Текст книги "Прямое попадание"
Автор книги: Алексей Позин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– От бомбы.
– Как... от бомбы? Врешь!
– Точно. Тут раньше мой дядька с пацанами в лесу автоматы находил, тут знаешь какие бои были! Ого-го!.. В лесу и сейчас самолет сбитый лежит... Ну как баран тебя, ой умора!
– Врешь про самолет? Далеко?
– Да чего "врешь"! и недалеко совсем! Мы с ребятами туда ходили, немецкий, с крестами.
– Своди, а, Сань? Давай сходим, а?
– Давай. За грибами пойдем, покажу. Мы с тобой от всех отстанем, глаза Сани загорелись, – самолет посмотрим, а потом на них – ага-га-га!– из кустов нападем, точно?
– Пойдем завтра, они за грибами идут, точно?
– Пойдем! Еще, знаешь, у нас в лесу мины есть, к нам даже саперы приезжали, целый склад нашли. А змей у нас! И гадюки есть...
– Тебя кусали?
– Не-е, я один раз наткнулся на болоте, она с пенька на меня как свистнет, так я чуть дом не пролетел.
– Сань, а в чем это у твоей бабушки цветок на окне стоит?
– В горшке, в чем же еще!
– Нет, а в таком железном, как ведро, но только не ведро?
– А-а, в каске! Немецкая каска. Я уже просил, когда она с ремешком еще была, бабка его куда-то приделала.
– Настоящая каска! – Надо будет попросить. Он и так наберет, говорит же, что в лесу полно. Привезу – все завидовать станут, настоящая фрицевская каска. Это вам не бумажные погоны.
– А тут знаешь их сколько, и наши, и фашистские. А пулек – я один раз целую ленту нашел!
– Пойдем поищем!
– Пойдем, только я сначала...
– И я тоже.
– А если побрызгать перед коровой, так она в этом месте всю траву выест.
– Врешь! Давай попробуем!
– Смотри.
– Ой ты, правда, а я перед той!.. Смотри, смотри, а чего они так?
– Они соленое любят, им соли не хватает, не посолишь другой раз баланду – есть не будут.
Около деревенского дома, под забором Андрей нашел прострелянную в затылке советскую каску, он узнал ее из кино и по картинам, и несколько винтовочных пуль. Для их Луговой это было бесценное богатство, а когда они уезжали, хозяйка подарила ему ту, с загнутыми полями и уступом, немецкую каску, в которой стоял у нее горшок с геранью.
Обе каски он привез домой, и, когда их рассмотрел, то стали они уже как бы другими – вокруг был сад с забором, красивый дом на высоком фундаменте. Не было низенькой избы, загадочного сеновала, бродящих кур и дружных барашков, не целился в глубине ржаного поля отец в парящего ястреба, не выпрыгивал из травы обалделый от счастья Чок, не стоял в отдалении громадный лес, в котором была заброшенная братская могила,– ее нашли грибники, и где ржавели самолеты – как с крестами, так и со звездами на фюзеляже. Настоящие каски ребят как-то особенно не удивили. Играл Андрей в одной, но она была очень тяжелая, он вспотел, к тому же их деревянные пистолеты и винтовки показались такими ненастоящими, такими очевидно игрушечными, что хоть выбрасывай. Лежали каски около калитки и напоминали о чем-то неприятном, калитка к ним в сад была всегда открыта, сначала исчезла немецкая, потом и наша, пробитая и непобедимая.
Ознакомившись со всеми деревенскими достопримечательностями, Андрей все чаще посматривал в сторону своей лодки. Время шло к возвращению домой, и дел было полно. Он вычерпывал воду из-под стланей, ополаскивал затоптанную любопытными палубу, а заодно знакомился с потаенными уголками и содержимым в рундуках. Пару раз мимо него пробежал в камышах небольшой зверек, похожий на мокрую кошку. "Наверное, хорек", – сказал отец. В заводи плескалась некрупная рыба.
Сила тока
Тронулись в обратный путь. Мотор завелся, экипаж расселся по рундукам, а через какое-то время под ветровым стеклом разожгли примус, вскипятили воду, пили чай с хлебом и паштетом из консервной банки – очень вкусно: толстенный ломоть, и на нем толстый слой паштета, от одного вида становилось сытно.
Маховик бешено вращается на одном месте, и точно с такой же скоростью, объяснил отец, крутится винт в воде. Из-под словно стоящего на месте серебряного маховика торчит цилиндр со звездой, из него выглядывает белая фарфоровая свеча, от которой толстый красный провод уходит куда-то внутрь. Все здесь на корме мелко-мелко дрожит, а если что-то лежит сверху крышек, то сползает от центра к бортам. Заметив, что с тыльной стороны мотора бьет струйка воды, Андрей отвлекает смотрящего вперед отца, и тот объясняет, что это струйка охлаждения мотора, вода идет теплая, даже горячая. Осторожно протяни руку и сам увидишь. Все же страшно около тарахтящего мотора, и сначала он касается пальцем теплого, тряского металла.
– А это что? – спрашивает неугомонный Андрей и почему-то тянется к острию свечи и вдруг оказывается у ветрового стекла, на другом конце лодки.
В следующее мгновение, когда прошло потемнение в глазах, он ощутил в той руке, которой тянулся к мотору, холодную, даже какую-то голубовато-серую ломоту и пустоту. Лицо отца спокойно, даже усмешки нет, он грозит со своего места у мотора пальцем, потом подзывает.
– С этим не шутят, – кричит он, – здесь напряжение... ого-го-го. Так может трясануть, что в больницу придется сдавать...
Незаметно они вышли на огромное водное пространство – Московское море. Подул другой ветер, вокруг лодки заиграла какая-то самостоятельная волна, вместо пятен видимого еще недавно дна теперь была только темная толща воды. Андрей вскоре обратил внимание на какое-то ярко-желтое сооружение подозрительной, если не зловещей, архитектуры слева.
– Электростанция, – предвидя его вопрос, пояснил отец.
Чем ближе их лодка подходила к этому ядовито-желтому, незнакомому сооружению, тем больше его охватывало беспокойство. Андрей не мог оторвать от этой черной, зубастой пасти взгляда. Ему стало казаться, что их сейчас вместе с лодкой куда-то затянет, всех там перемелет – неужели этого никто в лодке не понимает, что они могут скоро все пропасть в этой страшной пасти, как они могут так спокойно смотреть по сторонам, вперед по курсу, когда страшная опасность вот же она, поджидает их! Андрею стало так жалко родителей и всех, кто не понимал, что с ними сейчас может произойти, если они и дальше будут приближаться к этой зловещей пасти. Он бросился на корму и стал умолять отца не подъезжать туда. Над ним смеялись и спрашивали: куда "туда"? Он показывал в сторону решетки электростанции и готов был расплакаться. Каким наивным он был тогда!
Шлюзование
Несколько шлюзов они прошли с караваном из шести черных деревянных, обоюдоострых небольших барж с громадными деревянными рулями. На них плыл целый табор – водники позвали москвичей к себе в гости, угощали чем-то вкусным и горячим, приготовленным тут же, на палубе, на костре, шутили, смешно рассказывали какие-то случаи из своего сезонного кочевания – было весело, это все запомнили. Затем был многокилометровый перегон, и от каравана они отстали. Тянулись унылые бетонно-каменные берега канала, плавные повороты, за которыми, казалось, вот-вот будет шлюз: причальные быки, башни, черные ворота со зловещими, как вход в ад, огромными створками.
К очередному шлюзу они подошли к вечеру. Узнали, что смогут пройти его только под утро, когда подойдет другой караван, правда, ожидаются еще "пассажир" и самоходка, но когда – неизвестно. Развели на каменистом берегу в заводи за причальными быками костер и стали готовить еду.
Отец с дядей Юрой несколько раз ходили в диспетчерскую: сначала им сказали, что ждать придется до утра, но потом отец повел их с мамой куда-то, сонных, они уже угрелись в своих мешках. (Тете Люсе пора было на работу, и она оставила их еще на Большой Волге.) Немолодой часовой в плаще с капюшоном и винтовкой на плече сопровождал их в кромешной темноте. Помахивая фонарем, он что-то бесконечно рассказывал свежим слушателям, и в один из таких взмахов луч света как бы случайно выхватил буквально под ногами у Андрея черную бездну: никакого даже полушага – малейшее движение вперед, и он летит вниз метров шесть, если не больше, на стоящие там рядком самосвалы и тракторы.
– Ой, тут яма, – сказал Андрей остатками сонного голоса.
– Да-да, мы стенки шлюза ремонтируем, – подтвердил часовой, махая фонарем. – Тут левей надо.
Дошли до освещенной бетонной башни с барельефами – колосья, ленты, звезды – под крышей. По узкому шаткому верху опускающихся ворот перешли на ту сторону. Внизу, совсем глубоко, в тускло освещенной, пустой и мокрой яме шлюза стоял шум от просачивающейся через щели в воротах воды. Справа черная, лоснящаяся плоскость начиналась прямо у ног, всего несколькими сантиметрами ниже их подошв, и сразу представлялась во всей своей толще и невероятной тупой мощи, да еще мостик этот был какой-то наклоненный, подрагивающий от каждого их шага. Как-то не очень верилось в его основательность, и только присутствие взрослых сдерживало Андрея, чтобы не сбежать с него на верный и вечный берег, закованный в камень и бетон. Невозможно было поверить, что эта вот хлипкость и дрожание металла от каждого их шага и есть то сооружение, которое сдерживало эту водяную многокилометровую массу, уползавшую из-под пятен света вокруг шлюза куда-то в бесконечную черноту, обозначенную красно-зелеными точками по берегам канала. Поднялись по крутой железной лестнице с просвечивающими ступенями и очутились в просторной комнате с железными низкими шкафами в центре, к ним подошел человек с доброжелательным, приветливым лицом – дежурный диспетчер Чуркин. Он показал им, как управляется шлюз: продемонстрировал работу контрольного прибора, без подключения камер. Все это и было назначением железных шкафов в комнате. Если бы он взаправду включил механизмы шлюза, тогда бы они прошли его, но Чуркин объяснил, внимательно изучая их лица, что может это сделать, если только они оплатят государственную стоимость шлюзования. Никита Владимирович поколебался и решил ждать "попутчика" – деньги в дороге могут понадобиться в любой момент. Чуркин сказал, что скоро должен быть пассажирский и тогда он разрешит им пройти. Самостоятельное шлюзование маломерного флота запрещено, надо обязательно в камере шлюза швартоваться к большому судну.
Из окна диспетчерской Андрей с мамой наблюдают шлюзование. Глубоко в огромной темной камере по одной стенке дымит старенький, весь освещенный "пассажир", за ним притулилась небольшая самоходка с освещенной постройкой на корме. Их родная "Вега" отсюда казалась такой крошечной и беззащитной, что трудно представить, как они все в ней умещались-то все это время стояла у другой стенки.
Мужчины держатся за скобы в стене шлюзовой камеры. Вода прибывает, пенится, возникают огромные водовороты, они водят находящиеся в камере суда, видно сверху, и норовят оторвать лодку от стенки. Андрей на расстоянии ощущает, как непросто отцу и дяде Юре на руках изображать чалку – так неудобны эти огромные мокрые крюки и плавающие в стенах шлюза кнехты. Легкую лодку все время водит. Команде надо постоянно, по мере прибывания воды, перехватывать мокрые, скользкие и редкие скобы в бетонной стене – одна скоба вот-вот должна уйти под воду, а до следующей не так-то просто дотянуться расстояние между скобами рассчитано на большие суда, маломерный флот тогда в расчет не брался. Отец достал их дюралевые байдарочные весла и пытался ими как-то зацепиться, но ничего не вышло.
Суда словно поднимались из какого-то другого мира. Когда наконец пароходы полностью – трубами, палубами, рубками – вздымаются над шлюзом, их лодка, в ярком свете прожекторов, как на ладони. Мужчины на корме, дядя Юра наматывает и дергает шнур стартера, умница мотор запускается и толкает лодку вперед. Пройденный отрезок канала, с огнями за шлюзом, словно проваливается в черную пустоту. Пароходик орет, докладывает о своей готовности идти вперед, и тонкий и шаткий мостик, по которому они переходили с того берега на этот, медленно исчезает и затаивается под темной водой. Зажигается зеленый семафор. Прошлепал теплоход, тихо прополз сухогруз, протрещала "Вега" – бетонные стены эхом моментально подняли и приблизили их к ним и посадили в лодку, пора уходить отсюда. (Андрею стало чуточку стыдно от мысли: здесь тепло, а на воде холодно и неуютно, и от этого стыда захотелось в лодку еще сильнее.) Однако Никита Владимирович договорился с дежурным, и Чуркин разрешил матери с сыном переночевать на полу теплой и сухой диспетчерской.
Ясное утро и ночной ливень
От утренней воды шел холод, таяли клоки рассветного тумана. На бетонном "быке" перед входом в шлюз сидел рыбак с несколькими донками. Диспетчер Чуркин разбудил Ингу Серафимовну с Андреем пораньше, до прихода сменщика. Каменистый желоб канала порос высокими желто-фиолетовыми и розово-лиловыми цветами. Мужчины с Чоком в ногах крепко спали в лодке за причальными быками под целлофановой пленкой.
Они позавтракали и спокойно своим ходом к вечеру подошли к шлюзу в Икше – это уже совсем близко от Москвы, по воде – километров пятьдесят. Если, скажем, не останавливаться, то, учитывая их скорость, к утру следующего дня они бы дочапали, как говорил Никита Владимирович, до Химок. С ночевкой – только к вечеру следующего дня могли быть на месте. Чтобы всем не мучиться малоинтересной и однообразной дорогой по каналу, женщин и детей, то есть Андрея с мамой, решено было отправить домой железной дорогой.
На станции Икша они сели в пустую электричку, от Савеловского вокзала на такси проскочили ночную Москву, на Курском еле успели, билет брать не стали, на последнюю электричку до Железнодорожного. Андрей так устал и от впечатлений, и от дороги, что спал и в поезде, а потом и в такси. А в "своей" электричке он просто лег на лавке, подложив под голову брезентовый рюкзачок, с которым еще в войну – вчера была, казалось ему тогда – отец ездил на юг за продуктами... Уже в дороге ему начали сниться бесконечные водяные валы, тяжелые и холодные брызги, летящие в лодку через ветровое стекло, и все время словно наваливались откуда-то огромные и равнодушные буксиры, с приближающимся шумом колотящие по воде громадными колесами по бокам.
А когда они в полной темноте шли от своей станции, разразилась грозаони видели вспышки молний где-то над Москвой, в том направлении были сейчас отец с дядей Юрой, они прибавили шагу, но не успели – ухнул ливень. Ни зонта, ни плаща у них не было, они разулись и с песнями шлепали по середине пустого ночного шоссе сначала мимо его школы, а потом темных спящих домов. Возбужденные, мокрые насквозь, они с веселым шумом вторглись в свой дом, долго колотили в дверь – их никто, понятно, не ждал – своя домработница Надя уехала в деревню в отпуск. Наконец заспанная Марья Николаевна, домработница Крючковых, открыла, и они легли спать.
Какие волны качали Андрея во сне в ту ночь, на какие водяные горы только не взбиралась их утлая, но такая теперь родная лодка, подталкиваемая надсадно трещавшим мотором, и как они все после этого низвергались куда-то в бездонную пучину и летели, летели... Даже во сне дух захватывало. Спал он долго, а утром первая мысль была: хорошо ли зачалена лодка, не утянуло ли ее течением при заполнении водой камеры шлюза.
Но стены вокруг были с удивительно знакомыми обоями – совсем как дома.
Глава 7. Первая победа
Пальцы от снежков онемели, ломит под ногтями, хоть кричи. У пацанов небось так же. Никто вида не подает, пройдет сейчас, мамочка. Сунул руки под мышки, еще больней стало. Как летом: наешься мороженого, во лбу как схватит, будто башка сейчас развалится, зато потом тепло так становится.
– Робя! Э, робя, гляди-ка, Ворона, немецкий автомат достал!
Это Коля Викторов, их мастер-оружейник, такие из доски модели, особенно пистолетов, вырезает со всеми кнопочками и насечками, что не отличить. Точно, у Вороны в руках что-то черное. Господи, как стрельнет сейчас, все и попадаем, как в кино. Даст очередь... Может, к Кольке во двор смыться?
– Ты что? Это духовой. – Малыш, что значит брат Ворона, даже не оглянулся, гаденыш, и молчал. – Ему за автомат знаешь что бы было?
– Откуда он его взял-то?
– Принес вчера откуда-то. Выиграл, наверное... Не зна-аю!
Васька Воронов был постарше их года на три, на четыре. Он давно вел взрослый образ жизни – играл в карты с поселковой шпаной, выпивал, хулиганил, имел приводы в милицию, откуда его вытаскивала мать. Ярко крашенная моложавая женщина, пытавшаяся одеваться модно, то есть в соответствии с рекомендациями журнала "Работница", она работала в поселковом совете и была озабочена, секрет, который невозможно скрыть от посторонних глаз, устройством своей личной жизни – с отцом Васьки она рассталась давно и теперь усиленно вила семейное гнездышко с отцом Малыша.
– Руки вверх! Хенде хох, хенде хох! – Как в кино, когда немцы идут цепью, прижав автоматы к бедру и выставив острый локоть, на них по дорожке быстрым шагом в сером коротком пальто с поднятым воротником шел Васька Воронов с чем-то черным и устрашающим в руках. – Вверх руки, недоноски, руки, все к стенке! Подымай, кому сказал! Ну! Быс-с– стра!..
– Ладно, Вась, покажь пистоль... Дай подержать.
– Это что, Васьк, стартовый, да?..
– Ты что, это не стартовый...
– Васьк, постреляем или в лес пошел?
– Малыш, что с ним в лесу делать? – брату снисходительно. – Фиг вам, а не пострелять! Пульку кто даст, тому дам, мало пулек... Андрюшенька, как у твоего бати ружьецо-то?
Запомнил, гад, как я рассказывал, что у моего отца есть ружье двенадцатого калибра. Нашел, что сравнивать.
– У него охотничье, оно больше... – Настоящий пистолет, гад, достал, мне бы...
– Ладно, больше. Это и не ружье, а пистолет духовой... Как он меня тогда вел, все Москву обещал показать, помнишь? – Посмотрел и отвел глаза.
Помню, как ты, опустив голову, плелся месяц, наверное, назад в "белые дома" показывать нам с отцом, кто украл мои лыжи, – это я хорошо помню, подумал Назаров и посмотрел на Ворону: что хочет, на что намекает?
"Белыми домами" в те годы в Салтыковке называли территорию вдоль шоссе, застроенную одинаковыми двухэтажными бараками. Они сначала служили общежитием мелиоративному техникуму, а когда учебный корпус сгорел, отошли под казармы какой-то технической части, которая после войны была отсюда выведена.
Местные "белые дома" обходили. На воровство там смотрели снисходительно; по праздникам напивались до умопомрачения и поножовщины. Вора здесь всегда оправдывали, пытались свести инцидент к шутке. Обычно в поселке пропадало с чердаков и террас вывешенное на сушку белье, иногда у запоздавшего прохожего снимали часы, забирали "лишние" деньги. У себя, правда, особенно не шумели. Более серьезные дела проводились на стороне. Милиционер в "белых домах" был свой; низкорослый, молчаливый и хитрый, ходил не поднимая глаз и был в курсе всей жизни домов. При официальном визите находил запасы сахара, самогона, "машинку", все тут же уничтожал, и никто ничего, лишь бы с собой не повел. Женщины и мужчины посолидней (в таких шебутных местах всегда оказываются люди случайные основной массе, но пользующиеся уважением, за свою положительность и терпимость) заводили с участковым разговоры, например о переселении. Потому что говорить об этом между собой в "белых домах" не любили. Очень часто такие разговоры кончались мордобоем.
Кто в какой комнате здесь жил, можно было определить, и то не всегда, только по месту ночевки. В коридоре полной грудью не вдохнешь, сизый от керогазов и керосинок воздух забивал нос и легкие – некоторое время новичок стоял с выпученными глазами, растопыренными руками, колеблясь, бежать ему назад, глотнуть свежего воздуха или продираться дальше.
От поселка "белые дома" были отгорожены заборчиком и зарослями боярышника. Вдоль кустов стояли невыносимо смердящие туалеты и громадные саркофаги помоек с воробьями, кошками, а летом еще и мухами вокруг открытых квадратных люков. Дорожки к "общественным местам" шли между картофельных наделов, детских песочниц, качелей. Опытные самогонщики прятали свой продукт в уборных: бутыли закупоривали, обвязывали, опускали в дыру и крепили под помостом.
Воронов с лабиринтом "белых домов" знаком был досконально. Он шел впереди, засунув руки в пальто, втянув шею в поднятый воротник, и периодически цыкал в снег перед собой. Ноги идущих расползались по хребту узенькой снежной тропки. Не колеблясь, Воронов поднялся на широкое крыльцо бревенчатого барака, прошел темными сенями за лестницу, ведущую на второй этаж, пхнул ногой и корпусом одновременно тяжелую дверь, обитую мешковиной, которая была изодрана и свисала лохматыми углами, и они очутились в том самом коридоре, где не продохнуть, не охнуть и не видно перспективы помещения. Воронов не останавливаясь толкнул первую от входа дверь и вошел, за ним Никита Владимирович и Андрей.
– Здрасьте, – полунасмешливо сказал Никита Владимирович и встал около дверей.
От входа комната была отгорожена шкафом, задник которого оклеили теми же обоями, что и стены. На полу в комнате Андрей увидел опилки.
– Ты чего, Ворон? – спросил сиплый и незнакомый голос. – Это кто, кого привел-то?..
Наверное, взрослые есть, объясняться начнут, фу, волынка.
– Вот за лыжами. Их... – неохотно сказал Воронов. Головой кивнул назад и посмотрел на пол.
– Сдурел, что ли? Нету лыж, какие к... лыжи, ты что?!
Небось глаза бегают, чего-нибудь припрятывает. Дал бы он сейчас Ворону по шеяке, ох и дал...
– Да вижу, что нет. Ловко! – буднично сказал Никита Владимирович, и в тишине Андрей долго слышал треск электросчетчика. В углу за шкафом тосковали в ожидании праздника несколько перевернутых стульев под рваным покрывалом. Вижу, опоздали мы немного... А ну-ка, парень, собирайся! Пойдем в милицию. Что смотришь? Это пусть так и лежит, а ты одевайся.
– Дядь, погоди, – проскулил сиплый, – зачем? Не надо...
– Что "дядь"? Что "дядь"? – сказал Никита Владимирович. – Может, ты скажешь, что больше не будешь? Что "погоди"? Чего ждать-то? Ведь если дальше так пойдет, быть вам в казенном доме. Так? Поэтому надо исправлять создавшуюся нездоровую ситуацию. Пошли в милицию. Это их дело. Ждать нечего.
Оба смотрят в пол. Или в окно, или дружка на дружку, посматривают на отца, что-нибудь придумывают. Только они моего отца не знают. Раз он так заговорил, ничего им не будет. Только ничего не надо делать, ни говорить, ни шевелиться даже. И ничего тогда не будет...
– Головы-то мякиной набиты до краев. Спереть лыжи – тут извилины напрягать особо не надо! Нет лыж – сопру, денег нет – сопру, нет еще чего и это сопрем! Как все просто! Все доступно, все можно стащить, стянуть, стибрить, так, что ли? Молчите? В том-то и дело, что просто, да не так! И объяснять это вам бесполезно, сами увидите, сами поймете... Собирайтесь, собирайтесь, пошли. Если бы так было, все воровали, и конченое дело!
– А все и воруют, – сказал сиплый. Можно было расслышать, какой у него голос настоящий, конец реплики он сказал своим обычным голосом.Небось криво усмехнулся, одну ногу выставил, качнул плечом, наклонил голову и посмотрел в окно.
– Ну и дурак, – Никита Владимирович переступил.
За дверью в коридоре раздавались женские голоса, кто-то протопал босиком.
– Здоровые вроде ребята, а такую ахинею несете, уши вянут вас слушать!..
– Да ладно, дядь, чего ты? – засуетился тот за шкафом. – Мы тебе другие достанем, лучше этих, ну чего ты?..
Не надейся купить его, дурачок. Только хуже делаешь, молчал бы. В глаза, наверное, посмотрел, думает, сговорились. Не знаешь моего батю, молчи стой. Предлагает. Нам наши нужны.
– Точно говорю, дядь. Только это... мильтонам не трепи, лана? А мы достанем!.. Лана?
– "Мильтонам". "Не трепи". Сопляк! – Спокойно сказал Никита Владимирович, и Андрею показалось, чуть не сплюнул, как пацаны перед дракой независимо цедят слюну и скашивают вниз глаза, чтобы видеть, что не попали себе на одежду. – Я ж тебе в отцы гожусь, а ты мне тыкаешь!
– Извините его, – сказал Воронов, – пожалуйста.
Давно бы так, Васька, гад, знает, как это делается. Молчал все время, правильно, а тот начал чего-то... Обормоты.
– Мне эти нужны, другие я сам куплю. На свои... Мне ворованное не нужно. Эх вы, суслики. Ты ему хоть в морду дай, когда мы уйдем, – усмехнулся Никита Владимирович. – Спите спокойно, надеюсь, больше не встретимся... Пошли, Андрей!
Они вышли на улицу.
– Когда это? – Ворона дурака валяет. – Ничего не помню.
– Ладно тебе, Васьк, – встрял Женька, в отличие от остальных, он знал историю с лыжами. – Дай хоть попробовать, а? Васьк, ну дай, Вась. – Малыш ухватился за пистолет, ему очень хотелось пофорсить перед ребятами.
– Стрельни как брат, и больше никому! – Васька сунул пульку в губы и сломал ствол пистолета. Оглядел улицу в поисках мишени. Зарядил. – В череп на столбе попадешь?
Маленький зажмурил глаз, пистолет в его руках почти бесшумно дернулся.
– Эх, мазила! – сказал Ворона.
– А мы, Вась! А я, Вась!
– Отвалите, сказал! Несите пульки, тогда посмотрим. – Васька перезарядил пистолет, поднял его, прищурил глаз, о столб метрах в пятнадцати что-то щелкнуло. – Понятно, как надо? На, Петька, попробуй, ты должен попасть...
Были бы дома пульки, сбегал, сейчас настрелялся бы. Это не рогатка, Петюньчик сейчас тоже промажет. Из рогатки пульнул и идешь себе, а рельсина или что там, звенит ни с того ни с чего.
– Лана, Андрей, я зла не помню, иди пальни, может, ты попадешь.
Чего это – "зла"? Какого это зла? Разве не твой дружок лыжи увел? зла какого-то? Тебе же отец ничего не сделал, а мог... ладно, забыли. Пестик законский. Черный, тяжелый, а ствол тонкий...
– Стреляй, заряжено, назырешься потом! Назар! – Малыш налезает. Назар, давай, все хотят!
– Ты не толкайся, Женечка, понял, нашелся тут хозяин, не толкайся, не твой!..
– Да ладно, ладно, все равно промажешь!
– А я в эту железяку и стрелять не буду! Васька, в воробья можно? Тяжелый, не промазать бы. А если попаду – убью. Зачем. Может, промажу, чего у Вороны-то спрашиваю, куда хочу, туда и бью. Куда, куда бы попасть...
– Ну стреляй же, Назар, в своих воробьев, где ты их видишь-то? Не один тут, стреляй давай!
Пожалуйста, пожалуйста, мне все равно. Вон они, не долетит... Так и знал...
– Куда ты целился-то, дура? Надо, чтоб мушка в прорези была! Ниже мишени! Охотник!
– Чуть-чуть не попал, Назар...
– Чуть-чуть не считается.
"Чуть-чуть не считается"! Подумаешь, меткачи какие нашлись!
От угла с пустыми ведрами в одной руке шла Мария Николаевна, в телогрейке и шерстяном платке, домработница Крючковых. Голову она всегда держала немного набок, темное платье ее было до земли, смотрела Марья Николаевна вниз, рассеянно поглядывая вперед.
– Васьк, а если в ведро, дырка будет? – разошелся Петька Иванов. Знал же прекрасно, что это соседка Андрея.
– По ведру? – Ворона посмотрел на Марью Николаевну. – Не, эти толстые, ничего не будет.
– А попробуем, Васьк! Вдруг будет. Она наберет, а вода струйкой писать будет!
– Да зачем, – как можно спокойней сказал Андрей, – в ведра-то не надо... – Он не верил, что легкая пулька пробьет ведро, но все же так можно и в человека попасть.
Пистолет в руках Иванова, друг называется, дернулся, и раздался звонкий щелчок на всю улицу. Марья Николаевна вскинула свободную руку, как бы для того, чтобы перекреститься, и испуганно вскрикнула: "Ой!" Ребята прыснули и отвернулись – дескать, это не мы. Откуда же мы, когда мы вообще спиной стоим?
– Ах, бандиты, – удивленно сказала Марья Николаевна. – Вы что это, безобразники, делаете? Вы что это надумали, в людей пулять?
Васька поспешно толкал пистолет за пазуху, ребята в немом хохоте трясли плечами.
– Сейчас матерям все расскажу! Это что за безобразие, пулять из рогатки в людей! Что вздумали? И наш Андрей здесь? Водись, водись с разной шпаной, они тебя научат! Всему!..
Не поворачиваясь, Васька, а за ним все пошли прямо от нее. Марья Николаевна замолчала.
– Андрюха, тебе дома будет? – спросил Викторов.
– Она не скажет... – Никогда не ябедничала.
– У них в доме, что ль, живет? – спросил Ворона.
– Ты что, не знаешь? – Малыш был дохлик, и его часто таскали к Крючкову. – Она у Афанасия Родионовича домработница, врача участкового знаешь? Хорошая вообще-то тетенька...
Малыш ногой смахивал верхний слой снега, под серым оказывался белый, будто сухой, но и из него можно лепить снежки.
– Петя, Гоша, обедать! – Ивановская бабулька в сером пуховом платке стояла у калитки и махала рукой.
– Гошка, пошли! Ребя, пока. Вечером выходи, Андрей! – Петька будто ждал, когда его позовут.
– Петь, а Петь, постой! – Ворона посмотрел на Иванова проникновенно. Петьк, хлебца вытащи?
– Булька не даст, Вась...
– Ты незаметно, скажи, что в уборную, а я у забора буду, ладно, Петь?
– Попробую, Васьк, только если не выйдет, я не виноват.
– Выйдет, не бэ, Петь, а то Малыша бабка не пустит, а мне дома лучше не показываться... Притащи, пожалуйста...
Марья Николаевна отдыхала на углу. Сейчас догоню, никто же не видит, помогу отнести ведра, она ничего и не скажет отцу. Черт, чтобы ее догнать, надо бежать, а они сразу догадаются, зачем побежал. Вот гадство. Уже пошла. Ну и пусть. Интересно, даст Петька Вороне хлеба? Идет жует что-то, с сахаром даже. Ладно, пойду домой.
– Я тоже пойду... – Андрей повернулся непринужденно на пятке и оступился.
– Сейчас тебе будет, – хихикнул Малыш.
– Я тоже, – сказал Колька Викторов. – Пока.
– Не будет, Малыш, не волнуйся.
– А че мне волноваться-то, это ты волнуйся... Нам-то что? Иди, пожалуйста!..
Если бы не Васька, Малыш так бы не разорялся. Иди, не волнуйся, всякие тут... Пойду нормально. И буду незаметно шаг увеличивать, может, догоню. Она сейчас, наверное, против тети-Пашиной калитки.
Откуда? Здесь же нет кустов. Кто веткой по щеке ударил. И больно-то как. Резко так. Кусты вон где. Горячо, черт, как кровь. Ой, мокро, и не красное, я же не падал. А есть что-то, щипет, щипет-то как. Может, это насквозь... Га-ад Ворона... Вон в калитку свою нырнул...Ну все, гад, тебе сейчас будет. И отцу говорить не стану, понятно. Щипет-то как. Окна все повыбиваю... Подумаешь, отец поговорит с его матерью, и этим все кончится, как в тот раз. Не станет он чужого ребенка лупить... Сволочь, Васечка, ох сволочь... И щипит, ох щипет, мамочка. Не прячься, все равно видели.
– Гад, Васька, это ты? Вылезай! Вылезай, гаденыш! Ты что делаешь?.. Гад ты после этого! Гад, гад, гад! Ты стрелять, да? В спину, да?.. Гад ты, а мне... мне совсем и не больно, предатель! Предатель, понятно ты кто? Вор, вор, вор!.. Ха-ха, а Воронов ворюга!.. – И ничего ты мне теперь не сделаешь, все, попался. – Трус! Стреляй еще, трус!.. А ну, открывай калитку, поговорим!..
– Андрюш, ты чего плачешь? – На улицу выскочил Малыш. Лицо белое, с серыми пятнами. – У тебя с глазом что-то?
Губы у него не слушались, он надул щеки, чтобы унять дрожь, и не спускал испуганного взгляда с глаз Андрея.
