Текст книги "Отечества крылатые сыны"

Автор книги: Алексей Кот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Наша армия, наш народ.

Заканчивали песню все воины, находившиеся в помещении. Это была клятва бить врага еще сильнее, еще беспощаднее.

На второй день, после концерта, состоялся очередной боевой вылет.

– Сегодня ночью, перед рассветом, нам приказано уничтожить вражеские эшелоны с живой силой и техникой, а также боеприпасами на станции Знаменка. Надеюсь, вы хорошо подготовились, летаете в районе Кировограда не первый раз, – обратился к нам командир полка Николай Михайлович [182] Кичин. – Вам уже известно, что немцы сильно защищают станцию и город. Разведка обнаружила появление новых зенитных батарей, в воздухе патрулируют истребители. Линия фронта проходит по Днепру. Готовность к вылету – в 24.00. Есть вопросы?

– Какая ожидается погода? – спросил Герой Советского Союза Степан Харченко.

– Синоптики обещают безоблачную погоду. Сейчас над большим районом – антициклон. Все же для уточнения метеообстановки мы выслали разведчика погоды. О его донесениях вы будете информированы. Если нет больше вопросов, желаю успехов! По коням! – скомандовал подполковник.

Эта команда, неизвестно кем и когда позаимствованная у кавалеристов, прижилась и у нас. Дружной веселой гурьбой, захватив свои летные сумки, спешим к машине, чтобы ехать к самолетам. Совсем не похоже, что люди идут в бой: раздается смех, слышны шутки. Толя Дрюк запевает свою любимую «Фотография моя…»

В расчетное время мы поднялись в воздух, взяли курс на цель. Темнота окутала самолеты. Впереди на расстоянии метров двести – самолет Борисова. Его мы видим по огневым выхлопам из патрубков моторов. С Владимиром летят штурман Василий Сенько и стрелок-радист Иван Дормостук. Мы – друзья на земле, живем в одной комнате, друзья и в воздухе. На боевое задание всегда стараемся лететь рядом.

Особо хочется сказать о штурмане Василии Сенько. Прибыл он в наш полк во время Сталинградской битвы. Летая до этого на маленьких По-2, он успешно выполнил около двухсот боевых вылетов. [183] Это его бомбы разрушили важный мост через водный рубеж в районе южнее Ленинграда. По-2 был еще в воздухе, когда в полк пришла благодарность наземного командования. Сенько совершал посадки на партизанских аэродромах, доставляя туда оружие. Сбрасывал боеприпасы частям, находившимся в окружении. И в нашем полку Василий очень скоро стал одним из лучших штурманов. В полете он уверенно ориентировался в самой сложной обстановке, метко поражал цели. Исключительно трудолюбивый, аккуратный, смекалистый, способный выполнить любое, самое сложное боевое задание – таким был Василий Сенько, бывший учитель с Черниговщины.

Некоторое время Сенько летал с Дмитрием Барашевым, а затем – с Владимиром Борисовым. Вместе со своими друзьями по экипажу Сенько выполнял различные задания: разведку погоды, освещение объектов бомбардирования, фотографирование результатов удара. Особенно удачно он отыскивал цели. Он – единственный в ВВС страны штурман, ставший дважды Героем Советского Союза.

Стрелок– радист Ваня Дормостук, высокий энергичный юноша, замечательный специалист своего дела, смелый и храбрый в бою, был верным и неразлучным другом Коли Кутаха, другом нашего экипажа. Его уважали все авиаторы полка.

Но вернусь к нашему вылету на цель. Впереди все заметнее становились мелькающие огоньки. Это линия фронта. Нет, никому, наверное, не пролететь над этой линией спокойно. Всегда учащенно бьется сердце, а внутренний голос говорит: «Вот она!»

Под самолетом – советская земля, но там, внизу, враг – лютый и ненавистный. Внимательно [184] смотрю вниз: нужно точно выйти на цель, метко поразить ее. Вот промелькнули характерный изгиб речушки – притоки Днепра, затем шоссейной дороги, идущей к Знаменке. Скоро цель. Готовлю прицел и бомбовооружение к работе.

– Где самолет Борисова? – спрашиваю командира.

– Все в норме, – отвечает спокойным голосом Василий Алин. – Вижу его, не отстаю. Скоро цель?

– Через семь минут будем работать.

– Приготовить оружие к бою, возможно нападение истребителей, – приказывает командир стрелку-радисту.

– Есть. К бою готов. Встречу «мессера» как положено, – отвечает Николай Кутах.

Впереди вспыхивают яркие полосы прожекторов. Снизу разноцветным веером поднимаются трассы снарядов и пуль. Они вспыхивают и гаснут рядом с нашим самолетом.

Как удивительно меняется состояние человека по мере приближения к цели! Сознание опасности быстро увеличивается, волнение возрастает. Но как только самолет окажется в зоне огня, на боевом курсе, – появляются новые заботы, повышается ответственность за выполнение главной задачи полета – нанесение бомбового удара. Ты успокаиваешься, кажется, забываешь об опасности. Давно [185] стал замечать, что ожидание опасности сильнее действует на человека, чем сама опасность…

Где– то совсем рядом железнодорожный узел. Смотрю только вниз. Вот она, цель! На путях несколько эшелонов. Впереди одного из них дымит паровоз. Собирается уйти? Прицеливаюсь. Алин точно выполняет мои команды. В это мгновение вижу всплеск пламени. Это метко сбросил бомбы штурман Сенько. Нажал кнопку и я. Освобожденный от бомб самолет чуть вздрагивает и резко отворачивает в сторону.

Летчик начал маневрировать, чтобы уйти от зенитного огня. Секунды, пока летят бомбы, кажутся вечностью. И вот, наконец, вижу прямое попадание в эшелон. На станции много взрывов, море огня. А бомбы все летят и летят на эшелоны врага. Их сбрасывают штурманы других самолетов полка. Огонь охватывает новые районы узла. Задание выполнено успешно. Трудно понять, почему немцы допустили такое скопление эшелонов. И вот расплата. Побольше бы таких ошибок допускал враг!

К нам подкрался мощный луч прожектора, он коснулся плоскости, ударил по фюзеляжу, больно резанул по глазам.

– Вася, закрывайся колпаком, я буду указывать, куда лететь, – говорю командиру.

– Добро! – отвечает Алин и умелым нырком ускользает от прожектора.

– Нам все же легче удалось оторваться от луча, – говорит радист, – а смотрите, сколько огня направили зенитчики на Борисова.

Десятки прожекторов шарили по небу. Вот они скрестились, и в этом скрещении мы увидели самолет Борисова. Сноп огненных трасс окутал машину [186] друга, обрушился смертоносным дождем. «Держись, Володя, вырывайся из огня!»

И он вырвался из цепких объятий прожекторов. Но снаряд, взорвавшийся вблизи, пробил бензобак. Осколки другого снаряда повредили мотор, и, чтобы избежать пожара, Борисов выключил его и продолжал лететь на одном моторе.

После ярких вспышек глаза не сразу привыкают к темноте. Но она всегда радостна, так как означает, что опасность осталась позади. Мы с Кутахом внимательно наблюдаем за воздухом. Впереди, постепенно снижаясь, летит самолет Борисова. Мы прикрываем его. Хватит ли у Борисова горючего, выдержит ли мотор?

– Справа впереди истребитель противника, открываю огонь, – доложил наш стрелок-радист.

Мы увидели две трассы: истребитель вел огонь по машине Борисова, Кутах стрелял по истребителю. Фашистский хищник неуклюже свалился на крыло и, оставляя дымный след, стремительно пошел вниз. Мы перенесли взгляд вперед. Самолет Борисова, снижаясь, горел…

Светало. Впереди заблестел Днепр. Там, за Славутичем, наши войска. А под нами – враг. Он насторожился, видит, как низко летят советские самолеты, один из них горит. Успеет ли Борисов «перетянуть» линию фронта? Хватит ли у него запаса высоты?

От самолета отделилась черная точка, за ней – другая, третья. Распустились белые купола парашютов. Не дотянул… Но Днепр близко, вот он, совсем рядом! Ветер, к счастью, относит наших друзей за линию фронта. Вот они уже над серединой Днепра. Мы делаем круг за кругом, следим за товарищами. Кутах около пулеметов, я тоже – у своего ШКАСа: возможно, появятся вражеские [187] истребители. С правого берега пулеметчики ведут огонь в направлении наших парашютистов. Но два авиатора уже приземлились возле своего берега, а третий немного не дотянул и попал в воду. Он освобождается от парашюта, к нему спешат наши пехотинцы.

А пылающий самолет Борисова взорвался на правом берегу, в районе вражеских позиций. «Умирая», бомбардировщик нанес свой последний удар по гитлеровцам…

Убедившись, что наши боевые друзья в безопасности, мы сделали прощальный круг, помахали им крыльями и взяли курс на свой аэродром. Летели навстречу солнцу, выходящему из-за горизонта, и думали о своих друзьях. Как они там? В сложной ситуации побывали друзья, трудные, тревожные минуты пережили они.

* * *

Все чаще появлялось у меня неодолимое желание обратиться к командиру с просьбой о предоставлении краткосрочного отпуска. Не для отдыха, конечно. Во время войны о таких вещах речь не шла. Но уж очень хотелось поехать в Запорожскую область, узнать о судьбе отца, сестер, родственников.

Пользуясь временным затишьем на фронтах, когда напряжение боевой работы несколько спало, после долгих колебаний я все же обратился к командиру полка с просьбой об отпуске. Николай Михайлович Кичин с пониманием выслушал меня и сказал, что он не возражает, но этот вопрос надо согласовать с командиром дивизии. «Батя» разрешил мне поехать в родные края.

Железная дорога Харьков – Мелитополь еще не была восстановлена, и довелось ехать через Донбасс, [188] делая при этом значительный «крюк». Через двое суток я миновал центр шахтерского края и приближался к Большому Токмаку – городу моего детства. С нетерпением ожидаю остановки. Выхожу из вагона воинского поезда и не узнаю станции. Она полностью разрушена. Не видно ни одного уцелевшего здания…

Иду к центру города. Там до войны жила старшая сестра Екатерина. Вот и улица Советская, но и она неузнаваема. Дом сестры разрушен, как и все другие. Кучей громоздятся повалившиеся стены, битая черепица. Стою во дворе и не знаю, что делать. Словно из-под земли появляется сестра, спешит навстречу. В глазах слезы радости и непоправимого горя. Обнимаемся. Долго молчим. Прибежали племянники Павлик и Надюшка, прижимаются к реглану. Сразу узнали меня, хотя не виделись мы много лет. Дети заметно подросли.

– А где же старшая, Галина? Где твой муж Николай? – с нетерпением спрашиваю.

Немного успокоившись, сестра начала рассказывать:

– Нет у нас больше с тобой дорогого отца. Расстреляли немцы. Выдал его кулак Андрей Пересада, вернувшийся из ссылки. Нет и Галины, вывезли ее немцы на каторгу в Германию еще в 1941 году. А Николай сейчас в Красной Армии. Воюет на передовой. Участвовал в боях на реке Молочной. Туда многие токмачане ушли по призыву, а больше – добровольно. Вот и Павлушка просится на фронт, но я не пускаю – нет еще и семнадцати. Грозится убежать…

Подтвердились мои наихудшие опасения. Погиб отец от рук оккупантов и их прислужников. Я едва понимал, о чем продолжала рассказывать сестра. [189]

– А дом наш немцы разрушили уже после освобождения Большого Токмака. Налетело много самолетов, и начали они, словно варвары, бомбить беззащитный город. После налета мы насчитали свыше десяти воронок от бомб только в нашем маленьком дворе. Хорошо, что в это время нас не было дома – спрятались в подвале школы. Теперь живем в землянке. И не мы одни… А ты, братик, уже капитан! – сказала сестра, с гордостью рассматривая боевые награды у меня на груди. – Мы очень волновались и переживали за тебя. А когда после освобождения на аэродроме сели наши истребители, мы бегали смотреть на них, надеялись что-нибудь узнать о тебе. Недавно они перелетели на другой аэродром. Зато вот ты перед нами – целый и невредимый.

На следующий день председатель горсовета предоставил мне свой единственный транспорт – двуколку, запряженную парой гнедых коней. Уже начался декабрь, но стояла еще теплая для этой поры погода. Ежедневно шли дожди, и земля превратилась в настоящее месиво, которое делает дороги Юга Украины непроезжими. Я отправился в Юхимовку. Мы ехали степью, почти совсем не вспаханной, не засеянной, укрытой перекати-поле. Разговорились с кучером. Он местный немец Иоганн Эзепреен.

– Но чаще зовут меня Егором, – говорил возница. – Я тут родился, вырос, учился и работал. У нас с женой трое детей. Они учились в нашей советской школе. Вся моя семья добросовестно трудилась на Большетокмакском заводе «Красный прогресс».

– Как же отнеслись к вам оккупационные власти? Они же знали, что вы немец?

– Конечно, знали. Требовали активного сотрудничества [190] с ними. Когда же я отказался, исключили из списков фольксдойч, лишили всех привилегий, перестали выдавать продовольственный паек. На этом и ограничилось. Но могло быть и хуже.

Из– за бугра показалась Юхимовка, построенная на моих глазах в годы незабываемого детства. Здесь я рос, ходил в школу, занимался спортом, работал вместе со взрослыми, выращивал на щедром черноземе пшеницу, кукурузу, подсолнечник. Здесь встретился с первой любовью и познал первую тяжелую утрату -умерла моя добрая, сильная, хорошая мама, родившая и воспитавшая десять детей. Как бы радовалась она сегодня, встретив своего самого младшего сына – авиатора, капитана!…

Село лежит в руинах. Отцовского дома нет. Рядом с развалинами – стволы обгоревшей акации, порубленные кусты сирени. Многие хаты без крыш. Вместо них тоскливо смотрят в небо закопченные дымари…

Оглядел я пустующий двор, прошел мимо варварски срубленных фашистами деревьев сада, к речушке. На ее берегу когда-то был стадион, построенный комсомольцами в дни субботников. На этом стадионе мы играли в футбол, занимались легкой атлетикой, сдавали нормы на значок ГТО. В зимние дни катались на коньках по тонкому льду реки, спускались на санках с ее крутого, высокого берега, примыкающего к нашему саду…

Ничего этого теперь нет: стадион превратился в пустырь, сад безжалостно вырубили немцы, пересохла река Курушан.

С тяжелым сердцем вернулся я к разрушенному дому и долго стоял возле него. И когда, несколько позже, я прочел стихотворение Михаила Исаковского [191] «Враги сожгли родную хату…», мне показалось, что речь в нем идет именно о доме моего отца:

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Эти слова, взывавшие к священной мести, запомнились мне на всю жизнь…

Встретили меня сестры Евдокия, Агафия и жена брата Феодосия – Александра. Они рассказали о большом горе, которое принесли в Юхимовку фашисты.

…Закончив уборку урожая 1941 года, наш отец наконец-то собрался в дорогу. Надо было спешить, враг приближался к Мелитополю. Уже была слышна артиллерийская канонада. В ночное время западный небосклон краснел от пожаров. Вместе с колхозным активом отец выезжал на восток. Говорил дочкам: «Доберемся в Донецкую область, а потом поеду к сыну в Бузулук». На подводах ехали женщины и дети. Увозили колхозное имущество, угоняли скот. С отцом поехала и моя сестра Шура, жена секретаря Полтавского горкома комсомола Михаила Шульги. С нею два маленьких сына, им всего по два-три года. За несколько дней добрались до станции Волноваха, в Донбассе. Казалось, что опасность осталась позади, но неожиданно для всех впереди появились гитлеровские войска, рвавшиеся к побережью Азовского моря. Оккупанты повернули колхозный обоз и под конвоем направили в Юхимовку.

Больше месяца нашего отца никто не трогал. Но после Октябрьских праздников, тайком отмеченных колхозниками, в селе появился бывший кулак Андрей Пересада. Немцы сразу же назначили его старостой. [192] Чтобы выслужиться перед захватчиками, ои выдал им нашего отца и других активистов. Гестаповцы увезли всех в Мелитополь и там расстреляли…

Большое горе обрушилось на советских людей. Не обошло оно и моих родных. У сестры Евдокии из трех детей осталась только старшенькая, Люба. Сын Григорий погиб в тяжелых боях под Керчью. Дочку Катю, подростка, отправили на каторгу в Германию. Жена Феодосия – Александра потеряла связь с мужем, ушедшим на фронт в начале войны. Что с ним, где он – неизвестно. На руках у невестки остались три сына-малыша.

Горе в каждой советской семье – горе у всего народа. Но наш народ – герой. Превозмогая боль утрат, он умножал свои силы в тылу и на фронте. Мужчины Большого Токмака и Юхимовки пошли на фронт. Вместе с ними ушел и муж сестры Агафий Тимофей Усс. Ушел, чтобы дойти до Берлина и оставить свой автограф на стенах рейхстага. Ушел добровольно на фронт и племянник Павлик Кущенко. А те, кто остался дома, – старики, женщины, дети, – брались за тяжелый, но радостный труд, восстанавливали завод в Большом Токмаке, колхоз в Юхимовке, всеми силами помогали фронту.

Через несколько дней я возвращался в Харьков. Неожиданно похолодало. Ехал в кабине автомашины, стоявшей на платформе воинского эшелона. В полк вернулся своевременно. Еще долго я находился под впечатлением увиденного и услышанного в родном краю, пережившем страшные дни оккупации, радовавшемуся своему освобождению. Обо всем этом рассказал своим друзьям, ответил на их многочисленные вопросы. [193]

Заканчивался 1943 год. В полку подводились итоги боевой работы. Этот год стал годом замечательных побед нашего оружия. Более тысячи километров прошли с боями наши войска, освободив две трети родной земли. В этих успехах и труд авиаторов. Но были у нас и потери. Яков Соломонов, Павел Власов, Трофим Тихий, Иван Душкин, Дмитрий Барашев, Василий Травин, Сергей Пашинкин, Куба Гершер – они храбро сражались с врагом и остались на поле боя. Мы помним их имена сегодня и будем помнить всегда. Будем рассказывать о них детям и внукам, ведь они отдали свои жизни во имя того, чтобы счастливо жили другие – мы и те, кто будет после нас…

Северные рейды

В Харькове вовсю хозяйничала зима. Выпало много снега, усилились морозы. Почти каждый день бушевала пурга.

Мы получили новую задачу и 13 декабря 1944 года поднялись в воздух, чтобы перелететь на аэродром Андреаполь, затерявшийся в лесах Калининской области. Позади остались степные просторы Украины. На смену им стали появляться небольшие лесочки, постепенно переходящие в дремучие брянские леса.

Перелет в Андреаполь оказался на редкость сложным. Почти на всем пути шел густой снег. Низкая облачность прижимала самолет к земле. Чтобы не задевать за верхушки деревьев, приходилось временами нырять в облака. Западнее Москвы пурга небывалой силы сделала дальнейший полет невозможным. Мы решили садиться на запасной аэродром в районе Вязьмы. С большим трудом [194] приземлились лишь со второго захода. Вместе с нами сели Борисов, Паращенко и Жуган. Остальные экипажи сели на других подмосковных аэродромах или возвратились в Харьков. Только Юрий Петелин, взлетевший раньше всех для разведки погоды, сумел добраться до Андреаполя. На второй день пурга немного стихла, и уже к вечеру все экипажи были на новой базе.

Андреапольский аэродром для дальних бомбардировщиков был весьма неудобным. Летное поле почти со всех сторон окружал лес. В свое время мы вылетали с него на Берлин и Будапешт и знали, как нелегко здесь взлетать на перегруженном самолете. Рядом нет никаких сооружений, кроме землянок для КП и техсостава.

Мы поселились в избах колхозников деревушки, расположенной рядом с аэродромом. С теснотой и всеми неудобствами можно было бы мириться, но начались долгие дни нестерпимой скуки. Наверное, нет ничего хуже вынужденного безделья. Круглые сутки шел снег, сильный ветер намел сугробы выше домов. Аэродромная команда непрерывно расчищала взлетно-посадочную полосу. Техники и механики все время держали машины в боевой готовности.

Много дней повторялось одно и то же: с утра готовились к вылету, а вечером узнавали об отмене полетов. Да и как было лететь? Видимость почти нулевая, небо и земля во власти белой стихии.

В январе командир дивизии И. К. Бровко провел конференцию летного состава на тему: «Тактика ночных истребителей противника». Конференция была очень полезной, вызвала у нас большой интерес. Летчики и штурманы рассказывали о случаях встречи с вражескими истребителями, предлагали всевозможные способы борьбы с ними. [195]

А вскоре состоялось первое полковое офицерское собрание. С докладом выступил замполит Анатолий Яковлевич Яремчук. Когда начались дебаты, попросил слово и я. Говорил о том, что советский офицер должен быть не только хорошим специалистом своего дела, отважным воином, что само собою разумеется, но и человеком образованным, всесторонне развитым, постоянно живущим интересами своего народа. Советский офицер, особенно авиатор, – это интеллигент. Он должен непрерывно учиться, как можно больше знать, всегда помнить, что он – член передового социалистического общества. Такое понимание роли советского офицера начало складываться во мне еще во время учебы в Харьковском училище червонных старшин.

Мне показалось, что для многих мое выступление было неожиданным. Все внимательно слушали, никто не возражал. После окончания собрания еще долго не расходились летчики, штурманы, техники, инженеры. Продолжали обсуждать интересную, всех взволновавшую тему.

– Ты, Алексей, выступил здорово, – сказал мне штурман звена Михаил Минченко. – Но, по-моему, сейчас главное – бить врага, а не заниматься какими-то второстепенными вопросами…

– Я с тобой, Миша, в корне не согласен, – возразил Вовка Борисов. – Нет слов, бить врага – наша главная задача. Но кто сказал, что человек культурный, образованный будет хуже сражаться с врагом? Да и война не будет продолжаться вечно!

Я был благодарен другу за поддержку. Володя – замечательный парень, человек исключительной доброты, отзывчивый на земле, дерзкий, ловкий и упорный в бою, готовый в любую минуту прийти [196] на помощь товарищу. Я рад, что Владимир мой единомышленник, что проблему роста офицерского состава он считает важной и решать ее надо постоянно.

Частым гостем летного состава был начальник штаба дивизии подполковник М. Г. Мягкий. Ветеран армии, участник гражданской и Отечественной войн, Михаил Григорьевич пользовался у нас большим уважением. Офицер высокой культуры, он отлично справлялся со своими обязанностями, в нем удачно сочетались качества штабного офицера с качествами боевого штурмана. Он мог часами просиживать над составлением штабных документов, черчением различных схем, был хорошим организатором во всем, что касалось штабных дел, но Мягкого всегда тянуло к летному составу. Он частенько в качестве штурмана вылетал на боевые задания.

В короткие минуты отдыха, когда мы ожидали сигнала на вылет, вокруг начальника штаба собирались авиаторы, чтобы послушать его полезные и поучительные рассказы о далеком прошлом, о Запорожской Сечи, о гражданской войне, о трудных первых днях Отечественной войны.

Однажды он рассказал об одном из своих боевых вылетов. В августе сорок первого года войска Южного фронта вели тяжелые оборонительные бои с немецко-фашистскими захватчиками. 229-й бомбардировочный полк своими активными действиями поддерживал наземные части. Много раз вылетал на задания и его начальник штаба майор Мягкий. В одном из полетов состоялся неравный воздушный бой наших бомбардировщиков с истребителями немцев. Самолет майора получил серьезные повреждения и загорелся. Огонь уже подбирался к кабине летчика Б. Г. Попеля, на нем загорелся комбинезон, пламя обжигало лицо, дым забивал дыхание, [197] и летчик не смог пилотировать самолет. Майор Мягкий, будучи раненым, взял управление на себя, продолжал полет, затем, выбрав площадку в степи вблизи Мелитополя, посадил горящую машину. Отважный штурман спас жизнь товарищам, помог им, истекавшим кровью, выбраться из самолета до его взрыва. За этот подвиг майор Мягкий был награжден орденом Красного Знамени.

Наступил февраль 1944 года. Летной погоды все еще не было. Снегопады не прекращались. Мы с нетерпением ожидали, что вот-вот прояснится, и мы сможем, наконец, выполнить свою задачу: организовать налеты на административные и военно-промышленные объекты Финляндии, продолжавшей активно помогать гитлеровской Германии.

Коварно нарушив мирный договор, Финляндия вместе с фашистской Германией 22 июня напала на нашу страну, а 26 июня официально объявила нам войну. Белофинны вместе с немецкими оккупантами принесли много горя и страданий ленинградцам. Финские прислужники Гитлера считали, что им безнаказанно сойдет активное участие в разбойничьей агрессии. Настало время возмездия. Мы понимали, что своими налетами в какой-то мере влияем на решение этой важной политической задачи.

Шестого февраля, в какой уже раз, мы подготовились к налету на Хельсинки. Дежурили на аэродроме. Наступила ночь, тихая и морозная. Напоминая о вчерашней пурге, по небу медленно плыли облака. В их разрывах появлялась луна, а с ней и надежда на улучшение погоды. А команды на полет все не было, Синоптики считали, что в районе Чудского озера будет сильный снегопад, и полковник Бровко выслал разведчика погоды для уточнения прогноза. [198]

В ожидании команды на вылет мы собрались в землянке. Каждый был занят своим. Кто читал книгу, кто газету. Любители «потравить» собрались вокруг затейника и балагура Миши Минченко, а охотники поспать (были и такие) расположились прямо на полу. И в это время «на огонек» зашел наш комиссар Николай Григорьевич Тарасенко. Хотя он уже давно является начальником политотдела авиадивизии, но мы продолжали его называть комиссаром. Николай Григорьевич часто читал нам лекции, проводил беседы на самые различные темы. Глубокие знания истории Родины, высокая эрудиция делали лекции и беседы комиссара интересными, захватывающими. Вот и сегодня мы ожидали услышать что-нибудь поучительное. И не ошиблись. Начальник политотдела повел речь о событиях давно минувших лет, казалось, не имевших отношения к теперешним делам. Он обратил наше внимание на то, что сегодняшний полет будет проходить над историческими местами: Чудским озером, Нарвой, Кронштадтом.

В далеком 1242 году наши предки, возглавляемые Александром Невским, разгромили немецких псов-рыцарей, стремившихся уже тогда захватить земли Руси. Два года назад в честь этой великой победы учрежден орден Александра Невского, которым теперь награждаются воины, отличившиеся в боях.

А 23 февраля 1918 года Красная Армия нанесла первое поражение кайзеровским войскам под Псковом и Нарвой. И теперь этот день является днем рождения Вооруженных Сил страны, общенародным праздником.

Кронштадт. Общеизвестны его большие заслуги в революции, в гражданской войне. Но и в дни, когда Ленинград находился в тисках блокады, [199] Кронштадт защищал город Ленина с моря. Эту задачу он выполняет и сейчас.

Кто– то из летчиков заметил:

– Так это же история…

– Да, все это героические страницы истории народа, – согласился Николай Григорьевич. – История героизма наших предков, наших отцов, история борьбы с немецкими захватчиками. Вы, товарищи, участвуя в этой великой битве с гитлеризмом, также являетесь творцами истории. Своими боевыми вылетами вы пишете страницы этой истории. Так делайте все для того, чтобы ваши удары по врагу были сильными, чтобы они приближали время, когда Финляндия выйдет из войны, приближали нашу Победу. Пройдут годы, и потомки будут с благодарностью вспоминать вас, воинов, которые в суровой битве с немецким фашизмом освободили свою землю, избавили народы Европы от порабощения.

Беседа Тарасенко произвела на нас большое впечатление.

Да, прав наш комиссар, мы шли в ногу с историей, даже не сознавая того, что своими боевыми делами, своим скромным вкладом в великой битве советских людей с врагом мы приближаем Победу, а значит, являемся участниками исторических событий, в какой-то мере влияем на ход развития истории.

Николай Григорьевич, наш комиссар, был и остался замечательным человеком, настоящим коммунистом-ленинцем, у которого мы учились, брали с него пример. Стремились быть похожими на него.

Начальник штаба объявил готовность номер один. Мы поспешили к самолетам, заняли свои места, ожидаем зеленой ракеты – сигнала на [200] вылет. В эти минуты еще и еще раз продумывали порядок выполнения боевого задания. А вот и ракета! Загудели моторы, и самолеты один за другим порулили на старт.

Взлетели и едва успели набрать высоту в несколько сот метров, как самолет вошел в облака. Словно густым дымом окутало его. На высоте 2800 метров мы выскочили из белой мглы. Летим над безбрежным морем облаков на «бреющем», и скорость кажется огромной.

Для контроля пути использую радионавигационные средства, стараюсь не допустить отклонений от заданного курса. Посланный ранее разведчик сообщил, что севернее Чудского озера безоблачная погода. Вскоре эти сообщения начали подтверждаться. Появились «окна», а затем мы увидели землю, покрытую белым снежным ковром. Четко вырисовываются лесные массивы. Белыми лентами вьются реки. А вот и озеро Чудское. Оно тоже покрыто снегом. Впереди показался Финский залив. Правее – Нарва. Еще дальше на восток вырисовывается маленький островок-крепость Кронштадт. Да, полет в самом деле проходит над историческими местами.

А в это время на северном берегу Финского залива уже начали работу самолеты АДД, вылетевшие с других аэродромов. Ночную темноту пронизывали лучи десятков прожекторов. Вначале зенитчики пытались оказывать нам упорное сопротивление, но им не удалось серьезно помешать хорошо организованному массированному удару, в котором принимало участие несколько сот бомбардировщиков.

Заходим на цель и мы. Город Хельсинки хорошо виден с воздуха. Он освещен САБами и большими пожарами, охватившими порт, железнодорожный [201] узел, прилегающие кварталы. Строим маневр с таким расчетом, чтобы, сбросив бомбы, следовать через залив прямо на свою территорию. Прицеливаюсь и сбрасываю бомбы в район больших пожаров. Зенитки ведут беспорядочный огонь, но скоро он почти полностью затихает. Видимо, хорошо поработали самолеты подавления ПВО врага.

Давно пролетели Финский залив, а зарево пожаров в Хельсинки, Турку, Котка все еще сопровождало нас.

– Здорово дали сегодня «прикурить» белофиннам. Давно таких пожаров мы не видели, – слышу голос радиста Николая Кутаха.

– Да, результаты налета отменные, – соглашается Василий Алин.

Действительно, результаты бомбардирования оказались хорошими. Мы видели свыше тридцати пожаров, сопровождавшихся сильными взрывами. Крупные пожары были в районе газохранилища, электромеханического завода, воинских казарм, в районе вокзала, станции и депо. В районах автосборочного и судостроительного заводов, сухого дока наблюдались взрывы большой силы.

Воздушные разведчики, вылетавшие днем седьмого февраля, установили, что в городе Хельсинки все еще продолжались пожары.

16 февраля около четырехсот наших дальних бомбардировщиков совершили очередной удар по Хельсинки, а в ночь на 27 февраля мы участвовали в двух массированных ударах по важным объектам этого города.