Текст книги "Украинский вопрос” в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ века)"

Автор книги: Алексей Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Теоретические принципы изучения национализма

 Эта книга – о национализме. Тема в хорошем смысле слова модная. Без боязни ошибиться можно утверждать, что в последние два десятилетия исследования национализма превратились в наиболее динамично развивающееся направление наук об обществе – количество публикаций огромно, растет число специализированных исследовательских центров к научных журналов. Между там общепринятых «истин» в теоретических интерпретациях национализма совсем немного, а скептик скажет, что их нет вовсе.(5) Здесь не место включаться в дискуссию но спорным теоретическим вопросам. (6) Задача скромнее – разъяснить именно те исходные теоретические позиции, которыми руководствовался автор при работе над этим текстом.

Одна из таких отправных точек – сформулированная Бенедиктом Андерсоном концепция нации как «воображенного сообщества». Андерсон явно опасался, и не без оснований, что его термин «воображенное сообщество» будет неверно интерпретирован, и снабдил его обстоятельным комментарием. Воображенными Андерсон называет все сообщества, члены которых не знают и заведомо не могут знать лично или даже «понаслышке» большинства других его членов, однако имеют представление о таком сообществе, его образ. «Воображенная» природа таких сообществ вовсе не свидетельствует об их ложности, нереальности.(7) Крупные сообщества, а к ним относятся не только нации, но и классы, (8) можно классифицировать по стилям и способам их воображения. Тезис, что способ воображения сообщества может меняться, Андерсон иллюстрирует примером аристократии, которая стала восприниматься как общественный класс только в XIX в., а до этого осознавалась через категории родства и вассалитета.

Андерсон поставил вопрос о том, в чем принципиальная новизна националистического способа воображения сообщества и каковы были предпосылки самой возможности вообразить или, как сказали бы русские переводчики немецких философов, помыслить нацию. Именно «описанию процесса, благодаря которому нация может быть воображена и, будучи раз воображенной, затем моделируема, адаптируема и трансформируема», и посвящена, по собственному определению Андерсона, основная часть его книги.(9)

Несколько тезисов Андерсона прямо относятся к рассматриваемым нами сюжетам. Во-первых, он верно указывает на вторичный, имитационный характер национализмов в Центральной и Восточной Европе, которые заимствовали готовые конструкции и адаптировали их применительно к своим условиям. Это значит, что «нация» была идеей, целью, образом, к которому можно было стремиться с самого зарождения движения, а не постепенно формирующейся концепцией.(10) От себя уточним, что некоторые национализмы, в том числе украинский, заимствовали образцы у народов Центральной Европы, прежде всего у чехов и поляков, в то время как русский национализм по большей части искал для себя образцы в Западной Европе, что вполне объяснимо в силу различия стоявших перед ними задач.

Заимствование готовых идеологических «модулей» означает, что отставание в идеологической сфере оказывалось значительно меньше, чем в сфере социально-экономического развития. Следовательно, в Восточной Европе националистические идеи и образы возникали и функционировали в существенно иной социальной среде по сравнению с теми условиями, где эти идеи первоначально сформировались. Иными были возможности массовой коммуникации, механизмы осуществления власти и средства, которыми государственная власть располагала для решения новых задач, возникавших с приходом национализма.

Андерсон верно указал также на различие между национализмом «господствующих» наций и «официальным национализмом» правящих династий. Понятие «господствующие» не случайно взято мной в кавычки. При старом режиме французский, испанский или русский национализмы как общественные движения в смысле властных отношений развиваются так же «снизу», как и национализмы «малых народов». И реально, и формально власть принадлежит не нациям, но династиям. По всей Европе старые династии с большим или меньшим успехом, с большим или меньшим (как правило, весьма ограниченным) энтузиазмом переживали процесс своеобразной национализации. Они шли на это вынужденно. Старый мир, в котором они получали свою власть «от Бога» и осуществляли ее над разнообразными «языками и народами» (в том числе теми, которые принято называть господствующими), был привычнее и удобнее, но постепенное утверждение национализма как способа видения социального мира вынуждало монархии компенсировать ослабление прежних механизмов идеологического обоснования своей власти за счет этого нового, не всегда удобного для них источника легитимации. Очень важен тезис Андерсона, что этот официальный национализм был реактивным в том смысле, что служил ответом на развитие националистических настроений среди подвластных народов, причем как тех, которые находились в положении угнетенных меньшинств, так и тех, которые составляли этническое ядро империй.

Этот процесс «национализации» династии Романовых весьма затянулся и занял практически весь XIX в., а последствия этого усугублялись самодержавным характером их власти. Собственно, стремление сохранить самодержавие и было главной причиной, почему Романовы заметно упорнее (и успешнее), чем большинство европейских династий, сопротивлялись национализации, тем самым надолго лишив процесс формирования нации такой ключевой составляющей, как расширение политического участия и становление гражданского общества. Настоящего контакта и сотрудничества самодержавия и общества в деле строительства нации в XIX в. не было. В других крупных европейских странах государственная власть оставляла заметно больше пространства для общественной деятельности, в том числе и по строительству нации, да и само государство заметно раньше и осмысленнее стало принимать в этом процессе участие. Когда же после 1905 г. Николай II счел нужным искать союза с русскими националистами, выбор его пал на самые экстремистские и одиозные организации, в первую очередь ориентированные не на строительство чего бы то ни было, а на погромы.

Андерсон совершенно справедливо поправляет X. Сетона-Уотсона, который писал о «национализации» Романовых как об уникальном феномене, и указывает, что в Лондоне и Париже, Берлине и Мадриде протекали во многом сходные процессы.(12) Итак, зафиксируем главное: русский национализм как общественное настроение и «официальный национализм» самодержавия представляют собой тесно связанные, но самостоятельные явления, иногда идущие рука об руку, но не менее часто и конфликтующие.

Другое важное следствие концепции Андерсона состоит в том, что между моментом, когда нация «воображена», то есть когда ее образ, который мы условно будем называть идеологическим или идеальным Отечеством,(13) возникает у представителей элиты, и моментом, когда соответствующая этому национальная идентичность утверждается среди большинства членов этого воображенного сообщества и получает политическое оформление, лежит значительное время. Очень важно, что процесс этот вовсе не является предопределенным, то есть усилия по утверждению того или иного варианта национальной идентичности могут увенчаться как успехом, так и неудачей, равно как реальное воплощение нации-государства даже в случае осуществления проекта может существенно отличаться от его исходной версии.

Различные проекты наций могут находиться в конфликте друг с другом, в частности претендовать на одну и ту же территорию. Порой это представляет собой соперничество по поводу определенного пространства пограничья, где речь идет о том, какому воображаемому сообществу это пространство будет принадлежать. (Примером, как мы увидим, может служить конфликт русского и польского образов «идеальных Отечеств».) Столкновение может носить и тотальный характер в том смысле, что один образ идеального Отечества включает в себя всю территорию и население другого, отрицая альтернативный проект как таковой. (Здесь примером может служить как раз конфликт русского и украинского национализмов.)

Этнические и культурные характеристики того населения, которое, становится объектом соперничества различных национальных активистов, существенно влияют на их концепции и ход борьбы. В этом отношении мы на стороне Энтони Смита, но не радикального модерниста Эрнеста Геллнера, утверждавшего, что исходный этнический материал практически не сковывает свободу творчества националистов в их проектировании нации.(14) Но это вовсе не значит, что исходные этнические характеристики исключают возможность разной – в определенных пределах – их интерпретации и построения на их основе разных национальных проектов. Целый ряд других факторов наряду с характеристиками исходного этнического материала определяют в конечном счете более или менее полный успех или неудачу того или иного проекта. Одна из задач этой книги – привлечь внимание к тем из них, что прежде недооценивались или вовсе упускались из виду при анализе русско-украинских отношений.

Практически все теоретические исследования национализма последних десятилетий в той или иной степени опираются на работы Карла Дойча.(15) Интерес Дойча был сосредоточен на формировании и развитии такой системы коммуникаций, которая сделала возможным формировать и воспроизводить идею национальной общности. Он считал это следствием урбанизации, формирования рынка и сети железных дорог, в общем – индустриальной революции. Андерсон в определенном смысле скорректировал тезис Дойча, показав в своей книге, что формирование такой системы коммуникаций, строго говоря, является не следствием, а частью модернизационного процесса, иногда даже предшествуя индустриальной революции.

В России формирование общественности, общественного мнения и рынка прессы как основного на то время средства массовой коммуникации стало возможным, пусть и не без существенных административных ограничений, главным образом после реформ Александра II. Именно в этой «публичной сфере», то есть в среде образованной, читающей и пишущей публики, и обсуждаются, формируются и воспроизводятся образы нации и концепции национальных интересов. Именно из «публики» эти идеи транслируются в «народ» по мере того, как он становится доступен для пропаганды и печатного слова. При этом на пространстве Российской империи формируется несколько «публичных сфер». Московские и петербургские газеты и журналы практически безраздельно доминировали в круге чтения жителей Пскова, Нижнего Новгорода, Оренбурга, Иркутска. Их читали в Киеве, но здесь уже круг чтения ими не ограничивался. А в Царстве Польском, Финляндии или Остзейском крае московская и петербургская пресса вообще играла маргинальную роль.(16)

Эти различающиеся, хотя и не изолированные вполне друг от друга «публичные сферы» можно назвать и пространствами функционирования дискурсов. Интерпретация национализма как дискурса – важная отправная точка для этой работы. Во многом она опирается на то, что писали о национализме К. Дойч и Б. Андерсон, хотя оба не употребляли этого термина. Понятие «дискурс», разработанное Мишелем Фуко еще в 60-е гг., до сих пор остается у нас достаточно экзотичным, а потому нелишне будет дать хотя бы самое общее его определение. Дискурс – это отложившийся и закрепившийся в языке способ упорядочения действительности, способ видения мира, выражаемый в самых разнообразных, не только вербальных, практиках, а следовательно, не только отражающий мир, но его проектирующий и сотворяющий. Иначе говоря, понятие «дискурс» включает в себя общественно принятые способы видения и интерпретирования окружающего мира и вытекающие из именно такого видения действия людей и институциональные формы организации общества. Сам Фуко в «Археологии знания» писал об этом так: «Задача состоит не в том – уже не в том, чтобы рассматривать дискурсы как совокупности знаков (то есть означающих элементов, которые отсылают к содержаниям или представлениям), но в том, чтобы рассматривать их как практики, которые систематически образуют объекты, о которых они говорят».(17) «Нация это именно то, что Фуко называл „дискурсивной формацией" (formation discoursive) – не просто аллегория или плод воображения, это понятие беременно политической структурой [...] Национализм – троп (то есть образное выражение. – А. М.) таких феноменов, как „принадлежность", „преданность", но также и институциональное использование воображаемого», – писал в 1990 г. Тимоти Бреннан в сборнике «Нация и повествование», который стал, кажется, первой яркой демонстрацией возможностей нового подхода.(18)

Кэтрин Вердери, развивая замечание Андерсона о нации как о наиболее универсальной легитимной ценности в политической жизни нашего времени, (19) посвятила специальную статью символической при роде нации. По Вердери, особенность символа нации в том, что он пробуждает целый спектр мощных эмоций, будучи при этом, как всякий символ, неоднозначным и открытым различным интерпретациям. Вердери говорит о нации как о «базовом операторе в системе социальной классификации, как об «элементе политического и символико-идеологического порядка, а также социального взаимодействия и чувствования».(20)

Национализм Вердери определяет как «политическое использование символа нации через дискурс и политическую активность, а также как эмоции, которые заставляют людей реагировать на использование этого символа».(21) Национализм, таким образом, не стоит в одном ряду с идеологиями типа либеральной или социалистической и несводим к одному из нескольких существующих в обществе политических движений. Невозможно, например, представить себе либерала-социалиста, если иметь в виду либерализм не как стиль поведения, но как систему ценностей. Между тем либералов-националистов, равно как и социалистов-националистов, история представляет нам в неограниченном количестве.(22) В подавляющем большинстве случаев все политические актеры, хотят они того или нет, вынуждены вступать в борьбу за право утвердить в обществе свою интерпретацию ключевого для современного политического дискурса символа нации и тем самым становятся участниками националистического дискурса. Они борются за этот идеологический и мобилизационный ресурс, дабы достичь с его помощью тех или иных, в том числе либеральных или социалистических, авторитарных или демократических целей. «Тотальный отказ от национализма, – категорично утверждает Саймон Дюринг применительно к сегодняшнему дню, – ведет к отказу от эффективного политического действия».(23) В XIX в. дело еще обстояло несколько иначе – национализм только утверждался в этом своем качестве в борьбе с другими, как старыми (религиозной и династической), так и новыми (классовой) формами политического дискурса. В России утверждение националистического дискурса как доминирующего встретило большие сложности, но во второй половине века его роль уже была очень заметной.

В рамках широко понятого националистического дискурса взаимодействуют и соревнуются друг с другом самые разнообразные по степени агрессивности, ксенофобности или терпимости интерпретации нации и национальных интересов. Это значит, что неверно говорить о французском, русском, польском или украинском национализме как о чем-то однородном. Вопрос в том, какие из интерпретаций нации и национальных интересов в тот или иной момент в том или ином обществе, в тех или иных социальных слоях становятся доминирующими и почему? Такая постановка вопроса, среди прочего, практически дезавуирует традиционные классификации и периодизации развития национализма авторства Ханса Кона, Джона Пламенаца и Эрнеста Геллнера, в которых разные типы национализма имеют жесткую географическую привязку.(24)

Другое очень важное методологическое следствие такой точки зрения – это трактовка понятий «национализм», «националист» как оценочно нейтральных. В советское время негативное значение этих терминов было строго фиксировано в оппозициях типа национализм (буржуазный) contra патриотизм (советский), космополитизм (ясно, что плохой) contra интернационализм (ясно, что хороший, пролетарский). Типологически сходные явления назывались так или иначе в зависимости от того, нравились они автору высказывания или нет. В соответствии с этим механизмом «наших» называли разведчиками, а «их» – шпионами.(25) Произвольно избирательное и имплицитно негативное употребление понятия «националист» до сих пор бытует, и отнюдь не только в России. Недавно избранный президент Германии И. Рау объяснял, например, в своей инаугурационной речи, что патриот – это человек, любящий свою родину, а националист – ненавидящий другие народы и страны. Добрые интенции таких высказываний несомненны, однако неясно, к какой категории в рамках этой классификации надо отнести, например, силезских немцев, которых любовь к родине, как они ее понимают, толкала и, хоть и все реже, но до сих пор толкает на достаточно агрессивные заявления в адрес Чехии и Польши, в составе которых их родина, с которой они были изгнаны, теперь находится. Ясно, что для научного исследования, посвященного анализу конфликта по поводу нации, тем более в Восточной Европе того времени, когда нации еще только формировались и часто претендовали на одну и ту же территорию, такая практика непригодна, потому что автоматически превращает текст в пропагандистский. В этой книге определение кого-либо как националиста (будь то русского, польского или украинского) не означает ни положительной, ни отрицательной оценки. Националистами мы будем называть всех, кто участвует в националистическом дискурсе, то есть принимает и стремится так или иначе интерпретировать категории национальных интересов и нации как символические ценности. Только проанализировав, что определенный персонаж понимает под нацией, как трактует национальные интересы и способы их осуществления, мы можем высказать о нем оценочное суждение. При этом критерием оценки должно быть не то, насколько симпатичен автору или читателям исповедуемый тем или иным персонажем идеал нации – это фактически означало бы сделать критерием оценки наш собственный субъективный, идеал, – а социальная цена тех способов осуществления национального проекта, которые наш персонаж считает допустимыми. Некоторая степень конфликтности и агрессивности свойственна любому мировоззрению и любой идеологической системе. Применительно к тем вариантам национализма, в которых эти качества доминируют и которым мы считаем нужным именно поэтому дать заведомо негативную оценку, мы будем пользоваться определениями «шовинистический», «ксенофобный».

Еще одно важное методологическое новшество последних лет наиболее четко сформулировано в статье Джона Холла «Национализмы: классифицированные и объясненные». Суть главного тезиса Холла отражена уже в названии работы, где говорится о национализмах во множественном числе. «Единая, универсальная теория национализма невозможна. Поскольку прошлое различно, различаться должны и наши концепции», – пишет он. (26)

В своих выводах Холл опирался на главное, может быть, достижение исследований национализма в 70—80-е гг. Оно заключается в формировании определенного консенсуса, ставшего плодом не совпадения, а различия позиций в вопросе о факторах, обусловивших возникновение национализма и «запустивших» процессы формирования наций. Так, Э.Геллнер делал акцент на роли индустриализма и формирований системы всеобщего стандартизированного образования, К. Дойч – на возникновении систем массовых коммуникаций, Б. Андерсон подчеркивал значение «печатного капитализма», «лингвистических революций» и новых способов видения мира, Ч. Тилли и М. Манн – роль государства и войн эпохи абсолютизма, М. Грох и Э. Хобсбаум отмечали роль интеллектуальных элит, Э. Смит – значение этнического, а Ю. Хлебовчик – роль эмоционального фактора.(27) Плодом этого многоголосья стало осознание многочисленности факторов, влияющих на процесс формирования наций, бесконечного многообразия их сочетаний в истории и относительной значимости в этих сочетаниях.

Тезис Холла можно развить. Ни один национализм не существует вне противостояния другому, а иногда и ряду других национализмов, стремящихся утвердить свои иерархии идентичностей и ценностей.(28) Структура этих противостояний и взаимовлияний – а национализмы, нисколько не стесняясь, заимствуют идеи, образы, тактику и у своих противников – каждый раз неизбежно имеет уникальные черты. Только выявив основные оппозиции и системы соотнесения тех комплексов ценностей, которые утверждаются тем или иным национализмом, мы можем понять логику развития ситуации.(29) В некотором смысле это борьба всех против всех, где столкновение происходит как внутри определенного националистического дискурса (между теми, кто признает определенную нацию как символическую ценность, но не согласен в вопросе об интерпретации национальных интересов), так и с другими, внешними по отношению к нему националистическими дискурсами, которые, в свою очередь, испытывают другие внешние воздействия и внутренние противоречия. Отсюда важное методологическое следствие – необходимость ситуационного и коммуникативного подхода к изучению национализмов. Более продуктивны анализ и классификация не отдельно взятых национализмов, но структур взаимодействия различных национализмов как на уровне идейных столкновений и влияний, так и на уровне политического взаимодействия различных национальных движений между собой и с государственными структурами.

Ценным дополнением к сказанному может служить исследование Питера Салинса, показавшего, как конфликт крупных политических сил обостряет проблему идентификации для локального сообщества, попадающего в его поле.(30) Для нашей темы это очень важно, поскольку формирование идентичностей восточнославянского населения на территории современной Украины проходило в поле многовекового соперничества Речи Посполитой, Московского государства и Османской империи, а позднее империи Романовых и польской шляхты.

Исследуя один из регионов Каталонии, разделенный франко-испанской границей, Салинс скорректировал образ строительства государства и нации как процесса, идущего исключительно из центра к периферии. Он показал, что уже с XVII в. этот процесс был направлен в обе стороны. Центр не просто утверждал свои ценности в местных сообществах, но местные сообщества играли важную роль в формировании границ государств и наций. Каталонцы Сердании и Руссильона вовсе не были пассивны в выборе лояльности и использовании государства для собственных интересов. Взаимоотношения малороссов, и в первую очередь, казачества, с Речью Посполитой, Московским царством, а позднее Российской империей, их роль в формировании русской нации дают на редкость богатый материал для подтверждения этого тезиса.

Многие выводы Салинса развивают идеи, заметно раньше высказанные о формировании идентичностей в пространстве пограничья Ю. Хлебовчиком.(31) Для нас особенно важно введенное Хлебовчиком различение «стыкового» и «переходного» пограничья. Первое из этих понятий означает пространство сосуществования резко различающихся этно-языковых групп (например, поляки – немцы, словаки – венгры), а второе – групп родственных (например, славянских).(32) Но исследование Салинса корректирует одну из основных ошибок Хлебовчика, полагавшего, что описываемые им процессы не характерны для Западной Европы, к которой он относил и Испанию.(33)

Библиография

5 См.: Коротеева В. Существуют ли общепризнанные истины о национализме? //Pro et Contra. Т. 2 (1997). № 3 и дискуссию в последующих номерах журнала.

6 Автор не раз занимался этим в специальных публикациях. См. мои статьи в кн.: Миллер А. (ред.) Национализм и формирование наций: теории—модели—концепции. М., 1994; Национализм как теоретическая проблема // Полис. 1995. № 6; О дискурсивной природе национализмов // Pro et Contra. Т. 2 (1997). № 4; Ответ П. Канделю // Pro et Contra. Т. 3 (1998). № 3; Национализм и формирование наций. Теоретические исследования 80—90-х годов / Миллер А. И. (ред.) // Нация и национализм. М.: ИНИОН, 1999.

7 Именно в таком неверном смысле часто говорят о «воображенности» нации неглубокие критики национализма.

8 Выдающийся историк английского рабочего класса Эдвард Томпсон считал, что класс состоялся тогда, когда люди «в результате общего опыта (унаследованного и разделяемого) чувствуют и выражают идентичность их интересов между собой и в оппозиции к другим людям, интересы которых отличаются (и, как правило, противоречат) интересам первых». Классовое сознание, по Томпсону, есть «форма выражения этого опыта в культурных категориях: воплощенное в традициях, системах ценностей, идеях и институтах. Если опыт выступает как предопределенный, то классовое сознание таковым не является». См.: Thompson E.P. The Making of the English Working Class. London, 1963, p. 9-10. Эрнест Геллнер, в основном имея в виду опыт третьего мира, пошел еще дальше: «Только когда нация стала классом, заметной и неравномерно распределяющейся категорией в других отношениях мобильной системы, она стала политически сознательной и активной. Только когда классу удается в той или иной мере стать нацией, он превращается из „класса в себе" в ,,класс для себя" или „нацию для себя". Ни нации, ни классы не являются политическими катализаторами, ими являются лишь „нации-классы" или „классы-нации"» (Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 252). Под классом-нацией Геллнер понимает культурно и мировоззренически эмансипированный класс.

9 Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origins and Spread of Nationalism. London, 1983. P. 129.

10 Ibid. P. 67.

11 Можно согласиться с Лиа Гринфелд (Greenfeld L. Nationalism. Five Roads to Modernity. Cambridge, Mass., 1992), которая считает, что важная фаза процесса формирования русского, равно как и других европейских национализмов, приходится на XVIII в. Но ее внимание сосредоточено на эмоциональном аспекте взаимоотношений главных европейских государств-империй и их элит. (Не случайно ключевой категорией ее книги оказывается понятие „resentiment”.) Во внутренней политике этих государств проблема национализма становится центральной только в XIX в.

12 Seton-Watson H. Nations and States, An Enquiry into the Origins of Nations and the Politics of Nationalism. Boulder, Colo.: Westview Press, 1977. P. 83—87; Anderson B. Imagined Communities... P. 87.

13 Образ «идеального Отечества» представлял собой сложную идеологическую конструкцию. Он описывал – в более или менее утопическом ключе – социальные и политические отношения, которые должны были сделать Родину счастливой, а также определял «правильные», «справедливые» параметры этого Отечества – то есть какой должна быть национальная территория и кто должен на ней жить.

14 Э. Смит много писал о роли этнического фактора в процессах формирования наций. См.: Smith A. The Ethnic Origins of nations. Oxford, 1986. Последнюю дискуссию Смита и Геллнера накануне смерти последнего см. в: Nations and Nationalism. Vol1. 2, рt. 3. 1996. О работах Смита см.: Коротеева В. Энтони Смит: историческая генеалогия современных наций / А. Миллер (ред.) // Национализм и формирование наций...

15 Deutsch K. Nationalism and Social Communication: an Inquiry Into the Foundations of Nationality. Cambridge, Mass., 1953.

16 Эти проблемы подробно рассмотрены в книге: Renner A. Russischer Nationalismus und Offentlichkeit im Zarenreich. 1855—1875.

17 Цит. по: Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С. 427—428. Позднее, в «Воле к знанию», Фуко ввел еще одну важную, хотя и не получившую столь широкого распространения, как «дискурс», категорию для осмысления той сферы социального, прямо связанную с отношениями власти, а именно, «dispositif». Заинтересованного читателя отсылаю к: Фуко М. Воля к истине... С. 367—369

18 Brennan T. The National Longing for Form // Homi K. Bhabha (ed.) Nation and Narration. L.; N. Y., 1990. P. 47.

19 Andersen B. Imagined Communities... P. 12.

20 Verdery K. Whither «Nation» and «Nationalism?» // Daedalus. Summer 1993. P. 37.

21 Verdery K. Whither «Nation» and «Nationalism? » P. 38. См., например, как Ральф Дарендорф описывает политический спектр Германии конца XIX—начала XX в.: «В имперской Германии были национал-националисты, как [Генрих фон] Трейчке, национал-социалисты, как (Густав фон] Шмоллер, национал-либералы, как [Макс] Вебер, и множество версий и оттенков этих позиций, но все группы исповедовали примат национального» (Darendorf R. Society and Democracy in Germany. Greenwood Press, Westport, Conn., 1969. P. 57.

23 During S. Literature – Nationalism's other? The case for revision // H. K. Bhabha (ed.) Nation and Narration. L.; N. Y., 1990. P. 139. Это означает, что всё мы в той мере, в какой мыслим категориями нации и национальных интересов, являемся участниками этого дискурса. Следовательно, рефлексия по поводу характера собственной включенности в националистический дискурс должна быть своего рода регулярной гигиенической практикой для исследователя национализма.

24 Cм.: Kohn H. Nationalism: its meaning and history. Princeton, N. J., 1955; Idem. The Idea of Nationalism. 2nd ed. N. Y., 1967 (о концепции Ч.Кона см.: Kemilainen A. Nationalism, Problems concerning the Word, the Concept and Classification. Yvaskyla, 1964); Plamenatz J. Two Types of Nationalism // Edward Kamenka (ed.) Nationalism. The Nature and the Evolution of the Idea. London, 1976; Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса // Путь. 1992. № 1. Так, например, Том Нэйрн приводит убедительные аргументы в пользу того, что шотландский национализм, о котором нам еще предстоит не раз говорить, типологически близок к национализмам «малых» народов Центральной Европы. (Nairn T. Scotland and Europe. Первая публикация – New Left Review, 83, January-February 1974. Р. 57—82. Цитируется по: Jeoff Eley and Ronald Grigor Suny (eds.) Becoming National. A Reader. N.Y.; Oxford: Oxf. Univ. Press, 1996. Р. 79—104.)

25 См.: Эпштейн М. Способы воздействия идеологического высказывания // Образ человека XX века. М.: ИНИОН, 1988.

26 Hall J. Nationalisms: Classified and Explained // Daedalus. Summer 1993. P. 5.

27 См.; Tilly Ch. (ed.) The Formation of National States in Western Europe. Princeton, 1975; Mann. M, Sources of Social Power. Volume Two: The Rise of Modern Nations and Classes, 1760—1914. Cambridge, 1993; Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991; Hobsbawm E., Ranger T. (eds.). The Invention of Tradition. Cambridge, 1983; Hobsbawm E. Nations and Nationalism Since 1780: Programme, Myth, Reality. N. Y., 1990; Hroch M. Obrozeni malych evropskich narodu. Praha, 1971; Idem. Social Preconditions of National Revival in Europe. Cambridge, 1985; Chlebowczyk J. Procesy narodotworcze we wschodniej Europie Srodkowej w dobie kapitalizmu. PWN, Warszawa; Krakow, 1975 (сокращенная английская версия – On Small and Young Nations in Europe, Ossolineum, Wroclaw, etc., 1980); Idem. 0 prawie do bytu malych i mtodych narodow. Kwestia narodowa i procesy narodotworcze we wschodniej Europie Srodkowej w dobie kapitalizmu. Wyd. 2. Warszawa, 1983; а также уже цитированные работы упомянутых авторов