левую лопатку бегущего человека – Мирко ощущал это, пусть наездник и был пока вовсе не рядом. Лицо вожака скрывала железная маска, но даже сквозь узкие ее прорези можно было увидеть: одна глазница пуста и незряча.

Из груди у Мирко вырывалось хриплое дыхание, ноги подгибались, но продолжали работать в бешеном ритме, сердце прыгало, чуть не переворачиваясь вверх тормашками.

«А вдруг они колдуны, да чары какие напустят? – мелькнула мысль. – Тогда конец».

Он еще мог бы зайцем отпрыгнуть в сторону, увернуться от одного-двух ловцов и даже метнуть нож или попытаться сдернуть преследователя с седла – дядя Неупокой учил такому, – но против колдовства был бессилен. Да и какой земной колдун смог бы воспротивиться пришлецам из неведомого мира, кому и погибельные трясины нипочем.

Расстояние, разделявшее беглеца и погоню, все ж было довольно велико, хоть и таяло, как лед в кипятке. Мирко знал, что может успеть добежать до края болота прежде, чем его настигнут. А там… Что такое спасительное было там, он не ведал, но чувствовал его присутствие. Или это просто грезилось? Но молодое тело, пренебрегая сомнениями, боролось за жизнь до последнего.

«Отец-Небо, Земля-Мать, и ты, помогите, коли в силах!» – взмолился он, обращаясь помимо родных мякшинских богов еще и к той, которую почитал теперь за богиню.

И дышать сразу стало легче, ноги стали упругими, и Мирко, весь обратившись в бег, припустил не хуже гончей собаки.

В ответ раздался яростный глас рога. И вновь из ничего, среди белого дня, из прозрачного предосеннего воздуха возникли черно-серые тени огромных псов с глазами, тлеющими красными угольями, а впереди, по сторонам от вожака, пластались над вереском и травой в невиданном доселе беге два диковинных зверя, похожих и на собаку, и на кота. Больше все же на кота, но на какого! Эти хищники были втрое крупнее рыси, ловкие, пятнистые, с жуткими клыками в оскаленной пасти и длинными, острыми когтями. Их круглые уши были прижаты, хвосты, словно рули, не давали сбиться с верного направления. Было понятно, что такие кошки умеют и настигать, и убивать. Морды зверей, туго обтянутые кожей, не выражали ничего, но зрачки тлели тем же злобным красноватым огнем. От этих было не уйти, и только близкий уже берег оставлял малую толику надежды.

Новый протяжный, тоскливый вой полетел в пространство, и навстречу Мирко из прибрежных кустов боярышника выступил могучий зверь. Темно-серая густая шерсть, серебристая у шеи, на холке грозно встопорщилась, хвост был опущен, и только кончик его нервно подрагивал. Волк, стоявший левым боком, повернул в сторону трясины широкую лобастую голову с длинной узкой мордой, сверкнул острыми огнями глаз, разинул черную пасть с крупными белыми клыками – и вновь скорбный вой прокатился над равниной. В нем были и звериная злоба, и ненависть к племени охотников, и угроза, исходящая от сильного и уверенного в себе самца. В нем слышались вызов судьбе и тоска по далекой волчьей родине – круглым, заросшим кустарником холмам и густому тростнику речной долины, по белым камням обвалившейся пещеры на склоне, где волчица устроила логово. Тоска по холодной звездной ночи, когда звенит под сильными лапами заиндевевшая трава, и единственный полновластный хозяин пустоши – он, Великий Волк, стоящий на страже между мирами живых и мертвых.

Так говорили мякшинские легенды о родине волков, что была некогда на северо-западе от Промозглого Камня, в холмистых пустошах. Была, но вот пришел в мир человек и принес с собой зубы из железа, прочнее и губительнее самых больших клыков, и появилась свистящая смерть, настигающая издали на бегу. Затем легкий плуг распахал склоны, а тяжелый колесный – речные долины, потом из белого камня сложили изгородь, за которой поселился человек и его собаки, конечно, не такие сообразительные, как волки, но беззаветно преданные хозяевам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю