Текст книги "Чужестранец"

Автор книги: Алексей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Говорил Йорма сейчас так, как и дядя Неупокой, хотя и другими словами, и к Мирко от его речей вернулся душевный покой. Он ждал трудного разговора, недоверчивых взглядов, стенаний матери, а вышло так, что не ему пришлось утешать несчастных родителей непутевого чада, а наоборот, его, одинокого, уставшего путника ждала здесь нежданная поддержка. Ахти так и замер слушая: слова Йормы Суолайнена были ему сейчас медом после принятого всерьез решения через год уйти вместе с Хилкой – может, и не за Антеро вовсе. А для Мирко эти два разговора, с Хилкой и Йорма, были самым трудным порогом. Сходки он не боялся: решение, принятое большаками, не могло ничем ему угрожать. Что до Суолайненов, им теперь бояться тоже было нечего: если на счет благополучного путешествия Антеро у мякши были большие сомнения, то старшего Суолайнена ни Моровая Дева не покорит, ни злой Хийси. Здесь можно было бы и закончить беседу, но Мирко должен был, коли взялся, распутать все до последнего узелка, чтобы уйти из деревни с легким сердцем, не оставив по себе дурной памяти.

– А как же сказывают, – тут Мирко пристально посмотрел на Ахти, – будто Антеро из дома втихую ушел, не простившись?

– Брешут! – засмеялся громко бородатый Йорма. – Кто тебе такое наплел, а?

– Да, случились тут, – уклончиво отвечал Мирко. Ахти только плечами пожал: дескать, мне то же сказали, за что купил, за то продаю.

– Брешут, – отсмеявшись, повторил Йорма. – Он еще весной и нас упредил, и весь род. Иное дело, что некоторые никак в толк взять не могли, зачем ему на север непременно понадобилось. Только большак наш, дед Рейо, так сказал: пусть идет, а чтобы хоть на лен да на обмолот в те края поспеть, нужно ему как раз после общинной уборки уходить. А перед сходом, так Рейо Лахтинен сказывал, я сам оправдаюсь, тем более что общинное поле вместе с Антеро уберут. А так все честь честью, длинным языкам не больно верь, мне лучше знать. Так, жена?

– Так, Йорма, – подтвердила Кюлликки.

– Что же, благодарствуй, Йорма Тойвович, за то, что мне, чужаку, поверил да еще смуту с души прочь изгнал. Одно еще хочу знать: точно ли он со всеми как следует простился, не забыл ли, не обидел ли кого. Я про…

– Знаю, – вздохнул Йорма. – Это про Хилку ты. Тут я Антеро не судья. Одно могу сказать: сватов к Суолайненам мы не слали, дитя Хилка от Антеро под сердцем не носит. А дальше что станется: забудет его Хилка или вернется за ней сын – не скажу, не знаю.

– Я теперь скажу, – взяла, наконец, слово мать. Голос ее звучал молодо, по-девичьи. – Раньше у нас как было: росла девушка, учили ее всему, кормили, присматривали. Может, и не шибко строго – под замком-то всяко не держали, погулять можно было. И гуляли. Только как пора подходила, сказывали: за того замуж пойдешь, кого назначат, никто и не спрашивал, чего да кого девице самой надо. Конечно, горя дочке тоже никто не хотел. Если любый ее роду годился, все по-людски делалось. А бывало, что и не сходилось. Меня вот никто не спрашивал, хочу я за Йорму идти нет ли. Я тогда вообще ни за кого не хотела, боялась жизни. Зато ныне счастлива. Теперь то же, только перевернули все с ног на голову. Честь родовую строго блюдут – напоказ. Хочет девица на гулянье пойти – изволь. Приходит домой под утро – ее корят: зачем с тем да с тем гуляла, негодная. Нешто не знают, зачем молодые на гулянья ходят? А ежели незамужняя непраздной ходит? Раньше бы носа не воротили, да и женихи бы нашлись. Да что ходить далеко – у Нежданы, матери Хилки, почитай, то же случилось. Теперь иное: каждый хает, а более всего тот, от кого чадо. То ж с замужеством: не о молодых думают – о приданном да о выводном. Как такое случилось, когда – никто не понимает. А люди уж изменились, не вернешь. Вот и Хилке с Антеро не повезло. Здесь бы им вместе быть не дали. А стали бы таиться – того хуже бы вышло, сходом дело бы закончили, и ни Рейо Лахтинен не выручил бы, ни колдун, ни кудесник. Да и Хилка девушка не простая: сегодня кваса жбан в дорогу Антеро принесет, назавтра скажет, уходи, мол, не заскучаю. Это все известно, у молодых так должно быть. А вот в колодец зачем сигать, это мне непонятно: одно допускаю – дома с отчимом или с матерью крепко повздорила. Мы-то ее с того утра и не видели, не пускают ее к нам. Ты, Мирко Вилкович, правильно сделал, что ей первой все рассказал. И в том, что Антеро пока без нее ушел, беды не вижу. Если по сердцу они друг другу, две недели пути им помехой не станут.

Кюлликки остановилась, а потом продолжила:

– Меня другое заботит: Йорма тут храбрится, что сход ему не указ. Ой ли, муж мой дорогой! Со всем селом вздорить – добра не будет. Ахти умен оказался, как чуял, не стал своими руками чужой стыд укрывать, пусть и не совсем чужой, а дядин. Только сход иначе порешит. Скажут: опять надо за Антеро охотников снарядить. И тебя, Мирко, на сход позовут, ответ держать. И что тебе там говорить, правду ли, нет, – не угадаешь.

– А я еще не все ведь сказал, – отвечал Мирко. – Мы ведь с Ахти об этом тоже кумекали.

– И что же? – спросил благодушно Йорма.

– Дело нелегкое предстоит, – начал мякша, стараясь тщательнее подбирать слова, чтобы не задеть самолюбия отца Антеро и не огорчить его рассудительную, добрую мать. – Мы и так, и этак примерялись. Надо же, чтобы и вас в покое оставили, и Антеро, и Хилку, и Ахти. А как? Придумали. Правду сказать, мне это все не по сердцу, но ничего другого в голову не приходит.

Так вот: придется мне пред сходом вашим неправду говорить, да и не просто обманную, а настоящую ложь, и во лжи той клясться, ежели потребуют. Сказать я должен: мол, нет более на свете человека такого, Антеро Суолайнена, сына Йормы, сына Тойво, – сгинул он на моих глазах в трясине, когда, по обыкновению своему, по кочкам прыгал. А я будто видеть – видел, а спасти не смог, потому как далеко было, а веревки долгой под рукой не было. Только и успел он, что крикнуть, кого про смерть свою оповестить, да бусину эту мне под ноги кинуть. Знаю, худо поступаю, но не знаю, как иначе всем помочь.

Кюлликки слушала его молча, подперев щеку рукой и смотрела печально то на мякшу, то на Ахти. Йорма же, по мере того как Мирко говорил, все больше и больше серьезнел. После того как парень закончил, он еще помолчал немного, затем ответил, выговаривая каждое слово, будто топором набело работал:

– Ты, Мирко Вилкович, вижу, и вправду крепко думал. И совестишься ты зря – я хоть и старше тебя годами, а вряд ли что умнее выдумаю. Говорят, из рода ушел – будто умер. Про Антеро того не скажешь, несправедливо будет. Только вот из общины он точно ушел. А коли так, выходит, для рода он жив, и род про то знает, а для остальных умер, и их про то известят. – Он задумался опять. – На словах все складно выходит, да человек ведь так устроен, что любую ложь свою за правду выдает, а любое худо – за доброе дело. С дедом Рейо бы посоветоваться, да поздно, не успеем. Скоро на сход будут звать – шила в мешке не утаишь, про Ахти уж вся деревня знает, что воротился… Ладно, говори то, что совесть подскажет, Мирко Вилкович, не малец уж. Ни я тебе не судья, ни сын мой. Что скажешь, мать? – обратился он к жене.

– Что тут скажешь, – не отнимая руки от лица, мягко ответила она. – Оно, конечно, не по правде будет. А кто сейчас по правде живет? Хозяин небесный, он все видит. Коли правы – помилует, неправы – накажет, чтобы впредь неповадно было… Хилке сказывали, добры молодцы?

– Да, – заговорил не проронивший до сих пор ни слова Ахти. – Она согласна. А еще мы так решили: если через год Антеро домой не вернется и у нее самой охота не пройдет его искать, уйдет она туда, куда и он подался. Мирко сказывал, в мякищенских краях народу не много, а уж каждого нового человека и подавно помнить будут. И я с ней пойду, сопроводить.

– Ишь, хитрецы, – грустно глядя на него, улыбнулась женщина. И тут Мирко понял: ей давно известно – да и не ей одной, – что для Ахти Хилка не просто подружка и не просто двуродная сестра. Она видела все, но при Ахти не выдавала этого. И, должно быть, один только Ахти не подозревал о том, что тайна его – и не тайна вовсе.

Наступила тишина. Стало слыхать, как где-то скрипит колодезный ворот, квохчут куры, переговариваются люди. Кууси поглядел на людей круглыми карими глазами, положил умную морду хозяину на колени: «Что пригорюнился?»

Йорма почесал пса за ушами.

– Прохладно стало. Пойду, рубаху надену. – Он встал, расправил плечи, обвел всех взглядом и молвил утвердительно: – Будет горевать-то. Антеро жив-здоров, болото уж миновал сейчас. Хилке непотребства над собой учинить не дали да успокоили. Бусина волшебная – пусть волшебная, коли Тойво-покойнику так угодно было, – хорошего хозяина нашла, не пропала без дела. Глядишь, старик и не прогневается. Завтра же поутру пойду, требу ему положу. А если на сходе все обойдется, то и вдвое спасибо, Мирко Вилкович, что уважил, что участие принял. Теперь тебе к Виипуненам ворочаться надо. А после схода еще увидимся.

– Не благодари пока, Йорма Тойвович, – поклонился старшему мякша. – После все. Тебе спасибо, что со двора за такие мои речи не погнал.

– Будет тебе виноватиться, молодец, – молвила Кюлликки. – Ступай, не тревожься. И тебе, Ахти, спасибо, что друга не кинул, дорогу не заступил.

– Спасибо, тетя Кюлликки, – сказали Мирко и Ахти в один голос.

– Ступайте, не то припозднитесь! – наказал им Йорма. – Свидимся еще.

Мирко и Ахти пошли со двора. Путь их шел все по той же главной улице, сбегавшей к озеру. По середине дороги тянулись вдоль два желоба, шириною как раз чтобы входило колесо телеги. Между желобами вершков сорок или немного меньше. Говорить было больше нечего, оставалось ждать, когда позовут на сход, и Мирко просто так спросил:

– Отчего желобки такие по дороге? Для телег?

– Для них, – подтвердил хиитола. – Это дела древние. Говорят, это вольки еще завели, а другие отказываться не стали. Вот и пользуемся.

– Ага. А этот самый Рейо Лахтинен, которого Йорма Тойвович все поминал, это не тот ли старик, что мы на поле с внучками повстречали?

– Тот самый. Он в селе человек уважаемый, даже старостой был.

– Странный он, однако. А еще со мной о чем-то говорить хотел. Он и вправду такой грозный да праведный, как Йорма расписал?

– Не простой, да, пожалуй, – полуутвердительно произнес Ахти. – А так ты его не бойся. Вот ему-то первому все сказать и надо было. Жаль, не успели за всем. По молодости он по разным краям ходил, может, и у вас был.

Продолжив путь в молчании, к дому Виипуненов они явились точь-в-точь вовремя: Крета и Тиина уже принялись собирать на стол для вечерней трапезы, а баня была готова принять уставших работников. И работники были уже здесь: по переулку вышагивал Юкка, ведя в поводу гнедую, тянувшую телегу с сеном и инструментом. А позади, ведя еще двух лошадей, шли усталые поденщики – сегодня они успели много. Девушки-работницы уже разошлись по домам, а парни сначала обиходили коней, задали им корму и, распрощавшись с хозяевами, тоже ушли.

Кони хозяйские и приведенные Мирко поначалу косились друг на друга, прядали беспокойно ушами, а потом принюхались и замирились, стали есть из одних яслей.

Баня, как ее делали хиитола, была сухой и горячей, сидеть в ней можно было долго, рассуждая о том о сем. Потом выходить в предбанник, окунаться в огромную бадью с прохладной водою, пить квас, переводить дух и снова возвращаться в сухой, щекочущий ноздри жар.

Разговор опять пошел про погоду, урожай да пути-дороги с юга на север и обратно. Меж тем все находились в ожидании, и все знали, чего ждать: не каждый день уходили из Сааримяки люди, не каждый день топились в колодце молодые пригожие девицы, да еще и в зажиточной семье. «Вся деревня небось судачит про Хилку да про Антеро. И Ахти, знамо, достается, да и всех Суолайненов в десятом колене поминают, и всех Виипуненов. Одно интересно: большаки только сойдутся или все село созовут? Быстрее все же на всю деревню суда не будет – если разве большаки на узком совете между собой не договорятся».

Большаком в роду Виипуненов был дядя Юкки, Матти Виипунен, как успел Мирко узнать у Ахти. Кем был старший у Саволяйненов, к роду которых принадлежала Хилка, мякша так и не услышал. Едва вышли они из бани, мокрые еще, красные, вытираясь длинным узорчатым рушником, как с околицы послышался чей-то хриплый голос:

– Юкка, ты дома, что ли?

– Дома, сейчас иду, – отвечал хозяин и пояснил негромко: – Это Хейкн Саволяйнен прибыл, большак он у них. Пойду разузнаю, зачем пришел.

Но все и так поняли зачем. Тиина сбегала, принесла отцу чистую рубаху, и он направился встречать пришедшего. Пока Ахти и Мирко одевались, они могли слышать происходивший разговор.

– Доброго вечера тебе, Юкка, – пробасил старший Саволяйнен. – Ведаешь, зачем мы пришли?

– И тебе доброго вечера, Хейки, и тебе, дядюшка. Как не смекнуть? Сход собираете?

– Ага, и наш дедушка Матти пришел, – шепнул Ахти. – Сейчас нас выкликать будут… Хоть бы поужинать сперва дали, – с досадой добавил хиитола.

– Собираем, – раздался скрипучий стариковский голос Матти Виипунена. – Токмо не все печище, а одних большаков.

– Что ж от меня надобно? – для порядка спросил Юкка.

– Немного, братан, – отвечал Матти. – Дело-то известное. – Про Антеро Суолайнена судить будем. Для того нам твой Ахти надобен, а еще молодец тот, что с ним пришел, Мирко Вилкович.

– Ахти – это мне пояснять не требуется, – вежливо, но твердо отвечал Юкка. – А гостя вам на что? Какое ему до всего этого касательство?

– Ты, Юкка, меня не первый день знаешь, – загудел сызнова Хейки. – Все село уже прознало, а ты словно родился сейчас. Брось ты присловья всякие, не прежние времена…

– Жаль, – прервал его Юкка, несколько раздраженно. – Что сказать? Гость он, человек вольный. Позвать – позову. Захочет – пойдет с вами, а нет – и суда нет.

– Не пойдет, так приведем, – усмехнулся бас.

– Ты, Хейки, руками махать погоди, – урезонил его Матти на правах старшего. – Те времена, не те, а гость гостем и останется. И ты, Юкка, то ж, ровно гвоздь, что в каждую дыру воткнуться норовит: чего вздоришь?

– Вздорить нечего, – ровным уже голосом согласился Юкка Виипунен, – а дом свой обесчестить не дам. Парень вежливый, не жулик какой. Ахти я сегодня по двору работы задал, так гость моему олуху помогал во всем. И еще, – добавил он. – Ты, Хейки, хоть и здоров не в меру, а парень-то с севера один пришел и девять коней в поводу привел. Один с конями в такой путь не забоялся,..

– Так что? – самоуверенно хохотнул Саволяйнен.

– Так и тебя не забоится, – поучительно сказал Юкка. – Я тебе, Хейки, не грожу, а так, подумать советую. Тебе еще на сход идти, там пригодится.

– Ладно, – засопел Хейки, видно, не найдя, что возразить. – Время не терпит. Зови обоих. Дело долгое будет, чую.

Парни были уж готовы, когда Юкка, высунувшись из-за угла избы, поманил их своим длинным гуслярским пальцем:

– Подите сюда, парни. Вижу, знаете, зачем зову, да и слышали все. Тебе, Ахти, не пойти никак нельзя, знаешь. А ты, Мирко Вилкович, сам решай, вольному воля. А ежели что, я поденщиков своих мигом кликну, они ребята дюжие.

– Ничего, Юкка Антивич, – переврал на мякищенский лад Мирко имя деда Ахти. – Мне туда тоже не пойти нельзя. Антеро – уж не ведаю, как ты сам судишь-рядишь – парень добрый, отстоять его надо. И Ахти в обиду не дам.

– Ну, ступайте тогда, – пристально глядя на Мирко, молвил Юкка.

В сопровождении хозяина Мирко и Ахти подошли к калитке. Матти казался совсем уже дряхлым: невысокий, с редкими бровями и жидкими седыми волосами. Но глаза у старика были ясные, а когда Мирко посмотрел на дедовы руки, оставалось только крякнуть уважительно: такой крепкой ладони и сильным пальцам иной медведь бы позавидовал.

Задиристый Хейки был ростом не выше Мирко, но мощный, плечистый, крупноголовый. Лицо его, широкое, красноватое, с близко посаженными хитрыми глазами, обрамляла густая черная борода. Хейки был вряд ли старше Юкки, и Мирко подумал, как с таким неуживчивым да нахальным нравом смог он стать большаком богатого рода? Впрочем, может, именно характер и стал тому причиной, если не нашлось во всем роду другой силы, способной встать супротив?

Хейки, однако, до поры спрятал свой норов, увидев, что перед ним действительно не мальчишка, а сильный молодой мужчина, держащийся с достоинством.

– Поздорову, Матти Виипунен, сын Ханну, – приветствовал Мирко первым старшего. – Здравствуй, Хейки, сын Арво.

– Здрав будь, Мирко Вилкович, – отвечал старик.

– Доброго здравия, – важно, по-старинному – умел ведь! – изрек Хейки.

Поздоровался с большаками и Ахти – его тоже приветствовали, как взрослого и почти равного.

– Ныне у нас такое к тебе дело, – начал Матти, обращаясь к Мирко, – жил до недавних пор в селе нашем один человек молодой, Антеро Суолайнен, сын Йормы, сына Тойво. Парень правильный был, работящий – супротив ничего свидетельствовать не могу. То дела рода его, конечно, покинул он общину намедни, четвертый день тому пошел. Ушел так ушел, бывает. Однако вышло после, что, может статься, не все долги отдал, не все обещания сдержал. Вот и послали мы Ахти, сына Юкки, за ним, дабы если не вернул его, то вызнал бы, в чем дело. Вот Ахти сам вернулся, а вестей не принес. А еще прослышали мы, оттого такое случилось, что по пути он тебя встретил да от тебя все ему надобное и узнал. Вот и призываем мы тебя, и Ахти заодно, на сход. Большаки одни сойдутся лишь: чтобы нам справедливо все решить, надо твое и Ахти свидетельства слышать. Коли желаешь по правде отвечать – окажи участие, пожалуй с нами. Не желаешь по правде – так лучше не ходи. Ты гость, неволить не станем, мы в Сааримяки правду чтим. Так каково думаешь? – закончил старик свою длинную речь. Видно было, что это занятие ему привычное, потому что дед ни разу не замешкался и не сбился, не уронил ни единого лишнего или неосторожного слова.

Мирко не ударил в грязь лицом, ответил:

– Тот, кому правда жить мешает, тот бы раздумывать стал. Гость, не гость – мне таить нечего, Правда и на севере, и здесь, и везде одна, потому и живы еще люди. Я про Антеро Суолайнена клеветать не стану, а что знаю, то и скажу. Сейчас идти?

– Хорошо молвил, – одобрил старый Матти. – Ежели не шибко голоден, лучше сейчас, а то все уж собрались.

– Негоже почтенных людей ожидать заставлять. Потрапезничать успею, – рассудил Мирко. – Идемте не мешкая.

– Ступай, сын, – напутствовала Ахти мать. – Да помни: с роду Виипунены глаза ни от кого не прятали.

Ахти обернулся и кивнул только:

– Хорошо, мать.

«Вот это диво, – подумал Мирко, – Крета сама не столь уж давно в род вошла, если даже с мужем сравнить, а сына взрослого вон как строжит!»

Идти пришлось снова вниз, к озеру, к сборной избе. Навстречу попадалось немало сельчан, и все уж знали, куда направляются большаки с молодцами – Мирко опять не забывал поздороваться с каждым, хотя некоторых, возможно, приветствовал уже во второй раз. На холм спускался безоблачный вечер, и солнце, уже нежаркое, играло ласковыми лучами, блестя на поверхности воды. Работы в поле на сегодня закончились, и одни только пастухи еще не спешили покидать пажити: день выдался славный, хороший для выгона. Не торопились и рыбаки – безветренная погода и тихий плеск воды не отпускали от себя, да и клев, видно, был не плох. От леса двигалось стадо коров – кто-то водил животных на дальний выпас, а девчушки-подростки, ловко управляясь с хворостинами, гнали домой важных гусей.

Сбор проходил в просторной избе с высоким резным крыльцом. Стояла изба на последнем взгорке, перед озером, дальше на берег сбегал недлинный, но крутой скат. У воды теснились лодочные сараи и сушились сети. К изумлению своему Мирко заметил новую, неконченую еще насыпь и выстраиваемый по-над ней мощный, в три человечьих роста, тын. Дядя Неупокой показывал ему бересты с рисунками южных крепостей, чертил палочкой на песке стены, ворота, рвы и башни, и Мирко имел понятие об укреплениях, защищавших города на Вольных Полях и за Камнем. За первым тыном, внутри, ставили другой, чуть ниже, промежуток опять засыпали, укрепляя его, да и внешнюю насыпь, деревянными решетками и камнем. В Холминках простецкий однорядный тын возвышался на крутом взгорке, охраняя несколько изб. Никто нападать на их село не собирался, а стародавний тын был скорее памятью о смутных временах, когда народы из-за Камня, словно уставшие жить в родных местах, пошли на восток и юг немногочисленными, но сильными отрядами. Но сюда-то, в глухую Четь, какое пришлое войско заглянет? А разбойничья шайка в Сааримяки и без тына не сунется – себе дороже обойдется: лесовики мигом изловят и перебьют. Сейчас, однако, Мирко спрашивать ничего не стал.

Народу вокруг сборной избы скопилось немало: больше, судя по родовым знакам – особой вышивке, оберегам, украшениям, – здесь были Саволяйнены, Суолайнены и Виипунены. Попозже – Мирко знал это – Юкка и Крета тоже придут.

Топилась изба по-черному, и, благодаря большим потолкам – чуть не вдвое выше прочих жилищ, – в ней еще была устроена горница. Окна были раздвинуты – в избе, видно, было душновато. Пришли большаки всех родов (Сааримяки было самым крупным селом во всей Чети), колдун-хиитола, да кудесник-полешук, да их ученики, да те, кого призывали к ответу.

На крыльце стояли двое: дед Рейо, все в тех же полосатых портах, и еще старик покрепче. Облик его также был не обычен для этих мест, но не для Мирко. Льняные прямые волосы его были убраны назад и спадали на плечи. Лицо твердое, словно высеченное из гранита, лоб высокий, большие горящие глаза, узкий, с горбиной нос, лохматые, вразлет брови, плотно сжатые губы, длинные усы. Шею его украшала серебряная гривна с зигзагообразным и чешуйчатым рисунком с двумя полуконскими, полузмеиными головами на концах. Рубаха у старика была навыпуск, отделанная вышивкой и тесьмой, левую руку украшал серебряный обруч. А самое главное, что с серебряного, тонкой работы пояса свешивался оберег в виде уже знакомого Мирко символа: три камня на кольце, соединенные с центром лепестками-спицами. «Вольк! – догадался мякша. – Видно, не совсем еще сгинула в Чети память о тех, кто давно уж ушел за Камень, где видел их дядя! Значит, и тот, желтоволосый на белом коне, которого зарезал Мирко, тоже был из вольков?»

– Это староста, – шепнул ему на ухо Ахти. – Самый богатый человек в Сааримяки. Зовут чудно: Кулан, а родовое имя – и того почище, язык сломаешь: Мабидун. Чудной, почище деда Рейо, но кузнец, каких не сыщешь!

– Это ты чудной! – зашептал в ответ Мирко, пока они шли последние сажени ко крыльцу. – Это ж вольк! А я думал, тебе ведомо, какие они!

Ахти ничего не ответил, только глянул на Мирко удивленно: «Что ж ты, мол, говоришь такое? Какой же это вольк – они все померли давно!»

Мирко уже было приготовился в очередной раз повторить ритуал приветствия, но тут их заметил Рейо.

– Гляди-ко, пришли! – толкнул он в бок старосту. – Теперь все собрались, начинать время.

– Погоди, Рейо, – шикнул на него Кулан. Мирко показалось, что эти двое – старые приятели.

«Что ж, уже лучше», – подумал он, хотя знал, что сход все равно будет судить по правде, а не по тому, кто кому кем доводится.

– Ты ли будешь Мирко, сын Вилко из Мякищей, – взмахнув бровями, обратился к мякше староста, и изрядный живот над серебряным пояском солидно заколыхался.

«Да, он действительно не из тех вольков, о которых дядя говорил, – мелькнула у Мирко мысль. – Те на лишний вершок боятся пояс отпустить, ибо воины».

– Так меня зовут, Кулан Мабидун, – без запинки выговорил Мирко.

– Тогда ты тот, кого мы ждем. Поднимайся к нам и входи.

Староста поворотился и прошествовал внутрь. Рейо же задержался и подождал, пока Матти, Мирко, Ахти и Хейки взойдут на крыльцо.

– Входите, входите, – буркнул он односельчанам. Те нехотя, но послушались, и старик на мгновение удержал Мирко на пороге.

– Ну, – спросил он, глядя ему прямо в глаза, – правду будешь молвить или Антеро выручать удумал? – Взгляд у деда Рейо сейчас был жестким, колючим и неприятным, но Мирко был не из тех, кого легко проймешь.

– Как правда велит, так и поступлю, – ответил он, не отводя взгляда.

Рейо понял, что на испуг молодца не возьмешь, и хмыкнул:

– Хитер. Ладно, входи. Мирко шагнул в избу.

В просторном помещении собралось человек сорок. Все лавки были заняты, свободными оставались только места близ красного угла рядом с Куланом, там должен был сидеть Рейо, и напротив, где предполагалось поместить Мирко и Ахти. Лестница вела в горницу, где при случае останавливались проезжие важные люди; печь стояла напротив входа, в правом углу.

На той же стороне, что и Мирко с Ахти, усадили Хилку. Справа от девушки сидел русоволосый, пригожий собой мужчина лет сорока пяти, с ровной бородой и пышными пшеничными усами. С виду он был спокойный, складный, загорелый от работы в поле. Сразу, как Мирко вошел, мужчина так и вцепился в него взглядом, будто наизнанку вывернуть хотел. «Отчим», – догадался парень. Жена его была скорее из полянинов, чем из полешуков: мягкие каштановые вьющиеся волосы, стройная, подобранная фигура, своя, не четская вышивка. Лицо молодое, но нервное, даже чем-то злое, и в то же время несчастное, а от носа к губам пролегли две четкие линии, почти морщины. Глаза сухие, но припухшие и красные, как будто она перед этим много проплакала.

– Рейо, дверь притвори хорошенько, старый леший, – скомандовал Мабидун. – Не хватало нам, чтобы вся площадь друг друга за косы таскать начала. Бабы, дело известное, – усмехнулся он в усы, нисколько не смущаясь Хилки и Нежданы.

Присмотревшись, в самом затененном углу мякша приметил еще одну женщину-старушку с крючковатым носом, одетую в старинную, но чистую и аккуратную одежу. «Большуха, должно быть», – подумал он.

– Окно, может, еще прикрыть, а, Кулан, – не спустил ему Рейо. – Подохнем, а слова наружу не пустим. Тут нас и отопрут, тепленьких еще…

Он хотел развить тему, но тут та самая старуха неожиданно зычно прикрикнула из своего угла:

– Ишь, разошлись, дурни старые! Вы так и чрез седмицу не кончите! Бабы за косы, а я вас сейчас за бороды, да лбами, вот звону будет!

Вся изба так и заходила от хохота. Ахти, согнувшийся пополам, сквозь слезы попытался объяснить Мирко, в чем дело:

– Это бабка Горислава. Она у Бредовичей в роду большуха, как муж у нее умер. Отец говорит, что смолоду и дед Рейо, и Кулан-староста за ней ухлестывали, только она за Некраса Бредовича вышла, с ней он большаком стал, – а неприметный вроде мужичок был. И род с ней в уважаемые выбился.

– Хватит, – серьезно произнес Кулан, когда хохот наконец угас. – Все вы знаете, люди добрые, зачем мы здесь собрались. – Говорил он чисто, сразу видно, на родном языке. Выходит, вольком он был только по облику да имени, чудом прошедшему сквозь столетия. – На случай, если запамятовал кто, повторюсь ненадолго. Отпустили Суолайнены из рода Антеро, сына Йормы, сына Тойво. На вольные выселки отпустили. У общины позволения не спросили. Он и ушел. Четвертый день кончается, как ушел. Верно говорю, Рейо?

– Правду молвишь, Кулан Мабидун, – четко отвечал дед. – Только…

– Погоди, я еще не все сказал, – взял опять слово Мабидун. – На общинное поле Антеро, как полагается, отработал, ушел после, потому с этой стороны все по правде.

– А на пажити? – спросил кто-то справа. – На пажити что?

– Нешто не ведаешь, Негляд Славич, – поворотился староста, и серебряные обереги на пояске мелодично звякнули. – Антеро весь травень-месяц общинное стадо на островины водил. Кто еще из наших пастухов коров так обиходил, а? Бабы после нарадоваться не могли.

– Колдун потому что, – прошипела женщина слева. – С лешаком якшается да с болотником!

– Все бы так якшались, не беднее меня ходили бы, – оборвал завистника Кулан. Видно, действительно богат был да крут.

– А травы болотные, за которыми купчины из самой Кресальной страны приезжают да золотом сыплют? Норма и Антеро и собирают! На что тын городим? – Это от западной стены выступил седой мужик в синетной рубахе.

– Ну, не токмо они…

– На что нам тын… – понеслись крики.

– Ну да, не токмо! – не сдавался мужик, и седина его благородно блестела в свете розоватых уже лучей, смотревших в окошко позади него. – Еще я с внуками – Ярри Сало, ежели не знает кто, – обратился он специально к Мирко, – да Златко Нежатич с сыном. Только супротив Суолайненов все мы дети малые. Все я сказал, – закончил сердитый Ярри.

– Хватит крика, – оборвал всех Кулан. – Бороды поотрастили, а блажите, ровно олухи. Теперь вот и до сути дошли.

Мирко заметил, как сжались пальцы отчима Хилки, как зажглись глаза у Нежданы, как отхлынула кровь от лица у самой Хилки. «Да, – призадумался парень. Пока обсуждали труды Антеро, он слушал с любопытством, но и только. То, что Антеро не был праздным человеком, это было понятно с самого начала их встречи. – Тут дело-то похлеще, чем Ахти представил. Ну, ему за любовью не видно. Права была Кюлликки: дома у Саволяйненов причина кроется. Придется ровно по болоту без тропы ступать. Слегу бы кто дал, что ли!»

– Вот она и суть, – невозмутимо и с прежним достоинством продолжал Мабидун-кузнец. – Как ушел Антеро – все по правде. Через день же Хилка, дочь Ристо, руки на себя наложить удумала. Поступок скверный, только вот на кого та скверна ляжет, о том мы и должны рассудить, – говорил староста.

Все затихли.

– Правда о чем говорит: ежели был у молодца с девицей сговор про свадьбу и родители о том ведают, свадьбе быть. Тем более если девица дитя под сердцем носит. Так? – На этот раз Кулан обращался уже не к Рейо, да и не к большакам, а к двоим, сидящим справа от него.

Один был бородатый, с длинными седыми волосами, схваченными налобной повязкой и в долгой рубахе со слабым поясом, к которому были привешены обереги. Вышивка на рубахе была проста, но выразительна: по подолу шел солнечный круг, а по вороту да рукавам – громовые знаки. Лицо у старика было благородное, чистое, а желтые, как спелая рожь, глаза светились умом и – что стало нечастым – верой.

Другой был тоже немолод и тоже беловолос, но не сед. До старости лет удалось ему сохранить сильные, густые волосы. «Вот, видать, колдовская сила!» – изумился Мирко. Колдун был одет в красную рубаху, отделанную полосками белой и черной тесьмы, и штаны, снизу отороченные мехом. На стальном поясе из пластин были изображены священные знаки, звери и птицы. На ногах были диковинные кожаные башмаки с загнутыми носами и онучи, переплетенные ремнями. Мирко присмотрел, нет ли на ремне того самого знака, что и на бусине. Но нет, не было. Грозен был колдун, но не сердит. Рубаха на вороте была сколота фибулой с громовым знаком. «Вот кто решающее слово скажет», – подумалось Мирко про обоих.