Текст книги "История Константинопольских соборов IX века"

Автор книги: Алексей Лебедев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Пятое заседание собора принадлежит к числу интереснейших. На этом заседании присутствовал сам Фотий, против которого, главным образом, направлена была вся деятельность собора. Оно происходило 20 октября; число членов собора к этому заседанию увеличилось на пять человек. Кроме прежних членов, в числе лиц, заседающих на соборе, встречаем двух митрополитов и трех епископов, не присутствовавших на прежних заседаниях и неизвестно при каких условиях принятых в состав собора. В самом начете заседания хартофилакс Павел объявил, что император приказал явиться на собор Фотию. Легаты спросили: «Сам ли Фотий пожелал предстать перед лицом собора?» На это хартофилакс отвечал: «Неизвестно, нужно допросить его об этом». Легаты сделали распоряжение, чтобы послана была к Фотию депутация из мирян, так как Фотия они, легаты, не считали за епископа. Из уважения к Фотию депутация, впрочем, состояла из лиц, наиболее важных. Депутация, в состав которой вошло шесть человек, должна была предложить Фотию такой вопрос и в такой форме: «Св. и Вселенский собор спрашивает тебя: «Имеешь ли ты желание прийти на св. собор или нет?»» И в случае отрицательного ответа депутаты должны были допросить его о причине отказа. Фотий дал следующий ответ: «До сих пор вы не приглашали меня на собор, и я удивляюсь, зачем теперь вы это делаете и зовете меня. Впрочем, добровольно я не пойду, но пойду только по принуждению». И выражая нелестное суждение о собравшемся соборе, он сказал: «Рех, сохраню пути мои, еже не согрешати ми языком; положих хранение устом моим» (Пс. 38, 1–2); а что следует за тем, говорил он, то прочтете сами (именно слова: «внегда востати грешному предо мною», причем выражение «грешный» Фотий, очевидно, относил к собору. – А. Л.). Когда ответ Фотия доложен был собору, то, понятно, он вызвал неудовольствие. Легаты говорили: «Что скажет на это собор? Мы вызывали его совсем не за тем, чтобы слушать от него наставления, а затем, чтобы окончить в его присутствии исследование, начатое против него римской и восточными кафедрами». Все епископы выразили желание, чтобы Фотий был приведен на собор. Илия Иерусалимский от лица собора сочинил приглашение, которое заключало в себе хулы на Фотия и в котором говорилось: «Не говоря этого прямо, ты объявляешь собор, избранный Богом, «грешником» и таким образом представляешь себе грешниками не только представителей патриарших престолов, но и хор св. отцов, отошедших в лучшую жизнь, и если ты не к делу приводишь пророческие слова, то о тебе правильно будет сказать, что ты имеешь в себе «дела тьмы» и боишься «света истины», каким блестит собор, потому что знаешь, что собор обличит дела твои, так как, по словам Евангелия, «всякий, делающий злое, ненавидит свет и ие идет к свету, чтобы не обличились дела его» (Ин. 3, 20). Но еще также написано: «челюсти нужно обуздывать уздою и удилами, чтобы они покорялись тебе» (Пс. 31, 9). Это пророческое изречение св. собор, при содействии императора, надлежащим образом и приведет к исполнению». Когда Фотию прочитано было это приглашение, он сказал: «Вы не спрашиваете меня, делайте, что хотите». Затем Последовало еще новое приглашение Фотия от лица собора, в котором говорилось: «Последуя церковным правилам, мы приглашаем тебя, ожидая твоего добровольного прибытия; но ты, будучи явным и упорным грешником, не хочешь явиться на правый суд; поэтому ты должен явиться против своей воли, чтобы более ясным образом узнать о своем осуждении. Этим вторичным вызывом мы повелеваем привлечь тебя на собор вопреки твоей воле». Так и было сделано.

Когда Фотий вошел в собрание собора, легаты спросили императорских сановников: «Кто это стоит здесь на последнем месте?»

– Это Фотий, – был ответ.

– Так это Фотий, – воскликнули легаты, в первый раз видевшие это лицо, – тот Фотий, который более семи лет причинял столько страданий Римской Церкви, который глубоко взволновал Церковь Константинопольскую и сделал столько беспокойства прочим восточным Церквам?

– Он самый, – отвечали сановники.

После этого легаты предлагают целый ряд вопросов Фотию: принимает ли он правила св. отцов, предписания римских пап, признает ли определения папы Николая, желает ли он принять то, что постановил преемник Николая – Адриан?

Фотий молчал.

Легаты сказали: «А мы слышали, что он человек очень красноречивый. Впрочем, с другой стороны, мы знаем, что он законопреступник и прелюбодей (т. е. человек, занявший епископскую кафедру при жизни епископа, которому принадлежит эта последняя. – А. Л.); пусть он говорит и защищается».

Фотий сказал на это: «Бог слышит мой голос, если я и молчу».

– Твое молчание не спасет тебя от осуждения, – заметили легаты.

– Но также и Иисус молчанием не избегнул осуждения, – отвечал Фотий.

Эти слова Фотия возбудили лицемерное негодование на соборе. Местоблюстители восточных патриархов Илия и Фома находили все ответы Фотия заслуживающими порицания; они считали неприличным, что Фотий как будто бы уподоблял себя Христу, судимому от синедриона;[228]228
  Разумеется, Фотий, указывая на сходство своего положения с положением Христа, вовсе не имеет в виду выставить себя страстотерпцем, каким был Искупитель человечества, и дает заметить собору лишь одно: как Спаситель, так и он, Фотий, были судимы беззаконным судом. А в этом едва ли можно находить что–либо предосудительное.


[Закрыть] они говорили: «Нет ничего общего между светом и тьмою, между Христом и велиалом, между храмом Божиим и идолами »(?). Затем они же спросили Фотия: принимает или не принимает он приговор пап? Но ответа не последовало. Тогда легаты стали увещевать его, чтобы он смирился, письменно и устно исповедал свои грехи, анафематствовал свои нечестивые сочинения и свои соборы против Игнатия, [229]229
  Имеются в виду соборы 861 и 867 гг.


[Закрыть] чтобы он обещался и поклялся, что он ничего не предпримет против законного патриарха, но станет почитать его как истинного отца и с благоговением покорится приговору Римской Церкви. Фотий ни слова в ответ. Да и что было говорить? Соглашаться было нельзя, спорить и доказывать бесполезно. Молчание было лучшим исходом в трагическом положении Фотия. После этого собор зачем–то еще раз приказал прочесть письма Николая к императору Михаилу и к самому Фотию, как будто всего этого Фотий не знал. По прочтении писем Илия Иерусалимский, вообще большой говорун, произнес длинную речь против Фотия; нового в ней почти ничего нет. Он говорил о том, что Фотий противозаконно занимал константинопольскую кафедру, хвалился беспристрастием в суждениях, какое будто бы он и Фома показали на соборе, внимая в этом случае клятвам императора, который снял с себя нательный крест, возложил его на их шеи и взял с них слово – судить нелицеприятно, – объявлял, что молчание Фотия служит лишь выражением презрения к собору и т. д. В заключение своей речи увещевал Фотия сознаться в своих грехах и принести покаяние, за что ему обещается милость – принимать причащение вместе с мирянами. Зачем все это говорилось, понять нелегко. Подобного рода разглагольствования должны были казаться Фотию ничем другим, как насмешками над ним. Ближе к делу относилась грамота, которую вручили легаты соборному секретарю для прочтения. В ней говорилось: «Братия, для вас теперь ясно, что восшествие Фотия на патриаршую кафедру не было признано правильным, а низвержение Игнатия произошло вопреки справедливости. Высказывая это, мы не говорим ничего нового; таков суд папы Николая, подтвержденный папой Адрианом. А также и представители восточных патриархов засвидетельствовали, что Фотий в их патриархатах никогда не считался законным епископом. Кто, какой христианин признает патриархом человека, которого не признает в этом достоинстве ни Рим, ни восточные патриархи? Мы отвергаем и предаем анафеме такой образ действования, когда законный патриарх мирской властью изгоняется из Церкви, а на его место, вопреки канонам, поставляется другой.[230]230
  Поставление Фотия, например, произошло в полной сообразности с канонами. На этом же самом соборе Илия Иерусалимский, сам не замечая того, проговаривается и делается защитником Фотия. Он говорит: «Игнатий после своего низложения дал подписку, что он отрекается от патриаршества» (Mansi. Т. XVI. Р. 35). Следовательно, кафедра была действительно вакантна, и преемник Игнатия не есть узурпатор.


[Закрыть] Скажите, согласны ли вы с этим?»

Конечно, собор выразил свое согласие. На этот раз легаты почему–то были так любезны к Фотию, что провозгласили анафему не прямо на самого Фотия, а лишь на его мнимое преступление.

Наконец легаты и другие представители собора обращаются к Фотию с увещаниями – покаяться и исправиться. При этом они потратили весь запас своего красноречия, но все понапрасну. Легаты говорили Фотию: «Если он признает Игнатия законным патриархом, то ему позволено будет причащаться наряду с мирянами», усовещевали его пожалеть если не себя, то приверженцев, души которых лишаются спасения. Патрикий Ваанис, со своей стороны, раскрывает картину того безысходного положения, в котором очутится Фотий, если не покорится собору. Он говорил: «Господин Фотий (оратор находит возможным величать его лишь мирским титулом «господин», а также называет его неопределенным именем: «Божий человек». – A. Л.), постарайся изложить все, что может служить в твою защиту. Весь мир (вся Церковь) имеет здесь представителей; потщися, чтобы св. и Вселенский собор не лишил тебя милосердия. К какому суду ты мог бы обратиться потом? В Рим? Но здесь уже находятся его уполномоченные. На Востоке? Но здесь имеются налицо патриаршие местоблюстители. Смотри, чтобы не заключились для тебя двери (правосудия. – А. Л.). Итак, выскажи то, что может служить к твоему оправданию». Фотий отвечал: «Мое оправдание не от мира сего; если бы оно могло быть в здешнем мире, то вы услышали бы его». На это Ваанис, желая укорить Фотия, сказал: «Видно, стыд и страх смущают твой дух, ты не знаешь, что сказать. Св. собор дает тебе срок на размышление, чтобы ты подумал о спасении своей души. Уходи теперь и потом приходи, когда твое настроение изменится к лучшему». Фотий отвечал: «Я не прошу никакого срока, а чтобы я ушел, это в вашей власти». Заседание[231]231
  Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 74–81. Gr. text. P. 340–344.


[Закрыть] кончилось обычным возглашением многолетия одним и вечной памяти другим.[232]232
  Гергенрётер (Op. cit. Bd. II. S. 97) при описании пятого деяния собора, деяния, прямо направленного против Фотия, считает нужным выписать заключительные многолетия с полною подробностью, чего при описании других заседаний собора он не делает. Здесь у него читаем: императорам Василию и Константину, «мстителям неправды, врагам лжи». Читатель может подумать, что такого рода многолетствования имели место лишь на этом заседании, а между тем они провозглашались на всех заседаниях. Здесь же их выписал Гергенрётер лишь из ненависти к Фотию, которая доселе руководит пером католических ученых.


[Закрыть]

На шестом заседании Константинопольского собора 869 года появляется сам император Василий Македонянин. Появление его здесь не случайно. По–видимому, император из хода дел на соборе, как показали предыдущие заседания, увидел, что соборная деятельность идет не очень успешно. Число членов собора почти не увеличилось, фотиане оставались глухи и немы к увещаниям руководителей собора; при таких обстоятельствах император Василий появляется на соборе для того, главным образом, чтобы своим личным содействием помочь собору в достижении более удачных результатов. К этой мысли приводит и то наблюдение, что под руководством императора собор как–будто бы начинает свою деятельность сначала, в значительной мере оставляя в стороне сделанное собором до сих пор. Разумеем в особенности то, что теперь опять Фотий и фотиане призываются на собор, опять ведутся с ними длинные переговоры. В этом отношении некоторые из последующих соборных деяний представляют собой как бы улучшенную и дополненную редакцию прежних деяний того же собора. Такое обстоятельство, однако же, не лишает интереса заседания, о которых у нас будет речь, напротив, даже увеличивает интерес к ним: отсюда мы видим, как сильно желало византийское гражданское и церковное (игнатианское) правительство перетянуть на свою сторону побольше фотиан и как тверды и крепки были привязанности опальных фотиан к своему опальному вождю: эти последние верность убеждениям ставили неизмеримо выше земного благополучия и милостей двора.

Шестое заседание происходило 25 октября, в той же части Софийского храма, где происходили прежние заседания, начиная с первого. Кроме самого императора, на соборе присутствовали шестнадцать императорских сановников, легаты, Игнатий, представители двух восточных патриархов, многочисленная свита всех этих перечисленных лиц. Число членов собора, т. е. митрополитов и епископов Византийского царства, несколько возросло в сравнении с прежними заседаниями: их было 36 или 37, – число, конечно, очень ограниченное. В числе членов собора теперь встречаем таких митрополитов и епископов, которые не значатся в списке членов прежних заседаний, – и остается неизвестным, при каких обстоятельствах они примкнули к партии собора или игнатианской партии: были ли им оказаны какие–либо льготы в сравнении с архиереями, воссоединившимися с Игнатием на первых заседаниях, или нет – ничего нельзя сказать. Одно нужно считать несомненным, что именно личное появление императора на соборе подействовало на некоторых слабодушных епископов ободряющим образом, и они перешли на сторону, к которой присоединиться доселе не желали. Заседание открылось речью Митрофана, митрополита Смирнского, преданного друга Игнатия; в этой речи он воздает хвалы императору и собору и в особенности первому. Похваляя императора и собор, оратор берет образы из библейской истории: императора и собор он сравнивает с Ноем и его ковчегом. Как праведный Ной устроил ковчег, так второй Ной устроил этот спасительный собор; как боголюбезный Авраам ископал колодезь, так и император создал этот собор как некий благодатный кладезь (Быт. 21, 25); а патриарха Константинопольского и представителей трех патриарших кафедр (Римской, Антиохийской и Иерусалимской) оратор называет четырьмя великими светилами на церковном небосклоне и четырьмя райскими реками; он взывает к собору, чтобы этот потрудился для восстановления мира церковного; и в заключение, обращаясь к императору, произносит то самое благословение, которое изрекает Господь Аврааму: «благословляя благословлю тебя, и умножая умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твое городами врагов твоих» и т. д. (Быт. 22, 17). Речь Митрофана небогата содержанием, но представляет образец византийской риторики, позволяющей себе странное злоупотребление повествованиями и изречениями Св. Писания… По окончании речи Митрофана была прочитана записка, составленная римскими легатами. В ней говорилось о вторичном восшествии Игнатия на кафедру с устранением Фотия, о деятельности собора на первых заседаниях, о том упорстве и противлении, какие показали при этом Фотий и его приверженцы, вследствие чего легаты предлагают покончить скорее дело Фотия и исполнить римские определения по этому поводу. Мысли, как видим, все обычные, но на этот раз они имели особенное значение. Легаты чуть ли не рассчитывали на то, что император явился на собор для того, чтобы в своем присутствии положить конец соборной деятельности касательно Фотия и фотиан. Но легаты сильно обманулись в своих расчетах. Император решился не спешить с этим делом, а вызвать их на собор для увещаний. Как ни мало согласовалось это с желаниями легатов, они должны были подчиниться воле императора.

Вызваны были на собор несколько епископов, державшихся партии Фотия или получивших посвящение от него. Для вразумления их прежде всего прочитаны были некоторые письма папы Николая к Фотию и императору Михаилу, из которых открывалось, что папа не считал Фотия законным патриархом Константинопольским. Затем с тою же целью вразумления, а частью и ободрения фотиан произносит речь Илия Иерусалимский от своего лица и от лица Фомы Тирского. Он старается разрешить и устранить некоторые возражения, которые, как он думал, удерживают фотиан в их упорстве. Фотиане говорили, что Фотий поставлен патриархом правильно, после того как Игнатий дал отречение от патриаршества. На это Илия говорил, что Игнатий вовсе не отрекался от патриаршей кафедры,[233]233
  Выше мы имели случай заметить, что Илия на первом заседании этого собора признавал факт отречения Игнатия от патриаршества во всей его силе. А теперь тот же Илия ставит под сомнение этот факт. Видно, что оратор совсем запутался в своих объяснениях. Могло ли быть благоприятным впечатление таких неустойчивых объяснений на фотиан? Тем более что в настоящей речи Илия, кажется, приспособляется к воззрениям императора, как покажем сейчас, не склонного признавать факт отречения Игнатия.


[Закрыть] и если бы он и сделал это, то сделал под влиянием насилия. Далее фотиане говорили: «Если Фотий не считается законным епископом, то не более могут считаться законными епископами и те, которые избрали и посвящали Фотия». На это Илия отвечал указанием исторических примеров, когда известный епископ собором был лишаем сана, как незаконно поставленный, но посвящавшие его и имевшие общение с ним архиереи оставались пощаженными. Смысл этого возражения, делаемого фотианами, как можно догадываться, заключается в том, что в ту пору, когда происходил собор, в Византийском государстве было два рода епископов: одни были посвящены самим Фотием, а другие его предшественниками; но ни те, ни другие – по смыслу возражателей – не могут, с точки зрения собора, почитаться законными епископами: посвященные Фотием теряют свои права, как скоро он признан незаконным патриархом, а прочие епископы тоже должны быть признаны «низверженными и отлученными», как лица, знавшие незаконность поставления Фотия и, однако же, допустившие его посвящение и «сообщавшиеся» с ним. Для большей ясности этой последней мысли нужно взять во внимание то, что избрание Фотия на соборе произошло почти единогласно (как мы имели случай заметить выше: против фотия высказалось только пять епископов). А если так, то Византийской Церкви совсем почти не существовало. Это именно, как мы думаем, и хотели сказать возражатели–фотиане. Т. е. они хотели с ясностью раскрыть то нелепое положение, в какое поставлена Византийская Церковь, в широком смысле этого слова, вследствие низвержения Фотия и признания его «узурпатором». Но если так нужно понимать это возражение фотиан, то ответ на него Илии Иерусалимского весьма недостаточен. Илия указывает на частный исторический случай, а здесь дело идет о целой обширнейшей Церкви. Было еще и третье возражение, которое делали фотиане и в силу которого они крепко держались Фотия. Это возражение тоже старается устранить Илия в своей речи. Он говорил, что многие (?) приверженцы Фотия уже перешли от этого последнего на сторону собора,[234]234
  В этом месте между латинским и греческим текстом актов существенное разногласие. По греческому тексту, многие фотиане, на самом деле, во время речи Илии перешли от Фотия на сторону собора, а по латинской редакции, Илия только упоминает о том, что еще прежде многие фотиане оставили Фотия и воссоединились с Игнатием. Но греческий текст, очевидно, неправилен, потому что такой важный факт акты описали бы в более подробных чертах, а не ограничились бы одной строчкой. Что касается латинского текста, то и здесь возникают затруднения: на какой именно факт указывает Илия? Ни на одном из предшествующих заседаний фотиане – да еще в большом числе – на сторону Игнатия не переходили. Быть может, разумеется второе заседание…


[Закрыть] но другие упорствуют и не хотят просить прощения, основываясь на том, что они дали подписки и клятвенные уверения в верности Фотию.[235]235
  Неясно: что такое за подписи и клятва? Впрочем, об этом скажем ниже.


[Закрыть] На это возражение фотиан Илия отвечал тем, что от имени легатов и представителя антиохийского патриарха и своего имени освободил фотиан от всяких обязательств и клятв, данных (незаконно) этими лицами своему бывшему патриарху. Как ни велика была в этом случае милость собора, фотиане, однако же, не думали ею пользоваться и остались верны своему вождю.

После речи Илии император сказал фотианам: могут ли они защищаться после того, как узнали теперь о взгляде на их дело патриархов Римского, Антиохийского и Иерусалимского? Они отвечали, что они готовы защищаться. И один из них, Евсхимон, митрополит Кесарии Каппадокийской, просил у императора позволения защищаться беспрепятственно, без перерывов и помехи, и заявил, что он с Божьей помощью докажет, что все документы и речи, здесь произнесенные, составляют пустяки (Chartas has et disputationes… in vanum fuisse locutas). Император выразил неудовольствие на такое резкое выражение Евсхимона. Он говорил, что ведь такое порицание произносится не только против трех патриарших кафедр, но и этого святого собора; он сделал предположение, что фотиане, должно быть, потому не хотят подчиниться собору, что не уверены, что строгий приговор против них в самом деле принадлежит патриархам, и потому спросил их: «Верите ли вы тому, что этот приговор произошел от самих патриархов, или же не верите?» – «Мы верим этому», – отвечали фотиане. На это император сказал: «Если верите, то почему же не подчиняетесь определениям?» И добавил: «А если не верите, то я готов дать все нужные средства для того, чтобы вы могли совершить путешествие к патриархам и убедиться, что они действительно дали такие определения». Фотиане отвечали на это: «Здесь (в Константинополе. – A. Л.) должно решиться наше дело». Насколько серьезно было предложение императора, трудно определить. Но, во всяком случае, он мог заранее предполагать отрицательный ответ фотиан. Он, конечно, знал, что вся суть дела в папе, а папа при теперешних условиях отнюдь не был расположен на уступки фотианам. Знали это и фотиане, и потому предложение императора было просто какой–то игрой в беспристрастие.

После этого произносит речь один из наиболее ученых фотиан Захария Халкидонский, любимый ученик Фотия. Речь была направлена против папы и его определений касательно фотиан. Оратор раскрывал ту мысль, что церковные правила выше определений патриархов, не исключая и папы, и что если папа или кто другой поступают вопреки церковным правилам, следовать подобного рода определениям не должно. В частности, оратор Захария старался доказать, что папы далеко не непогрешимы в своих определениях и что, в особенности, основания, по каким папа Николай отвергал законность Фотия как патриарха, не заслуживают внимания.[236]236
  Вот подробности речи Захарии. В доказательство того, что папы выносили решения, не сообразные с истиною, оратор указывал на два примера: папа Юлий (IV в.) на соборе оправдал Маркелла Анкирского, и, однако же, он был и остался еретиком; далее, римские папы (в V в.) оправдали Аниария, пресвитера из Африки, но Карфагенский собор признал его, Аниария, лишенным сана. Что касается папы Николая, то оратор говорил: основания, по которым он не признал законности Фотия, недостаточны. Николай, во–первых, не признавал Фотия потому, что он сделан патриархом прямо из мирян, но также из мирского состояния возведены были и Амвросий Медиоланский, и Евсевий Самосатский (IV в.), и патриархи Тарасий, Никифор; во–вторых, Николай утверждает, что Фотий посвящен епископами, отлученными от Церкви (Григорий Асвеста и др.), но они отделялись от общения с Церковью (Игнатием), а не были преступниками: как скоро они вошли в общение с Церковью, они сделались такими же епископами, как и прочие епископы и т. д.


[Закрыть][237]237
  Епископ Анкирский Маркелл отрицал Никейское богословие и борьбу с арианами построил на авторитете Св. Писания. О богословии Маркелла и его осуждении см: Болотов В. В. Лекции по истории древней Церкви. Т. IV. С. 122–131; Спасский А. А. История догматических движений… С. 293–298.


[Закрыть]

[238]238
  Аниарий, пресвитер Африканской Церкви, осужден на Карфагенском соборе как сторонник пелагианства.


[Закрыть]Речью Захарии император, разумеется, остался недоволен. Он сказал, что в деле фотиан высказались все патриархи и против их определений идти нельзя, и с видимым раздражением, обращаясь к ним, проговорил: «Мы знаем, что вы не больше, как миряне; мы призвали вас не затем, чтобы вы лаяли (latrare) на нас и городили вздор; все ваши слова ложь и обман». Некоторые из фотиан при этом сказали: «Этого и дьявол не решался сказать».[239]239
  Τούτο δδε ό διάβολος έτολμήσεν έιπεΐν. К кому обращены эти слова? Неужели к самому императору?


[Закрыть] Затем император повел с некоторыми фотианами речь о вещах, мало имевших связи с предыдущим, вообще, речь, не отличающуюся толкостью. Он заговорил о религиозных кощунственных церемониях при императоре Михаиле [240]240
  Он стремился обвинить Фотия в потворстве кощунственным в отношении Церкви оргиям Михаила III. См.: Иванцов–Платонов А. М. К исследованиям о Фотии, патриархе Константинопольском. М., 1892. С. 13–15.


[Закрыть] и о том, действительно ли отрекался Игнатий от патриаршества, – сильно заспорил об этих предметах с одним фотианином. Получалось впечатление какой–то путаницы, притом явно обнаруживалось, что император никак не мог взять верх в споре с фотианами. Рассуждая по вопросу об отречении Игнатия, император, по–видимому, отвергал факт отречения и требовал от фотианина, с которым он разговаривал, чтобы тот представил человека, через которого Игнатий возвестил Михаилу III о своем отказе от кафедры. Чтобы вывести императора из неловкого положения, легаты заметили, что нет надобности вести рассуждения с тем фотианином, с которым препирался император, так как он давно уже анафематствован римским первосвященником. Те же легаты предложили фотианам, не пожелают ли они прослушать и принять известную папскую формулу, но ответа не последовало. Тогда легаты спросили: «Нет ли между фотианами таких, которые бы получили посвящение еще от Игнатия?» Такие оказались, и легаты предложили им принять вышеуказанную формулу, но и эти епископы решительно отказались последовать приглашению.

Доселе еще оставалась без ответа речь фотианина Захарии Халкидонского, какую он произнес в защиту фотиан. Поэтому партия игнатиан сочла своим долгом подвергнуть разбору речь Захарии. В качестве оратора со стороны игнатиан выступает Митрофан Смирнский. Прежде всего он старался уличить фотиан в противоречиях и в нарушении элементарных юридических правил; он именно указывал, что сначала фотиане обратились за правосудием к папе, а потом, когда папа осудил их, они стали доказывать, что папа судит не по канонам, и отвергли его суд. В этом случае Митрофан видит нарушение юридического правила, по которому подсудимый, признавший над собой судью, обязан подчиняться его решению. Правило, заметим, не спорное, но непонятно, когда же это фотиане обращались к папскому суду? Разве они были когда в положении подсудимых, нуждавшихся в оправдании? Конечно, Митрофан разумеет тот случай, когда Фотий извещал папу, как патриарха, о своем восшествии на константинопольскую кафедру; но разве Фотий это сделал из желания защиты папской, а не по общепринятому обычаю, по которому новый патриарх извещал прочих патриархов о своем вступлении на вакантную кафедру? В дальнейшей речи Митрофан старается разобрать аргументы Захарии и опровергнуть их.[241]241
  Вот подробности речи Митрофана. Фотиане говорят, что в Восточной Церкви не один Фотий прямо из мирян сделан епископом, но что то же бывало и с другими очень известными лицами архиерейского сана. Но, говорит оратор, – между случаем с Фотием и другими указываемыми случаями есть разница: те лица возведены были не путем вмешательства гражданского правительства в дела Церкви и возведены на кафедры, бывшие праздными, по причине смерти или отречения их предшественников, а Фотий посажен на кафедру гражданским правительством, вопреки церковным правилам – и притом при жизни своего предшественника. Далее – нельзя усматривать крупных ошибок со стороны пап, рассуждает оратор, в их отношениях к Маркеллу и Аниарию: Маркелл был принят в общение не одним Юлием, а и Афанасием Великим, и притом после того, как Маркелл отрекся от своей ереси. Когда же Маркелл снова возвратился к лжеучению, то он был осужден папою Либерием. Что же касается Аниария, то собор в Карфагене скорее соглашался с решением папы по вопросу об этом лице, чем противодействовал этому решению. В заключение речи Митрофан рассматривает вопрос: Григорий Асвеста и другие епископы, посвящавшие Фотия, были ли лицами, отлученными от Церкви? – и утверждает, что они действительно были таковыми, ибо они были преступниками закона. Замечательно, говорит оратор, что Фотий пожелал посвящения от руки отлученных «по своей прихоти, без всякой необходимости». Подумаешь, что Фотий умышленно хотел нарушать правила Церкви.


[Закрыть] В общем, речь Митрофана производила впечатление основательной и содержательной. Конечно, это невыгодно было для партии фотиан, и Захария Халкидонский хотел было отвечать на речь Митрофана, но ему было это воспрещено. Легаты сказали: «Мы уж довольно наслушались их суетных речей; фотиане должны отказаться от своих попыток извинить свои дела греховные» (Пс. 140, 4), и если они хотят предохранить себя от анафемы, то должны подчиниться собору. Призыв легатов не нашел себе отклика в сердцах фотиан, что и естественно.

После этого была прочитана длинная речь императора к собору. Вот, в главных чертах, ее содержание: император рисует в высшей степени печальную картину положения Византийской Церкви, положения, которым будто бы она обязана фотианскому расколу; потом он указывает, что с целью уврачевания зла и собран был этот собор. Император замечает, что для того чтобы дать собору полную свободу в деятельности, он не являлся на первые заседания; он говорит, что его единственным желанием было вести дело против заблуждающихся с любовью и добротой, так, чтобы никто из них не впал в погибель. Собор, заявляет император, действуя в видах возвращения заблудших овец, должен был поступать, не только руководствуясь ревностью Финееса, но и мудростью Соломона; в заключение говорилось об упорстве фотиан. Латинские писатели очень восхваляют эту речь императора и говорят, что она «более приличествует епископу, чем императору», что она «достойна вечной памяти и должна быть начертана золотыми буквами».[242]242
  Hergenrother. Op. cit. Bd. II. S. 105.


[Закрыть] Но не потому ли эти писатели так расхваливают ее, что она составляет византийское эхо римского голоса? В заключение этого[243]243
  Mansi. Т. XVI. Lat. text. P. 81–96. Gr. text. P. 344–357.


[Закрыть] заседания собор снова обращается к фотианам с увещаниями подчиниться воле его, и когда фотиане остались при своем, им дано было семь дней на размышление. Так бесплодна была новая попытка собора с императором во главе привлечь на свою сторону приверженцев опального патриарха.

Дальнейшее (7–е) заседание собора происходило 29 октября, опять в присутствии императора. Число членов собора и государственных сановников было на нем то же самое, как и на предшествующем. Перед лицом собора снова появляется Фотий. Он приглашен был по приказу императора. Бывший патриарх вошел на собор с посохом в руках. Это не понравилось легатам. Они приняли жезл за знак притязания со стороны Фотия выставить себя в глазах собора настоящим патриархом. Поэтому один из легатов приказал отнять у Фотия жезл, что сейчас же и было исполнено. Затем, по распоряжению собора, известный Ваанис предложил Фотию вопрос: готов ли он подчиниться собору? Фотий от своего лица и от лица Григория Сиракузского, пришедшего с ним на собор, отвечал: «Мы дадим отчет нашему государю, а отнюдь не легатам». Ваанис продолжал: не прибавит ли Фотий еще что–нибудь к тому, что он сказал? Фотий на это заметил: «Если бы легаты слышали, что мы недавно говорили (на 5–м заседании), то не стали бы теперь опять предлагать того ясе вопроса; но если они чувствуют раскаяние в том, что ими постановлено касательно нас раньше, то путь они докажут это самым делом». Ваанис с удивлением сказал: «Да как же это так?» Ответ дает Григорий Сиракузский; он говорит: «Пусть они (легаты) принесут покаяние в содеянных ими согрешениях». Смысл этих ответов Фотия и Григория, без сомнения, тот, что, на их взгляд, легаты не судьи им. Так легаты и поняли ответ Фотия и Григория. Они обиделись на этих двух вождей фотианской партии и сказали: «Мы прибыли сюда не за тем, чтобы принимать оскорбления, и не за тем, чтобы приносить покаяние, а, напротив, затем, чтобы призвать к покаянию вас обоих; ваши речи оскорбляют Церковь, но мы снова вас спрашиваем: будете ли вы следовать решениям собора или нет? подпишите ли папскую формулу?» И затем от лица всего собора легаты сказали: «Мы все знаем, что они с ног до головы покрыты язвами неправды и нет в них целого (здорового) места, нечего с ними и разговаривать». После этого представители восточных патриархов передали для публичного прочтения маленькую записку следующего содержания. Они жаловались на то, что еще прежде (на 5–м ааседании) Фотий, в чувстве надмения, назвал собор и императорских сановников «грешниками» и призывал их к покаянию; страсти ослепили его и перевернули все в его глазах; они, представители восточных патриархов, сравнивали Фотия с человеком, которого повергла на землю буря и который воображает, что земля вертится вокруг него, отчего, однако, земля на самом деле не станет еще вертеться. В заключение они угрожают Фотию и его приверженцам гневом Божиим. На последующий за тем вопрос Вааниса: «Что скажет на это Фотий?» – последний отвечал: «Нас привели сюда для поруганий; как же вы хотите, чтобы мы что–либо сказали?» Ясно было, что добиться от Фотия, чего хотел собор, – покорности папским решениям, было невозможно.

Не добившись никаких результатов от Фотия, собор призвал на заседание приверженцев Фотия. Это были те самые фотиане, которые были приглашаемы на предыдущее заседание. Прежде всего к ним обратились с вопросом, который мы слышали на соборе несчетное число раз: принимают ли они известную папскую формулу? Ответ последовал тот же, как всегда: «Нет, не хотим принимать». Захария Халкидонский и Амфилохий Иконийский (последний был горячим приверженцем опального патриарха) спросили: «Да что такое за формула?» Легаты в коротких словах сказали о содержании ее и между прочим заметили, что в ней подвергается отлучению Фотий и отвергаются бывшие при нем соборы. Услышав это, Иоанн Ираклийский, фотианин, воскликнул: «Анафема тому, кто анафематствует своего патриарха». А Захария Халкидонский сказал: «С тем, что незаконно сделано уже или будет сделано, мы ни под каким видом не согласимся». Евсхимон же Кесарийский к этому еще добавил: «Тем, которые не следуют правилам святых апостолов и Вселенских соборов, будет ли то сам патриарх Римский или Иерусалимский, или даже ангел с небеси (Гал. 1, 8), мы отнюдь не будем оказывать послушание». По поводу этих восклицаний и замечаний фотиан представители восточных патриархов сказали: «Видно, что они ничего не знают, ничего не понимают, во тьме ходят». Затем известный Ваанис от имени императора прочел небольшое воззвание к фотианам. Оно носило на себе какой–то странный характер. В нем говорилось: «Скажите, кто же вы такие? С неба вы или из преисподней? Не на той ли земле вы, на какой и мы? Может ли какой–нибудь еретик или раскольник, отделившийся от единения с четырьмя патриархами, оставаться не подлежащим осуждению? Скажите–ка, а я послушаю? Вас осудили четыре, даже пять (?) патриархов; на что же вы надеетесь? Кто поможет вам?» Фотиане отвечали: «Нам помогут каноны святых апостолов и святых Вселенских соборов». На это Ваанис сказал: «Скажите, какой канон клонится в вашу пользу и где Господь положил такие каноны? В Церквах или же в каком другом месте? Если в Церквах, то здесь собраны представители Церквей, местоблюстители их». В ответ на это фотиане заявили, что они лишены возможности свободно и беспрепятственно выражать свои мысли. Ваанис заметил по этому поводу: «Вы своими речами оскорбляете легатов, и они не хотят вас слушать». Фотиане, лишь только услышали неприятное для них имя легатов, как поспешили заявить: «Да легатов мы и не признаем своими судьями». Ваанис спрашивает фотиан: разве, по их мнению, легаты поступают противозаконно? Ответ дал фотианин Амфилохий: «Да, они судят весьма неразумно (irrationabilissime) и совершенно против правил». Ввиду непризнания фотианами легатов как судей император снова делает им прежнее предложение о том, чтобы фотиане отправились к самим патриархам и узнали их мнение по своему делу. Ответ фотиан был тот же, как и прежде. Они отвечали, что их дело должно быть решено в Константинополе. Прения потеряли интерес и стали лишь повторением предыдущих.